Разоренный дом
Вскоре после ухода из Мозыря последних войск ударили сильные морозы, сделавшие наплавные мосты ненужными. Они были окончательно разобраны и мозыряне еще целое столетие обходились лодками и паромами, пока в 1910 году рядом с городом не был возведен железнодорожный, а в 1915 году напротив самого города – разводной мост.
Последнее в 1812 году наступление наполеоновских войск имело следствием возвращение на некоторое время в Мозырь состоявшего из 7 батальонов пехоты отряда полковника Баранова. Кроме него в городе еще чуть было не отметился корпус генерал-лейтенанта П.К. Эссена из состава 3-й Западной армии. Отойдя во время последнего австрийского наступления на Волынь и получив сведения о захвате противником Пинска, командир корпуса, имея приказ адмирала П.В. Чичагова о соединении с ним, начал длинный обходной марш на Новгород-Волынский – Овруч - Мозырь. Прибыв в город, его квартирьеры своими требованиями о предоставлении к 16 декабря для 17-тысячного корпуса квартир, продовольствия и фуража, привели, очевидно, мозырский магистрат в шоковое состояние. Но – пронесло: на полпути П.К. Эссена догнал курьер из штаба Главной армии, повернувший его корпус через уже очищенный австрийцами Пинск на Несвиж.
В полесских лесах казачьи и полицейские команды вылавливали своих и неприятельских дезертиров, бродячих мародеров. В конце года перед местными властями встала и еще одна проблема подобного рода. «С недавних времен – писал на имя фельдмаршала М.И. Кутузова генерал-майор Г.И. Игнатьев – начали возвращаться в свои имения помещики Минской губернии, служившие противу России в неприятельских войсках… Осмеливаюсь испрашивать повеления Вашего сиятельства: каким образом поступить с сими возвращающимися в свои дома помещиками? Позволить ли им оставаться в их домах? Или поступить с ними как с военнопленными или дезертирами из неприятельских армий?» Со свойственной ему проницательностью минский военный губернатор заострил вопрос, который уже давно занимал внимание высшего руководства армии и самого императора. Красочное описание тяжелых предчувствий и тревог, терзавших в те декабрьские дни обитателей панских фольварков, оставил в своем очерке О.И. Левицкий. «… Волынские поляки долго не хотели верить реляциям победоносных армий наших со временем оставления Наполеоном российской столицы; но когда беглецы из их собратий, то с отрубленными носами, то с отмороженными ушами, без ног или без рук начали появляться в губернию и возвестили о плачевной участи армии своей под командою Понятовского, то сердца всех были объяты ужасом. Подобное же настроение духа господствовало, конечно, среди дворянства и других юго-западных и в особенности северо-западных губерний. Томительная неизвестность продолжалась недолго: манифест 12 декабря, подобно лучу солнца, внезапно заблестевшему среди беспросветного мрака и холода, оживотворил тысячи сердец, пораженных смертельным ужасом». Речь идет об известном манифесте Александра I, прощавшем жителей бывших польских областей, перешедших на сторону Наполеона. В предпоследнее воскресенье года, 22 декабря, он был зачитан с амвонов и кафедр белорусских костелов и церквей. «… Сих последних долженствовал бы наказать меч правосудия, но видя излившийся на них гнев Божий, поразивший их вместе с теми, которых владычеству они покорились, и уступая вопиющему в нас гласу милосердия и жалости, объявляем наше всемилостивейшее общее и частное прощение, предая все происшедшее вечному забвению и глубокому молчанию».
24 декабря, в сочельник, после заката солнца семьи православных мозырян собирались на кутью. На столе в куту расстилалось сено, покрывалось белой скатертью и на нее ставились блюда с кутьей – из остатков гречки, ячменя, гороха, ржи, и редко у кого – еще и блины. В самый канун Нового года полагалось наладить еще одну, «скоромную» кутью, но где ж было взять для нее колбас и выпивки после такого великого разорения? В самые Рождественские праздники, в Святые вечера, с закатом солнца все работы прекращались, семьи собирались по домам, пели песни, слушали бывалых людей, но плясок под скрипку, как в прежние годы, по Мозырю уже не было слышно. Так заканчивался для наших пращуров этот тяжелый год – в лютый мороз и вьюгу, под завывание подходившим к самым городским окраинам волчьих стай, когда казалось, что поистине наступает конец света…
Как показали собранные сразу же после войны минской казенной палатой сведения, ее последствия для населения губернии были катастрофическими. В.Г. Краснянский в своем исследовании отмечал: «… особенно бедственными оказались результаты нашествия и временного неприятельского правления для разного рода землевладельцев и крестьян. Они… скрывались по лесам; жатвы снять не могли, а где и успели снять хлеб, так пришлось лишиться его, благодаря непрестанным реквизиционным повинностям; под озимые полей не обрабатывали, да и яровые посевы на 1813 год произвести было не из чего… Таково было положение дел даже в уездах, наименее пострадавших от войны». Повсеместное разорение в конце 1812 года усугубилось различными эпидемическими болезнями, которые буквально косили ослабевших от жизни впроголодь и других лишений людей. Очевидно, уже в сентябре, сначала в военном лагере, а потом и в городе началась эпидемия дизентерии, унесшая немало жизней. Вслед за этой болезнью пришел сыпной тиф (в документах той поры – «горячка», «гнилая горячка»), неизбежное последствие скученности на небольшим пространстве множества людей при царившей тогда антисанитарии. Распространению болезни способствовали также некоторые мелкие торговцы и солдаты, продававшие на улицах одежду умерших от этой заразной болезни. В донесении мозырского поветового врача от 4 февраля 1813 года в минскую врачебную управу указано, что в Мозыре и восьми прилегающих к нему хуторах в последнее время от «горячки» умерло 97 человек и еще 349 были больны. В метрических книгах четырех мозырских православных церквей за 1812 год сделаны записи о рождении 84 младенцев, умерших же прихожан было втрое больше – 238 человек. И если в первой половине года встречается «натуральная смерть», то во второй половине – «болотная лихорадка», «водяная пухлина», «неизвестная болезнь», и больше всего «горячка», от которой умирали целыми семьями. Болезни не щадила никого, но больше всего от них страдали самые бедные, социально незащищенные слои населения. Вот имена некоторых умерших в эпидемию: 30 сентября - «умершего Мозырской Рождественнобогородичной церкви пономаря Иоанна Корженевского сын Гавриил, 9 лет», 25 ноября - «г. Мозыря жительница рекрутка Ефимия Моисеева, 33 года», 2 декабря - «проживавший в г. Мозыре между нищими Мирон Мокиев, 26 лет», 24 декабря - «проживающий себе для снискания пропитания в г. Мозыре Речицкого повета селения Коленковичи униатского дъячка сын осиротевший Алексей Клементьев, 17 лет». С учетом умерших от болезней и лишений членов католической и иудейской общин за короткое время Мозырь потерял не менее 20% своего населения.
А война, хотя уже и за границами Российской империи, продолжалась еще больше года. Надежды населения на то, что пострадавшие от войны районы будут освобождены от рекрутских наборов и поставок продовольствия в армию, не оправдались. Через Мозырь, как транзитный пункт, в районы боевых действий продолжали следовать войска и военные транспорта. Из рапорта мозырского городничего частного пристава Виновского в Минское губернское воинское присутствие известно, что «… 1813 года генваря 29-го прошло из киевской губернии до Слонима казенного под видом магазейна Западной армии 5-й бригады 2-го отделения при чиновниках… 250 фур, лошадей подъемных 500, запасных 20».
Еще одной государственной повинностью для мозырских обывателей стало содержание присылаемых в город пленных. В донесении Литовского военного губернатора генерала Н.М. Римского-Корсакова в Санкт-Петербург от 20.04.1813 года по поводу пленных отмечается, что «… из прочих же городов Литовских губерний отправляются они комендантами по удобности и на другие места, как например, из Гродна в город Мозырь». Из другого письма губернатора видно, что командир польской кавалерии на Полесье генерал Д. Дзевановский хоть и проездом, но все же побывал в городе, который так старался захватить. В конце марта 1813 года он вместе со своим адъютантом капитаном Клеховским и еще с двумя пленными наполеоновскими офицерами проследовал под конвоем из Минска через Мозырь до Чернигова и далее в Харьков.
Со временем начали возвращаться домой и некоторые из взятых на службу мозырян. Первыми, очевидно весной, после расформирования 2-го резервного корпуса, вернулись домой погонщики подвижного воинского провиантского магазина. Поодиночке возвращались из госпиталей и некоторые из мозырских рекрутов, покалеченные в боях и негодные к службе. На груди каждого из них была серебряная медаль с надписью «1812 год». По царскому рескрипту от 5 февраля 1813 года ей награждались все воины русской армии, от фельдмаршала до солдата, участники той войны. Специальные наградные кресты на Владимирской ленте одели мозырский протоиерей Петр Матиевич, его священники и, возможно, местные ксендзы. Этим бронзовым крестом особой «латинской» формы, на перекрестиях которого было помещено изображение и надпись, повторяющие медаль «1812», были награждены все христианские священники, служившие во время войны молебны о победах русского оружия. Была учреждена и специальная бронзовая медаль с надписью «1812 год» для гильдийного купечества, жертвовавшего средства на ведение войны, но заслужил ли ее кто-нибудь из мозырских купцов, неизвестно.
Семьям погибших воинов тогда не присылали «похоронок». Но одна такая «коллективная похоронка» и поныне хранится в делах в делах канцелярии минского губернского предводителя дворянства в Национальном историческом архиве РБ. Это ведомость погибших и умерших на войне нижних чинов, взятых на службу из Минской губернии. В документе несколько граф – какого полка, имя, отчество и прозвище, дата смерти, откуда взят на службу, на ком был женат. В этом списке с 216-го по 256-й номера – уроженцы Мозырского повета, всего 40 имен. Вот некоторые из них: Ширванского пехотного полка солдат Иван Трофимов Морозов, 29 июля 1812 года, из мозырских мещан, женат на Марье Петровой; Апшеронского пехотного полка солдат Гаврила Янов Струченко, 4 октября 1812 года, из мозырских мещан, женат на Агафии; этого же полка солдат Иван Сидоров Логвинов, 19 ноября 1812 года, из крестьян помещика Еленского, жена Мария, не венчаны. Иван Логвинов, очевидно, получил смертельное ранение тремя днями ранее, когда Апшеронский полк, пытаясь преградить у Березины путь отступающим войскам Наполеона, понес в жестоком и упорном бою очень большие потери. Есть в этом списке и погибшие в заграничном походе: 33-го егерского полка солдат Иван Григорьев Грищинович, 13 марта 1813 года, из мозырских мещан, женат на Пелагее Лукьяновой; 22-го егерского полка Иван Иванов Пентюшка, 21 ноября 1813 года, из крестьян помещика Радкевича, женат на Матроне Григорьевой; 32-го егерского полка солдат Ефим Титов Нейчук, 10 апреля 1814 года, из крестьян помещика Еленского, на ком женат – «неозначено». Разумеется, это не полный список уроженцев повета, отданных в рекруты и погибших на той войне. Учет своих потерь как тогда, так и после, вплоть до последней войны, никогда не был в русской армии на должном уровне. И было бы исторически справедливым поместить этот, хотя и неполный, список в районной историко-документальной хронике «Память» при ее очередном переиздании.
