Противостояние

1 июля 1812 года Наполеон воссоздал Великое Княжество Литовское и назначил его Временное правительство. Прежние губернии были переименованы в департаменты. Минским губернатором был назначен бригадный генерал Николай Брониковский, отличившийся ранее в испанской войне.

Об атмосфере охватившей в те дни местную шляхту эйфории писал спустя столетие в своем историческом исследовании В.Г. Краснянский. «… Что касается уездных городов Минской губернии, то в них происходило то же самое, что в Минске: те же торжественные встречи французов католическим духовенством и представителями города; шумные овации толпы, вечерние иллюминации, необычное оживление, вносимое помещиками, съезжавшимися из окрестных деревень попраздновать, пообедать, поговорить о восстановленной Польше». Выбравшийся из Пинска буквально в последний момент начальник городской инвалидной команды поручик Бомбеш писал в рапорте командованию, что жители города, поджидая наполеоновские войска, бодрствовали всю ночь и почти во всех домах для этих дорогих гостей был приготовлен праздничный ужин.

В Вильно прибыла специальная депутация Варшавского сейма, принимая которую, Наполеон сказал: «Пусть вся Литва, Витебск, Полоцк, Могилев, Волынь… оживятся духом Великой Польши и провидение благословит ваши начинания успехом». 19 июля была утверждена Минская конфедерация, к которой поочередно присоединялись Игуменский, Борисовский, Слуцкий и Бобруйский поветы (за исключением, разумеется, самого Бобруйска, где в крепости стоял русский гарнизон). В принятых в Вильно «Правилах 1812 года для городских собраний», регламентировавших проведение назначенных на 15 августа выборов в сейм Генеральной конфедерации, в перечне городов, где такие выборы должны были состояться, не был забыт и Мозырь. Вместе с Речицей он был причислен к пинскому избирательному округу. Возможно, что такие выборы и состоялись на какой-нибудь конспиративной квартире или в шляхетской околице у города и два мозырских депутата прибыли на сеймик, заседавший 19 августа в Пинске. Политические симпатии полонизированной шляхты, составлявшей костяк крупных и средних землевладельцев Мозырского повета, не вызывали сомнений. Известно, что коренной мозырянин, бывший городской стольник и подстароста Ксаверий Обухович в июле был назначен самим Наполеоном на должность председателя финансового отделения администрации минского департамента, а позднее, в чине полковника формировал в Пинске 20-й уланский полк Великого Княжества Л.итовского Вряд ли можно сомневаться в том, что активными сторонниками Наполеона были и его три брата, мозырские помещики. Старший из них, бывший мозырский судья Адам Обухович, крестный отец великого впоследствии поэта Адама Мицкевича, был близким другом его отца, адвоката Николая Мицкевича, убежденного бонапартиста. В минской типографии была отпечатана и распространялась по фольваркам, застенкам и околицам речь председателя комитета полиции Временного правительства Великого Княжества Литовского Кароля Прозара (его имение Хойники находилось в 45 километрах юго-восточнее Мозыря), произнесенная от имени всей белорусской шляхты перед Наполеоном в Смоленске. «Благоволите, Государь, развернуть летопись нашего Отечества и на всякой странице… узрите кровавым почерком запечатленную ненависть против наших хищников… Благоволи, государь, милостиво принять жертву нашей преданности. Сердца наши… руководствуясь стремительным влечением, которое Вашему императорскому Величеству угодно было им внушить, передадут оное своему потомству, а сии из рода в род не перестанут благословлять и призывать на помощь имя Великого Наполеона». Шляхта на местах в целом была на стороне французского императора и содействовала его войскам. В «Минской газете» №7 за 31.07.1812 года была напечатана небольшая заметка «Подвиг обывателя Мозырского уезда», которая приводится ниже в переводе с польского. «Обыватель Мозырского уезда Богуш, нанятый русским правительством пригнать в русскую армию 72 вола и доставить 30 куфлей водки при помощи Иеронима Митрановского, скрыл этот транспорт в лесу у Старобина Слуцкого уезда. При приближении войск победителей названые обыватели Богуш и Митрановский, при содействии польского унтер-офицера и одного рядового, доставили транспорт в отряд победителей, расположенный под Глуском».

И кто знает, может быть в то лето кое-кто из мозырской городской верхушки был не прочь повторить поступок своих виленских коллег. «… Между тем – вспоминает современник – президент города сидел себе, окруженный ратманами в зале городской думы, а перед ним на столе, на красивом серебряном блюде, наготове уже лежали два золотые, а может быть только позолоченные ключа, якобы от городских ворот, которых, впрочем, в Вильне уже нет и в помине».

Есть немало свидетельств того, что наполеоновские власти считали взятие Мозыря делом ближайшего будущего. 14 августа временное правительство ВКЛ издало циркуляр об организации почты в Виленском, Гродненском, Белостокском и Минском департаментах. В числе 24-х городов, где учреждались почтовые экспедиции, упомянут и Мозырь. Были установлены штаты и оклады почтовых служащих. Так, секретарь мозырской почтовой конторы должен был получать жалованье в 2000 злотых, писарь – 1000 злотых, служитель – 360 злотых, приемщик – 300 злотых и письмоносец – 240 злотых. В начале октября вблизи м. Ленин русским кавалерийским разъездом был захвачен вражеский курьер с документами. В одном из предписаний о поставке местным населением продовольствия для наполеоновских войск говорилось: «… за доставленные продукты будут выданы квитанции… кои будут потом внесены в окружную цензуру, через подпрофектуру, которая имеет быть учреждена в Мозыре».

Минский гражданский губернатор П. Добриньский, находившийся в эвакуации в Речице, внимательно наблюдал за своими бывшими чиновниками, переметнувшимися к противнику. «28-го сего июля – писал он в штаб-квартиру 2-го резервного корпуса – послан от Рогачева от неприятеля нарочный в двор Остерманск (расстояние от Речицы прямою дорогою за 40 верст) к управителю Лобановскому с письменным приказанием о доставлении… для неприятельских войск значительного количества хлеба, волов, водки и прочего, чем Лобановский и занялся с поспешностьию, по-видимому из-за того, что тесть его, Лобановского, со стороны неприятельской избран Рогачевским префектом». Губернатор имел в виду избранного накануне на эту должность титулярного советника Немисского, бывшего поветового маршалка. Однако этому новоявленному префекту удалось пробыть в должности всего пять дней: 2-го августа он уже опять в роли предводителя дворянства встречал входивших в город казаков полковника И.И. Исаева.

В подобном положении – между молотом и наковальней – представителям местной верхушки приходилось проявлять чудеса эквилибристики. Один из таких эпизодов описан в воспоминаниях публициста 19 века Осипа Андреевича Пржецлавского, бывшего в 1812 году учеником поветовой школы. «Город Слоним, по своему положению на большой дороге, составлял такой превосходный пункт, что в нем одни войска сменялись другими. После пруссаков, австрийцев, саксонцев появлялись русские, а за ними опять разные германцы. В Слониме был подпрефектом тамошний помещик Феликс Броньский. У него всегда были готовы два мундира: один по французской, другой по русской форме и он надевал то тот, то другой, делаясь попеременно то подпрефектом, то предводителем, смотря по тому, которой из воюющих держав войска вступали в его город. … В именины Наполеона (15 августа), когда в Слониме были саксонцы, он в церкви сказал прекрасную речь и от сердечного умиления плакал; потом, когда осенью наступил какой-то царский праздник и в Слониме уже были русские, он, в той же церкви, произнес не менее трогательный спич, тоже с аккомпанементом слез».

Не всем, однако удавалось уходить от ответственности с помощью слез. 18 июля в Мозыре состоялось заседание военного суда, рассматривавшего дела о государственной измене 4-х лиц, задержанных аванпостами майора Калачова . Улики против 2-х шляхтичей, схваченных с оружием в руках, были неоспоримыми. Двое других – какой-то мещанин и отставной юнкер Еличев, очевидно, по военной привычке сам явившийся на выстрелы и схваченный под горячую руку, были оправданы. «Двое шляхтичей – писал в своем рапорте Ф.Ф. Эртель - … участвуя в бунте с возмутителями, содействовали в нападении не наш пикет, явили себя преступниками, посему воинским судом приговорено последних расстрелять по новому полевому уголовному положению, что и приказал я исполнить в течение двух дней». Приговор, очевидно, был приведен в исполнение во дворе городского острога или в соседнем овраге.

В сложном положении оказалось население, светская и духовная власть «прифронтовых районов». Вот, например, в православной Петропавловской церкви м. Озаричи (40 километров севернее Мозыря) служит священник Николай Борзаковский. Русские и наполеоновские войска наведываются в местечко эпизодически и поочередно наводят там свои порядки. От нового минского губернатора Н. Брониковского и глуского подпрефекта приходят грозные требования принять присягу на верность новой власти и выполнять все ее указания. Известно, что могилевский архиепископ Варлаам Шишацкий уже принял сторону Наполеона и славит его в своих проповедях. С другой стороны, из Речицы, от русского минского губернатора П. Добриньского, Минского и Слуцкого архиепископа Серафима, из Мозыря от генерала Ф.Ф. Эртеля приходят не менее решительные предписания соблюдать присягу и оказывать полное содействие русским войскам. Бобруйскому благочинному Кириллу Кричевскому, к юрисдикции которого относился озаричский приход, было проще, он находился под защитой крепостных стен и русского гарнизона, а вот протоиреи быховский, шкловский, мстиславский и другие в августе-сентябре были вынуждены-таки дать требуемую присягу. Озаричский священник, положившись на волю Господню, присягу на верность Наполеону принимать не стал. И уже поздней осенью (после 23 октября записи в метрической книге этой церкви делаются уже другим, униатским священником) наполеоновские власти арестовывают Н. Борзаковского, доставляют его под караулом сначала в м. Свислочь, к генералу Я.Г. Домбровскому, а потом в Минск к губернатору Н. Брониковскому. После допроса он находился в заключении «… претерпевая разные поругания, крайние и нестерпимые обиды и угрозы смерти». Но Бог и русские войска, освободившие Минск, не допустили смерти священника и с 24 ноября, как свидетельствуют записи в церковной метрической книге, вернувшийся в свой приход Н. Борзаковский продолжил служение.

Не сохранилось каких-либо документальных свидетельств того, что Наполеон планировал отмену крепостного права в завоеванных областях российской империи. Но войсковые командиры и начальники, по крайней мере, те, кто сочувствовал идеям Великой французской революции, могли провести это на местах явочным порядком. В донесении А.В. Запольского командиру корпуса из Рогачева говорится: «… Неприятель, быв в здешних местах, объявил всей черни вольности и независимость от помещиков, чему доказательством служить может возмущение… Таковые мятежи умножаются». Впрочем, торжество французского и польского оружия означало для белорусского мужика только смену клана угнетателей, все же прочее оставалось как в известной поговорке про хрен и редьку. Поэтому, пользуясь наступившей сумятицей, на деревне спешили разобраться со своими старинными врагами. Как отмечает В.Г. Краснянский, среди уголовных дел, заведенных летом-осенью 1812 года наполеоновской администрацией Минской губернии, «… подавляющий процент составляют дела о возмущении крестьян против помещиков, поджоге их имений и убийстве своих панов». Конечно, при возможности, они уничтожали французских мародеров и просто отставших от своих частей солдат, но эти случаи не имели такого повсеместного и систематического характера, как их разборки с помещиками. Полыхавшие тогда на нашей земле зарева были, наверное, не меньше вспыхнувших здесь через 105 лет. Счеты сводились огнем в буквальном смысле слова: 8 июля в д. Тростяны Игуменского повета известный своей жестокостью помещик В. Гласько был убит (а вместе с ним и вся семья в количестве 9 человек), а тела сожжены на огромном костре во дворе имения. Власти обеих воюющих сторон тоже не церемонились с бунтовщиками. Генерал-лейтенант Ф.Ф. Эртель в своем предписании по усмирению возмущения крестьян в д. Стрешин (ныне поселок в Жлобинском районе) приказал не только схватить и наказать бунтовщиков, но «… и даже искоренить само селение».

