От Дрисского лагеря и Слуцка до соединения 1-й и 2-й русских армий в Смоленске

После военного совета в Дриссе 1 июля Александр I уже, конечно, не думал «действовать наступательно». 4 июля он писал Н. И. Салтыкову: «Решиться на генеральное сражение столько же щекотливо, как и от онаго отказаться. В том и другом случае можно легко открыть дорогу на Петербург, но потеряв сражение, трудно будет исправиться для продолжения кампании». И в данных обстоятельствах царь считал необходимым заранее продумать все меры, которые следует принять в случае эвакуации первой столицы^[51].

Действительно, движение войск Барклая к Витебску фактически открывало преследовавшим их главным силам Наполеона путь к Петербургу.

Поэтому было принято решение оставить у Дрисского лагеря 1-й пехотный корпус – 28 батальонов (4 сводно-гренадерских) и 16 эскадронов при 120 орудиях. Барклай инструктировал Витгенштейна: «Вы, с вверенным вам корпусом, присоединив к оному запасные батальоны и эскадроны отрядов князя Репнина и Гамена, остаетесь отдельные, для действия против того неприятельского корпуса, который, быть может, перейдет Двину у Дюнабурга, и вообще для прикрытия всего края от Двины до Новагорода. Операционная ваша линия есть от Дриссы чрез Себеж и Псков к Новугороду. <…> Хотя и дается вам сие отступное движение, но оное должны вы сделать в таком только случае, когда будете действительно иметь превосходнейшего в силах против себя неприятеля; в противном же случае предоставляется вам совершенная воля перейти на левую сторону Двины, действовать с решительностью наступательно, и разбив неприятеля, возвратиться обратно на правый берег Двины»^[52].

В силу этого решения 1-я армия не только не была пополнена запасными частями из корпуса Меллера-Закомельского (всего 19 батальонов и 15 эскадронов), но, напротив, значительно сократилась.

2 (14) июля войска Барклая переправились через Двину и находились там еще день, располагаясь от Покаевцев до Волынцев. При этом кавалерийские корпуса Корфа и Палена оставались еще на левом берегу реки. Когда 4-го армия двинулась к Полоцку, первый из них перешел на другой берег у Дриссы, а второй – у Дисны.

По мнению С. В. Шведова, именно после военного совета 1 июля Александр I отдал распоряжения о стягивании большой части резервных войск в район Калуги (3 июля) и создании в этом городе и Твери запасов продовольствия (6 июля)^[53].

О том, что во время своего пребывания в Дрисском лагере царь поручил генералу от инфантерии М. А. Милорадовичу, бывшему тогда киевским военным губернатором, сформировать в Калуге корпус из рекрутских депо 1-й линии, упоминают в своих трудах и А. И. Михайловский-Данилевский, и М. И. Богданович. Первый также приводит и перечень продовольственных запасов, которые надлежало заготовить «на случай приближения военных действий к сердцу России»^[54].

Приказ Милорадовичу на самом деле был отдан несколько позднее – 5 июля. Включенные в его корпус резервные войска из 7 депо от Стародуба до Изюма должны были преодолеть большое расстояние, двигаясь к месту своей новой дислокации.

Заметим здесь, что по первоначальному плану резервным батальонам из этих 7 депо предписывалось следовать в Бобруйск, Мозырь и Киев, а еще из 5 депо (от Торопца до Рославля) – в Дриссу и Полоцк.

Согласно рескрипту от 5 июля корпус Милорадовича предполагалось также усилить частью войск из последних 5 депо, доведя его состав до 55 батальонов и 26 эскадронов. Расположенный в районе между Калугой, Волоколамском и Москвой он должен был стать «основанием для образования общего большого военного ополчения».

5 июля император повелел Лобанову-Ростовскому направить его полки из Воронежа и Тамбова к Владимиру или Рязани, а Клейнмихелю днем позже – расположить его формирования значительно ближе к Москве: 2 полка в самой столице, один – в ее окрестностях, и остальные три – между Москвой и Тверью.

Наконец, 6 июля Александр I подписал воззвание к первопрестольной столице и манифест о сборе внутри государства земского ополчения.

Эти решения вполне соответствуют замыслам Барклая, изложенным в его письме Чичагову 31 июля: «Желание неприятеля есть кончить войну решительными сражениями, а мы, напротив того, должны стараться избегнуть генеральных и решительных сражений всею массою, потому что у нас армии в резерве никакой нет, которая бы в случае неудачи могла нас подкрепить, но главнейшая наша цель ныне в том заключается, чтобы сколь можно более выиграть времени, дабы внутреннее ополчение и войска, формирующиеся внутри России, могли быть приведены в устройство и порядок. В нынешних обстоятельствах не позволяется 1 и 2 армиям действовать так, чтобы недра государства ими прикрытые чрез малейшую в генеральном деле неудачу подвержены были опасности, и потому оборонительное состояние их есть почти бездейственное; решение же участи войны быстрыми и наступательными движениями зависит непосредственно от Молдавской и 3-й армии и сие соответствует общему плану войны, по коему часть войск, на которую устремляются главнейшие силы неприятеля, должна его удерживать; между тем, что другая часть, находя против себя неприятеля в меньшем числе, должна опрокинуть его, зайти во фланг и в тыл большой его армии».

Далее в этом письме Барклай «убедительнейше» просит адмирала «как можно скорее хотя часть войск ваших подвести к направлению к Кобрину, и вслед за оными и остальную армию»^[55].

В принципе та же стратегия, но более кратко изложена в письме Александра I Багратиону от 5 июля: «…до сих пор везде мы имеем против себя превосходство сил неприятельских и для сего необходимо должно действовать с осмотрительностью и для одного дня не отнять у себя способов к продолжению деятельной кампании. Вся цель наша должна к тому клониться, чтобы выиграть время и вести войну сколь можно продолжительную. Один сей способ может нам дать возможность преодолеть столь сильного неприятеля, влекущего за собою воинство целой Европы»^[56].

Однако в письме своей сестре Екатерине Павловне от 18 сентября царь дает такую оценку деятельности Барклая до 7 июля: «…я не вынес большого удовлетворения и от того немногого, что выказал в мое присутствие Барклай, но все же считаю его менее несведующим в стратегии, чем Багратион, который ничего в ней не смыслит». И далее сообщается, что под Смоленском военный министр, «как нарочно, делал глупость за глупостью»^[57].

Хорошо также известно, что после соединения 1-й и 2-й армий в Смоленске (22 июля) Александр I ожидал перехода к наступательным действиям. Но ведь Барклай 31 июля имел прямо противоположное мнение, согласно которому эти армии должны были иметь «оборонительное состояние», причем «почти бездейственное».

И его осторожность и в частности отказ от немедленного наступления всеми силами под Смоленском привели к тому, что события там развивались как раз в соответствии с планом затяжной, выжидательной войны – Наполеон не добился решительной битвы, к которой он так стремился, но его войска, тем не менее, понесли крупные потери 4, 5 и 7 августа.

Барклай, конечно, совершил ошибку, не разгадав обходного маневра противника по левому берегу Днепра, но Александр I позднее упрекал его и за отказ от генерального сражения у Смоленска.

