От соединения 1-й и 2-й русских армий до оставления Смоленска

В Смоленске с 21 июля некоторое время занимались заготовкой провианта и распределением по полкам 17 резервных батальонов расформированного в тот же день корпуса Винцингероде. Его кавалерия (8 эскадронов) затем поступила в распоряжение генерала Милорадовича, а артиллерия была отправлена в Москву и Калугу. Самого Винцингероде Барклай 21-го назначил командовать небольшим «летучим» отрядом, который с тех пор действовал отдельно севернее главных сил.

А. И. Михайловский-Данилевский писал: «Намерение Барклая де Толли, имевшего полную свободу действовать по усмотрению своему и не стесненного никаким операционным планом, было: «ни при каких обстоятельствах не отступать от Смоленска». Самое единоначалие, важное условие успеха, было утверждено изъявленною князем Багратионом, хотя старшим в чине, готовностью подчинить себя Барклаю де Толли и выполнять его распоряжения. Казалось ничто не должно было воспрепятствовать наступательным действиям, тем более, что император начинал с соболезнованием взирать на продолжительное отступление, достигнувшее наконец до Смоленска. Его Величество писал Барклаю де Толли: «Я получил донесения ваши, как о причинах, побудивших вас идти с 1-ю армиею на Смоленск, так и о соединении вашем с 2-ю армиею. Так как вы для наступательных действий соединение сие считали необходимо нужным, то я радуюсь, что теперь ничто вам не препятствует предпринять их, и судя потому, как вы меня уведомляете, ожидаю в скором времени счастливых последствий. Я не могу умолчать, что хотя по многим причинам и обстоятельствам при начатии военных действий нужно было оставить пределы нашей земли, однако же не иначе, как с прискорбностию должен был видеть, что сии отступательные движения продолжались до Смоленска. <…>

Вы развязаны во всех ваших действиях, без всякого препятствия и помешательства <…>

Я с нетерпением ожидаю известий о ваших наступательных движениях, которые, по словам вашим, почитаю теперь уже начатыми. <…> ожидаю в скором времени услышать отступление неприятеля и славу подвигов ваших»^[70].

Мнение Барклая о единоначалии в то время, на наш взгляд, значительно ближе к действительности: «…никогда также главнокомандующий какой либо армии не находился в столь неприятном положении, как я в сие время. Два главнокомандующие двух соединившихся армий равно зависели от Вашего Императорского Величества и равно уполномочены были властию, принадлежащею сему сану; каждый имел право непосредственно доносить Вашему Императорскому Величеству и располагать по своему мнению вверенною армиею. Я имел особенное право, в качестве военного министра, объявлять Высочайшую волю Вашего Императорского Величества; но в делах столь важных, в делах от коих зависела участь всей России, я не дерзал употреблять сего права без Высочайшего соизволения. И так, для приведения соединенных армий к действиям, по возможности согласным и стремящимся к одной цели, мне надлежало употребить все, дабы установить между мною и князем все возможное единогласие; ибо из предыдущей нашей переписки о медленности действий произошло уже некоторое неудовольствие. Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы с большим успехом произвести важнейшие предприятия. Словом, мне следовало исполнить обязанность, для меня непонятную и совершенно противную характеру и чувствам моим. Не смотря на то, думал я, что вполне достиг своей цели, но последствия удостоверили меня в противном; ибо дух происков и пристрастия скоро открылся»^[71].

Что же касается намерения действовать наступательно после соединения 1-й и 2-й армий, то о нем Барклай сообщал Багратиону, например, 9 и 11 июля. А 13-го писал ему же, что «… священный долг обеих армий состоит в скорейшем их соединении, дабы Отечество, за щитом их, было спокойно, а они совокупными силами могли устремиться на несомненную победу».

Уже отказавшись от сражения под Витебском, военный министр писал императору 15 июля о том, что «уверен в совершенном успехе генерального сражения», а после присоединения 2-й армии «не может уже быть сомнения в поражении врагов». И позднее он уведомляет Багратиона: «Я иду форсированным маршем из Поречья к Смоленску, чтобы там непременно предупредить неприятеля, и не давать ему далее распространяться внутрь нашего государства, почему я твердо решился от Смоленска ни при каких обстоятельствах не отступать дальше, и дать там сражение, не смотря на соединенные силы Даву и Наполеона»^[72].

Однако вскоре после соединения 1-й и 2-й армий Барклай весьма критически относился к идее наступления всеми силами на Рудню, и особенно к перспективе крупного сражения в ее окрестностях. И на военном совете 25 июля он выдвигал аргументы в пользу стратегии затяжной войны.

Проходит еще немного времени, и Барклай пишет Багратиону 29 июля: «Весьма хорошо и полезно было бы удерживать Смоленск; но сей предмет не должен однако же нас удерживать от важнейших предметов: то есть сохранения армии и продолжения войны, дабы между тем приготовить внутри государства сильное подкрепление сим армиям»^[73]. А еще через два дня он подробно излагает тот же стратегический план в цитированном выше письме к Чичагову.

Необходимо, правда, заметить, что согласно своему «Изображению военных действий…» Барклай предложил военному совету собственный операционный план, на завершающей стадии которого обе армии должны были наступать на Рудню^[74]. Но, во всяком случае, 31 июля он убежден, что состояние этих армий должно быть оборонительным.

Соображения Багратиона 22 июля были следующими: «Собрав столь знатное количество отборных войск, получили мы над неприятелем ту поверхность, которую имел он над разделенными нашими армиями; наше дело пользоваться сей минутой и с превосходными силами напасть на центр его и разбить его войска в то время, когда он, быв рассеян форсированными маршами и отделен ото всех своих способов, не успел еще собраться, – идти на него теперь; полагаю я идти почти наверное. Вся армия и вся Россия сего требуют»^[75].

К 25 июля (6.8) войска «Великой армии» располагались следующим образом.

В Витебске находилась гвардия, от него до Бабиновичей – 2-я, 1-я и 3-я пехотные дивизии, в районе Суража и Яновичей – 4-й армейский корпус, у Лиозно – 3-й, возле Рудни – 1-й и 2-й корпуса кавалерийского резерва.

Кавалерия Груши, вероятнее всего, располагалась в районе Любавичей и Рассасны, высылая разъезды до Березины.

Войска Даву из Могилева прибыли в Оршу, и далее они выдвинулись в район Дубровны.

8-й армейский корпус дислоцировался в Орше, 5-й – в Могилеве. А прибывший в этот город корпус Латур-Мобура затем по приказу Наполеона двинулся к Рогачеву. Кроме него в походе на Смоленск также не участвовала 17-я пехотная дивизия Я. Х. Домбровского (без кавалерийской бригады). Эти силы были выделены против русских войск, находившихся в Бобруйске и Мозыре.

В дальнейшем с этой целью под начальством Домбровского остались вся его пехота и три уланских полка 28-й легкой бригады. А Латур-Мобур с 29-й бригадой и тяжелой конницей нагнал главные силы «Великой армии» 25 августа (6.9) при Бородино.

Соединения противника также выслали отряды и авангарды в Велиж, на дорогу в Поречье, в Иньково и южнее Рудни до Днепра. Однако почти никакой активности французов на другом берегу этой реки в Лядах до 2 августа не отмечалось.

По мнению многих историков, у Наполеона без направленных на фланги трех пехотных дивизий (17-й, 19-й, 20-й) и 4-го корпуса кавалерийского резерва оставалось не менее 180 тысяч солдат, а в двух русских армиях насчитывалось около 120 тысяч воинов с учетом казаков.

Барклай полагал, что от Суража до Дубровны располагались неприятельские гвардия, весь 1-й, 3-й и 4-й корпуса, а также три корпуса резервной кавалерии.

Его беспокоили возможные действия левого неприятельского крыла, при движении которого на Велиж и Поречье все более разрывалась связь с корпусом Витгенштейна, а также возникала угроза флангу и тылу объединенных армий.

Действительно, возобновив наступление на Смоленск, Наполеон мог попытаться обойти его с северо-запада, для чего не требовалось большой передислокации войск, и на пути их следования не было крупных водных преград. А при движении русских войск к Рудне возникала вполне реальная угроза обхода и выхода им в тыл сил Богарне со стороны Поречья.

Наконец, после отступления 1-й армии от Витебска остались фактически незащищенными многие пути от этого города на Петербург.

