Андреев Николай Иванович
(1792-1870)

Воспоминания офицера 50-го егерского полка

Красное и Смоленск

II

Апреля 11-го дали нам приказ из полковаго штаба, чтобы сбираться к полку в Звенигород, оттуда неизвестно куда поход. Вот полк собрался в Звенигород. Сей городок местом положения очень приятен, со множеством гор и холмов. Городничий старик весельчак и проказник, к тому же хлебосол и псовый охотник. Недолго пробыли мы в штабе, выстроился полк, отслужили молебен, и нам объявили поход в Гродненскую губернию, в город Новогрудок, на постоянныя квартиры. Я постичь не могу, как мало знали мы и начальники наши, которые имели в Москве и Петербурге родство и связи; но никто из них и мы

180

тоже не знали, что идем на кровавую брань, тогда как объявили поход нам на постоянныя квартиры. Наполеон собрав полки всей Европы, был уже в Дрездене, окруженный всеми монархами Европы, исключая нашего, Английскаго, Шведскаго и Турецкаго, и уже шел против России!

Полковник, подозвав меня, спросил, имею ли я лошадь, как необходимость адъютанта. Я ему сказал, что лошади нет, да и денег одна полтина серебром, он тотчас дал мне свою лошадь с седлом и сто рублей в счет будущаго жалования. Вот я снаряжен совсем и полк выступил. Что это были за полки нашей дивизии, то таких теперь не выберешь из целаго корпуса гренадеров^[1]. Мы проходили Можайск, Гжатскую пристань, Вязьму, Смоленск и частью Минской губернии, не воображая, что чрез два месяца будем на сей кровавой дороге, устланой трупами человеков! Поход был единообразной, довольно приятной. Когда вступили в Белорусию н Литву, все для меня было ново, все занимало, и наконец достигли мы места назначения, Новогрудка. По прибытии туда отправили квартирьеров занять квартиры для двух баталионов, 3-й же баталион на походе в Могилевской губернии был отделен от нас, отошел с обозом, сдан был маиору на законном основании и пошел в крепость Бобруйск, как нам сказали будто для работы, а при полку были 1-й и 3-й батальоны. В ночь прихода нашего приехал куръер от князя Петра Ивановича Багратиона с предписанием, чтобы полки наши к утру были готовы присоединиться к его армии, и тогда мы узнали, что у нас война с Французами. До того времени никто не знал. В ночь послали верховых на обозных лошадях вернуть квартирьеров, и утром мы были в действующей армии. Шли очень скоро, потому что неприятель шел за нами в 10 верстах. Как снег на голову было для всех нас.

Мы присоединились к армии под названием второй. Полки сии большею частию были вышедшие из Турции, где недавно Кутузов заключил мир с Турками. Были 12-я, 24-я и 2-я гренадерския дивизии. Сия последняя была отличная, старые солдаты-усачи, их можно сравнить с гвардией 1805-1807 годов; уже после я по сие время подобных полков не видал ни одной роты и в гвардии. Были у нас Ахтырской гусарской, Александровской, Литовской уланской. Первым командовал Ларион Васильевич Васильчиков, а последним Тутолмин, и Владимирской уланской, весьма дурной полк. Мы шли так скоро, что нередко делали 70 верст в сутки, не имея времени сварить кашицы солдатам, часто навешивали котлы, разводили огни и в мгновение варку сию убирали, выливали на земь и продолжали ретироваться. Было начало Июня, жар нестерпимой. Мы несколько раз пере-

181

правлялись через Неман в Могилевской губернии. В больших лесах бывали пожары, зрелище ужасное, для нас трудное и опасное для артилерии. По дороге обе стороны были в огне. Как нас Бог пронес, это непостижимо. Ретирада наша была изнурительная, но за тем отстальми нашими не пользовались неприятели. Всякой спасал себя и не отставал. Я, частный офицер, не знал плана похода, не мог видеть, почему мы одну и туже реку Неман переходили на понтонных мостах довольно часто и иногда с трудом, но о сем известно было князю, нашему главнокомандующему. Под местечком Миром была первая свалка у кавалеристов, начали казаки и кончили Александровской и Ахтырской гусарския полки, где последний отличился храбростью. После сего мы почти бежали, получа известие, что наши дерутся в Могилеве на Днепре^[2]: корпус генерала от кавалерии Николая Николаевича Раевскаго, где отличился дивизионный начальник генерал-майор Паскевич (ныне Фельдмаршал князь Эриванской). Мы, хотя и прошли 70 верст в сутки и, подходя к Могилеву, слышали близко выстрелы, но они уже были последние, и мы не поспели в дело^[3]). Мы или армия наша была отрезана от первой Барклая-де-Толи, сильнейшим противу нас неприятелем; но гений ученика Суворова, незабвеннаго князя Петра Ивановича Багратиона вывел нас из беды и, по трудной ретираде, окруженной со всех сторон, он вывел армию свою и соединился под Смоленском с первой армией. Хвала тебе, герой безсмертный!

Полк наш расположился у стен Смоленска. Первая армия была близ города, на той стороне Днепра. Пробыв три дня, обе армии пошли за Днепром, и наша дивизия назначена в отдельный отряд к городу Красному, куда и пришли на другой день и расположились около онаго биваками, с нами был Харьковский драгунский полк и два полка казаков, Грекова и Комисарова. Драгунами командовал полковник Юзефович. Наш один Виленский полк из дивизии остался в Смоленске для занятия караулов^[4], то у нас было только 5 полков пехоты. На другой день утром генерал Неверовской получил извещение чрез казаков, что неприятель показывается в сильных массах. Это было в 9 часов утра Августа месяца. Нас поставили на места, пред городом раз-

182

сыпали стрелков, весь 49-й егерский полк; наш 3-й баталион в улицах города, поротно. Я был при 3-й гренадерской роте, на большой улице, у входа в город при нас было два орудия тяжелой батареи, прочия орудия сей роты были также по улицам, прикрываемыя нашими егерями. В отряде нашем только и была одна рота артилерии, 8 орудий; три полка пехоты оставались за городом в особых колонах, в поле, нашего полка 1-й баталион с шефом нашим и дивизионным генералом был в резерве, на две версты от города. Мы приготовились встретить неприятеля. Я не буду описывать кампании: мне неизвестна политика, да и что может знать Фрунтовой офицеръ? Я пишу о себе. Меня баталионный начальник послал сделать мост как можно скорее. Из города было на прямую линию болото, а дорога круто поворачивала направо. Я, взяв барабанщиков и флейтщиков, разломал ближния старыя строения и будки и накинул живой мост для егерей. В 10 часов утра показались передовые казаки и сказали, что ужасная валит сила конницы неприятельской. Мы полагали, что они преувеличили, но вышло справедливо. Я с прочими офицерами пошли на колокольню, откуда увидели из лесу в версте выходящаго по большой дороге от местечка Лядов неприятеля, с множеством кавалерийских колон, и по выходе из леса стали раздаваться по полю вправо и лево; другие шли по дороге к городу^[5]. Вот проскакали мимо нас все казаки и драгуны, егеря 49-го полка сделали выстрелов несколько, и как у неприятеля пехоты не было, то они ретировались и пробежали мимо нас бегом. Едва неприятель стал вступать в город, то был приветствован картечью из орудий и батальным огнем наших егерей. Я был на большой дороге и видел, как несколько неприятельских колон были опрокинуты. Но они смекнули, для чего терять людей, и пошли в обход города. Что нам делать было как не ретироваться из города? Стрелки побежали, орудия за ними, и при самом выезде из города на поле мы лишились всей нашей артилерии. Вот какое было войско неприятеля. Наполеон, оставя наши обе армии за Днепром, пошел прямо со всеми своими полками прямо на Смоленск чрез Красной, и весь его авангард кавалерии, 38 полков, под командою короля Неаполитанскаго Мюрата, был послан на рысях занять скорее Смоленск. Это был первый для нас сюрприз. К счастью нашему, что с ними не было пехоты и ни одного орудия артилерии: так они спешили. Я не могу сказать чувства мои. Быв в первый раз в сражении, я, кажется, ничего тогда не думал, но робел меньше гораздо, как в других сражениях.

Вот разбежавшиеся из города егеря, наш батальон и 49-й полк, по полю разсыпанные, стали сбегаться к колоннам пехоты,

183

и те также соединились в одну массу. Я, бывши верхом и видя драгун, в разсыпном строе скачущих по полю с казаками, вздумал было спасаться тоже с ними; но усмотрев, что кавалерия неприятельская преследует их и рубит без пощады, повернул моего коня обратно к нашей куче пехоты (тогда точно можно было назвать кучею сию команду; ибо, сбегаясь в одно место, никто не думал устроить порядок, колонну или каре)^[6]. Я, возвратясь в толпу, ехал в средине людей и, видя безопасность от наездников Польских и Французских, иногда любовался их строем. Они одеты были превосходно, лошади отличные, а лучшие у Поляков, которые более всех делали на нас атак; но как ни упорны были их атаки, но ничего с нами сделать не могли. Наша толпа похожа была на стадо овец, которое всегда сжимается в кучу и при нападении неприятеля, с которой ни есть стороны, батальным огнем отстреливалась и штыками не допускала до себя. Поле было широко и ровно; было где разгуляться^[7]. Одна наша беда была, что неприятель не допускал нас выдти на дорогу, которая с царствования Екатерины Великой обсажена в два ряда по сторонам густо березами, что мешало бы более кавалерии близко к нам доезжать^[8]. Взятыми у нас орудиями они пускали в нас несколько ядер и картечь и то сперва^[9], но после, как прислуга и сбруя были ими перерублены, то и не могли тащить орудий, кои и остались на месте.

Выстрелы их отняли у нас до 40 человек, иных ранили, и одному возле меня мушкатеру оторвало руку, но он другою с горяча нес еще ружье. Один Польский штаб офицер на отличном караковом коне четыре раза один подъезжал к нам, когда мы бежали; он преспокойно галопировал возле нас и уговаривал солдат сдаться, показывая их многочисленность и что мы себя напрасно утомляем, что все будем в плену. Но он напрасно храбрился: нашей роты унтер-офицер Колмачевской приложился на бегу, и храбреца не стало^[10]. Конь его понесся к фрунту. Жаль-покойника! Смельчак был! Атаки продолжались но мы отстреливались. И сказать коротко, что мы были на бегу и в сражении от 10 часов утра до 8 полудня, пробежали 25 верст^[11] и каждый шаг вперед оспаривали дракой. В 8-м часу попали мы на дорогу^[12]. Показался вдали лес, а перед ним высокая и длинная гора, параллельно протянута пред нами, на которой наш дивизионный начальник резерв свой, бывший из одного баталиона нашего полка, выстроил в одну шеренгу егерей и остановленных им драгун и казаков с Донскими двумя орудиями, кои с высоты по неприятелю сделали несколько выстрелов. Французы, полагая, что резерв велик, пехота и артилерия, и видя сзади лес и уже близко вечер, остановились, и мы, пробежав мимо

184

своих, начали выстроиваться по полкам, пришли в порядок и пошли лесом к Смоленску, от котораго были только в 15 верстах.

Я в Красном купил у казаков Французскую лошадь убитаго офицера с чемоданом за 55 рублей, которую у человека моего Ивана, взятаго из дому (сына конюха) со всем моим имуществом отбили. Он был сзади меня; но как это случилось, я у него не мог допроситься, а думаю, он струсил, увидя неприятеля и ускакал на другой моей лошади, купленной у казаков, Донской рыжей, а заводную верно бросил, и я остался с тем что было на мне: один только сертук. Такова судьба войны!