Во многих описаниях кампании указано, что царь повелел Дунайской армии следовать на Волынь в письме ее командующему от 6 июля (18.7).

Однако в своих воспоминаниях Чичагов представил несколько иную версию: четкого приказа в этом письме не было, и в качестве альтернативы данному движению все еще оставалась «диверсия к стороне Далмации и Адриатического моря». Причем целью похода на Волынь и соединения с армией Тормасова являлось дальнейшее наступление «прямо к Варшаве» (см. примечание 13).

И даже 18 июля (30.7) император написал Чичагову следующее: «…можно предположить, что диверсия делается час от часу труднее. Если это так, действуйте по тому плану, который я вам предлагал, и немедленно идите со всеми своими силами на Днестр, а оттуда на Дубно. Вы будете там усилены всею армией генерала Тормасова и корпусом герцога Ришелье; <…> и тогда вы можете сделать наступление или на Пинск, или на Люблин и Варшаву»^[58].

7 июля Александр I отбыл из армии в Москву. В том же письме адмиралу от 18-го он так определил цель этой поездки: «Твердо решившись продолжать войну до последней крайности, я должен был подумать о составлении новых резервных сил. Я вознамерился отправиться на несколько дней в центр Империи, чтобы возбудить умы и приготовить их к новым пожертвованиям на святое дело, за которое мы сражаемся».

Уезжая, царь не назначил единого главнокомандующего. О Багратионе у него сложилось такое мнение: «Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиной наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении, при котором меньше, чем когда-либо, я мог считать его способным быть во главе обеих армий <…>» (см. примечание 57). А назначение военного министра, тоже являвшегося генералом от инфантерии, могло уязвить Багратиона, у которого старшинство в этом чине было выше.

После отъезда императора Барклай вновь обрел всю полноту власти. И одной из важнейших задач в ближайшей перспективе он считал соединение 1-й и 2-й армий.

Что же касается его плана затяжной войны (см. выше), то постепенно, прежде всего, в офицерском корпусе усиливались настроения, которые в принципе совершенно не соответствовали этому замыслу.

Они были вызваны тем угнетающим воздействием отступления, которое началось с самого начала кампании и продолжалось далее, причем на территории собственного государства. Следует также заметить, что очень многие в русских войсках тогда расценивали подобное развитие событий как национальный позор. Например, именно по этому поводу Багратион писал Ермолову о том, что в такой ситуации «стыдно мундир носить».

И поэтому неудивительно, что по мере продолжения отступления 1-й и 2-й армий в них все более распространялось мнение о том, что высшее командование следует ошибочному плану, а единственно верная и победоносная стратегия – это исключительно наступательные действия и решительные сражения.

Да и Наполеон, кстати говоря, был весьма удивлен тем, что русские, не оказывая серьезного сопротивления, оставляли свои крупные города и целые уезды западных губерний, а затем покинули и лагерь на Двине, на строительство которого было затрачено немало усилий.

В дальнейшем решения Барклая у многих, действительно, не вызывали ни одобрения, ни понимания. В то же время он был только главнокомандующим 1-й армией, и, соответственно, формально не мог отдавать приказы другим соединениям.

Более того, против военного министра сложилась целая генеральская оппозиция, которая дискредитировала его не только на уровне высшего командования, но и среди вообще всех офицеров и рядовых. Возглавляли эту оппозицию великий князь Константин, Л. Л. Беннигсен и П. И. Багратион. К ней принадлежал даже начальник штаба 1-й армии А. П. Ермолов.

И, конечно, очень усугубляло положение Барклая мнение о нем как о «немце-изменнике», которому удалось добиться расположения царя. Хотя на самом деле в превалировании у человека карьерных устремлений над патриотическими можно было подозревать, по нашему мнению, скорее других генералов и высших офицеров, принимавших участие в той кампании (например, Беннигсена).

В конечном итоге Барклаю пришлось командовать в условиях не только негативного к нему отношения ряда военачальников, постоянной критики своих решений и необходимости их согласования с Багратионом, но и нарастающего недоверия к нему во всей армии, а затем и в народе.

В день отъезда императора генерал-адъютант Ф. Ф. Винцингероде был назначен командиром обсервационного корпуса в Смоленске. В него входили резервные войска из ближайших к этому городу рекрутских депо 1-й линии – Бельского (2 батальона), Вяземского, Ельнинского и Рославльского. Всего 17 батальонов и 8 эскадронов из состава 41-й, 42-й пехотных и 13-й кавалерийской дивизий.

Тогда же, 7 июля, к 1-й армии присоединились 2 резервных батальона из Торопецкого депо – Волынского и Тобольского полков.

По одной из версий, остальная пехота этого и Бельского депо тоже присоединились к армии Барклая в июле. Но есть и другие мнения.

В «калужский» корпус Милорадовича были включены подразделения Стародубского, Новгород-Северского, Конотопского, Роменского, Ахтырского, Змиевского и Изюмского депо. Всего 42 батальона и 18 эскадронов из состава 42-й, 43-й, 44-й и 45-й пехотных, 14-й и 15-й кавалерийских дивизий. И позднее в это соединение вошли запасной и резервный батальоны Елецкого пехотного полка, а также вся кавалерия из «смоленского» корпуса.

Какие еще имелись резервы регулярных войск к тому времени?

На Кавказе находились 2 пехотные дивизии и 3 драгунских полка в полном составе. При этом завершилась война с Турцией, но еще продолжалась с Ираном. В восточных губерниях располагались 28-я и 29-я дивизии. В Архангельске – 2 полка 6-й дивизии. Все они, а также войска из Азовского и Таганрогского депо не принимали участие в кампании.

На Дунае стояла армия Чичагова – 4 пехотные и 2 кавалерийские дивизии, в Крыму – 13-я дивизия. Их полки пехоты участвовали в кампании, как правило, имея в своем составе все 3 батальона, но были исключения.

На Волыни дислоцировалась армия Тормасова. Она создавалась против австрийцев Шварценберга, и вскоре будет сражаться именно с ними.

О распределении запасных войск уже говорилось выше. Отметим еще, что противник никогда не подходил достаточно близко ни к Мозырю, ни тем более к Житомиру или Староконстантинову, где располагались небольшие корпуса Эртеля и Остен-Сакена, которые таким образом играли роль резервов.

В Финляндии, на Аландских островах и в Петербурге находились 16 пехотных и 2 драгунских полка. Впоследствии действующие части 12-ти первых и 4 эскадрона драгун были направлены в Ригу. Причем только батальоны 8 пехотных полков и кавалерия участвовали в наступлении 14-20 сентября и затем присоединились к Витгенштейну. Еще 4 батальона и 4 эскадрона прибыли к нему из Петербурга в самом конце сентября. При этом действующие части 3-го Морского полка были оставлены в столице, а 2-го – в Новгороде до декабря.

О том, как использовались в кампании остальные подразделения всех этих полков, существуют разные версии. Так, по одной из них вторые батальоны Морских полков вошли в состав трех номерных полков Клейнмихеля (9-го, 10-го и 11-го), но уже после оставления Москвы.