План Барклая заключался в том, чтобы, оставив 2-ю армию в Смоленске, 1-ю выдвинуть на один переход к Поречью, оттеснить затем левое крыло французской армии и даже освободить «весь край от Суража до Велижа», где должен был остаться «летучий» отряд Винцингероде (что и обеспечило бы в частности сообщение с Витгенштейном)^[76].

По мнению Багратиона, изложенного им в уже упомянутом выше письме от 22 июля, следовало, «…невзирая на пустые движения неприятеля, идти решительно на центр, где мы найдем, конечно, самые большие его силы, но зато ударом сим разрешим судьбу нашу, которая частыми движениями на левый и правый его фланг тем менее может быть разрешена, что он после неудачи имеет пункт, куда собрать рассеянные свои войска».

По этому плану войска двух русских армий могли оказаться втянутыми в большое сражение в районе Рудни, а Наполеон немедленно направил бы туда все свои силы из Витебска и Бабиновичей, а также с севера и с юга, охватывая фланги противника. Причем то, что корпус Понятовского (без 17-й дивизии) находился на значительном удалении, очень мало изменяло соотношение сил, поскольку с русской стороны была выделена значительная часть регулярных войск и казаков в отряды Неверовского и Винцингероде.

По плану Барклая 1-й армии следовало атаковать Богарне. Но тот мог, например, обороняться между Яновичами и Поречьем, имея поддержку соединений в Витебске, Лиозно и Рудне. А при попытке оттеснить его к Яновичам, по-видимому, началось бы наступление правого крыла Наполеона, угрожая разбить оставшуюся у Смоленска 2-ю армию и отрезать пути отступления 1-й. Наконец, при движении последней из Поречья сразу к Рудне Богарне мог двинуться ей во фланг.

25 июля (6.8) в Смоленске состоялся военный совет, на котором присутствовали оба главнокомандующих, великий князь Константин Павлович, начальники штабов А. П. Ермолов и Э. Ф. Сен-При, генерал-квартирмейстеры К. Ф. Толь и М. С. Вистицкий, а также полковник Л. Вольцоген.

Накануне «…Толь подал Барклаю де Толли записку, в которой, изложив необходимость воспользоваться благоприятными обстоятельствами для перехода к наступательным действиям, предлагал двинуться быстро и решительно по дороге ведущей чрез Рудню к Витебску: действуя таким образом, можно было, по мнению Толя, разобщить неприятельскую армию на две отдельные части, занять между ними центральное положение и разбить их порознь сосредоточенными силами»^[77].

На совете этот план был принят. «Побудительные на то причины изложены следующим образом в донесении главнокомандующего:

«1) Неприятель поспешно старается сосредоточить свои силы <…>. Если дадим ему время <…>, тогда он превосходными противу нас силами может армии наши атаковать под Смоленском, где местоположение такое, что нет вовсе позиции, в которой бы можно было поставить войска в боевой порядок и дать сражение; напротив того, по дороге к Рудне откроются местоположения выгодные.

2) Чтобы выиграть время к вооружению внутри государства новых войск необходимо нужно стараться неприятеля в его предприятиях останавливать: сие не может иначе совершиться, как только одними наступательными действиями.

3) Если ограничим себя только тем, чтобы обойти левый фланг неприятеля, то произвесть сие можем одною только частию обеих армий, ибо прямую Московскую дорогу нельзя никак оставить без прикрытия, потому что неприятель найдет способ обратить все свои силы на отдельную часть армий и прорваться.

4) В случае удачи, война возьмет совсем другой оборот <…>»^[78].

Считал необходимым «выиграть время» и предлагал напасть на левое крыло противника, несомненно, сам главнокомандующий – Барклай. Но, как указано в его воспоминаниях, согласившись в конечном итоге с общим мнением, он поставил условие не отходить от Смоленска более трех переходов.

Как нетрудно заметить, это важное дополнение к плану дальнейших действий в значительной степени ограничивало намерение «двинуться быстро и решительно по дороге ведущей чрез Рудню к Витебску». Но позднее выяснится, что на подобное развитие событий как раз и надеялся Наполеон с 23 июля (4.8), узнав о соединении русских армий^[79].

Для защиты пути к Смоленску по левому берегу Днепра был выделен обсервационный отряд Д. П. Неверовского, сформированный из частей 2-й армии (5 пехотных, драгунский и 3 казачьих полка при 14 орудиях) и войск под командованием генерал-майора Е. И. Оленина. Этот отряд располагался в Красном, авангард – в Лядах.

