И.Н. Скобелев
«Рассказы русского инвалида»

Седой жених

Мой закадычный друг Звездолюбов отдежурил в своей славной боевой жизни с похвальным усердием, с неутомимою ревностью, не щадя поту и крови – как гласит знак отличия беспорочной службы и указ на повсеместное проживание, – кругло пятьдесят два года. Не то чтобы страсть к службе в нем охладела или чтобы старость его пришибла, – сохрани Господи! – в наш век ребята росли и зрели по-русски: в двадцать пять лет нас не величали людьми, зато в шестьдесят пять и не называли стариками. В Звездолюбове жизнь кипит, и он, по словам его, только что возмужал; но ему надоел сиротский быт, грустное одиночество: он видел, что многие из его сослуживцев, как следует добрым сынам отечества, уплатив без недоимки долг Богу и Царю, приютились к мирному крову, избрали по сердцу милых подруг, развелись детьми и, огражденные благоразумною умеренностью, уважением и любовью ближних, по праву заслуг и чести наслаждаются, в полном смысле слова, семейным счастьем. Поэтому пламенное воображение моего закадычного друга представило ему в очаровательном виде все приятности сельской жизни, где весною настоящий рай! С ангелом-супругою, прелестными детьми и чистою совестью весело и отрадно встречать ароматное утро с красным солнцем; тут вы можете восхищаться величественным гимном матери-природы, дышать радостью каждого цветка, с каждою невинною птичкою петь хвалу всещедрому Творцу. Ведь это не жизнь, а чудо! Звездолюбову страх понравилось.

Звездолюбов служил по большой части в отдаленном глухом углу России, где узы брака, по губернским понятиям людей, признаются священными и где супружеская верность составляет похвальный аттестат, а нарушитель ее не имеет в публике ни лица, ни голоса. Есть такие углы в России! Звездолюбов привык думать о брачном венце по древним, странным обычаям граждан этого золотого угла и – с этою дородною, румяною, как нижегородская помещица, надеждою – решился отправиться церемониальным маршем в сердечную рекогносцировку.

С солидным званием, при полном пенсионе, при светлых знаках и здоровой натуре недостаток цвета в лице и излишество седины на голове для самолюбия почти неприметны. Крякнул мой герой, с самодовольством и приятною улыбкою посматривая в зеркало, и рассуждал тако: «Да где же суженая? В этой дикой стороне много невест с достоинствами... С приданым же, черт возьми, ни одной! Ну, так на Волгу, к сердцу России, в соседство матушки белокаменной! Там, чего хочешь, того просишь».

Сказано – сделано. Звездолюбов подмахнул челобитную, получил чистую и поселился в том именно приволжском городке, в котором волею и неволею пришлось горе мыкать и мне, страдальцу-инвалиду.

Рыбак рыбака далеко в плесе видит. Сентиментальный народ хвастает, что у любви есть свой бессловесный, но весьма понятный язык. Я, как солдат, утверждаю, что люди, которых грудь полна страсти к военной славе, тоже узнают друг друга сразу и что их одинаковые склонности выказывают себя вразумительно и быстро. В первый же день, во время развода, взор мой остановился на воинственной осанке Звездолюбова; он, не мигая, смотрел на мою фигуру – «руку, дружище!». И с развода мы отправились уже в одном экипаже. С того времени Звездолюбов во всех обязанностях службы был моим неразлучным спутником и за все дурное и хорошее страдал и радовался от чистого сердца вместе со мною

Читатели, без сомнения, смекнуть изволили, что мы с Звездолюбовым солдаты хоть на выставку; и если б в любовных делишках русский штык был к чему-нибудь годен, женихи были бы мы – картинные! К несчастию, нас сгубила старинная поговорка: для цветов и плодов розы в порох не сажают.

Не так, однако ж, думал Звездолюбов: титул, чин и нарядное словцо лелеяли в нем надежду. Он еще до прибытия моего тлел нежною страстию, просился с сердцем к сердцу, но его не пустили, следственно, огорчили и несколько несправедливо. Приняв в резон старую пословицу: красен жених статью, он этим брал, а дело не клеилось. Юные вострушки нашли, что в сюртуке он похож на присяжного, а без эполет, в мундире, – на подьячего. «Надень фрак», – сказали ему.

– Черт возьми, неужели для того, чтобы жениться, надобно до глупости дурачиться?! – воскликнул Звездолюбов. – И по капризам неосновательной девчонки безобразить военную кость? Неужели и я, пятидесятидвухлетний слуга Белого Царя, должен таскаться в заморской форме, тогда как от самого нашествия на Русь немецких кафтанов не кипела еще под ними военная кровь Звездолюбовых? Вздор! Легче останусь век сиротою, а фрака не надену.

Но здесь – нашла коса на камень. Любовь – огонь, на котором плавится и геройское сердце. Ему шепнули, что только этим доказательством привязанности и постоянства он может тронуть обожаемый предмет и что, во всяком случае, жене его, молодой светской даме, невозможно было бы выехать в публику с мужем, которого наряд не отвечает принятым обыкновениям.