Помимо «калужского» и «смоленского» корпусов, а также указанных выше 8 батальонов Торопецкого и Бельского депо, из числа резервных войск еще имелись 54 батальона и 32 эскадрона 38-й, 39-й, 40-й, 46-й, 47-й пехотных и 13-й, 16-й кавалерийских дивизий. О судьбе этих частей и 12-й «запасной» кав. дивизии (16 эск.) в 1812 году тоже есть разные мнения.

В целом все указанные резервы находились на достаточно большом расстоянии от Москвы. Те из них, которые участвовали в боях, сражались главным образом на флангах. Следует также заметить, что значительная часть этих сил прибыла к театру военных действий только в самом конце кампании или совсем не принимала в ней участия.

Наконец, в глубине империи готовились еще 18 номерных полков пехоты.

Александр I приехал в Москву в ночь с 11 на 12 июля. В Смоленске он получил «ратификации» турецкой стороной Бухарестского мирного договора. 6 июля был заключен аналогичный договор с Англией, а 8-го – союз с представителями испанского короля Фердинанда VII.

К тому времени в Петербурге, конечно, уже было известно и о подходе крупных сил Наполеона к Западной Двине в районе Дриссы и Динабурга, и о последовавшем затем движении армии Барклая к Витебску. Но помимо этого неприятельские войска наступали на Ригу. 6 (18) июля пруссаки взяли Бауск, а через два дня – Митаву. А 9-го Макдональд овладел Якобштадтом.

И поэтому неудивительно, что 12 июля Государственный совет на секретном заседании обсуждал вопросы обороны Петербурга.

А еще накануне Н. И. Салтыков написал императору письмо о необходимости создать для защиты столицы так называемый Нарвский корпус – 3 полка 25-й пехотной дивизии с 3 артиллерийскими ротами, которые планировалось усилить еще Митавским драгунским полком, некоторыми батальонами из Финляндии, а также кавалерией из Подгощинского и Старорусского депо (пехоты там уже не было).

Командование этим корпусом Салтыков предполагал поручить М. И. Кутузову, приехавшему в столицу по зову долга вскоре после начала военных действий (полководец был также приглашен на упомянутое совещание Гос. совета).

Александр I утвердил это назначение 15 июля в Москве. В ответном письме он старался успокоить Салтыкова. А еще через два дня Кутузов был избран начальником Петербургского ополчения.

18 июля царь подписал новый манифест, уточняющий и конкретизирующий тот, который был издан 6-го: «<…> Для того утверждаем:

1) Округ, состоящий из Московской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Калужской и Смоленской губерний, примет самые скорые и деятельные меры к собранию, вооружению и устроению внутренних сил, долженствующих охранять первопрестольную столицу Нашу Москву и пределы сего округа.

2) Округ, состоящий из С.-Петербургской и Новгородской губерний, сделает то же самое для охранения С.-Петербурга и пределов сего округа.

3) Округ, состоящий из Казанской, Нижегородской, Пензенской, Костромской, Симбирской и Вятской губерний, приготовится расчислить и назначить людей, но до повеления не собирать их и не отрывать от сельских работ.

4) Все прочие губернии остаются без всякого по оным действия, доколе не будет надобности употребить их к равномерным Отечеству жертвам и услугам.

Наконец, 5) вся составляемая ныне внутренняя сила не есть милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение, устрояемое из предосторожности, в подкрепление войскам и для надежнейшего охранения Отечества.

Каждый из военачальников и воинов при новом звании своем сохраняет прежнее, даже не принуждается к перемене одежды, и по прошествии надобности, то есть, по изгнании неприятеля из земли Нашей, всяк возвратится с честью и славой в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям. Государственные, экономические и удельные крестьяне, в тех губерниях, из коих составляется временное внутреннее ополчение, не участвуют в оном, но предоставляются для обыкновенного с них набора рекрут по установленным правилам»^[59].

В ночь с 18 на 19 июля царь отправился в Петербург и приехал туда 22-го.

Но вернемся на поля сражений.

2 июля в результате разведки, проведенной отрядом Я. П. Кульнева из состава 1-го пехотного корпуса, выяснилось, что на левом берегу Двины у Друи крупных сил неприятеля нет. Поэтому Витгенштейн приказал Кульневу на следующий день провести усиленную рекогносцировку. 3 июля, перейдя Двину, казачий и гусарский полки Кульнева нанесли поражение встретившейся им легкой кавалерии корпуса Монбрена. Был даже взят в плен бригадный генерал.

Узнав об этом бое, Наполеон расценил его как подготовку или начало русского наступления. Поэтому он приостановил движение своих войск на Глубокое и немедленно отправился в Свенцяны, куда прибыл 5 (17) июля. «Там император получил донесения Неаполитанского короля, подробно сообщавшего ему о неудаче, постигшей его кавалерию. Одновременно он ему сообщил, что укрепленный Дрисский лагерь был эвакуирован русскими <…>. Так как император давно предсказывал этот неминуемый успех, то он явился хорошим предзнаменованием.<…>

Император тотчас же решил направиться в Глубокое. Гвардия немедленно была двинута в этом направлении. Император оставался на месте еще часов двенадцать, рассылая приказы, а затем продолжал наступательное движение в течение всей ночи, надеясь, что быстрота маневра позволит ему настигнуть русскую армию; в Глубокое он приехал утром»^[60].

6 июля войска 1-й армии достигли Полоцка, где на следующий день у них была дневка, поскольку Барклай «желал еще более удостовериться в настоящем направлении неприятеля, и до получения о том известий, хотел удержать за собою Полоцк, где сходятся дороги к Витебску, Невелю и Себежу».

Вскоре пришли донесения о марше противника в сторону Витебска, и 8 июля 1-я армия тоже двинулась к этому городу. И когда 11-го она прибыла туда, Барклай писал Багратиону о соединении их войск как о свершившемся факте.

13-го он отправил главнокомандующему 2-й армией повеление императора «без малейшего замедления действовать наступательно на правый фланг неприятеля между Березиною и Днепром».

Барклай намеревался, сделав запас провианта, далее «форсированно» идти к Орше, чтобы сблизиться со 2-й армией и затем совместно действовать против неприятеля. Он также сообщил Багратиону, что против его правого фланга теперь мало неприятельских сил, поскольку они потянулись к Сенно. При этом 1-й армии «весьма можно сражаться», но если на нее устремятся все силы противника, а также учитывая отделение корпуса Витгенштейна, последствия этого сражения «могут быть пагубными»^[61].

Однако неприятельские войска были обнаружены возле Сенно еще 12 июля. Это были части Груши, действительно подошедшие из Борисова. Уже 5 (17) июля они достигли Коханово, и затем кавалерийские отряды были высланы к Орше, Сенно и Бабиновичам.

Тем временем другими путями к Витебску подошли намного более крупные силы «Великой армии».

Еще в Свенцянах Наполеон приказал Мюрату и Нею следовать форсированными маршами за неприятелем, минуя Дрисский лагерь, к Дисне, где на правый берег Двины перешел корпус Монбрена. Оттуда все эти силы французский император двинул к реке Улле и Бешенковичам. В этот же район по его распоряжениям со всей поспешностью следовали гвардия и 6-й армейский корпус через Глубокое, а также 4-й армейский корпус из Докшиц.