Потеря вашей пехоты была до 200 человек, артилерия вся взята в плен, и драгун несколько порублено^[13]. И по делом им. Зачем они бежали мимо пехоты и не присоединнлись к ней; тогда было им лучше, а неприятелю после каждой ретирады хуже, ибо они могли бы их рубить. Но что делать? Так случилось. Сражение наше есть необыкновенное: без привалов и порядка, не слушаясь начальников (да и кого же слушатъ?), толпа наша была смешана из разных полков, и сами без команды отбивались и бежали. Всего нас было 9-ть баталионов, а их, ужас! 38 полков отличной кавалерии и начальник их Мюрат.... Ура! 27-я дивизия не поддадась. Голубчики не струсили и не дали неприятелю торжествовать. За то, как после узнали, как взбешен был Наполеон на Мюрата! Первое сражение, дивизия молодая, рекруты, но отделались. Хвала и Неверовскому: он остановил стремление неприятеля и обезсмертил свое имя сим сражением, выведя свою дивизию, можно сказать, невредимою.

Вечером, в час, 1-го Августа, пришли мы к Смоленску Между тем генерал наш Неверовский от Краснаго дал знать в армию, что неприятель в больших силах войска свои сосредоточил к Смоленску к битве. Во 2-м часу генерал послал меня за три версты от Смоленска узнать об одной помещичьей даче, занята ли она неприятелем. Мне указали тропинку. Лошадь моя не ела и была измучена до чрезвычайности. Спасибо, полковник наш дал мне свою. Думаю: как ехать? Ночь, лесом мелким, где много тропинок, как я один пущусь? Но в службе отговорок нет. Пустился я и, когда проехал кустарниками две версты, меня останавливает улан в белой шапке, потом другой и третий. Я приготовился шпагу свою отдать, думая, что Поляки, но меня спросили, куда я еду и зачем. Я знал, что у нас уланов нет^[14], и целый день насмотрелся на Польских; но я отвечал, что еду на дачу, послан генералом. Они меня пропустили. Тогда и я в свою очередь, спросил их, котораго они полка, Русские или Поляки? Они сказали, что Поляки, но служат в России, Литовскаго улан-

185

скаго полка. Я ободрился, как гора с плеч! Они мне показали пикет, где был офицер, у котораго я узнал только, что впереди его казаки и они знают о даче нужной мне, и был так добр, что дал мне по просьбе моей двух улан для конвоя и показать дорогу. Едва я проехал несколько шагов, на пригорке увидел всей Французской армии биваки. Они были освещены огнем для варки пищи, и так близко, что можно было разсматривать, как они сидят у огня или лежат. Дача была занята казаками, но в нескольких шагах и аванпосты Французские. Я обернул лошадь и вскоре был снова у генерала в Смоленске, донес ему, что дача занимается казаками и неприятель оттуда недалеко. Генерал приказал мне немедля взять две роты нашего полка 3-го баталиона под командою маиора Белявскаго и отвести на мызу в авангард; но не успели мы пройти версту, как на разсвете увидели отступающих к городу улан, после и казаков. Тогда и мы вернулись к полку.

 

СМОЛЕНСКАЯ БИТВА.

Я уже сказал, что генерал Неверовской дал знать от Краснаго главнокомандующему, что неприятель идет к Смоленску. Посему немедленно был послан корпус Раевскаго и пришел к свету в Смоленск, а часть кавалерии ночью; оттого я и видел Литовский уланский полк. Раевский принял и нас в команду, сам остановился у Малаховских ворот и поставил на возвышенности батарею. Неприятель с разсветом дня сделал сильный натиск на город множеством стрелков; прежде сего пустил в город множество ядер, бомб и гранат, так что город во многих местах загорелся. Дело сие было на разсвете. Наш 1-й баталион, бывший под Красным и в ретираде от онаго в резерве, поставлен в огороды, в стрелки; но как неприятельских стрелков было гораздо более, то наш несчастный баталион из тысячи^[15] человек в течении ¹/₄ часа вышел едва ли с 300 человеками: остальные были переранены, так что и одной роты нельзя было набрать^[16]. Он и оставался где-то в городе оба дня сражения. Неприятель обложил весь город по Днепр. Наша первая армия стояла на горе за Днепром, а вторая билась два дни упорно, так что из первой армии дан был сикурс: 3-я дивизия Коновницына и лейб-егерской полк. Это угодно было Цесаревичу, который сам был при первой армии. С начала сражения наш баталион отправился на правый фланг города или за город к кладбищу. Мы были весь день в стрелках по мелким кустам. Я был послан к генералу Раевскому просить помощи, ибо мы с 4-х до 10 часов утра были одни и потеряли значительно людей,

186

к тому же по обширности места удержать неприятеля не могли. Генерал приказал из дивизии принца Виртембергскаго полку Киевскому идти со мною, а после полудни была не только наша дивизия, да и много пехотных полков на пункте том, где мы несколько часов держались с баталионом. Отрядом нашим командовал генерал Оленин. Хотя я постоянно не был в стрелках, но по обязанности адъютанта водил по очереди из резерва роты в стрелки, что еще хуже: я был на лошади и в не высоких кустах мог быть верною целью. Весь день сражались неимоверно стойко, но к вечеру не могли вынести сильнаго напору и ретировались в город. Тогда генерал Оленин остановил бегущих, велев вывести орудие на улицу. Люди остановились и прогнали неприятеля, а драгуны после докончили, и на ночь город остался за нами. С разсветом на другой день также потеха возобновилась, но нас посылали только четыре раза в стрелки; баталион убавился более половины. Два ротные командира наповал были убиты один из них убит возле своего дома, поручик Кунцевич, двое тяжело ранены, а прочих офицеров со мною на лицо из 21-го оставалось 8.

Мы отдыхали на валу городском и смотрели, как сильно колонны подвигаются во множестве к городу; ибо нам и кусты все были видны с возвышения, как на тарелке. Утром, часов в 11-ть, командир Одесскаго полка полковник Потулов, увидя меня сидящаго с офицерами на земле, пригласил к себе закусить. Мы выпили водки и съели хорошей ветчины и телятины. Он очень был грустен, сказал, что вчерашний день у Малаховских ворот убидли его любимую лошадь и, взяв меня и адъютанта своего Аксентьева за руки, пошел ближе к валу, где у нас стояли пушки, посмотреть, как смело подымаются на гору Французы; но едва успели мы подойди к концу горы, как несчастный полковник был убит наповал, держа нас за руки. Пуля прошла в грудь на вылет в сердце, и он не сказал ни слова. Степан Степанович Потулов служил прежде капитаном в Преображенском полку, полковником произведен там же и назначен шефом Одесскаго полка, был умен и необыкновенной доброты. Весь полк о нем плакал; об офицерах и говорить нечего: он их баловал и был отцом для них. Тут же его и похоронили у стены Смоленска. Верно, родные в последствии сделали ему памятник, но память о нем долго оставалась и по преданию в полку.

Сражение продолжалось до поздней ночи два дня, равно упорное, и удивительно, как могла наша вторая армия, из 6 дивизий с небольшим, держаться так долго в стенах Смоленска. Город не был укреплен, кроме что имеет каменную стену почти такую же, как в Пскове. Первый день приступа неприятеля по большой

