И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»

Письмо II.

В начале сражения полковника ранили в бок навылет, человека четыре подбежали было вести его на перевязку. «Вперед! – закричал наш батюшка. – Мерзавец, кто будет глядеть на мои раны, смотри на неприятеля и не делай промаху!»

Не прошло минуты – дошло до ручной, и, Боже упаси, что тут было! Гром, стук и трескотня... ну, сущий ад кромешный! Нас попятили назад – и попятили не на шутку; да и заговорило же сердечушко, закипела русская кровь! Полковник тотчас остерег: «Береги, товарищи, спину...» – сам в ту же минуту, несмотря на рану, схватил ружье, юркнул прямо к неприятелям, и все офицеры сделали то же. «Вперед, ребята, не робей!» – скомандовал фельдфебель 1-й гренадерской роты: «Грешно и стыдно, если начальники умрут прежде нас!» «Молода, в Саксоне не была!» – гаркнул Плечиков – помнишь нашего ротного балагура? – ну уж балагур! Да что за сила! И нам, грешным, эти сухопарые французики не очень казались тяжелы, а у него они на штыке так и пляшут вприсядку. Тотчас мы опередили офицеров, и от живых совершенно очистили перед собою поле; но из мертвых можно бы скласть костра три, саженей в пять каждый, однако ж и мы не уцелели! Жаль до смерти: славных ребят потеряли, и как из офицеров, так и из нас, осталось немного поболее половины. Убит, брат, и тот прапорщик, что при тебе еще прибыл из Риги и по-русски не знал ни полсловечка; мы, бывало, тишком посмеивались над ним, а тут пришлось и вздохнуть: откуда прыть взялась! Такой был разудалой – дай Бог царство небесное! – что ни в сказке сказать, ни пером написать! Нашему капральному Свистунову оторвало руку. Вот, брат, тоже детина из молодых, да ранний! Навесил на себя всю аммуницию, не оставил патрона да и пошел назад с обеими руками: оторванную-то понес в здоровой. «На что вам, Парамон Антонович, эта рука?» – спросил я его. «Ведь не бусурманам же ее оставить, – отвечал он, – покажу лекарю: коли не годится, окурю ладанцом, зарою с молитвою, да и ключ ко дну». Посреди самого развала, когда отнимали друг у друга батареи, дошло у нас не только до штыков, но и до святых волос – вдруг в рядах всей армии пронеслось: «Ура! Орел над нами (в знак верной победы), ура! Короля взяли: победа наша!» Весть эта нас поокуражила, и мы, с примера главных начальников, которые, правду-матку сказать, жизни не берегли, да там только и были, где более видели опасности, с помощью молодецкой нашей гвардии, не уступившей в этот день в работе и самому храбрейшему армейскому полку, такую задали бусурманам передрягу, что они и своих не узнали. «Ай же да измайловцы! Ай да литовцы! – говорил полковник. – Честь и слава вам, разудалым добрым молодцам! Знатный урок дали кавалерийской спеси!» После сказывали нам, что королем назвался простой генерал, который, выпуча глаза, словно белены объевшись, лез на нашу батарею вместе с солдатами. Да как попал на русской штык, так и пожаловал себя в короли! Видно, знал, чертова кукла, что русский солдат скорее сам умрет, чем поднимет руку на державного, хотя бы он был из-за тридевяти земель!

С первым петухом все стихло, темень кромешная, света Божьего не видно, хоть в глаз уколи! Наши и чужие покойники молчат, раненых ощупью сбирают и везут назад, а мы, помолясь Господу Богу, присев на корточки, позакусили и горло промочили. Скажу, брат, не в похвальбу, что полк наш не уступил земли ни одного аршина: где начали, тут и кончили! Да что, Данилыч, сказать правду-матку: тот всегда поколотит, кто стоит грудью; на спину плохая надежда – что ни говори, а полковник прав!