Сам Наполеон, выехав из Глубокого 9 (21) июля, прибыл в Бешенковичи 12-го, где лично произвел рекогносцировку русской позиции.

Лишь корпус Удино, явно не совершая столь быстрых переходов, прибыл 10 (22) июля к Дрисскому лагерю и разрушил его укрепления. Затем он направился к Полоцку и занял его 14-го, тем самым прикрывая левый фланг своей армии, которому могли угрожать, прежде всего, войска Витгенштейна.

Уже 12 июля Барклай отказался от своего намерения идти к Орше^[62], поскольку это было слишком опасно перед многочисленным неприятелем, который наступал прямо на 1-ю армию, а в дальнейшем получил бы возможность атаковать ее во фланг и в тыл.

При таких обстоятельствах вполне логично было отступить от Витебска. Но тогда в еще более опасной ситуации могла оказаться 2-я армия, главнокомандующего которой Барклай торопил занять Оршу.

Однако предположения о том, что войска Багратиона в ближайшее время прибудут из Могилева, были слишком далеки от действительности.

Когда основные силы Даву выступали из Минска, авангард Пажоля уже занял Игумен, рассылая оттуда разъезды к Свислочи. Узнав об этом, Багратион приказал корпусу Раевского 3 июля идти к Бобруйску, а Платов должен был задержать противника до вечера этого дня.

По распоряжению Жерома к Романову двигалась легкая кавалерия Латур-Мобура. У реки Морочь она была остановлена казаками Платова и регулярными частями генерал-адъютанта И. В. Васильчикова. После боя 2 июля, не сумев перейти реку, неприятель со значительными потерями отступил и уже совершенно не тревожил русский арьергард 3-го. А Платов начал отход лишь с наступлением ночи.

Когда Жером узнал о том, что по распоряжению Наполеона он должен исполнять предписания князя Экмюльского, вестфальский король посчитал себя глубоко оскорбленным этим решением своего брата и, оставив войска, 4 (16) июля отправился обратно в Германию.

Помимо личной охраны (конная рота Garde du Corps) вместе с королем из Несвижа выступили и все вестфальские гвардейские части – 3 батальона и шеволежерский полк, которые, правда, затем вернулись обратно.

Причем Жером не только не стал исполнять присланных ему предписаний Даву, но и не передал их своим военачальникам.

Фактическим командиром 8-го армейского корпуса еще в Гродно был назначен вместо Вандама генерал Ж. Тарро, которого Наполеон утвердил в этой должности 3 (15) июля.

Тарро затем повел этот корпус от Несвижа через Минск к Орше.

Вслед за армией Багратиона к Слуцку двинулись 4-й резервный кавалерийский и 5-й армейский корпуса, но последний оттуда был направлен на подкрепление Даву, и далее следовал через Игумен к Могилеву, а конница Латур-Мобура – к Глуску, заняв его 12 (24) июля.

Таким образом, все силы, которые ранее были в подчинении Жерома, уже не представляли большой опасности для армии Багратиона, поскольку 6-го она собралась в Бобруйске и вскоре двинулась дальше.

В этой крепости и на пути к ней Багратион смог на некоторое время удовлетворить потребности своих войск в провианте и фураже. Там он оставил ослабевших и больных, а также, по одной из версий, пополнил армию 6 запасными батальонами из гарнизона.

7 июля главнокомандующий 2-й армией направил корпус Раевского с частью кавалерии Сиверса к Могилеву, надеясь опередить там неприятеля. А на следующий день туда выступили все остальные войска.

Но, предвидя такое намерение своего противника, Даву двинул все имеющиеся у него силы к этому городу и успел овладеть им 8 (20) июля.

В момент подхода к Могилеву передовых частей Даву там находился упоминавшийся ранее небольшой отряд Грессера, которому Багратион поручил защищать этот город от небольших сил неприятеля. С различными подкреплениями численность этого отряда достигала 1500 человек. Вступив в бой с противником, он стал затем отходить к Салтановке, продолжая отражать атаки французов.

9 (21) июля его преследовал 3-й конно-егерский полк из бригады Бордесуля. И в тот же день войска Раевского вступили в Старый Быхов, а по дороге к Могилеву были высланы 5 казачьих полков под командованием полковника В. А. Сысоева. Этот отряд нанес серьезное поражение неприятельской коннице и затем преследовал ее.

Как и ранее, Багратион не знал о том, какие силы Даву противостоят его армии, но, вероятно, догадывался, что теперь шансы на успех, скорее всего, возросли. К тому же он придавал большое значение переправе через Днепр в Могилеве.

Поэтому Багратион решил двинуть к этому городу весь свой крупный авангард и в зависимости от результатов либо имитировать подготовку к решительному сражению и отступать затем через Новый Быхов, либо пробиваться к Могилеву уже всеми силами.

При этом разгром противника за достаточно короткое время, конечно, имел бы выгодные последствия, а также позволял выполнить главную задачу – присоединиться к 1-й армии и прикрыть Смоленск.

Вечером 10 (22) июля 7-й пехотный корпус Раевского выдвинулся к Салтановке. Он был усилен тремя драгунскими полками, и этот отряд, таким образом, состоял из 24 батальонов и 20 эскадронов при 84 орудиях. Раевский получил приказ произвести на следующий день усиленную рекогносцировку.

Даву же полагал возможным наступление всех сил Багратиона. Не найдя достаточно сильной позиции у Могилева, французский маршал расположил один из полков у Салтановки, а все остальные войска поставил эшелонами от Фатово на север.

Багратион писал о произошедшем 11 (23) июля бое императору: «На сем пункте, выгодном отменно натуральным положением и укреплениями, неприятель, имея пять дивизий под командою самого маршала Даву и ген. Мортье, остановился, как полагать должно, с намерением удержать сей единственный путь к Могилеву.

Мужество войск в. и. в. не ослабевало, и желание в военнослужителях вытеснить неприятеля из недоступной его позиции так было сильно, что частные начальники должны были ежеминутно удерживать стремление людей.

В продолжение времени неприятель двукратно составлял сильные колонны; и наступая храбро, усиливался принудить нас к отступлению с места сражения, но двукратно штыками был опрокинут, рассыпался по лесу и, прикрываясь батареями, преграждал путь к преследованию себя и истреблению. В шесть часов пополудни я получил вернейшее известие, что к бывшим в сем месте пяти дивизиям прибыли еще в подкрепление пехота с артиллериею и кавалерийская дивизия. Поелику самое время сближалось уже к ночи, а к тому же видел и невозможность форсировать позицию неприятеля и по неприступности ее и по силам непомерно превосходным; то и приказал Раевскому занять прежнюю позицию при Дашковке, оставя сильные аванпосты на месте сражения.

8-й корпус, прибывший довольно благовременно, не мог быть употреблен на сем пункте, ибо местоположение пред Новоселкою так невыгодно, что 7-й корпус не имел места для действия совокупными силами, а кавалерия при оном оставалась в совершенном бездействии.