Что касается взаимоотношений местного населения и военных, российских и наполеоновских, то они были заложниками сложившихся обстоятельств. Французская армия кормилась реквизициями (порой неотличимыми от обычного грабежа) и достигла в этом большого искусства. Правда и то, что за реквизированное часто платили звонкой монетой, а еще чаще – фальшивыми российскими ассигнациями, которых перед походом в Россию было по приказанию Наполеона напечатано в изобилии. Продовольственная служба русской армии в описываемый период была поставлена весьма неудовлетворительно, солдаты, бывало, голодали, и это приводило к грабежам. По словам одного русского военного историка 19 века «… грабили и около Вильны, и около Витебска, и под Смоленском, и под Москвой. Солдаты грабили под непосредственным давлением голода, а высшие чины – не менее, но с большим комфортом и с меньшей опасностью». Шеф 13-го егерского полка генерал-майор В.В. Вяземский, находясь на территории Кобринского повета, записал в своем дневнике 25 июля 1812 года: «… Снабжаем себя посредством чрезвычайной фуражировки – то есть без всяких раскладок, а что кто где нашел, то и берет». Вот еще одна зарисовка с натуры, сделанная в Минской губернии поручиком И.Т. Радожицким. Команда его фуражиров столкнулась с нежеланием помещика отдавать свое добро. «Я… приказал выдать мне сена, сколько надобно, под квитанцию; в противном случае, сказал, буду брать сам вооруженною рукою, и ежели встречу сопротивление дворовых людей его, то велю привезти пушку и стану действовать, как против бунтовщиков». Разумеется, что против столь весомого аргумента возразить было нечего… Вообще-то в русской армии существовали расходные и подвижные провиантские магазины, но они не поспевали за войсками и тогда хлеб и фураж забирались под квитанции. Эти квитанции правительство обязалось впоследствии оплатить или зачесть в счет податей. Как это выполнялось на деле, свидетельствует хранящееся в Национальном историческом архиве РБ дело 1852 года «О взыскании с дворянина Бандзюкевича утаенных реквизиционных денег, выданных ему для удовлетворения крестьян имения Турово за поставку припасов для войск в 1812 году». И спустя 40 лет после войны деньги не были возвращены крестьянам, а носитель столь колоритной фамилии потому, очевидно, и попался, что не поделился, с кем полагается, из поветового начальства.

О неприязненном отношении местных жителей к проходящим войскам пишет в своих мемуарах и польский капитан К. Калачковский. «… Вообще, мы нашли население Литвы (белорусского Полесья – В.Л.) в таком жалком положении и встретили такое нерасположение к нам, что этого не может себе представить тот, кто не проходил этими местами, стоящими вдали от населенных пунктов. Некоторые жители сторонились нас и убегали из своих жилищ, а если и принимали нас, то или со страхом, или равнодушно. Зачастую они жалели уделить нам похлебки или борща». И они были правы, занятие сел и городов не всегда происходило мирно. Известно, что когда король Иероним Бонапарт прибыл вечером 27 июня в занятый накануне его войсками Новогрудок, он нашел базарную площадь заваленную грудой всевозможных обломков, а на улицах валялись тела обнаженных женщин.

