И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»
Письмо VI.
К слезам, любезный товарищ... Плачь, Кремнев, если можешь! А у меня и на глазах и под глазами совершенная засуха: я выплакал все мои слезы и хотел бы выплакать всю кровь до последней капли, если злобный рок не судил пролить за святое дело! Боже милосердный! До какого сраму, до какого бесчестья велел Ты нам дослужиться! На храбрость и верность нашу начальники не роптали: грудь наша тверда еще, как камень, в руках сила есть, на могучих плечах несем голову не простреленную, и кровь кипеть еще не престала, а Москва, престольный град, где сорок сороков Божиих храмов и где в смиренных монастырях опочивают мощи святых угодников, Москва, мать (как называют офицеры) всех городов русских, отдается во власть врага, нехристя, чернокнижника... Тошно, брат Данилыч, грустно! Свет белый опостылел, и жизнь тяжка!.. Сам себя ненавижу и часто сам себя и товарищей спрашиваю: неужели мы все еще русские? Исповедаюсь тебе, сблудил окаянный, принял на душу тяжкий грех: не раз просил у Бога скорой смерти — с нами сила крестная! Вот чудо, которому и во сне бы не поверил, а оно в очах совершилось.
Накануне еще этого горе-горького дня (2 сентября 1812 года – нарочно узнал год, месяц и число) все главные начальники взад и вперед так и снуют, солдаты наряжены (теперь уж видно, что для блезиру делать батареи; бывало, все большие и малые командиры осматривают, размеряют, хлопочут, а тут и взглянуть никто не хочет)! Ну, ведь все уж генералы примелькались! Каждый день видишь их и не по одному разу, теперь гляжу: у кого было круглое лицо – вытянулось на аршин, у кого длинное – сжалось в комок. Уж видно сокола по полету: за кем грехи есть, кто душонкою-то слабенек и кто во время драки, забившись в безопасное местечко при нежности душевной, от скуки ловит и душит бедных мух – таких мы ведаем наперечет. А эти люди, как известно, не трусливые, отчего же их так перековеркало? Тяжкое, неведомое горе разлилось повсюду, и на биваках такая сделалась тишь, что шаги муравья слышны, у каждого сердца чуяло что-то недоброе, но как можно было догадаться, что в каком-то Военном, видишь, совете положено сдать родимую Москву без драки и выстрела! Теперь все утешают себя и толкуют, как в набат бьют, что Москва – гроб бусурманам! Пусть оно и так, да перед Москвой-то должна быть наша могила: вот-те и все тут! Ты помнишь, в Пруссии иль в Чухляндии[1], бывало, и чужую деревню отдаешь, так от стыда не знаешь, куда деться, а теперь – впустили злодея в Москву!.. Ох, брат, товарищ! Не раз я о тебе вспомнил, ты, бывало, часто нам говаривал, что солдатская жизнь красна честью и славою; теперь и сам я вижу, что без чести и без славы солдат хуже бабы! Прощай! Не могу более писать: для руки моей и перо тяжело!
Примечания:
