Париж конца XIX столетия… Прошлое переплелось с будущим. Над старинными домами, уцелевшими в реконструкцию Османа, вознеслась железная паутина силуэта Эйфелевой башни. Символа Парижа проклятого почитателями его прошлого, в том числе и Виктором Гюго, внесшего немалый вклад в создание его литературного alter ego. Свет редких электрических ламп смешивался с сиянием газовых и керосиновых светильников. Первые станции метро и четвероногие такси, спешащие по булыжным мостовым.
Искусство следовало за окружающей художников действительностью. Импрессионисты уже совершили свою революцию, а постимпрессионисты свою, время революций модернистов еще не пришло. Но рядом с искусством революционным существовал мир другого, не академического, не салонного искусства. Мир символизма. И вот на стыке этих двух миров, на стыке двух веков родилось искусство "пророков", художников группы "Наби" ("пророк").
Их кумиром был Поль Гоген, но их искусство трудно назвать подражанием делу мятежного мастера. Здесь солнечный мир импрессионистом оживает чаще, чем сумрак полотен постимпрессионистов. Скорее Гоген был символом того, к чему они бежали из пыльных мастерских учителей академистов. Хотя легенда приписывает Гогену непосредственное участие в деле создания этого союза. Однажды летом на этюдах молодой художник Серюзье, в будущем лидер набидов, познакомился с Гогеном и написал под его руководством картину, небольшой пейзаж. Вернувшись в Париж, как утверждает молва, Серюзье помчался в мастерскую, где он учился мастерству со своими товарищами, потрясая картиной, восклицая: "Вот что такое живопись!". Назван этот пейзаж был "Талисман".
Группа вскоре распалась. Каждый из членов ее пошел своим путем. Однако некие общие основы искусство их объединяющие остались. Импрессионисты-символисты самоназвание, возможно, не очень складное, но верно отражающее суть этого явления. Они стремились писать наивно, подобно мастерам прошлого. Но так, как будто мастера эти хорошо знали искусство Клода Моне и его соратников. Импрессионисты быстрыми широкими мазками стенографировали впечатления. Набиды соединяли их ассоциациями, мифологическими символами и образами. Каждая вещь жива, каждая вещь прекрасна. Поэтому так часты здесь интерьеры и натюрморты, написанные почти с религиозным поклонением. Поклонением жизни, жизни вещей, природы, людей. Позднее многие из них под влиянием наступающего модерна больше внимания станут уделять декоративным качествам полотен, но это потом…
Сегодня Эрмитаж экспонирует полотна набидов в залах Главного штаба. Мир Мориса Дени, пожалуй, самого знаменитого художника среди них и теоретика движения, наполнен сиянием золотистого летнего солнца. Не ослепляющего, не жалящего зноем, а ласкового, будто прикосновение руки любимого. Мир, где в плодородных полях, цветущих рощах и зачарованных лесах встретились персонажи Священного писания и древних языческих легенд.
Пьер Боннар изображение повседневности превращал в портреты иной, прекрасной реальности. Берег Средиземного моря становится уголком райского сада. А улицы Парижа сияют подобно россыпи самоцвета в лучах восходящего солнца. Комнаты Вюйяра, дышащие покоем, герои мифов в узоре красочного танца на полотнах Русселя…
Мир, где красота - краеугольный камень в основании реальности. Без красоты не существует жизни. Красота немного наивная, не знающая болезненной утонченности первых символистов и последующего модерна. Красота жизни, а не увядания.
(с) Музеи России