<…> Предупрежден быв усилившимся неприятелем в Могилеве и укрепившимся при Новоселке, удостоверясь в весьма трудном и едва возможном походе к оному без значительной потери, как равно и в том, что превосходство его сил получает ежеминутно новое подкрепление со стороны Минска, и что усиливаясь походом чрез Новоселку и укрепленную переправу и вороты в Могилеве, должен я неизбежно, вопреки высочайшего повеления в. и. в., иметь решительный бой с сильнейшим себя неприятелем, не зная еще о том, что первая армия была уже в Витебске, я принужденным нашелся переменить опять мое направление и, удерживая чрез 12-е число все силы неприятеля при Новоселке, ожидавшего, без сумнения, нашего усилия пройти в Могилев, дал тем случай генералу от кавалерии Платову выйти на Смоленскую дорогу и, обходя вдали, поспешить присоединением своим к первой армии»^[63].

Правда, объективности ради необходимо заметить, что действительное соотношение сил у Салтановки 11 июля было следующим.

В распоряжении Даву имелись дивизии Дессэ, Компана (при этом в первой было только два полка, а во второй – три), тяжелая конница Валанса и один или оба полка бригады Бордесуля, т.е. 25 батальонов и 17-21 эскадрон.

Помимо этих войск в самое ближайшее время маршал ожидал подхода отряда Пажоля и дивизии Клапареда (Легион Вислы), которая выступила из района Коханово, но, тем не менее, прибыла в Могилев 12 июля. Всего, таким образом, Даву мог собрать 36 батальонов, 29 эскадронов и до 70 орудий (без учета резервной артиллерии 1-го армейского корпуса (первоначально 16 орудий)).

Что же касается того, что в резерве у французов находилась еще и вся кавалерийская дивизия Шастеля, то многие историки, включая современных, либо вообще ничего не упоминают о ней, либо считают, что речь может идти лишь о небольшой ее части.

Силы Багратиона даже без учета малочисленного отряда Грессера и 6 запасных батальонов из Бобруйского гарнизона (которые если присоединились, то, скорее всего, были распределены по полкам) включали 61 батальон 4-ротного состава, 60 эскадронов, не менее 110 сотен казаков и 192 орудия.

При этом вследствие того, что Понятовский получил приказ идти к Могилеву с некоторым опозданием, и далее польский корпус двигался по плохим дорогам, а также испытывал большие трудности с провиантом и фуражом, он прибыл туда, по одной из версий, 15 (27) июля, а по другой – все его части собрались там только 17-го.

Еще позднее (24-го) в этот город вступил корпус Латур-Мобура.

Однако Багратион, очевидно, не мог считать информацию о том, что Даву имеет у Могилева резервы, или они прибывают туда, совершенно недостоверной, поскольку 15 дней назад, когда войска французского маршала заняли Минск, их общая численность, согласно поступившим тогда от Платова и Дорохова сведениям, составляла 60 тысяч человек. А у Салтановки, по мнению Паскевича, их было только около 20 тысяч.

Довольно сложно было также предположить какими силами будет располагать противник, когда удастся его оттеснить сначала к Могилеву, до которого было 12 километров, а затем овладеть этим городом.

А Даву успел после тщательной рекогносцировки 10 (22) июля занять действительно выгодную для обороны позицию за одним из притоков Днепра. Как следует из рапорта Багратиона, на ней было слишком трудно развернуть все его силы, а также использовать кавалерию. Атаки же 12-й пехотной дивизии «в лоб» оказались безрезультатными. Наступление других частей через Фатово тоже было в конечном итоге остановлено резервами неприятеля.

При этом против пехоты Раевского Даву совершенно точно мог использовать 5 полков 5-батальонного состава, и поэтому, как полагают многие историки, численным превосходством в такой ситуации обладали уже французы.

Раевский со своим корпусом оставался у Дашковки весь день 12-го, а остальные силы 2-й армии последовали к Новому Быхову, где была наведена переправа через Днепр.

В тот же день по приказу Багратиона казачий корпус Платова и небольшой отряд регулярных войск Дорохова перешли эту реку значительно выше, возле Ворколабова монастыря, и далее двинулись через Чаусы, Горки и Дубровну на соединение с 1-й армией.

14 (26) июля и вся 2-я армия переправилась через Днепр и двинулась к Смоленску через Пропойск и Мстиславль.

А Даву ожидал возобновления попыток противника пробиться к Могилеву и укреплял свою позицию у Салтановки. И 14-го бросаться в погоню даже за корпусом Раевского было уже поздно. Но почему маршал не двинул свои войска по мосту в Могилеве, который не был уничтожен русскими на левый берег Днепра?

Разумеется, он теперь не знал, где находится армия Багратиона, и куда она движется. А его войска были утомлены тяготами войны, видимо, не меньше, чем те, которые подошли тогда к Витебску.

Но помимо этого Даву в данном случае мог оказаться в намного менее выгодной ситуации против неприятельской армии, которая, как он изначально считал, имела превосходство в силах.

Значительно безопаснее было либо дождаться дивизий Понятовского, либо идти на Оршу, где уже довольно давно находились части Груши, и куда также, миновав Борисов, приближался 8-й армейский корпус.

Тем временем Барклай, отказавшись от движения на Оршу, решил задержать неприятельские войска на подходе к Витебску, поскольку полагал, что 2-я армия приближается к 1-й от Могилева.

Кроме того, он хотел выиграть некоторое время, в течение которого корпуса Дохтурова и Палена на правом берегу Двины прикрывали бы движение артиллерийских парков, понтонов, обозов с припасами и больными, следовавших в Торопец и Сураж.

Поэтому 12 июля Барклай направил по дороге к Бешенковичам части корпуса Остермана-Толстого, усиленного 20 эскадронами кавалерии – всего около 8 тысяч пехотинцев и 2 тысяч кавалеристов.

Подошедший к району Островно авангард Мюрата имел почти такую же численность этих родов войск, но пехоты было только 2 батальона. Завязавшийся бой протекал с переменным успехом, но к вечеру стали прибывать части 13-й пехотной дивизии А. Дельзона, угрожая при этом обходом русского правого фланга.

Именно части Богарне и обеспечили Мюрату необходимую поддержку в течение 13-15 июля, поскольку, когда 5-го Наполеон еще выяснял ситуацию в Свенцянах, 4-й армейский корпус, двигаясь по относительно неплохим дорогам и не разоренной местности, 6-го занял Докшицы, откуда шел затем через Камень к Бешенковичам.

В результате к 15 июля в распоряжении Мюрата было около 23 тысяч штыков и сабель. Русские за это время примерно вдвое увеличили количество кавалерии, но части 4-х пехотных дивизий при этом сменяли друг друга, и поэтому французы имели нарастающее превосходство в силах. Но следует отметить, что и действовали они в целом эффективно.

Видя, что арьергард пока достаточно успешно сдерживает противника, Барклай 14-го окончательно решил дать сражение. О причинах этого намерения он писал следующее:

«1. Неприятель не собрал еще всех своих сил: он единственно имел в своем распоряжении 3-й корпус под начальством маршала Нея, 4-й под начальством вицекороля Итальянского, часть 1-го, находившегося около Сенна, два кавалерийские корпуса под начальством короля Неаполитанского, и гвардию.

2. По тому, что храбрость и мужество, оказанные армиею в сражениях 13 и 14 числа, были для меня верным ручательством в приобретении победы.

3. По тому, что я чрез оное достигнул бы важной цели, обращая на сию точку внимание неприятеля, останавливая его и доставляя тем князю Багратиону удобность приблизиться к 1-й армии»^[64].

Это решение, конечно, в немалой степени противоречит плану затяжной войны, при котором не следует вступать в крупное сражение, причем на довольно невыгодной позиции. Но, во-первых, Барклай придавал очень большое значение соединению двух армий. А сражение по его мысли как раз и обеспечивало Багратиону «удобность приблизиться».

Весьма вероятно также, что главнокомандующий 1-й армией чувствовал ответственность за то, что в случае отхода его войск к Смоленску прибывшая по его просьбам в Оршу или еще севернее 2-я армия будет противостоять там неприятелю одна, имея при этом, несмотря на все изменения их состава, все же намного меньшую численность, чем 1-я.

Нельзя также исключать того, что Барклай видел определенную выгоду в той ситуации, если бы Багратиону удалось, пройдя Могилев, оторваться от основных сил Даву (т.е. без его частей, находившихся «около Сенна») на два-три перехода.

Тогда, например, во время сражения 1-й армии у Витебска войска Багратиона и Платова могли бы не только присоединиться к ней, но и выйти во фланг и тыл неприятеля.

В ночь на 15 июля на левый берег Двины перешли корпуса Дохтурова и Палена. И тогда же было доставлено письмо от Багратиона, извещавшего, что он не может пробиться через Могилев.

Барклай писал по этому поводу: «В сих обстоятельствах неприлично бы было сражаться под Витебском, ибо самая победа соделалась бы бесполезною, если б, между тем, Даву занял Смоленск. Военные происшествия приняли бы тогда вид весьма затруднительный. Я пожертвовал бы без всякой пользы 10 или 25,000 человек, не имея способов, даже по одержании победы, преследовать неприятеля; ибо Даву, заняв Смоленск, нашелся бы в тылу 1-й армии. Если б я решился на него напасть, Наполеон последовал бы за мною, и я был бы окружен. Единственный мой путь отступления даже после победы направился бы через Сураж к Велижу и, следовательно, все отдалялся бы я более от 2-й армии. По всем сим соображениям и причинам решился я немедленно следовать к Смоленску. <…>

Для исполнения сего отступления, по возможности в лучшем порядке, дабы неприятель не мог следовать непосредственно за мною, решился я твердо противостать его армии до полудня, показывая вид приготовления ко вступлению в сражение. Вследствие сего предполагал я, что неприятель займется 15 числа одними рекогносцировками и аванпостными сшибками, оставляя назади себя всю свою силу. Сие намерение исполнилось превосходно; я усилил авангард и предписал ему противиться с упорностью. <…>»^[65].

А. Коленкур писал: «День прошел в маневренных передвижениях, артиллерийской перестрелке и мелких стычках, целью которых было нащупать и выяснить позиции друг друга, а также подготовиться к большому сражению, которого с надеждой ждали назавтра император и очень многие французы. Император был весел и уже сиял лучами славы, – до такой степени он верил в то, что померяется силами со своими врагами и добьется результата, оправдывающего поход, который завел его уже слишком далеко. <…>

Нельзя представить себе всеобщего разочарования и в частности разочарования императора, когда на рассвете стало несомненным, что русская армия скрылась, оставив Витебск. Нельзя было найти ни одного человека, который мог бы указать, по какому направлению ушел неприятель, не проходивший вовсе через город. <…>

Император надеялся, что удастся настигнуть русский арьергард, и поэтому торопил все передовые войсковые части, причем приказал передать неаполитанскому королю, чтобы он во что бы то ни стало захватил нескольких пленных и послал их к нему. Но наш авангард неудачно попал в засаду возле Ложесны; мы потеряли несколько человек, и обе стороны заняли позиции. Войска были изнурены. Многие лошади не в состоянии были выдержать аллюра авангардных атак, и это послужило причиной гибели всадников. <…>

Местных жителей не было видно; пленных не удавалось взять; отставших по пути не попадалось; шпионов мы не имели. Мы находились среди русских поселений, и тем не менее, если мне позволено будет воспользоваться этим сравнением, мы были подобны кораблю без компаса, затерявшемуся среди безбрежного океана, и не знали, что происходит вокруг нас. Наконец, от двух захваченных нами крестьян мы узнали, что русская армия ушла далеко вперед и что она начала свое движение еще четыре дня тому назад.

Император раздумывал больше чем в течение часа. <…>

Он принял, наконец, решение и счел нужным дать армии необходимый отдых»^[66].

Далее Коленкур подробно описывает те лишения, которые пришлось переносить солдатам «Великой армии» в то время.

Согласно его воспоминаниям, войска испытывали большой недостаток не только в провианте и фураже, но и буквально во всем.

В главе, посвященной соотношению сил накануне войны, уже говорилось о причинах очень серьезных проблем с транспортным обеспечением и снабжением.

Вследствие не восполняемой убыли тягловых лошадей приходилось оставлять не только повозки, которые перевозили продовольствие, но и вообще все транспортные средства в полковых, дивизионных, инженерных и прочих обозах, а в артиллерии даже зарядные ящики и орудия.

От недостатка кормов удовлетворительного качества (а иногда даже воды) и надлежащего ухода, жесткого климата и переутомления сокращался и конский состав в кавалерии. Причем и в данном случае это происходило довольно быстрыми темпами, а восполнить убыль за счет местных ресурсов было еще сложнее. Кроме того, состояние многих из оставшихся в строю лошадей являлось даже опасным для всадников.

Плохое снабжение, несомненно, оказывало очень негативное влияние на войска, вызывая, прежде всего, мародерство и дезертирство, размеры которых были довольно велики еще в самом начале кампании и впоследствии стали угрожающими.

В силу необходимости значительное количество солдат постоянно включалось и в состав совершенно легальных команд, покидавших свои части для поиска провианта и фуража. Но они позднее подвергались все большей опасности по мере появления партизанских отрядов.

Помимо этого, для большинства участников «русского похода» были очень непривычны такие погодные явления, как многодневные холодные ливни летом или долгая изнуряющая жара, которую ветераны Наполеона сравнивали со зноем в Египте. «Великой армии» также пришлось воевать в условиях распространения болезней эпидемического характера и неудовлетворительной в целом медицинской помощи. Следует еще заметить, что нередко солдаты не могли найти питьевой воды.

Все это снижало боеспособность войск, и, как известно, очень значительно увеличило небоевые потери армии.

При таких обстоятельствах совершать форсированные марши было очень трудно. Но они были необходимы Наполеону, и в итоге от этого в еще большей степени возрастало количество больных и отставших солдат, а также павших лошадей.

Движение соединений, как правило, намного замедлялось, если пути сообщения были проложены на песчаном грунте или их размывало дождями. А при очень сухой погоде от ветра или идущих войск поднималось огромное количество пыли.

Возникали также затруднения из-за отсутствия подробных карт и знающих местность проводников. А для разведки требовался достаточно сильный отряд с хорошими лошадьми, так как в противном случае он мог быть истреблен или взят в плен казаками, а позднее и партизанами.

Эти факторы, несомненно, затрудняли проведение стремительных маневров. Но, разумеется, их успех, в большой степени зависел еще от решений командования и действий противника.

К исходу пятой недели войны Наполеону не удалось разбить армии Барклая и Багратиона порознь. Сначала французы нанесли удар по «пустому месту», наступая на Вильно, а затем не смогли окружить ни одного соединения неприятеля, несмотря на весьма неудачное первоначальное расположение его 1-й и 2-й армий и задержку последней в Волковыске. Наконец, и маневр на Витебск не принес Наполеону желаемого результата.

С другой стороны, его войска практически сразу «разрезали» силы противника, а Даву сумел опередить Багратиона и в Минске, и в Могилеве. Но в первом случае было бы удивительно, если бы события развивались иначе. Причем препятствовать соединению русских армий французы смогли только до Витебска и Могилева.

Что же касается успехов Даву, то, во-первых, нетрудно заметить, насколько более коротким был путь его войск от Ковно через Вильно, Ошмяны, Минск и Игумен к Могилеву по сравнению с маршрутом армии Багратиона, шедшей от Волковыска через Слоним, Новогрудок, Николаев, Мир, Несвиж, Слуцк, Бобруйск и Старый Быхов.

Во-вторых, эта армия начала движение только 17 (29) июня, когда отряд Пажоля уже достиг Ошмян. И, вероятнее всего, она оказалась бы в Минске раньше неприятеля, если бы выступила в поход 13-го.

В последнем городе части сборного корпуса Даву задержались на несколько дней. Конечно, необходимо было понять, куда движутся войска Багратиона, и не было еще опасений в том, что не удастся закрыть им пути на север восточнее Минска. Наконец, слишком далеко были 26 июня силы Жерома, с которым маршал должен был взаимодействовать.

И все же эта продолжительная остановка была вызвана в немалой степени еще и тем, что требовалось дождаться отставших, обозы и артиллерию, позаботиться о снабжении, восстановить порядок в войсках и дать им отдых.

Любопытен и такой факт. 18 (30) июня группировки Жерома и Богарне находились возле Немана, и затем первая из них несколько дней оставалась в Гродно (авангард выступил оттуда только 22-го). Но когда войска вестфальского короля достигли Несвижа, то и 4-й армейский корпус дошел лишь до Сморгони.

Когда Наполеон приказал войскам сделать остановку в Витебске, он уже знал, что «император Александр <…> покинул армию, выехал 18 июля из Полоцка и отправился в Москву, чтобы призвать народ к оружию. Решили, что он покинул армию, не желая, чтобы на него падала ответственность за последующие результаты военных действий, так как первые операции были неблагоприятны для русских: они разрезали армию и заставили эвакуировать укрепленный лагерь, который считался в России непобедимой преградой при наличии достаточно многочисленной армии. Одновременно стали известными указ о рекрутском наборе – по одному рекруту на каждые 100 человек – и два манифеста императора Александра, один из которых был обращен к русскому народу, а другой – к городу Москве; эти манифесты не оставляли сомнений в том, что он хочет превратить войну в национальную. Печатные листки за подписью Барклая, подброшенные на наши аванпосты, доказывали, что он не очень щепетильно разбирался в применяемых средствах, так как в этих листках французов и немцев призывали покинуть свои знамена, обещая устроить их в России. Император Наполеон был, по-видимому, этим удивлен.

– Мой брат Александр не считается больше ни с чем, – сказал он, – я тоже мог бы объявить освобождение его крестьян; он ошибся в силе своей армии, не умеет руководить ею и не хочет заключать мира; это не очень последовательно. Когда вы не являетесь более сильным, то надо быть лучшим дипломатом, а дипломатия Александра должна заключаться в том, чтобы покончить с войной»^[67].

Объявлять «освобождение его крестьян» Наполеон, как известно, не стал. Не удовлетворил он и просьбы польского сейма о возрождении Речи Посполитой в границах 1772 года.

По мнению многих историков, эти шаги могли сделать совершенно невозможным его последующее соглашение с Александром I. И, очевидно, совсем французский император не желал осуществить в России революцию подобную той, которая началась у него на родине в 1789 году.

19 июня (1.7) он создал Литовское княжество, где затем началось создание новых войск с продолжением нумерации полков армии Варшавского герцогства, но, тем не менее, организационно независимо от нее. Процесс формирования этих сил шел с большими затруднениями, и основная их часть приняла участие в боевых действиях лишь в самом конце кампании, не сыграв в ней практически никакой достаточно значительной роли.

Наполеон рассчитывал, что русское дворянство должно было в конечном итоге принудить своего царя просить мира, вероятно, из опасения разорения, потери тем или иным образом своих земель, имущества, крепостных крестьян и привилегий.

Но это предположение оказалось в целом ошибочным, и, напротив, первые известия о том, что война для России приобретает национально-освободительный характер, затем находили только новые подтверждения. Так, ополчение создавалось в 16 губерниях усилиями как раз местного дворянства и из числа принадлежавших ему крестьян. Помимо этих ратников и призывавшихся на службу рекрут позднее в подкрепление регулярной армии прибудут многие казачьи полки и конные части. И в дальнейшем против завоевателей начнется партизанская война, в которой, как хорошо известно, принимали участие не только армейские, но и крестьянские отряды.

В войне с Россией французский император получил по сути дела новую Испанию в намного более крупных географических масштабах с большими малонаселенными пространствами, плохими дорогами, слишком жестким для многих европейцев климатом и при очень серьезных проблемах с транспортом и снабжением. Он собрал огромную армию, но и небоевые потери войск были чрезвычайно велики. Наконец, Наполеон готовился к блицкригу, а война приняла совершенно невыгодный для него затяжной характер.

Пока «Великая армия» «таяла», противник мог подготовить резервы и собрать другие силы вследствие благоприятных для него изменений внешнеполитической ситуации. Французский император также не планировал покидать Париж надолго. И в Витебске он узнал о поражениях, нанесенных неприятелем корпусам Рейнье и Удино.

Эти важные победы русских войск были одержаны накануне соединения 1-й и 2-й Западных армий 22 июля в Смоленске (главные силы Барклая прибыли туда 20-го).

Только в Дрисском лагере на основании полученной информации был сделан вывод о том, что «со стороны Австрийской границы можем мы быть спокойны», и было принято решение направить 3-ю обсервационную армию во фланг и тыл неприятельским силам, действовавшим против Багратиона.

Тормасов получил этот рескрипт императора 5 (17) июля. Поскольку ему предписывалось также оставить часть войск для защиты Волынской и Подольской губерний, он выделил для этого все запасные батальоны и эскадроны корпуса Остен-Сакена. При этом часть пехоты была отправлена генералу Эртелю. А для наблюдения за границей остались два драгунских и два или три казачьих полка под командованием генерал-майора Хрущова.

С главными силами армии – 42 батальона (6 сводно-гренадерских), 52 эскадрона и около 3 тысяч казаков при 156 орудиях – Тормасов двинулся на север.

Выдвинувшийся в начале июля на линию Брест – Кобрин – Янов – Пинск корпус Рейнье уступал этим русским войскам в численности регулярной пехоты и кавалерии, вероятнее всего, не менее чем в два раза, имея при этом всего 50 орудий.

Войска Тормасова наступали несколькими отрядами. На Брест двигались войска генерала О. К. Ламберта (4 батальона, 16 эскадронов и 5 казачьих полков) и генерала А. Г. Щербатова (6 батальонов, 8 эскадронов и 1 казачий полк). Через Ратно и Дивин на Кобрин выступил авангард генерал-майора Е. И. Чаплица – 2 батальона, 12 эскадронов и 1 казачий полк. За ним следовали главные силы – 26 батальонов, 9 эскадронов и основная часть артиллерии.

Для отвлечения неприятеля к Янову был направлен отряд генерал-майора А. П. Мелиссино – 4 батальона и 7 эскадронов. И этот маневр оказался успешным, поскольку Рейнье выслал к Янову авангард, а его основные силы были сосредоточены возле Хомска. Правый фланг прикрывал находившийся в Кобрине отряд генерала Г. Кленгеля – 4 батальона, 3 эскадрона и 8 орудий. Судя по отданным Рейнье распоряжениям, он, вероятно, ожидал наступления основных неприятельских сил на другом фланге – у Янова и Пинска.

13 (25) июля кавалерия Щербатова, не обнаружив никаких значительных сил противника в Бресте, овладела им, а затем туда прибыли и войска Ламберта. В этот же день Кленгель сообщил Рейнье об опасности своего положения, но тот приказал ему удерживать Кобрин до 16-го.

Ранним утром 15 (27) июля со стороны Бреста и Дивина к Кобрину подошли части Ламберта и авангард Чаплица, который вскоре после начала боя отрезал неприятелю путь отступления на Антополь. А Ламберт направил часть своей конницы на дорогу к Пружанам. Саксонцы оказывали упорное сопротивление, но через некоторое время русские с прибывшими еще двумя полками пехоты атаковали город с трех сторон. И в силу безнадежности положения Кленгель предпочел сдаться.

Выступивший ему на помощь Рейнье дошел только до Антополя (около 30 километров восточнее Кобрина) и, выяснив положение дел, начал немедленный отход к Слониму. По мнению многих военных историков, Тормасов сделал ошибку, поскольку не стал сразу же преследовать эти войска неприятеля, имея при этом достаточно сил, чтобы нанести им поражение.

Вскоре извещенный об этих событиях Шварценберг двинулся на помощь Рейнье, что и спасло саксонский корпус и совершенно изменило соотношение сил. После сражения у Городечны и нескольких арьергардных боев Тормасов был вынужден отступить обратно в район Луцка, заняв 17 (29) августа позицию на правом берегу реки Стырь. Наступательные возможности всей его армии были уже объективно исчерпаны, и ему лишь оставалось ждать прибытия Дунайской армии Чичагова. Но и Наполеону в конечном итоге пришлось противопоставить армии Тормасова и корпус Рейнье, и корпус Шварценберга, общая численность которых была изначально существенно большей.

Оставленному на Западной Двине Витгенштейну в середине июля противостояли войска Удино у Полоцка и Макдональда у Якобштадта. Решив не допустить их соединения, русский генерал предполагал «занять центральную позицию, выждать на ней переправу неприятельских корпусов на правую сторону Двины и напасть на ближайший из них главными силами, между тем как другой корпус мог быть удержан на время небольшим отрядом»^[68].

Макдональд, в распоряжении которого была только 7-я пехотная дивизия, лишь демонстрировал активность, а Удино, получив приказ Наполеона наступать в направлении на Петербург, 16 (28) июля выступил из Полоцка с 6-й и 8-й пехотными дивизиями, легкой кавалерийской бригадой Б. П. Кастекса и 3-й дивизией тяжелой конницы на Себеж. 9-ю пехотную дивизию он направил к Сивошино через Дисну. Еще одна легкая кавалерийская бригада Ж. Корбино должна была прикрывать левый фланг.

Хотя численность всех этих войск Удино к тому времени значительно сократилась, вероятнее всего, у него еще было не менее 25 тысяч пехотинцев и кавалеристов (без учета полковой артиллерии), а у Витгенштейна – немного более 20 тысяч. И русские имели относительно небольшое преимущество в количестве артиллерийских орудий.

16-го авангард генерал-майора Я. П. Кульнева нанес поражение бригаде Корбино. А 18-го части Удино достигли Клястиц, и в тот же день их атаковал Кульнев у Якубово. Витгенштейн направил ему в подкрепление 2 полка егерей и 12 орудий, но и к неприятелю вечером подошла 8-я дивизия, и Удино перешел в наступление. Однако решающую роль затем сыграло то, что по условиям местности французы не могли ввести в бой больше артиллерии. Понеся значительные потери, они отступили за Якубово.

На следующий день Витгенштейн, подтянув почти весь свой корпус, решил возобновить сражение. А в распоряжении Удино были как раз те силы, с которыми он выступил из Полоцка, т.е. без 9-й дивизии и бригады Корбино. Причем лесистая местность затрудняла использование кавалерии в плотных боевых порядках, и поэтому бригада Кастекса была распределена по боевой линии, а кирасиры оставались в бездействии.

Утром 19-го войска Витгенштейна начали наступление. Противник попытался перехватить инициативу, но русские сначала привели его в замешательство удачным действием своей артиллерии, а затем, возобновив атаки, смяли большую часть боевого порядка французов, после чего они отступали до Клястиц, не имея времени организовать оборону.

Там Удино, заметив, что русские наводят переправу для обхода его правого фланга, продолжил отход, бросив при этом обозы и раненых. Преследовавший затем французов Кульнев 20-го потерпел поражение у Боярщины. А на следующий день его ошибку повторил генерал Ж. А. Вердье, вступив в бой с намного превосходящими силами противника у Головщины, и в результате уже его 8-я дивизия, понеся большие потери, была вынуждена поспешно отступать.

Узнав об этой неудаче своего маршала, Наполеон направил ему 24 июля (5.8) две пехотные дивизии 6-го армейского корпуса.

Таким образом, французскому императору вновь потребовалось направить часть сил на фланг. Причем первоначально численность его войск, находившихся у Полоцка, была уже намного больше, чем корпуса Витгенштейна с присоединившимися к нему запасными частями.

Любопытно также, что после подхода к Удино баварских дивизий 26 июля и сражения при Свольне 30-го далее наступал только Витгенштейн. И после того, как попытка русского генерала овладеть Полоцком 5-6 (17-18) августа закончилась неудачей, ситуация стабилизировалась до начала октября.

В Витебске Наполеон рассматривал различные планы дальнейших действий, включая и поход к одной из русских столиц.

Допускал он также и завершение военных действий в 1812 году, и вторую кампанию, если бы до тех пор не поступили предложения о мире, «но во всяком случае после того, как он выиграет первое сражение» в текущем году^[69].

При этом французский император считал вполне возможным наступление армий Барклая и Багратиона после их объединения, и в этом случае столь необходимая ему крупная битва вскоре могла состояться.

И позднее, направив свои главные силы к Смоленску по левому берегу Днепра, Наполеон, скорее всего, стремился к той же цели, надеясь, что русские будут оборонять город если не всеми, то, по крайней мере, достаточно большими силами.