26 июля (7.8) 1-я армия выступила к Рудне и достигла Приказ-Выдры, а 2-я следовала вдоль правого берега Днепра на Катань. Но ночью Винцингероде известил Барклая о наличии значительных сил неприятеля в Поречье. И поэтому тот отменил движение на Рудню и 27-го начал переводить свою армию на пореченскую дорогу, а Багратиону предложил идти к Приказ-Выдре.

Шедший в авангарде 1-й армии Платов не получил приказа об изменении первоначального плана и 27-го атаковал неприятельскую конницу при Молевом Болоте, нанеся ей поражение.

Узнав об этом утром 28 июля, Наполеон начал стягивать свои главные силы к Лиозне, а войска правого крыла – к Любавичам и Рассасне. И в тот же день армия Багратиона перешла к Приказ-Выдре, и все войска Барклая (кроме отряда Платова) собрались на пореченской дороге.

Хотя предположение о наступлении французов по этому пути не подтвердилось, Барклай считал, что новое расположение русских сил имело несомненные выгоды, и в частности позволяло открыть свободное сообщение с корпусом Витгенштейна и даже обеспечить его левое крыло. Тем не менее, почти вся 1-я армия по решению ее главнокомандующего оставалась в небольшом переходе от Смоленска.

30 июля стало известно, что войска Богарне следуют к Колышкам и далее на рудненскую дорогу, а Наполеон с гвардией идет к Любавичам. Позднее, убедившись в верности этих сведений, Барклай решил занять выгодную позицию у дер. Волокова (немного западнее Приказ-Выдры). Но 31-го Багратион отвел свою армию к Смоленску, поскольку у Приказ-Выдры был недостаток питьевой воды, и его также беспокоило возможное движение противника по левому берегу Днепра.

О возникших тогда новых «недоразумениях» между главнокомандующими красноречиво свидетельствует письмо Багратиона Ф. В. Ростопчину: «По желанию вашему я пишу. Оно точно так, но между нами сказать, я никакой власти не имею над министром, хотя и старше я его. Государь по отъезде своем не оставил никакого указа на случай соединения, кому командовать обеими армиями, и по сей самой причине он яко министр... Бог его ведает, что он из нас хочет сделать: миллион перемен в минуту, и мы, назад и вбок шатавшись, кроме мозоли на ногах и усталости, ничего хорошего не приобрели, а что со мною делали и делают с мая самого месяца, я вам и описать не могу, но к великому стыду короля Вестфальского, маршала Давуст и Понятовского, как они ни хитрили и ни преграждали всюду путь мне, я пришел и проходил мимо их носу так, что их бил. Теперь, по известиям, неприятель имеет все свои силы от Орши к Витебску, где и главная квартира Наполеона. Я просил министра и дал мнение мое на бумаге идти обеими армиями тотчас по дороге Рудни прямо в середину неприятеля, не дать ему никакого соединения и бить по частям. Насилу на сие его склонил, но тотчас после одного марша опять все переменил – никак не решается наступать, а все подвигается к Смоленску. Истинно, не ведаю таинства его и судить иначе не могу, как видно, не велено ему ввязываться в дела серьезные, а ежели мы его не попробуем плотно по мнению моему, тогда все будет нас обходить, и мы тоже таскаться, как теперь таскаемся. По всему видно, что войска его не имеют уже такого духа, и где встречаем их, истинно, бьют наши крепко. С другой стороны, он не так силен, как говорили и ныне говорят, ибо, сколько мне известно, ему минута дорога; длить войну для него невыгодно, следовательно, здравый рассудок заставляет меня судить: или он сбирает все свои силы и готовится на важный удар, или при сильном нашем наступлении будет отступать, опасаясь тылу своего. А всего короче скажу вам, что он лучше знает все наши движения, нежели мы сами, и мне кажется, по приказанию его мы и отступаем, и наступаем. От государя давно ничего не имею, впрочем, армия наша в таком духе и в расположении всем умереть у стен отечества и знамен государя, желает наступать. Но вождь наш – по всему его поступку с нами видно – не имеет вожделенного рассудка или же лисица. <…> О, боже! если бы дали волю, этого черта Пинети с нашею армиею в пух бы разбил. <…> Впрочем, все хорошо. Я думаю, вам известно, что ген-лейт Витгенштейн разбил корпус фельдмаршала Удино, взял в плен до 3 т., равно несколько пушек и преследовал за Полоцк. Равно в Литве, в г. Кобрине Тормасов разбил корпус саксонцев, взял пушки и знамена. Словом сказать, во всяком случае где повстречались, там их порядочно откатали, а два медведя еще не сходились, Барклай и Пинети. <…>»^[80].

2 августа войска 1-й армии собрались у Волоковой, и накануне ее главнокомандующий «пригласил» Багратиона присоединиться к нему. Барклай предполагал, что 3-го, в день рождения Наполеона, неприятель, скорее всего, атакует его, но надеялся на успех в сражении, считая занятую его войсками позицию наиболее выгодной их всех найденных ранее.

То есть фактически Барклай готовился к генеральной битве, в которой должны были принять участие основные силы обеих русских армий. Он также заверил Багратиона, что их войска сами двинутся на противника, если тот вопреки ожиданиям будет держаться пассивно.

Как нетрудно заметить, такие намерения противоречат стратегическому плану, о котором военный министр писал Чичагову буквально накануне – 31 июля. Причем позднее он не считал этот план ошибочным.

Но в то же самое время главнокомандующий 1-й армией действовал в полном соответствии с желаниями императора и генеральской оппозиции (что, правда, во многом совпадало с настроениями во всей армии), хотя и допустил при этом серьезный просчет.

Если Багратион был уверен, что его войскам необходимо оставаться в Смоленске, то, получается, он уступил просьбе Барклая. Однако к 3 августа вся 2-я армия не была сосредоточена у Надвы, что впоследствии оказалось очень удачным обстоятельством для русских, поскольку Наполеон избрал совсем иной план действий.

Не дождавшись наступления противника, французский император к вечеру 29 июля отдал распоряжения о движении всех соединений, находившихся на правом берегу Днепра, к переправам у Рассасны и Хомино. Затем, форсировав реку, все эти силы, а также войска Даву, Жюно (возглавившего 8-й армейский корпус 18 июля) и корпус Понятовского (без одной дивизии) должны были идти к Смоленску и овладеть им.

Барклай же действительно не смог разгадать этот маневр противника и сделал неверные предположения из перемещения французских войск в южном направлении.

2 августа произошел бой между авангардом Мюрата и обсервационным отрядом Неверовского, который, непрерывно отражая до вечера неприятельские атаки и понеся значительные потери, отступил к Смоленску, сделав последний переход ночью.

И той же ночью поступило донесение об этом бое Багратиону. Однако главнокомандующими было принято решение направить в подкрепление Неверовскому 7-й пехотный корпус, который отошел к этому моменту от Смоленска всего на 12 верст. Причем Раевский предполагал, что ему придется сражаться на некотором расстоянии к юго-западу от города. Другие войска 2-й армии должны были перейти на левый берег Днепра у Катани, где 3 августа была наведена переправа.

В 7 часов утра того же дня на помощь Неверовскому прибыли полки Паскевича, а затем и все остальные части 7-го корпуса. К ночи под Смоленском появились достаточно крупные силы неприятеля, о чем Раевский немедленно доложил Багратиону. И только после получения этого донесения главнокомандующий 2-й армией приказал разобрать мост у Катани и всем войскам на рассвете спешно следовать в Смоленск. Одновременно двинулась к нему и 1-я армия от Волоковой.

Тем временем Раевский решил обороняться в самом городе и его предместьях, имея всего не более 15 тысяч солдат. Ночью к нему прибыли 12 эскадронов 4-го резервного кавалерийского корпуса.

Утром 4 августа после приезда Наполеона части корпуса Нея дважды безуспешно пытались овладеть Смоленском. Но в 13 часов французский император приказал отложить штурм до следующего дня, вероятно, вследствие имевшейся у него надежды на то, что для защиты города русское командование направит туда свои главные силы.

Первой на помощь Раевскому прибыла 2-я кирасирская дивизия из Катани. А с 19 часов начали подходить все остальные войска из Волоковой и Надвы.

Обсудив создавшуюся ситуацию, главнокомандующие согласились в том, что 2-я армия двинется к Соловьевой переправе, имевшей при таком положении дел большое значение, а 1-я армия будет обороняться в Смоленске.

