И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»
Письмо XX.
Поздравь, брат Лазаревич, меня с обновкой; сейчас только кончилась при Тарутине славная потасовка. Баталия была прямо молодецкая! Ну, будь ты семи пядей во лбу, а лучше бы не выдумал, как Бениксон[1], который, помнишь, был в Пруссии главнокомандующим и который теперь располагал сражением. Кутузов призвал его к себе да и сказал ему: «Теперь начинается новая война, и первый из созревающих плодов, мудрою политикою русского императора произращенных, я вручаю тебе: возьми войска, да возьми себе и сторожевые неприятельские полки, против нас расположенные – я дарю их тебе вместе и с королем, который ими командует. Утешь батюшку-царя – а я в стороне!»
С вечера Бениксон с генералом Толем написали, как делу быть, а с рассветом и хлынула вся армия! Напала, растрепала и задала бусурманам такой трезвон, что любо да и дорого! Тысяч десяток положили мы на месте, двадцать две пушки да тысяч шесть пленных прибрали к себе в лапы.
Кутузов ни во что не мешался: смотрел только и восхищался, как мы московских гостей потчевали и угощали! Король улепетнул с немногими, а Бениксон, словно медный грош переплавился, – помолодел! И дельно, он – старик хваткий! Но начальники, брат Лазаревич, у нас все люди диковинные! Бог их бережет, а они себя вовсе не жалеют! Чуть где огонь посильнее или наши попятились, они уж тут, и не верится, как порасскажут про Барклая, Раевского, Дохтурова, Коновницы-на, Остермана, Ермолова, Паскевича, Палена и про других-прочих генералов, как они проказничали под Бородином; их, слышь, и не ищи, где нет свинцового града; у Барклая-то перебили всех адъютантов, всех ординарцев и весь конвой, а он? Что ты думаешь? Сотрет с лица пыль, понюхает, не торопясь, табачку, даст коню шпоры да и брызнет стремглав, где и мухам жутко!.. А от старых – и молодые учатся!.. В гвардии есть полковник Быстрой[2] – детина, как будто на заказ сделан: кровь с молоком. Он с егерями у Бородина защищал мост; я нарочно ходил взглянуть на него: ну, сущий, брат, орел! А натура-то у него, кажись, львиная – в сраженье, говорят, ужас как страшен: землю, слышь, так и дерет, лишь завидит нехристя; волосы всклочены, словно овин, нарочно не стрижется и не чешется; глаза – как казацкая пика, и у кого, знашь, душонка-то пуховая, насквозь так и лезут; грудь широкая, а в плечах – ни дать ни взять – Илья Муромец! «В штыки!» – заревел, вишь, он, как французы вскочили на мост, и пошла потеха! Один егерь немного приотстал, Быстрой тотчас схватил его на руки и, как молния, бросился вперед. «Вот твое место! Бей и коли встречного и поперечного!» – сказал он, поставя егеря к французскому носу; егерь приосанился, приободрился – и французский нос на сем свете табаку уж более не нюхал!
Потери наши под Тарутином велики тем только, что убит храбрый корпусный генерал Багговут, о котором плачут офицеры и солдаты: предобрейший был-де командир! Вот, брат, как эти чудаки служат: лишь расстегнули у покойного мундир, а в боковом кармане и лежит письмо к самому государю, где он молится – не оставить хозяйку и сирот его! Стало быть, сердечушко чуяло невзгоду. А вильнуть душою, как сын Церкви, Багговут не хотел.
Видя столь воистину христианские примеры, скажи, Лазаревич, по правде, приходится ли нашему брату рассуждать о жизни? Так пусть будет как угодно Богу. Но я, лишь первый выстрел, пошел вперед, а там – куда б кривая не вынесла!
Кутузов хоть и не близко стоял, а чугунные просвирки и к нему долетали. При Главной квартире больно скучают об артиллерийском офицере Безобразове, который был в ординарцах и убит здесь же; молод, но умен был покойник и обещал в себе залихватского парня.
Вскоре чрез прискакавшего курьера получена здесь лакомая весточка, что граф Витгенштейн в этот же самый день разбил французов у Полоцка, перелетел чрез Двину и взял город штурмом. Везде слышны одни слова: «Ляжем костями, но не осрамим земли Русской». У Витгенштейна есть какой-то Бибич[3], не велика птичка, а ноготок востер!
«Посмотрим, – говорит капитан, у которого я сегодня для посылок, – что-то теперь выкинет Бонапарт? Хоть на выдумки он и востер, но придется молодцу верхним-то концом грешного тела чухвиснуть вниз да попроситься у русского царя в домовой отпуск, а не то не миновать ему Сухаревой башни!»
Примечания:
