И.Н. Скобелев
«Рассказы русского инвалида»
Военное красноречие
В военное время, вслед за исправным продовольствием армии, военное красноречие из века в век составляло важнейшую принадлежность поля брани. От Сципиона до Наполеона примеры неисчислимы, как жалкие остатки в пух разбитых войск, одушевясь словом вождя, до основания истребляли своих победителей, и служат поводом, что о военном красноречии говорят и пишут весьма много, но, к сожалению, менее всего на пользу русских солдат.
По опытам известно уже, что ободренные солдаты славно дерутся, даже и голодные. Лучшее красноречие есть то, которое вполне понимают виновники побед и славы, те именно, к лицу которых оно обращается. Гений располагает делом, штык совершает подвиг: для кого же нужно красноречие? Конечно не для гения!
С небольшим исключением мы не можем еще хвалиться всемощным мастерством в критические минуты – с помощью русского родного слова – воспламенять сердца и руководить духом солдат; но должны, не греша, сказать, что у нас есть и были люди, близкие к совершенству в деле этого рода и достойные подражания. К числу их без спора и апелляции надлежит причислить славного Кульнева.
По стечению счастливых обстоятельств я имел честь находиться некоторое время под лестною командою храброго Кульнева и с двумя ротами егерей, в авангарде героя, содержать передовые посты. В четырнадцать дней – от поступления моего в авангард до полученной раны, разлучившей меня с ним, – четырнадцать раз дрались мы с отступающим арьергардом храбрых шведов, не зная отдыха, причем имели случай взаимно ознакомиться более, нежели возможно в четырнадцать лет мирного времени на скользком паркете.
Прослужив чуть не полвека, я знал и знаю людей из сослуживцев, по отчаянной храбрости которых можно бы подумать, что без свиста пуль, без резанины они отказались бы жить на белом свете несмотря на то, что у них доброе сердце! Таков был и Кульнев; и хоть в семье не без урода, я первый... вовсе не из храбрых, – но в авангарде и трус по сердцу не найдет приюта. Думай, что хочешь, а мурлыкай вместе с дивными чудаками победную песнь: «Наши в поле не робеют!» Поэтому у всех авангардных витязей сердечные чувства вечно на лице: где щетка, трещотка и пуговица, там найдешь завет, секрет и сокровеннейшую тайну.
Кто хочет видеть искреннюю дружбу, ступай в авангард: там одною ложкою кушают трое, говорят друг другу правду, дают денег взаймы без процентов и даже без расписок; там смерть и слава, вера и надежда соединили сердца узами родства, заставили их трепетать одно для другого, и все эти ощущения тем разительнее, тем сильнее, что в ста саженях стоит чужая пушка, а в руках врага горит фитиль, готовый подписать мрачный паспорт за пределы мира. Несколько ближе увидишь и встретишь и другое: сюда нередко втираются обозные рыцари, по-заморски сказать, фификусы, которые во всех славных делах, во всех тяжких трудах – и даже в крови храбрых – без зазрения совести имеют свой пай, а часто и лучшую долю. Они не жалуют пуль и ядер, дела и людей судят наизнанку, зато служащим в авангарде – приятели закадычные!
В войну со шведами Кульнев приобрел бессмертную славу и обратился в кумира всей действующей армии. Он в особенности умел окружать себя людьми, известными под вывескою: смерть – копейка, голова – наживное дело! Каждая из подобных голов готова была слететь с плеч по мановению обожаемого начальника.
«Всемогущему Богу – слава! Белому Царю – ура! Штыку молодцу – хвала, а вам, друзья, за мастерскую проделку – полновесное спасибо!» – загремел Кульнев после первой счастливой стычки нашей под его начальством. «Шведы дерутся славно! Но тем славнее для нас побеждать их. Они молодцы, да и в наших жилах течет кровь памятных шведам полтавских чудо-богатырей! Пройдут века, иссохнут реки, и моря сделаются болотами, но Полтава с Петром Великим и с созданною им победоносною Русскою армиею не забудутся в заморских землях. Кому же из потомков знаменитых праотцев войдет в голову постыдною трусостью запятнать честь русского оружия и помрачить славу храбрых? Кто решится объявить себя врагом святой веры? Чья грудь откажется быть щитом храма Пресвятой Богородицы, трона родных царей и спокойствия милого отечества? Вздор! не верю! Не то говорит русское сердце! Еще раз, спасибо, ребята... До свидания!» С сим вместе, дав коню шпоры, он умчался вихрем.
Товарищей моих обдало жаром; в продолжение речи они росли выше, выше; кости у них хрустели, глаза горели, грудь колебалась, члены тряслись, оружие щебетало. «Вот образцовый привет образцового молодца!» – гаркнули в один темп двадцать голосов.
Вечером получил я от Кульнева записку следующего содержания: «Для пули нужен верный глаз, штык требует сил, а желудок каши. Прикажите, любезный товарищ, сварить оную к трем часам утра; распорядитесь и не забудьте часовых, а в доказательство, что каша была и что все сыты, велите каждому солдату в час прибытия моего иметь каши по щепоти на носу». Я прочел записку вслух: солдаты поняли шутку, вмыкающую отеческие заботы начальника о благе подчиненных, и с этой минуты Кульнев для солдат моих был светлым праздником, причиною к душевным и сердечным их радостям.
Предназначенный судьбою к трудам и суровой жизни русский солдат бывает мгновенно восхищен даже и при малейшем о нем попечении, а увидя веселое лицо командира, приобретшего полную его доверенность, он не вникает в причины: он весел, поет и пляшет. Поэтому каша на носу заменила на этот раз блистательнейшую статью, хотя бы из юмористики Ф.В. Булгарина, а для предстоявшего дела это вовсе не безделица!
Все хорошо в своем месте: славный век Благословенного Александра явил всему свету, что русский солдат даже и умственными способностями стоит если не выше, то и не ниже людей равного звания всех известных держав. Это более или менее зависит от мастерского влияния начальства. Но отчего французский солдат пойдет танцевать, русский усом не поведет, не пошевелится. Речь Наполеона в Египте не произвела бы в наших войсках счастливого действия. Душу русского солдата, по милости Божией, бодрят и греют Вера, Трон и Отечество; но смотрят ли на него с египетских пирамид прошедшие века или отворотились – ему все равно.
Храбрый Карпенко умел двигать солдат на смерть и выигрывать добрую их волю молча. Раздав приказания штаб- и обер-офицерам, оградив готовый в дело полк крестным знамением, он спешил дать собою пример и подставлял собственную грудь навстречу первой неприятельской пуле – и это христианское действие, это благородное самоотвержение, производившие в подчиненных умиление, уважение и любовь к неустрашимому начальнику, в Шведскую и достопамятную Отечественную войну поставили его в ряд известных и сердцу соотечественников драгоценных героев.
Известный красавец словом – не лицом, однако же: льстить не хочу, – разудалой наездник наш Давыдов однажды, вовсе без намерения, привил к душе моей большое горе. Я был уже готов двинуться в атаку; полубатальон мой стоял в строю, недоставало только сигнала. «Поздравляю, брат Иван, с пушками! – провизжал тенором прискакавший Давыдов. – У тебя не люди, но орлы быстрокрылые! Для них шутка – и слона за ноги, и черта за рога! – С этим вместе он выхватил саблю. – Клянусь, – примолвил он, – булатом покойного отца, которым при матушке Екатерине в жилах турок сушил он кровь: пусть ухо мое не слышит военного грома, глаз не видит подвига храбрых... ужасно... Но... пусть, наконец, лишусь я способности различать дым табака с порохом, если эти молодцы штыками не приколят к груди твоей Георгиевского креста!»
В эту минуту получено приказание. Восхищенные солдаты, желая оправдать пророческие надежды славного гусара, тотчас врезались в середину неприятельского арьергарда, явили редкий пример отчаянной храбрости, отбили пять зарядных ящиков – и действительно прикололи мне крест с бантом. Но он дорого мне стоил: с того времени я никогда не допускал краснобая наездника к моей команде, чего и впредь строго держаться обещаюсь.
В последнюю польскую войну я имел случай слышать и затвердить наизусть речь одного генерала, говоренную им пред сражением; вот она:
«Солдаты! Святой храм Русского Бога, законные права отца нашего Царя, неблагодарными подданными оскорбленные, и обширные границы драгоценного нам отечества всегда имели стальной, непобедимой шит в груди верных сынов своих. Слава наша всегда, во всех концах Земли, гремела под луною, и русский в поле штыком писал врагу законы. Теперь следует вопрос: будем ли мы в христианских обязанностях слабее предков? Изменилась ли в нас важность присяги? Простыла ли любовь к родине и менее ль дорога нам честь матери нашей России?.. Слышу – «скорее в землю обратимся, но не осрамимся!» – воркует молодецкое сердце победоносных товарищей! Вижу огненную готовность неустрашимых сразиться, победить или умереть! Верю искренним чувствам и пламенному желанию! Восхищаюсь, но не удивляюсь. К чему не способны и чего не сделают Богом возлюбленные дети страшного врагам Севера, братья родных русских вихрей, вьюг и буранов? Но... чьей души не греют молитвы, в храме живого Бога за нас воссылаемые, кто не питает твердой надежды на Господа Вседержителя, покровителя правых, кто в бою на ногу тяжел, чья пуля не верна и чей штык не лизнет бусурманской крови, – тот не герой и не товарищ мой!
Храбрый понял меня и верит слову, а трусу я покажу на деле, как жить и умереть со славою. Праотцы наши не знали середины, и завет этот булатными мечами вписали в кровавое, в святое знамя России, в Куликово поле!
Как старший из вас солдат, я первый вам пример и первая причина к доказательству, что за святое дело умереть весело, славно! Не думайте, однако же, ребята, чтобы мне не о ком было пожалеть, чтобы мне стошнилось жить на белом свете. Напротив, я не круглый сирота и поспешил к вам, оставя детей и жену, да еще какую! – кровь с молоком! Из одной моей жены без нужды можно бы выкроить по крайности тройку славных солдатских жен».