187

части все были Поляки и Итальянцы; но на второй всех племен. Зрелище ужасное! Город горит, людей бьют, крик, стон, стукотня и трескотня с пожаром, и это до того присмотрелось, что мы могли есть и спать, не думая ни о чем. Под вечер вынесли из собора образ Смоленской Божией Матери, которая и была при армии не знаю долго ли, но пред сражением Бородинским 25-го Августа ее носили по рядам солдат обеих армий. Ночь с 5-го на 6-е Августа все было тихо, баталион наш был в передовой цепи на том же месте, поротно. Я не спал и вздумал проехать вдоль реки к мосту. Не знаю что меня завлекало видеть руины и узнать, будет ли или есть ли первая армия в Смоленске; ибо мы все роптали, что армия за городом хладнокровно смотрит на бой, а нам худо держатьея. Подъезжая к мосту, вижу, что проходит войско. Я подъехал на мост, и штаб-офицер свиты его величества спрашивает у меня, нет ли там войска, откуда я приехалъ? Я сказал, что других не знаю, а есть наш баталион в цепи на правом фланге. Он просил меня скакать и велеть баталиону немедля бегом прибыть сюда, ибо армия выходит из города и что он сей час зажигает мост, прежде чем будет разсветать, чтобы мост был уничтожен. Я прискакав объявил нашему маиору Антонову, который-долго не решался оставить без приказа своих начальников свой пост; но по убеждению моему велел подвигаться. Чрез четверть часа прискакал адъютант наш навстречу с приказанием идти бегом, что мост сожгут, и едва мы перебежали оной, как его взорвали, но бывший пред нами взвод Одесскаго полка, которому не дано было знать и быть может и еще подобные, остались: так и взяты в плен. Там был мой знакомый порутчик Крутов; но я не знал тогда, и было каждому до себя. И так по случаю, что мне вздумалось проехаться, наш баталион и я спаслись от плена. То было Провидение Всевышняго. Я, проводя последний день в стрелках, был удивлен по возвращении на место к баталиону: опустя руку в карман и вынув табакерку, заметил, что она разбита в дребезги, над карманом пробито. Осмотрел лошадь и нашел сзади в седле пулю, завязшую в обруче железном, а у казенной моей лошади в первый день сражения отбило копыто, когда я ее вел в поводу, указывая место 8-й роте где наши стрелки. Сражение каждое есть велико для того, кто участвует в нем, потому что и одним выстрелом может повалить, как говорят, виноватаго. Не умолчу об одном случае и верю, что есть предчувствие. У порутчика 8-й роты нашего баталиона была тетка, и у нея на Форштате^[17] свой дом. После сражения стрелки сменяются для отдыха довольно часто, тетка его приносила ему и нам, завтраки, и он более 15-ти раз в два дни был в стрелках с удовольствием, брал пленных, был примерной храбрости офицер,

188

в последний же раз около вечера пришла его очередь, он пошел к маиору и убеждал его не посылать. Маиор спросил, не болен ли он? — «Что-ж, Иван Дмитриевич, я совершенно здоров; но тоска ужасная, идти не хочу, робость напала». Тот его убеждал и просил идти, сказывая, что ему будет стыдно и что он его за храбрость под Красным и в Смоленске представит к Владимиру с бантом. Пошел Кунцевич и против обыкновения простился со всеми нами, но едва разсыпались его стрелки, как был поражен пулей на повал. Я велел после его искать, чтобы похоронить, и что же? Его вечером принесли всего ограбленнаго: сапоги, сертук и все сняли Французы. Мы его похоронили на дворе его дома. Несчастная тетка его, бедная женщина, была неутешна и с нами вышла из города, а после мы ее потеряли из виду. Еще такой же был случай с прапорщиком, и тот убит!

Мы пошли из Смоленска, и на разсвете уже неприятели заняли город и отыскивали переправы; кажется, что они простояли в нем дня два.

 

 

189

Примечания:

[1] Такую характеристику дивизии подтверждает А.М. Дараган в ее биографии Д.П, Неверовского. Она утверждает, что Московский губернатор называл 27-ю дивизию «Московской гвардией».

[2] Речь идет об известном сражении под Салтановкой 10-11(22-23) июля 1812.

[3] В 1839 году я служил исправником в Новоржевском уезде, и при проезде Фельдмаршала князя Эриванскаго чрез наш уезд его встретил и рапортовал. Он пред станцией Ашевой шел пешком. Увидя у меня медаль 1812 года, он спросил, где я служил. Ответ был мой скор: «Я служил у храбраго генерала Неверовскаго в 27-й дивизии».— «А знаю! жаль добраго моего друга, сказал князь; а помните ли вы, как я под Смоленска вас выручил?» — «Ваша светлость, отвечал я, Вы не помнили зла, что дивизия наша не выручила вас под Могилевым».— «Да, это правда, что не выручила, сказал он; но как могли вы выручить, пройдя и без того неимоверно, около 80 верст в сутки? Жаль мне и теперь вашего храбраго и добраго Дмитрия Петровича Неверовскаго!» (примечание Н.И. Андреева)

[4] По свидетельству поручика Симбирского пехотного полка Душенкевича, в Смоленске была оставлена 1-я пехотная бригада 27-й дивизии (Одесский и Тарнопольский пехотные полки). Тем не менее, он также считает, что во время боя у Неверовского было 5 полков, — 4 собственных и один сводный, из батальонов 42-го егерского и Орловского пехотного полков 26-й дивизии. Некоторые источники называют также Полтавский и 41-й егерский полки. В целом, вопрос о составе отряда Неверовского остается открытым; положительно можно утверждать лишь участие 49, 50-го егерских, а также Симбирского пехотного полка, относительно прочих сведения противоречивы.

[5] То же видел Душенкевич с позиций Симбирского пехотного полка.

[6] По-видимому, Неверовскому поначалу все же удалось устроить общее для всех полков каре, однако оно не было слишком стройным и в ходе отступления смешалось окончательно.

[7] Вороновский утверждает, что местность от Красного до Смоленска представляет собой широкие и ровные поля, раскинувшие по обе стороны от дороги. (Вороновский В.М. Отечественная война в пределах Смоленской губернии. Смоленск, 1911)

[8] Душенкевич, напротив, утверждает, что березы и рвы помогали укрыться от французской кавалерии; из этого невнятного утверждения многие исследователи делали неверный вывод, что отряд Неверовского отступал походной колонной по дороге. Это чудовищное искажение показаний очевидцев делает картину боя совершенно непонятной и даже фантастической. Тем не менее, оно зафиксировано во многих вторичных источниках, в том числе — на известной картине Петера Гесса.

[9] Душенкевич, напротив, относит действие захваченной артиллерии к финальной части боя.

[10] Душенкевич также упоминает одного «храброго французского штаб-офицера», «павшего на штыках». Рассказ Андреева кажется более отвечающим действительности.

[11] Реально с боем было пройдено 12 верст.

[12] Совпадает с показаниями Душенкевича.

[13] Вопрос о потерях не может быть решен с точностью. Сегюр говорит о 1200 пленных и 1000 убитых, что кажется преувеличением. Паскевич утверждал, что дивизия была наполовину истреблена, т.е. оценивает потери в 2000-2500 человек, — но эту цифру он приводит со слов адъютанта Неверовского, высланного вперед прямо из боя; точной эта цифра быть не может. Богданович приводит цифру в 800 пленных и 700 убитых, но никак ее не объясняет. Судя по тому, что 27-я дивизия отнюдь не потеряла боеспособности и через пару дней активно сражалась в Смоленске, к малой цифре потерь, сообщаемой Андреевым, следует отнестись со вниманием. Она тем более заслуживает внимания, что Душенкевич также не сообщает о значительных потерях и уверяет, что французы потеряли намного больше (по французским данным — 500 человек). В любом случае, значительная часть потерь лежит на драгунах, казаках и артиллерии, пехота же действительно могла понести самые ничтожные потери, отражая атаки холодным оружием в сомкнутой массе и не подвергаясь почти действию ружейного и артиллерийского огня.

[14] Уланы — традиционный польский вид кавалерии, популярный, впрочем, и в других армиях, в том числе и в русской. Литовский уланский полк включал в себя много солдат и офицеров польского происхождения, сохранивших верность России, наряду с русскими. Среди последних можно назвать поручика Александрова (известную кавалерист-девицу Н.А. Дурову).

[15] В полном батальоне, вместе с гренадерской ротой, должно было быть около 640 человек, если гренадеров не отряжали в сводные части, что делали весьма часто. Численность действующих батальонов обычно не превышала 500 человек. Возможно, Андреев все же имеет в виду полную численность своего полка.

[16] Еще одно странное место — в полной роте насчитывалось около 160 человек. Если речь идет все-таки о полке, это место следует читать «так что нельзя было и роты набрать на батальон».

[17] Форштадт — гражданский поселок при военной крепости.