И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»
Письмо XXI.
Вчерась получен приказ, чтоб не пешком идти, а лететь на новую Калужскую дорогу. Бонапарту черные книги сказали, вишь, что он с армией благополучно пройдет домой чрез Киев, а наш бравый наездник Сеславин и без книг смекнул, куда он гнет и тянет: тотчас прислал весть; а тут, как тучи, и понеслись один за другим все корпуса, после и Кутузов с гвардией. Бонапарт лишь к Ярославцу – «Шалишь, Наполеон! Это не прежняя пора: я те выхвачу все зубы вон!» – сказал Дохтуров. «Бей, ребята, не на живот, а на смерть!» – подхватил подоспевший Раевский. «Тебя или меня здесь прикроет мать сыра земля, но без того Калуги не увидишь, друг серый», – молвил прибывший Кутузов. И... забурлили, забушевали сибирские чугунные яйца, засвистали свинцовые орехи; ты без труда угадаешь, любезный Лазаревич, каково русские дрались, если порассудишь: кто из чего хлопотал и кто чего хотел. Французы врезывались в сторону, в которой хлеб-соль богатая и чрез которую могли б они пройти домой припеваючи; а мы поворачивали их на разоренный путь, по которому ворвались, на котором зубов почистить нечем и где смерть с косою и с секирою ждала нехристей, как голодная собака сального куска; из них каждый видел свою собственную беду и на смерть лез, избегая смерти. Мы за себя не боялись – умирали за родной свой край не менее, чтоб отмстить врагам за осквернение храмов Божиих и за тяжкое горе батюшки Белого Царя, желая притом избавить досужих приятелей от трудного похода за море, чтоб и другому неповадно было: неравно вздумал бы залететь к нам такой же янька с золотыми пуговицами!
Теперь ты видишь прямое дело и знаешь, почему французы в Малом Ярославце дрались, как дикие звери; но в долгу и мы не остались: они с нами, а мы с ними в улицах города так перемешались, что ружейный огонь поневоле прекратился. Зачем же стало? – принялись в штыки, вручную, под микитки, а наконец вцепились и в виски; одиннадцать раз мы очинали Ярославец, одиннадцать раз французы врывались в город! Весь день, весь вечер провозились мы зуб к зубу, нос к носу, и в глухую только полночь, как зги Божией не видно стало, выбившись из сил, кому где пришлось, тут и прилег. К многим из нас приказ начальства вовсе не доходил, и нельзя было: потому что в одних улицах французы были ближе к нашей армии, а в других наши стрелки лежали вплотную к их бивакам; но лишь забрезжило, все встрепенулись, все снова бросились – к буйным головам, к святым волосам, и грудь только да сердце всю суть знает да и ввек Малого Ярославца не забудет! У меня, брат, и теперь еще сусалы распухли, а зевальцо-то, кажись, и по днесь не на месте. В этом сражении ужас как исковеркали генералу Дорохову ногу – не жить, чай, сердечному!
Бонапарт повел было несколько колонн в атаку: все думали, что будет вновь жаркое дело! Кутузов и государю, вишь, чрез полковника Жаредного[1] донес, что без генеральского[2] сражения неприятеля в Калугу он не пустит, но, видно, не с той ноги кума плясать пошла: войска наши стояли в боевом порядке, словно на смотру, все было живо, весело, здорово; все надеялись, никто не сомневался, и в глазах каждого солдата можно было прочесть: победа! Наполеон смекнул, что дело плохо, и, поворотя налево кругом, пустился без оглядки на Боровск и Вязьму. Говорят, что Кутузов, заметя отступление французов, помолясь Господу, первейшему спасителю России, сказал: «Аминь! Богу слава, а тебе, брат, неугомонному дитятке, всемирному завоевателю, вечная память! Теперь уж ты для меня легче пуху! Матвей Иванович и Михайло Андреевич! – молвил он Платову и Милорадовичу. – Провожайте гостей нога в ногу, а мы проселочными дорогами забежим вперед и, где придется, приготовим, чем Бог пошлет, важный пир!»
Примечания:
