Весь день с раннего утра они шли, солдаты Великой армии, медленно, страшно медленно подвигаясь вперед к цели, отныне ставшей единственно заветной, — поскорее выбраться за пределы суровой страны, где ужас, холодный и безмолвный, сторожил их на каждом шагу.

Медленно они двигались, ежеминутно спотыкаясь и падая, безпрерывно уменьшаясь в числе, ибо многие из тех, кто падал, уже не имели более сил, чтобы подняться.

А снег падал густыми, тяжелыми, липкими хлопьями, и они плотно приставали к солдатской аммуниции, увеличивая ее вес и через то затрудняя движение; порою же, когда поднимался ветер, снежная вьюга пускалась в демонический танец, залепляя глаза, проникая вместе с ледяным дыханием бури за воротник, в рукава, во все дыры убогого износившегося одеяния, в которое кутались солдаты.

Ночь, непроглядная зимняя ночь скрыла под своим покровом всю окрестность. Идти дальше было бы слепым безумием. Солдаты остановились на ночлег, подостлали под себя изодранные плащи, завернулись во что ни попало, и заснули. А буря выла и грохотала, косой густой снег наметал сугробы, грозя похоронить под собою всю Великую армию. И не было покоя, целую ночь тревожил спящих тяжелый страшный кошмар. Они снова видели вокруг себя необозримые поля, одетые в снежно-белую пелену, кое-где перерезанные густыми черными лесами, к которым нельзя было приближаться, ибо там сторожили их на каждом шагу неведомые опасности. И по этим полям, часто теряя дорогу, растянулась нескончаемая вереница призраков, худых, голодных, закутанных в дырявые одеяла, священнические облачения, монашеские рясы, дамские шали, попоны, рогожи, с ногами, обутыми в продранные сапоги, или просто обернутыми в тряпки. Эти призраки были солдаты Великой армии... Бесчисленные их раны горели на морозе, нестерпимый холод убивал последние остатки энергии, оружие, почти ни на что уже ненужное, выпадало из рук, и они тщетно пытались его поднять, и многие падали следом за ним, падали за тем, чтобы никогда больше не встать, и медленно коченели, заносимые без конца сыпавшимся снегом. Никто не обращал на них внимания, каждый думал в данный момент только о себе, неслыханный жестокий эгоизм царил в этой армии голодных истощенных призраков, армии, откуда исчезла не только воинская дисциплина, но все самые обыкновенные чувства, поддерживающие порядок во всяком человеческом сообществе. Страшная дезорганизация, начавшаяся еще во время стоянки армии в Москве, теперь принесла свои плоды. Отдельные полки давно уже утратили свой строй, пехотинцы смешались с кавалеристами, офицеры с нижними чинами, все слилось в одну безобразную кашу и медленно двигалось вперед посреди снежной равнины... Есть было нечего, так как все запасы совершенно истощились, никто не думал о пополнении провианта для людей и фуража для лошадей, да если бы даже и было кому об этом заботиться, все равно всякие труды в этом направлении пропали бы даром, потому что встречавшиеся деревни, покинутые жителями, являли зрелище величайшего запустения. Страна, разоренная на пути следования к Москве, тяжко мстила за свое разорение теперь на возвратной дороге. И несчастные солдаты отыскивали в снегу трупы павших лошадей, питались ими, оспаривая у воронов эту ужасную пищу, и многих находили испустивших свое последнее дыхание на трупе лошади, не будучи в силах отрезать от нее желанный кусок мяса, который продлил бы это жалкое существование.

А снег все падал густыми плотными хлопьями, залепляя глаза, и, казалось, никогда не будет конца этому сверх-естественному снеговому потопу.

Мороз сковывал члены. Чтобы хоть немного согреться, пробовали разводить костры. Но огонь не брал обледенелое дерево. Когда же удавалось наконец вздуть веселое пламя, разыгрывались ужасные сцены. Многие, обезумевшие от страданий, бросались в огонь и там погибали. Другие в безмолвном отчаянии, точно загипнотизированные, сидели вплотную у костров, не замечая, как огонь постепенно охватывал их одежду.

Так совершалось это неслыханное отступление армии, которая менее чем пол-года назад вошла в Россию, гордая, окрыленная мечтой покорить эту страну. Увы! Счастливые дни миновали как сон. Даже кровавые ужасы Бородина потускнели перед непрерывными жестокими пытками отступления. Одна мысль едва мелькала в голове: «Император!»... Надеялись, что он то сумеет вывести их из этого сурового края. Несчастные! Они не знали, что их упования тщетны, что их последний оплот потерян, что если император не испытывает физических мучений, зато его нравственные муки ни с чем несравнимы, он один страдает душою горше, чем все его приближенные, чем вся его армия...

Тяжелые стоны, чьи-то отчаянные вопли неслись над биваком Великой армии. Солдаты пробуждались от страшного кошмара, медленно приподнимались, протирали глаза и не знали, кончился ли он или еще продолжается на яву. Все то же кругом. Заунывно воет буря, и в тон ей где-то каркают вороны. Снег косыми полосами продолжает стремительно падать, и в безбрежном буране потонули лафеты, пушки, зарядные ящики, знамена, люди и лошади, живые и мертвые. Смерть носится в воздухе, и в бурных тучах то и дело сверкает ее коса... Страшно, томительно долго, безнадежно тянется эта жуткая ночь привала среди сугробов русской равнины, и отчаяние заползает в сердце, ибо вот, чуть забрезжит рассвет, и снова начнется это печальное шествие голодных, оборванных призраков, которые были когда-то полными сил и победоносного духа солдатами Великой армии...