И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»

Письмо XXVII.

Нужно ли полно мне рассказывать другу моему Лазаревичу, как наказаны всемогущим Богом преступные бусурманы? Война дело обыкновенное: кто с кем не воюет? Где не дерутся по ноздрям и где не потчуют друг друга под микитки? Но в ссору человеческую не приходится впутывать Творца милосердого. Не сойдет даром никому с рук, кто шутит законами Царя Небесного, всевидящего и всеслышащего, и кто полагает руку на святые иконы или не уважает святого храма Его! Лавно ли, кажись, было, что французы обрывали ризы и строили в наших церквах конюшни! Теперь эти же французы просят у нас пиши, и каким, ты думаешь, языком? Кириста ради!.. Полно, не могу более говорить!.. Да и чтоб я ни сказал о столь важном, великом деле – значит вынуть бы одно только зернышко из полного, набитого хлебом анбара!

Взглянем разом на весь белый свет, посмотрим, что в нем насаждено, каких недостает еще плодов и чудес! Наконец, подумаем: чьих бы сил на это хватило? Но для десницы Спасителя нашего Иисуса Христа создать и разрушить нужен один миг! А мы, глупые, скаредные твари, осмеливаемся подчас ломать пустую голову, умничать, судить и пересуживать непостижимые нам дела Его! А что и того хуже и греховоднее, позволяем себе мыслить, что подлые, святой вере противные поступки и нетвердая в нас присяга укроются от проницательного взора Сердцеведца и что мы отделаемся без наказания!

Нет, приятели, не так! Скорее Волга потечет обратно в Тверскую губернию, чем обманем мы Бога!

Ныне не по-прежнему: на ученых людей, слава Богу, недостатка нет, число грамотных час от часу увеличивается, а мастерство всякого рода так цветет и зреет и с таким успехом лезет в гору, что в старину у нас и над лаптями немного поболее голову ломали, нежели в теперешнее время над часами, которые где ни послышишь, то стучат, то кукуют; а по трактирам есть такие, что и казачка, проклятые, взваривают. Ну, право, досыта напляшется, кому попадет булавка в голову! К слову скажу тебе, не солгу, а и самому все еще не верится. Однажды на походе ночевали мы возле села, молодому еще, но как лунь седому, барину принадлежащего; посреди села – преогромный пруд, на плотине – мельница и суконная фабрика, мы ходили смотреть, и что же? Снаружи два колеса вертятся как и везде, а внутри: в одном месте рожь из возов сыплется сама, мука в мешки набивается сама, и мешки на телегу укладываются, сказывают, сами же! В другом: шерсть бьется без людей, чешется, прядется, мотается и снуется без людей, половинки ткутся, слышь, без народа; потом хоть мы и не видали, но говорят, что эти половинки ухватятся за крючки да и переползут в краску сами, а выкрасясь порядком, и высушатся, и выстригутся, скатаются себе – и делу конец!

«Да что же вам-то остается?» – спросил я надсмотрщиков. «Ехать на базар, продать сукно да взять деньги», – отвечала мне фабричная синяя фигура. «Ну так у вас здесь просто дьявольщина!» «Нет, служба, не греши! – подхватил подошедший бурмистр. – Ко всему прилажены машины. Сперва и мы тоже думали, как только делались пробы, но, как пришло к заправской работе, барин призвал попа, отслужил молебен с водосвятием, велел окропить все строение и инструменты, что и маковой росинки не осталось, где бы черту можно было спрятаться. Так после этого упаси Господи дурное молвить! Хошь выдумка-то (нечего греха таить) и заморская, но дело, брат, чистое».