– Ужаснейшая жертва! – возопил Звездолюбов. Но нужда и закон изменяет; между горем и фраком выбор не труден. «Закройщика!»

И на другой день Звездолюбов расхаживал на бульваре в модном фраке с жабо и батистовыми брыжами.

– Ах, как жалок Звездолюбов во фраке! – запищали те же насмешницы в один голос. – Шея предлинная, голова точнехонько на колу торчит. Бедняжка! На нем все платье как будто краденое.

– Отбой! – прокомандовал Звездолюбов, обманутый, отбракованный и пораженный прямо в ретивое, и с той минуты страстная любовь, закупоренная в старый телячий ранец, покоится у него на чердаке. Но он зол на нынешний свет.

– Как будто шутка без труда и службы, в один момент, сделаться титульною сановницею и пользоваться в свете столь важными преимуществами! – гаркнул однажды добрый друг мой, не совсем равнодушно, но с полною откровенностью рассказывая план своей неудачной атаки и порядок плачевной ретирады. – Ты, верно, не забыл, чего стоят нам чины.

– Помню, братец, помню. Но здесь не о чинах речь.

– А деньжонок на прожиток, по милости Бога и государя, собственно на мою особу хватит, даже и с лихвою!

– И не о деньгах, любезнейший, хлопотала невеста...

– Так какой же рожон был ей нужен, прости Господи! – подхватил с батальною горячностью мой закадычный приятель. – Любви, уважения, даже покорности нельзя было доказать разительнее и сильнее моего: круглый год у неблагодарной был я послушным ординарцем и все это время простоял, как перед фельдмаршалом, навытяжку.

– Это ей вовсе не противно, – сказал я, когда он несколько успокоился, – но только сидеть у постели, слушать тяжкие вздохи и под ненастье растирать спиртом в барометр обратившегося супруга, право, не завидная, милый друг, доля для женщины! К тому же нас с тобою без ножа зарежут варварские формуляры, послужные списки и адрес-календари, именно к нашему прискорбию вымышленные. Не будь их, от нас бы зависело: прибавить себе два, три года; к чарке – стереть десяток, а к женитьбе – уничтожить и двадцать лет. А теперь как прикажешь? Вот список, гляди: «1784 года, сержант Звездолюбов, всемилостивейше пожалован в прапорщики».

– Так что ж? – возразил он. – Разве пожилой детина не может быть молодцом? Конечно, мы тертые калачи, но, не бойсь, не попятимся от штыка, не струсим от пули, а в нужде поймаем, запряжем и на ухабе сбережем. С нами и из двадцатилетних нынешних всеведущих рыцарей не каждый поравняется: ведь в их натуре физические силы – мгновенная вспышка; того и гляди, что жалкие дети роскоши будут носить одну соломину всемером. Умора, да и только!

Ободренный моим согласием Звездолюбов захохотал во все горло.

– Что за народ нынче родится! Умными слывут, а к чему годны? Посмотришь: молод, казист, а ну-ткась, по-нашему, начистоту, смертоносный в руки, да на бусурмана грудью!.. Куда куцому за зайцем! Пуховый герой, он и от гренадерского туза света Божьего не взвидит; протянется – не пикнет! Срам сказать: проказники от ветерка чахнут. Не с той, видишь, стороны подуло – беда! – тотчас распростудились. Иное место их и жаль, сердечных, а пособить нельзя: таков материал – ему и солнце и воздух вредны; чуть мокро иль сыро – заржавел и не отчистишь: эх, ты, молодость, наша молодость, ты куда прошла, прокатилася? Уж воля твоя, а без восторга нельзя вспомнить залихватского раздолья на поле славы, как мы некогда тянулись с Костюшкой, боролись с Наполеоном! Попадешь, бывало, под снаряды, да после взглянешь – ин здесь у тебя отхватило фунт мяса, там отлетел аршин костей. Вздор! День, два, много неделя – молодец снова готов соколом порхать, соловьем свистать! Теперь, хоть бусурманская кровь не стерлась еще с конца штыка, которым чертился на небе гигантский полет русских орлов и орлят, уже все забыто, все презрено; околевай холостяком, никто не вздохнет, никто не охнет. Прощай, святая старина!..

– Утешься, любезный друг, – сказал я в заключение разговора, – при исполинских успехах просвещения и при всеобщем стремлении людей к добру геройские подвиги храбрых сподвижников чести не навек смолкли. Под пеплом, в искрах говорят святые истины, и славные дела дождутся пера беспристрастного. Но о святой старине вздохнем и пожалеем, почтеннейший товарищ, вместе. Худо нам! Правда, что по струям матушки-Волги не мчится нынче буйный сигнал «сарынь-на-кичку», – зато порядок брачного сватовства ни в колья, ни в мелья не годится. По чести, смешно и грустно: изволь понравиться прежде невесте. Решительно наизнанку! Сущая республика, нарушающая благотворную субординацию и родительскую власть! И вот что вышло от этого препроказнейшего нововведения: нашему брату, инвалиду, хоть треснуть с досады, а о женитьбе и думать нельзя!..