Корпус Раевского был заменен пехотой 6-го корпуса и 3-й дивизии. Кроме того, в распоряжении принявшего начальство Дохтурова также были 27-я дивизия Неверовского и один егерский полк из 2-й армии, три драгунских полка и казаки. Общая численность всех войск вместе с подошедшими позднее подкреплениями составляла около 30 тысяч человек.

У Наполеона же к тому времени было возле города около 145 тысяч солдат – корпуса Даву, Нея, Понятовского, кавалерия Мюрата (10 пехотных дивизий, 15 легких кавалерийских бригад, 5 дивизий тяжелой конницы) и вся гвардия. И ожидался подход 4-го и 8-го армейских корпусов – еще около 45 тысяч человек (5 пехотных дивизий и 5 легких кавалерийских бригад с итальянской гвардией).

Ранним утром 5 августа армия Багратиона двинулась по московской дороге к намеченному пункту. А французские войска пока ограничивались лишь перестрелкой с неприятелем. Наполеон, не видя перед собой крупных сил русских, возможно, надеялся, что их группировка на левом берегу Днепра еще будет значительно увеличена. Около полудня император лично убедился в движении противника на восток, однако для форсирования реки без наведения мостов его солдатам к тому времени не удалось найти броды. Может быть, ожидая, что их все же обнаружат, или оставшиеся у города русские войска сами перейдут Днепр, Наполеон отдал приказ о штурме лишь около 16 часов.

К 18 часам все попытки войск Даву, Нея и Понятовского ворваться в город были отражены, но им удалось овладеть всеми предместьями. После этого некоторое время продолжалась только бомбардировка Смоленска, от которой возникли многочисленные пожары. Последний штурм начался около 19 часов, но и он был отбит. Наконец, около 22 часов сражение завершилось, и в ночь на 6-е Дохтуров по приказу Барклая оставил город. При этом части 2-й армии двинулись по московской дороге к Соловьевой переправе, а 1-я армия находилась весь следующий день на позиции к северу от Смоленска.

Вероятно, Барклай хотел дать своим утомленным форсированным переходом 4-го и сражением 5-го войскам отдых, поддержать их боевой дух, а также воспрепятствовать немедленному выходу противника на другой берег Днепра в самом городе и «оторваться» от него скрытным маршем в ночь на 7 августа.

Не зная об этом, Наполеон готовился к новому штурму, но 6-го его войска заняли город без боя. А их попытки овладеть расположенным за рекой Петербургским предместьем не увенчались успехом. Существует мнение, что французский полководец потерял все выгоды своего маневра в течение 4 – 6 августа, поскольку он не приказал навести переправу через Днепр выше Смоленска еще утром 4-го и, во всяком случае, вечером 5-го или на рассвете 6-го у Прудищева.

Распоряжения военного министра «возбудили неудовольствие в главной квартире армии». Еще накануне Багратион писал ему, «требуя, чтобы 1-я армия не только удерживала Смоленск, но и перешла от обороны к наступлению». Главнокомандующий 2-й армией полагал, что «следовало, заставя неприятеля ослабиться безуспешными приступами, перевести войска через реку, пройти через город и довершить победу решительным нападением».

«Многие из генералов гласно изъявляли свое мнение о необходимости продолжать оборону Смоленска; другие полагали, что неприятель уже достаточно ослаблен и что настало время воспользоваться рвением наших войск и атаковать Наполеонову армию. Дело дошло до того, что некоторые из старших генералов (и в числе их Беннигсен) решились отправиться к главнокомандующему и требовать от него отмены сделанных им распоряжений».

В письме от 24 ноября Александр I тоже упрекал Барклая. Император считал, что если уже планировалось дать рано или поздно генеральное сражение, то не имело значения вступить в эту битву у Смоленска или у Царева-Займища, а угроза обхода повсюду одинакова^[81].

Подобное мнение, на наш взгляд, очень напоминает рассуждения Л. Н. Толстого о военном искусстве.

Во-первых, еще состоявшийся 25 июля военный совет пришел к выводу, что возле Смоленска нет удовлетворительной позиции. А защищать его или наступать силами обеих армий на левом берегу Днепра, имея в тылу эту реку и город, вскоре охваченный пожарами, было не только невыгодно, но и очень рискованно.

При расположении всех войск на правом берегу перед противником была бы водная преграда (хотя в такой ситуации есть свои нюансы), но в этом случае он действительно мог большими силами устремиться к Соловьевой переправе, отрезая от главной коммуникации.

Без 2-й армии у Барклая, соответственно, имелось еще меньше возможностей для обороны и тем более для наступления. «Лобовые» атаки французов на Смоленск приносили определенную выгоду, поскольку они несли при этом большие потери, но твердо рассчитывать, что противник будет и далее так действовать, было довольно опрометчиво. Форсирование им Днепра ниже или выше города, несомненно, вынуждало оставить его. Причем наиболее опасной была переправа войск Наполеона у Прудищева, поскольку в этом случае они отрезали армии Барклая пути отступления через Лубино.

Во-вторых, потери сторон 4 – 7 августа оцениваются историками по-разному. Например, по мнению М. И. Богдановича, у французов они были существенно больше. Были также до 19 августа, когда противник достиг Царева-Займища, арьергардные бои меньшего масштаба, вряд ли значительно ухудшившие соотношение сил для русских. Но дело даже не в этом.

С 6-го по 19-е войска «Великой армии» несли еще и небоевые потери, ухудшалось состояние кавалерии и т.д. В Дорогобуже и Вязьме были оставлены гарнизоны, а в Смоленске – целая 1-я гвардейская пехотная дивизия. Кроме того, уже после занятия этого города для противодействия небольшому «летучему» отряду Винцингероде Наполеон послал в район Витебска (к Яновичам) еще две дивизии – 15-ю пехотную и 2-ю легкую кавалерийскую. И лишь последняя из указанных трех успела присоединиться к главным силам Наполеона до начала Бородинского сражения.

Наконец, Барклай 18 августа ожидал подхода к армии резервных войск Милорадовича, численность которых Ф. В. Ростопчин оценивал 6-го числа в 31 тысячу человек^[82].

По воспоминаниям А. Коленкура, еще во время сражения за Смоленск Наполеон сказал: «Я укреплю свои позиции. Мы отдохнем, опираясь на этот пункт, организуем страну и тогда посмотрим, каково будет Александру. Я займусь корпусами на Двине, которые ничего не делают, и моя армия будет более страшна, а моя позиция еще более грозна для России, чем если бы я выиграл два сражения. Я обоснуюсь в Витебске. Я поставлю под ружье Польшу, а потом решу, если будет нужно, идти ли на Москву или на Петербург».

Однако уже 6-го император заявил: «Не пройдет и месяца, как мы будем в Москве; через шесть недель мы будем иметь мир»^[83].

После приезда в Петербург Александр I 29 июля пожаловал М. И. Кутузову титул светлейшего князя за то, что он способствовал «к окончанию с Оттоманскою Портою войны и к заключению полезного мира».

31-го царь подчиняет Кутузову «все войска в Петербурге, Кронштадте и Финляндии, не исключая и морских», а 2 августа вводит его в состав Государственного совета.

Может показаться, что никакой большой неприязни первый ко второму тогда не испытывал. Однако достаточно откровенное письмо императора своей сестре Екатерине Павловне от 18 сентября убедительно свидетельствует об обратном (см. примечание 57).

По одной из версий, взаимоотношения этих людей в какой-то степени испортились еще во время восшествия Александра I на престол и, конечно, намного более ухудшились после разгрома русско-австрийской армии в битве при Аустерлице, в которой формально главнокомандующим был Кутузов, но царь, доверяя больше другим военным специалистам, фактически взял руководство войсками в свои руки.

Тем временем после соединения армий Барклая и Багратиона вполне назрел вопрос о том, что все эти силы должен возглавлять только один военачальник. Не видя подходящей кандидатуры на этот пост, Александр I поручил ее выбрать специально созданному для этой цели комитету, который на своем единственном заседании 5 августа постановил рекомендовать на эту должность Кутузова.

Однако царь, вероятно, ожидая результатов сражения за Смоленск, назначил его главнокомандующим только 8-го.

4 августа был объявлен новый рекрутский набор – по 2 человека со 100 душ повсеместно с казенных и удельных крестьян, а с помещичьих только там, где не было назначено ополчения по манифесту от 18 июля. Исключение составили губернии, бывшие на военном положении, а также Псковская и Эстляндская.