Вот до чего мы дожили и какие на святой Руси явились причуды! Но коли в этих причудах нечистая сила не в доле, почему не учиться? Давай Бог ума да разума: полезное перенимать резон! Не одним же чертям, прости Господи, горшки-то обжигать! Наука не тяжелая и не громоздкая ноша, ни в куль, ни в ранец не укладываются, плечей не трут, и голова от них не пухнет. Напротив того (слушай, как генерал говорит), науки клад; они полируют человека, открывают в нем понятия и способности; науками приобретаются избыток и изобилие, составляющие счастье людей, вместе всех и розно каждого. Но при всех высоких науках (толкует он), к торгам и промыслам относящихся, отнюдь не следует ум и сердце отучать от святой веры, главнейшее блаженство людей составляющей! Все, о чем речь шла выше, есть дело людское, святая же вера есть дело Божеское! Пусть, дескать, кто-нибудь из полузаморских фокусников выучится проникать в сокровеннейшие тайны, в природе существующие и одному только всемогущему Творцу известные! Пусть произведет дождь, окропит поля, в засухе страждущие, упрочит благословенную жатву, устроит благо народа и предупредит беду (вон, как порасскажут в Питере и как при нас в Масальске случилось: помнишь, какое ужасное было наводнение?). Пусть слазит туда, отколь в различных явлениях ниспосылаются к нам и благодать и гнев Господень! Наконец, пусть снесет с неба новый устав веры и объявит новую волю Вседержителя! Но и тогда обязанности к присяге могут перестроиться на иной лад, но не могут сделаться менее важны, менее священны! Ум – дар Неба! Сокровище сие вверяется нам к общей пользе человечества! Получивший драгоценный дар сей неизбежно поставлен в священную обязанность уплатить долг Творцу, сливая пестрые понятия людей, ограниченных, недальних, в общий сосуд веры, надежды и любви, иначе подобный человек не стоит выеденного яйца! Вникните в строгость законов, существующих между пчелами в улье, посмотрите на порядок и устройство этого маленького царства, на труд и повиновение подданных к матери-царице этих дивных трудолюбивых творений! Честью уверяю, что человек, нетвердый в вере, но с умом, с душой и с сердцем, покраснеет, раскается и исправится, оставаясь на всю жизнь благодарен благородным мухам, которые за море не летают, а волю Творца своего едва ли не лучше людей знают. Пусть – еще раз скажу – кто-нибудь из блудных детей природы произведет новое, пчелиному подобное царство и покажет чудо это усилию человека покорившимся; тогда и мы вместе с ним подумаем, как делу быть. Против этого, брат Лазаревич, сказать точно нечего! Генерал редко говорит о пчелах; видно, что за ними не хаживал, а я с покойным отцом до службы живмя жил на пчельнике и пречудные диковинки знаю, так, что мурашки по коже заползают, коли все пересказать. В улье-то, брат, такие подчас перепалки идут, что и Боже упаси! Чуть которая замечена в лености – тотчас крылья прочь, а это все равно что нашему брату голову оттяпать.

Я люблю слушать, когда генерал учит нас: речь у него всегда умная, понятная, и доказательства верные; но, между нами будь сказано, Вавила Пафнутьич, по-моему, не хуже его дока! Лишь остались мы одни, а он и выступил вперед. «Калякал его превосходительство много, а ведь начало-то вышло без конца, – молвил Пафнутьич. – Чтоб вколотить правду-матку в душу каждого из нас, надобно бы сказать покороче да потолще; ну о чем тут толковать?

Если каждая устроенная хата имеет своего хозяина (без которого ее бы и не было), то, конечно, есть и Создатель Мира. А пословица ясно говорит: что в России и в Польше хозяина нет больше! Мы – простые люди, но затейливы, частенько даже и за сущую безделицу сердимся и Бог знает за что колошматим, если не людей, так бедную скотину! А что в благой час достается от нас дражайшим супругам нашим? Иной раз так ей, сердечной, хохол натрешь, что бедняжка, словно угорелая, и в сенцы не вдруг след сыщет. Быть по-моему, да и только, говорим мы!.. А кто же мы? Едва мыслящие жалкие слепцы, ну, просто-напросто ползающие черви. Можно ли после этого забыть веру, ниспосланную Виновником бытия нашего, Господом Вседержителем, изменить присяге и позволить себе преступную дерзость сказать: не быть по власти Божией?» «Стой! – заревел во все горло осерчавший Пафнутьич. – Опомнись, несчастная тварь! Подлая, ничтожная паутина – образумься! И со слезами горести и скорби умоляй о прошении, помиловании и спасении поганой души твоей. Благ Господь и милостив! Он не отвергает чистосердечных раскаяний грешника, и на примирение с Отцом Небесным – всегда не поздно!»

«К кашам!» – прокомандовал дежурный. Прощай, брат; желудок рассудку не всегда верный друг: у него свои машины. Вот, Лазаревич, было бы славно, если бы заморские хитрецы выдумали этому неугомонному желудку какую-нибудь музыкальную дудку, чтоб он песенки слушал, а хлеба не просил. В один только год, по меньшей мере, семьсот раз придется удовлетворить неотступным его требованиям: сколько надобно провианта? А чего это стоит бедным зубам? Уж подлинно от души сказал бы проказникам спасибо, избавясь от докук и ежедневных хлопот! Но покуда они дудку-то выдумывают, а теперь поспешим, чтоб не простыла мать наша... каша.