С последним словом солдаты гаркнули «ура!», и чтоб прекратить шумный восторг их, потребовалось наконец волшебное слово: «Смирно!»
Заключаю бредни мои искренним желанием всем юным, благородным отрокам, посвящающим жизнь свою полю славы, следственно, будущим героям, фельдмаршалам, полководцам, счастливых успехов в науке – даром русского слова пролагать путь к сердцу русских солдат! Строгость, справедливость и бескорыстие к науке этой – то же, что приклад к ружью, лафет к пушке; далее следует уменье в важную и целым иногда веком упроченную минуту заставить солдата предпочесть славную смерть поносной жизни, возбудить любовь к отечеству, вдохнуть, втиснуть в грудь его верную надежду на Бога – и дело сделано!
В трехдневное сражение при Требии в 1799 году[1] неприятель, имея все выгоды, дарованные ему местоположением, и гордясь превосходством сил, посреди самого дела, опрокинув один полк наш, двинулся вперед сильною колонною и, подобно лаве, текущей из огнедышащей Этны, опровергал все препятствия. Уже наши отступали, и неприятель торжественно прошел первую линию. Суворов, бдительным оком обозревавший поле битвы, приказал поспешить к этому пункту батальону гренадер с несколькими казаками, мгновенно сам явился посреди войск, отступающих в беспорядке, и, проезжая бегущих, кричал: «Заманивайте, заманивайте их, ребята! И наша денежка не щербата: скоро пробьет и наш час!» Потом вдруг скомандовал: «Стой! Вперед! Ура! Наша взяла!» Вмиг торжествующий неприятель был опрокинут, гренадеры с казаками подоспели, и удвоенное поражение умножило совершенную гибель французов.
Вот как знал Суворов свойство русских солдат и как умел вдохнуть в них слепую, сердечную к себе доверенность, на которой именно основывалось неподражаемое их мужество! Под командою бессмертного Суворова никто не сомневался в победе, и никто не знал, что значит быть побежденным. Наука важная, но для созданного быть полководцем вовсе не хитра. Верный шаг к этой науке – после врожденных способностей и образования, разумеется, – совершенное знание свойств народных, языка солдат и постоянные заботы об их здоровье. Суворов, вполне одаренный первым свыше, с успехом употреблял последнее, что, между прочим, доказывает и следующий приказ – № 750.
«Здоровье: драгоценность блюдения оного в естественных правилах. Питье: квас, для него двойная посуда, чтоб не было молодого и перекислого; коли же вода, то свежая или несколько приправленная. Еда: котлы вылуженные, припасы здоровые, хлеб выпеченный, пища доварная, не переварная, не отстоянная, не подогретая, горячая; и для того, кто к каше не поспел, лишен ее на тот раз. Воздух: в теплое время отдыхать под тенью, ночью в палатках укрываться; в холодное же отнюдь бы в них сквозной ветер не был. Чрез ротных фельдшеров довольный запас в артелях ботанических средств: сие подробнее и для лазаретов описано в примечаниях искусного штаб-лекаря Белопольского. Подлинный подписал: А. Суворов. Сверял секунд-майор Буйносов».
Теперь спросите, что солдаты говорят между собою, выслушав подобный приказ, хотя бы написал его не более как батальонный командир. Объявляя себя, без стыда, сорокалетним неразлучным спутником русских солдат, отвечаю утвердительно, что все они воскликнут в одно слово: «Нам, братцы, клад Бог дал в таком начальнике! С ним идти смело в огонь и в воду! Если дорого ему наше здоровье, так голова даром не ляжет! На него, как на каменную стену, как на отца родного, надеяться можно, лишь бы Царица Небесная сохранила молодца и не разлучила нас с этим сокровищем!»
Но жизнь и даже честь мою прозакладаю, что начальник с пушком на рыльце – как умно сказано в басне Крылова – никогда не приобретет солдатской доверенности. Трус все-таки на что-нибудь годится, но преступный корыстолюбец в войне и в мире решительно вредная, тяжкая службе фигура. Слава Богу, что этого рода проказники перевелись в наших храбрых рядах и благодаря неусыпному попечению начальства о нравственности военного сословия нынче известны они только по преданию!
Русский солдат молчит, но знает цену сущему делу, любит строгого, справедливого и бескорыстного начальника, благодарен беспредельно и ни за что не уступит ему первого места к смерти. Сколько раз видел я, как убедительно с полными слез глазами в пылу боя солдаты упрашивали своих офицеров поберечь жизнь для их счастья и славы и как заслоняли они собственною грудью обожаемого ими отца и командира, чистыми правилами и похвальным поведением выигрывшего и утвердившего солдат в верной на себя надежде.
Надежда – сладкое, святое чувство, драгоценнейший дар Неба, благодетельная спутница странника в этом мире...
Примечания:
[1] В числе собственных записок А.В.Суворова, полученных мною от генерал-адъютанта Н.Н.Муравьева, к совершенному удовольствию, нашел я некоторые сведения и об этом деле, написанные вчерне, вероятно, очевидцем.
Автор.
