«Надменный, кто тебя подвигнул? Кто обуял твой дивный ум? Как сердца русских не постигнул Ты с высоты отважных дум?» А.С. Пушкин.

Во всем XIX веке не найдется другой исторической личности, которая так-же сильно, как Наполеон, привлекала бы воображете художников всех стран. Нет числа картинам и портретам, начиная с больших масляных полотен и кончая гравюрами, изображающими Наполеона в разнообразнейшие моменты его полной грандиозных событий жизни, от самых счастливых и до самых несчастных. Знаменитейшие живописцы его времени, Давид, Жерар, Гро, увековечили каждый по своему черты императора в своих произведениях. Художники последующей эпохи, и среди них такой крупный мастер, как Мессонье, следовали их примеру. Не удивительно, потому что сильная личность всегда приковывает внимание. А Наполеон был такою личностью. Более того: на арену истории он выступил как личность, отмеченная трагическим перстом рока. Новый Прометей, он слишком многого хотел. Подобно древнему титану, он бросил вызов небесам, нарушая равновесие, установленное Высшей справедливостью. И подобно ему же был свержен и пленником прикован к одинокой скале среди океана, где страшный коршун — вынужденное бездействие терзало ему душу, пока смерть не освободила императора от всех земных оков. Такая трагическая судьба всегда волнует творческое воображение. И не было поэта на земле, которому не послужил бы Наполеон сюжетом для звучного стиха, и множество живописцев всех национальностей оставили потомству изображение одного из удивительнейших людей, каких знала история.

Наш Верещагин заключает круг. Его «Наполеон в зимнем одеянии» удачно заканчивает длиннейший список изображений французского императора, внося с собою и совершенно особенную ноту. Когда пробегаешь в памяти все наиболее известные портреты Наполеона, или целые картины, где он является центральной фигурой, везде отмечаешь почти одно и тоже: величие, сначала подвига, как на великолепном портрете Давида, изобразившем Наполеона на коне среди высот Сен-Бернарда, как на картине Вернэ «Наполеон на Аркольском мосту», и наконец величие власти, величие сознания осуществленной грандиозной мечты. В последнем отношении особенно характерным по контрасту с Верещагиным представляется портрет Жерара «Наполеон в императорском одеянии», или еще более знаменитое полотно кисти Давида «Коронация Наполеона» - момент, когда он возлагает венец на голову своей супруги, императрицы Жозефины. Поставьте рядом с этими картинами портрет Верещагина, и что же вы увидите?... Две отправные точки, приводящая к совершенно различным результатам. «Наполеон в императорском одеянии», Наполеон Жерара и Давида — это громкое величие, покоющееся на безчисленном ряде подвигов, это торжество великого человека, сумевшего из полного ничтожества, из тьмы безвестности, взойти на царственный престол, это 1804-й год — предвестник еще больших побед, заря неслыханного могущества. И «Наполеон в зимнем одеянии» — это начало конца, это спуск в бездну, сперва медленный, но с возможными надеждами, наконец головокружительный, и без тени малейших надежд. Здесь на нас смотрит уже совершенно другое лицо. Все это одеяние, эта теплая шапка, эта широкая шуба, этот высоко поднятый воротник, свидетельствуют о немощи человека, который испугался холода; они просто не идут Наполеону. Ему ли было бояться морозов, жары, гроз, бурь на суше и на море, всевозможных физических неудобств? Ведь все это в количество более чем достаточном Наполеон испытал во время своих безчисленных походов. Его знаменитый спуск весною 1800-го года из Швейцарии в Италию через Сен-Бернардский проход, когда там еще не существовало теперешнего великолепного шоссе, был необычайно труден. Но в те времена Наполеон был молод, здоров, вынослив; если бывало холодно, горячая южная кровь согревала его лучше всякой шубы, и император находился всегда впереди своих войск, везде у них на виду; на коне, с саблей в руке, он стремился к победам и одерживал их. А теперь? Наполеон состарился... Некогда железный организм стал немощен, и император закутался в мех, сделавшийся прообразом могильного савана. В этой собольей шубе, в этой шапке и теплых сапогах он потерял сам себя, сидя в карете. Весь мир, который видел могучего императора в мундирном фраке, или в сером пальто и в исторической треуголке, не узнал бы Наполеона в этом столь несвойственном ему зимнем одеянии, поглотившем его фигуру и лишившем его подвижности... И это лицо, плохо выбритое, со снегом на усах и бороде, лишенное и тени прежнего одушевления и мужественной решимости, неужели это лицо Наполеона, совершившего такую блестящую карьеру, удивительного полководца и покорителя целой Европы? По истине тут перед нами не Наполеон — победитель, но Наполеон уже почти побежденный, раздавленный такими силами, против которых все его военное искусство, талант полководца и гипноз славы были ничто. Наполеон в шубе, Наполеон в карете, переполненной мехами, в которой он ехал в продолжении почти всего отступления, плохо вяжутся с понятием о могуществе. Это последнее существует и импонирует людям лишь до тех пор, пока человек может поставить себя выше всех слабостей, свойственных обыкновенным смертным. Как только он поддался хотя бы одной из них, исчезает обаяние могущества, оно едва поддерживается лишь памятью о прошлом. И Наполеон, таков, каким мы его видим на портрете Верещагина, не смотря на весь ужас, связанный с сокрушительной его деятельностью, навевает чувство глубокого сожаления, ибо тут уже виден предвестник грядущих бедственных событий, эпилог которых - «Святая Елена».