А жителям Мозырского повета пришлось немало натерпеться от своих же войск. Они, по образному выражению Ф.Ф. Эртеля «… делают разные шалости и наносят жителям обиды, отчего многие, оставя дома свои, бежали…, и казацкие команды делают разорительные буйства; недавно здесь проходя несколько человек и встретив транспорт с реквизиционным вином из 40 бочек, принадлежащих 3-й армии, разбили их и выпустили вино на землю. Виновные еще отыскиваются…» Командование обеих воюющих армий, конечно, боролось с этим злом, как могло. Вот строки из письма наполеоновского маршала Л. Даву от 28 июня генералу П. Кольберу: «…Разъезд, доставивший мне ваше первое донесение и с которым я пришлю вам свой ответ, совместил все преступления: насилия, грабеж и убийство. Тотчас по его прибытии, внезапно осмотрите вьюки, саквы, карманы рейтуз и накидок и расстреляйте наиболее виновных». Несколькими днями позднее, на биваке в м. Горбацевичи генерал П.И. Багратион подписал специальный приказ по армии. В нем предписывалось, что, если «… найдены будут отдельные команды без данного от начальников письменного вида, то таковые, как грабители, будут приведены в Главное дежурство и наказаны по всей строгости военных законов, а шефу того полка, чья команда окажется виновной, будет отказано от полка». Подобные меры, какими бы крутыми они не были, не могли, однако, изменить сложившееся положение дел.

Генерал-лейтенант Ф.Ф. Эртель, наводя железной рукой порядок в Мозыре и повете, действовал, однако, согласно букве закона. При штабе корпуса функционировала специальная военная следственная комиссия, занимавшаяся, в числе прочих, разбором дел и по местным жителям. В ее состав с 23 июля по 7 декабря был откомандирован мозырский поветовый казначей титулярный советник Малинский. В одном из своих июльских писем императору Ф.Ф. Эртель четко изложил свои взгляды по этому поводу. «… Я могу Ваше Императорское Величество удостоверить, что безвинно никто страдать не будет, а по мере вины не останутся сделавшие преступления без возмездия, ибо содержать их в страхе необходимо, особенно здешних жителей». Донесений генерала о каких-либо конкретных расправах над виновными из их числа найти не удалось, но, безусловно, они имели место. Об этом косвенно свидетельствуют строки из письма Александра I на его имя. «… Касательно же проведенной вами экзекуции над возмутившимися жителями, то оную, как ныне, так и впредь утверждаю и ожидать буду, что строгими, а притом и благоразумными мерами вашими, не дадите вы усиливаться пагубным в земле беспорядкам, посылая неблагонадежных дворян и арендаторов из сих губерний во внутренность России». Похоже, что отношения русских военных властей с местным населением были далеко не безоблачными. Прямых свидетельств противодействия или саботажа частью мозырян распоряжениям командования 2-го резервного корпуса не установлено, но отрицать их вероятность нельзя. В очерке украинского историка и этнографа 19 века О.И. Левицкого «Тревожные годы» описана бурлящая атмосфера лета и осени 1812 года. «…Несколько молодых помещиков и шляхтичей бежали под знамена Наполеона, а в Житомире, на триумфальной арке, напротив губернаторского дома и на стенах присутственных мест полиция всякое утро должна была смывать обидные для чести и славы русских польские надписи и сдирать поносительные цидулки; четырех из волынских помещиков и несколько шляхтичей пришлось даже подвергнуть высылке во внутренние губернии». Вполне возможно, что сын местного шляхтича, ученик поветовой школы Феликс Кеневич со своими товарищами тоже могли отметиться на стенах мозырских «присутствий». Через 19 лет они будут воевать другим оружием…

3 ноября командир корпуса откровенно писал адмиралу П.В. Чичагову : «… когда б я выступил из Мозыря, то не отвечал бы за здешних жителей, коих более надо опасаться, чем войск неприятельских… О транспортах особо спрашиваю…, здесь ли свалить хлеб или же взять с собой в Бобруйск или же отправить прямо из Мозыря на Старобин, Слуцк и Минск, сие последнее будет опасно, чтобы не потерять скотины и транспортов от здешних жителей».

Борьба шла не только с оружием в руках, но и (если употребить современный термин), на идеологическом фронте. В ответ на активно распространяемое наполеоновскими агентами обращение Временного правительства Великого Княжества Литовского с призывом возрождения Речи Посполитой, Ф.Ф. Эртель 31 августа издал свою прокламацию. Этот интересный документ свидетельствует не только о политической проницательности, но и об определенном литературном даровании автора. «… Народ Польский! Осмотритесь сами, сколько уже раз обещано вам так именуемое некоторыми преданными «великого Наполеона» восстановление Отечества и где сии обещания!… Россия, могущественная своею силою, не только отразит неприятеля, но и накажет за дерзость его… Действительно, Россия будет его гробом… Народ! Чтоб я был природный Российский, нет! Я иностранец, преданный ей. Следовательно, говоря с вами, я становлюсь беспристрастным… Последуйте моему совету и станьте между твердыми нашими рядами. Генерал-лейтенант Эртель». Это написано в дни, когда французская армия находилась уже в нескольких переходах от Москвы и даже в ближайшем окружении Александра I раздавались голоса о заключении мира с Наполеоном.

16 сентября фельдъегерь из Главного штаба армии доставил в штаб-квартиру корпуса очередной пакет с документами. В письме генерал-фельдмаршала М.И. Кутузова (получившего этот чин за Бородинское сражение) говорилось: «… Препровождаю при сем 25 экземпляров доставленных по Высочайшему повелению лондонской газеты о знаменитой победе, одержанной лордом Веллингтоном над французскими войсками в Гишпании, и прокламацию португальцам и гишпанцам, в неприятельской армии находящимся, с тем, чтобы ваше высокопревосходительство употребили возможные способы для распространения известия сего и прокламации во французской армии». Наверное уже через день или два агенты Ф.Ф. Эртеля из числа мозырских мещан уже двигались с тщательно спрятанными листовками в сторону Могилева, где комендантом был генерал французской службы португальский маркиз П. Алорна.

Впоследствии, уже в эмиграции, П. Лаговский горько упрекнет в своих мемуарах Наполеона в том, что «… Бобруйскую крепость, этот притон подлецов и убежище негодяев не разрушил и не выгнал гарнизон. Гайдамацкие скопища Эртеля не велел прогнать Домбровскому, чем оставил его за собой и он нам вредил, удерживая от всеобщего восстания Литву».

Обе противоборствующие стороны активно вели разведывательную деятельность. Генерал Я.Г. Домбровский, имея отличную кавалерию, сделал ставку на сбор разведданных конными патрулями, которым активно помогала местная шляхта.

Ю.И. Крашевский пишет, что такие разъезды имели задание «… не только до Бобруйска добираться, но и под Мозырь и Петриков, пунктов отдаленных великими болотами и лесами на 25 миль». В определенном смысле это была вынужденная мера, особенно поздней осенью, когда стало очевидным, что победы в этой войне Наполеону не достичь.

Говоря о практике ведения разведки конными разъездами, Ю.И. Крашевский отмечает, что «… не было другого способа получить сведения о неприятеле, т.к. евреи и наши шпионы изменили, а обыватели давали неточные и незначительные сведения, обычно же все заканчивалось их словами «не знаем».

В штабе Я.Г. Домбровского были, наверное, профессионалы разведки и иногда им удавалось переиграть своих противников. Так, 20 августа Ф.Ф. Эртель докладывал в штаб армии: «… Сейчас получил Речицкого исправника донесение…, что г. Рогачев занят авангардом маршала Даву из 3-х полков состоящим, а сам маршал с 15 тысячами человек стоит в Ново-Быхове; он после взятия Смоленска пробирается в Киев». Похоже, Федор Федорович «клюнул» на явную дезинформацию, так как в это время герцог Ауэрштедский Л.Н. Даву двигался со своим корпусом на Москву. Но он оказался способным учеником и не замедлил отплатить противнику той же монетой. 16 октября в своем отношении к минскому гражданскому губернатору за №481 он дает указание о подготовке продовольствия и фуража на пути предстоящего движения корпуса. Здесь же говорится: «… корпус мой состоит из 16 тысяч пехоты, 4-х тысяч кавалерии и 2-х тысяч казаков». В этот же день другой курьер доставил губернатору отношение за №482, но уже под грифом «секретно». В нем генерал пишет: «За №481 сообщение мое не есть действительное, и я прошу ваше превосходительство, под рукою секретности, выпустить его в публику, чтобы сведение о моем движении дошло до ушей неприятеля». В этот время Ф.Ф. Эртель планировал нанести удар в противоположном направлении, на Слуцк, о чем будет сказано ниже. Обмен разведывательной информацией между Мозырем, Бобруйском и Речицей носил систематический характер и продолжался до завершения военных действий в белорусском Полесье.

