"Кое - что о власти". Тематическая программа российского видеоарта 1990-х - 2000-х гг. Кое-что о власти имеет сказать каждый художник, особенно в России. Власть меняется, меняется и отношение к ней - от острой неприязни до не менее острого желания вписаться и поучаствовать.

В советское время, теперь уже легендарное, главным чувством была ненависть, весьма похожая на оскорбленную любовь. Что вполне понятно: советская интеллигенция - слой, воспитанный с амбициями управлять и от управления отстраненный. Автор сопротивлялся власти или растворялся в ней, обслуживал или разоблачал, - но вне этих отношений как бы не существовал. Художник представлял почти несуществующее гражданское общество, и конфликтовал с официозом как бы от его имени, заменяя собой и проповедника, и психиатра, и журналиста.

Запрет на политику привел к одержимости политикой. Ни эротическая сцена, ни пейзаж, ни абстрактная композиция не существовали тогда сами по себе, как эстетический факт - они волей-неволей несли заряд идеологической фронды, демонстрируя то влияние Запада, то обращение к фундаментальным национальным ценностям, то просто отвращение от советского быта. Художник охотно заменил бы и политика, если б мог, - но за это жестоко наказывали.

Внезапный интерес к советскому неофициальному искусству во время Горби-бума был похож на короткий, но бурный роман - причем роман по расчету. Российское общество обнаружило современное искусство, разрешило ему существовать и приносить пользу - но так и не поняло, чем искусство, собственно, занимается, и в чем польза. Художники лихорадочно ловили фортуну.

В 90-х эйфория от возможности высказаться о прошлом сменилась необходимостью говорить о настоящем. Арт-сообщество будто решило вознаградить себя за годы молчания и иносказаний.

Художественный язык 90-х заимствован у парламента, улицы и базара: пародийные партии, демонстрации зверей, игрушечные баррикады, пропагандистские листовки и ритуальные драки, лучшая из которых (Бренера с Ельциным) закономерно не состоялась. Самые почетные титулы для самых популярных художников 90-х были - радикал, герой, революционер. Самые модные слова в рассуждениях критиков - апроприация, эксплуатация, постколониализм, культурный империализм Запада, языковой терроризм, дискурсивная репрессия и т.п. Успешный галерист превращался в политтехнолога. Успешный художник получал заказ на участие в выборных кампаниях.

В середине 90-х в России произошла революция - не политическая, а технологическая. Граждане, в том числе и художники, получили в руки видеокамеру, компьютер, Интернет. Новые технологии создали новое искушение - превращения искусства в медиа. Вдобавок очень многие русские художники в эти годы получили опыт работы в прессе и на телевидении. Сочетание технологии и опыта, казалось бы, обеспечивают реальные возможности влияния. Как логическое следствие, почти всерьез произносился лозунг "художник должен взять власть".

Этого не случилось, потому что не могло случиться никогда. Напротив, "нулевые" годы стали временем неоконсерватизма и деполитизации российского общества. Реклама вытеснила пропаганду, установился культ гламура. Глянцевые журналы, а не умные газеты определяют теперь стиль жизни. В обстановке идеологического вакуума, когда ни власть, ни общество еще не решили, чего же они хотят на самом деле, бороться не с кем и не за что (разве что за деньги). Для российского художника это довольно неуютное существование.

Однако разочарование в политике не избавило от привычки говорить о жизни и искусстве в понятиях власти - скорее, расширило круг вопросов. Сегодня в фокусе внимания не политика, а вещи житейские: власть старших над младшими, любимого над любящим, начальника над подчиненными - и наоборот. Власть медиальных образов, власть денег, власть потребительских соблазнов. Власть тела, власть привычек, власть памяти.

А некоторые вспомнили, что "кругом, возможно, Бог". С Ним, а не с кем другим, в конечном счете, вступает в диалог художник. Как и всякий другой (Марина Колдобская)