Разведывательная информация, присылаемая в Мозырь гражданскими властями из прилегающих к районам боевых действий местностей, была довольно оперативной и зачастую очень важной. Так, в начале августа от полицмейстера г. Новозыбкова князя Баратова в штаб-квартиру корпуса был доставлен опросный лист купеческого сына Никиты Марковича Носова. «От роду ему лет 19. находясь, он, Носов, в услужении у новозыбковского купца Григория Абросимова, был Могилевской губернии в 4-х верстах от Чечерска, на реке Соже, на байдаках, в прошедший понедельник 29 числа сего июля ввечеру. Пробежав между сих байдаков, мужик сказывал, что в Чечерск вступили французы. Почему он, Носов, с другими его товарищами, на другой день, поутру рано, во вторник 30 числа, пошли до осведомления в м. Чечерск и, подходя к заставе оного, повстречали их 5 человек французов вооруженных, из коих один спросил худым по-русски выговором: «Кто вы?»… Носов с товарищами по базару прошел и достоверно видел, что французский разъезд во многом числе, требовал от экономии подвод 600, хлеба и прочего. Между тем, услышав от тамошнего чечерского ксендза, что намерение войск французских идти к Стародубу, украдкою пошел он, Носов, к байдакам и взяв лошадь, поскакал в город Новозыбков».

Командование корпуса редко использовало для ведения разведки регулярную кавалерию, гораздо лучше эту функцию выполняли казаки, прирожденные следопыты и разведчики. Ю.И. Крашевский, в частности, отмечал, что казаки на своих легких конях могли пройти через любой лес и любое болото. Кроме них в тыл противника для добывания оперативной информации посылались полицейские и другие чиновники, в надежности которых русское командование было уверено. Так, 27 июля в своем очередном донесении императору Ф.Ф. Эртель писал: «… командировал я до Слуцка и далее ферштера фон Тизенгаузена под видом осмотра лесов, потребных на строение паромов и мостов для основательного узнания о намерениях и движении неприятеля». Однако со временем Ф.Ф. Эртель сделал ставку на разведчиков из числа бродячих торговцев, которую ему в изобилии поставляла мозырская еврейская община. Донесения генерала полны упоминаний о таких агентах. Так, в конце июля он информирует командование, что «… от прежде посланного от меня в Глуск еврея получил я сведения, что там польского войска главный генерал-инспектор Розневский, великий шталмейстер короля Гишпанского…, в Глуске же утверждена Бобруйская конфедерация». Из рапорта подполковника А.Л. Палагейко от 26 октября видно, что «… от генерал-лейтенанта Эртеля направленный в Слуцк еврей Арон Янкелевич сего числа ко мне возвратился и объявил, что неприятельский 6-тысячный корпус под командованием генерала Домбровского расположился лагерем при г. Слуцке». 3 ноября уже сам генерал пишет в штаб армии: «… между прочим, была от меня послана в Вильно еврейка Нусим для разведования, которая возвратясь рассказывала, что французы ропщут сами на теперешние худые свои положения, в самом г. Вильне находится 3000 рекрут, в тамошних губерниях набранные, при 6 пушках, в Ковне 1000 рекрут и 1000 французов». Как видно, у генерала сложились с этой частью населения настолько хорошие отношения, что в рапорте от 17 октября адмиралу П.В. Чичагову он писал: «… Евреям одним, в здешнем крае, можно приписать приверженность к России». И это имело свое объяснение. При присоединении белорусских земель к российской империи евреи были уравнены в правах с христианами, чего в Польше были лишены. Они имели, в отличие от крепостных, и личную свободу, получили право быть в купеческом и мещанском сословиях и даже участия в городском самоуправлении. В описываемое время рекрутская повинность на них не распространялась. И в этой войне им пришлось заплатить свою цену за сохранение своего положения. Иногда эта цена была очень высока. В журнале «Сын Отечества» за 1816 год была напечатана статья «Известие о подвиге Гродненской губернии Кринского мещанина еврея Рувина Гуммера». Осенью 1812 года этот мещанин с семьей находился в имении помещика Чапского на западе Мозырского повета. «… Вскоре привидению угодно было подвергнуть его жестокому опыту… Донского Исаева 2-го полка поручик Богачев, посланный из Мозыря (от ген. Эртеля) курьером с важнейшими депешами к генералу Тормасову, едва не попал в руки отступавших тогда через те места французских войск. Счастливый случай помог ему ускользнуть от них проселочною дорогою. В величайшем смущении прибежал он в дом Рувина, сказался русским курьером и тотчас получил убежище. Забыв о себе и о семействе своем, переодевает его в еврейское платье… По следам спасшегося прибежали искавшие его неприятели, но после долгих поисков, не узнав переодевшегося офицера, удалились. Несколько дней Рувин прятал офицера, а когда розыски прекратились, тайно доставил поручика с его депешами в расположение русских войск». Но, очевидно, кто-то донес об этом наполеоновским властям и они, не найдя самого мещанина, жестоко расправились с его семьей. «… Несчастный Рувин возвращался домой и нашел детей своих, стенающих на пепле сожженного дома, над телом замученной их матери. Спасенный от смерти поручик Богачев и впоследствии Его королевское высочество герцог Александр Виртембергский дали свидетельство Рувину Гуммеру как в истине его подвига, так и в том, что он лишился всего имущества… Рувин Гуммер находится теперь в столице в самой крайней нищете, отыскивая вознаграждения за великие потери свои». Объективности ради следует отметить, что и в этих общинах зачастую находились люди, которые, очевидно из корыстных побуждений, активно сотрудничали с наполеоновскими властями. С такими фактами столкнулся, например, подполковник М.О. Кленовский в Чечерске.

Через некоторое время эта практика Ф.Ф. Эртеля была разгадана противником. В одном из предписаний комитета полиции Минского департамента отмечалось: «… Очевидно, что евреи… больше всего прислуживают шпионством в пользу неприятеля, а потому следует предписать администрации и подпрефектам не только следить за ними тщательнейше, но и при выдаче им паспортов установить, чтобы без поручительства кагалов и под их ответственность ни один еврей не смел разъезжать по краю. Поездки под предлогом торговли часто проверить можно опросом, куда и зачем едут и требованием предъявления наличной суммы». Тем не менее, подобные поездки продолжались и активно действовала специальная «еврейская почта» (почтовыми станциями служили корчмы), передававшая нужную информацию с невиданной для того времени быстротой по глухим и только им известным дорогам. Малоизвестный исторический факт: о переходе Наполеоном российской границы на Немане Александр I узнал в Вильно сначала от «еврейской почты» и лиши потом – от своих курьеров.

Все полученные разными путями и способами сведения собирались и обобщались в штаб-квартире корпуса подполковником Е.Г. Компеном. В начале войны он был прислан в Мозырь лично директором русской Высшей воинской полиции де Сангленом с задачей развертывания агентурной работы в тылу наполеоновских войск. В течение всей кампании собранная им информация о положении дел в минской губернии, о дислокации, численности и передвижениях вражеских войск регулярно поступала в штаб Главной армии.