Российские предвоенные планы, подготовка сторон к войне и дальнейшее углубление русско-французских противоречий в 1810-1811 годах

Уже в феврале 1810 года военный министр М.Б. Барклай де Толли представил Александру I записку «О защите западных пределов России», которую тот утвердил 2 марта^[2].

Согласно этому документу предполагалось выдвинуть к западным границам три армии и отдельный корпус. Самую крупную 2-ю армию, включавшую 7 дивизий, следовало сосредоточить «на Волыни, Подолии и Украине». Вместе с расположенным на ее правом фланге корпусом она составляла более половины всех сил. А почти вдвое меньшие 1-я и 3-я армии, имевшие в своем составе по 4 дивизии, должны были находиться, соответственно, в Литве (с центром «при Шавле») и в районе от Вильно до Минска.

В тылу этих соединений планировалось создать четыре укрепленных лагеря: у Житомира, возле Мозыря, на Западной Двине (при Фридрихштадте или Якобштадте) и между этой рекой и Днепром. Кроме того, Барклай считал необходимым построить новые крепости у Динабурга (или Друи) и у Рогачева (или Быхова), укрепить в инженерном отношении Борисов и Бобруйск, а также усовершенствовать крепости в Риге и Киеве.

Нетрудно заметить, что в этом проекте войска могли опереться на целую систему фортификационных сооружений по Западной Двине и Днепру. Причем во всех этих оборонительных пунктах военный министр предполагал развернуть госпитали и создать крупные запасы продовольствия, амуниции и боеприпасов.

Хотя данный план предусматривал различные варианты развития событий, но театр будущих военных действий явно ограничивался указанным пространством, т.е. не далее линии Рига – Витебск – Киев.

Отметим также, что 3-я армия в записке Барклая называлась резервной, но фактически она располагалась не так далеко от границы. Однако идея создания в тылу крупных резервных соединений затем получила дальнейшее развитие.

На первом этапе предполагалось сражаться у границ и лишь затем, оставив «все места опустошенные, без хлеба, скота и средств к доставлению перевозкою жизненных припасов», отойти к подготовленной оборонительной линии. В результате противник, все более удаляясь от своих баз снабжения, не имел бы в то же время никакой возможности использовать местные ресурсы.

План также содержал следующее важное указание: «Счастливый успех в сопротивлении тогда токмо быть может, когда предназначены и приуготовлены будут все средства действовать и наступательно на места, самые важные для неприятеля, пользуясь обстоятельствами и временем». И во всех сценариях развития событий предусматривалось нанесение удара по наиболее уязвимому флангу противника.

Впоследствии укрепленный лагерь был построен только для одной армии, но в соответствии с уже другим планом. Тем не менее, объем инженерных работ был очень велик, и к ним пришлось привлекать не только специалистов и рабочих, но и солдат.

Вместо Рогачева или Быхова была возведена крепость у Бобруйска, и она сыграла заметную роль в ходе кампании 1812 года. Значительно менее готовой к началу войны оказалась Динабургская крепость, и все же французы смогли овладеть ею только после ухода оттуда небольшого русского отряда.

Угрожал в тот год противник и Риге, и к ней даже был направлен французский парк осадных орудий. Правда, в конечном итоге неприятель так и не использовал эту мощную артиллерию, не предприняв не только штурма, но и полной блокады этой крепости. А русское командование направило туда, считая первоначальный гарнизон и последующие подкрепления, довольно большое количество войск.

В 1810-1812 годах в России были проведены различные военные реформы, во многих из которых ощущалось влияние организации французской армии. Однако они практически ничего не изменили в отсталой системе комплектации и подготовке кадров.

Первоначально Барклай предложил разделить все полевые войска на 24 пехотных, 8 кавалерийских дивизий и 40 артиллерийских бригад. Из всех этих сил планировалось создать 6 корпусов (или армий), имевших очень разную численность. Так, в самый крупный из них входило 12 дивизий пехоты и конницы. Но позднее предпочтение было отдано организации, при которой подобное соединение являлось именно армией, включавшей несколько относительно небольших корпусов. И если их состав в зависимости от ситуации мог варьироваться, то у дивизий и бригад он в большинстве случаев был просто одинаковым.

Для развертывания на южном участке западной границы как раз вышеуказанного большого соединения Барклай предполагал использовать основные силы Молдавской армии. Однако они все еще продолжали участвовать в войне с Турцией и, соответственно, дислоцировались намного южнее.

12 октября 1810 года началась реорганизация пехоты. Армейские полки стали включать три батальона одинакового состава с одной гренадерской ротой, имевшей в отличие от трех остальных два взвода из отборных солдат – гренадерский и стрелковый. Было также резко изменено соотношение легкой и тяжелой пехоты путем преобразования в егерские сразу 14 мушкетерских (в дальнейшем все они стали именоваться «пехотными») полков. В ходе реорганизации батальонам были присвоены номера, и второй из них получил статус запасного, т.е. источника комплектации для двух других – действующих. При военном положении он в поход не выступал. Однако во французском пехотном полку на один запасной батальон было четыре (позднее пять) действующих.

Правда, в русской пехоте вместе с полком выступала в поход еще гренадерская рота запасного батальона. Но эти подразделения впоследствии действовали в составе так называемых сводно-гренадерских батальонов (обычно включавших три роты), которые составляли резерв своих дивизий.

Таким образом, полк «в походе» стал существенно слабее. А с другой стороны, с этого времени заботились в первую очередь о комплектности действующих подразделений, и в итоге к началу войны многие запасные батальоны имели слишком большой некомплект, что, естественно, значительно снижало численность всего полка.

С ноября в драгунских и кирасирских полках 4 эскадрона стали действующими и один запасным, а в легкой кавалерии – соответственно, восемь и два. Запасные эскадроны также в поход не выступали.

Зимой 1810/1811 годов произошло новое и достаточно серьезное обострение русско-французских отношений.

По распоряжению Наполеона 1 (13) декабря германское побережье Северного моря до Эльбы было объявлено присоединенным к Франции. Среди этих новых территорий оказалось и герцогство Ольденбургское, о восстановлении которого Александр I просил Наполеона еще во время их личных встреч в Тильзите.

Правители этого небольшого государства происходили из младшей ветви гольштейн-готторпской династии, а представителем ее старшей ветви был Петр III – дед Александра I. Наделенный фактической властью в 1785 году герцог П. Ф. Л. Гольштейн-Ольденбургский был женат на сестре матери российского императора. А за сына герцога Георгия Петровича (Петра Фридриха Георга) вышла замуж великая княжна Екатерина Павловна, т.е. та самая сестра русского царя, в руке которой ранее было отказано Наполеону.

Французский император предложил герцогу и его родственникам либо остаться в своих владениях, либо перебраться в Эрфурт. Тот предпочел первый вариант, но декретом от 10 (22) января 1811 года Наполеон учредил в Ольденбурге свою администрацию.

Александр I заявил протест перед всеми европейскими монархами, но французские дипломаты отказались его принять.

Той же зимой Россия готовилась к «превентивной» войне с Францией, планируя при этом вторжение в Варшавское герцогство. Причем, по мнению Н. А. Троицкого, планы присоединения Польши появились у царя еще в 1809 году^[3].

Н. Шильдер писал о мыслях Александра I следующее: «Когда все убедились, что война неизбежна, то у нас образовались различные мнения насчет того, каким образом ее начать. Согласно одному из этих мнений, следовало идти навстречу неприятелю прежде, нежели он успел бы сосредоточить все свои силы и подкрепить их всеми союзными войсками. Это представляло ту выгоду, что государство было бы таким образом избавлено от несчастья стать театром военных действий; численность неприятеля, с которым пришлось бы сразиться, была бы не так велика; мы имели бы в тылу Польшу и могли бы подать руку помощи Германии, которой приходится стонать под игом Франции и которая, вероятно, только ждет случая освободиться от него и стать в ряды ее противников. Все эти причины, вместе взятые, заставили чашу весов значительно склониться в пользу этого мнения»^[4].

О подготовке к «превентивной» войне свидетельствуют и разработанные в начале 1811 года наступательные планы, и письма царя к А. Чарторыйскому, и инструкции, переданные посланнику при австрийском дворе, а также конкретные военные приготовления.

Так, например, в январе 1811 года были сформированы Брянский, Великолуцкий, Воронежский, Галицкий, Литовский, Орловский, Пензенский, Подольский, Саратовский, Софийский (первоначально 49-й егерский), Эстляндский пехотные и 47-й, 48-й егерские полки.

Тогда же получили назначения многие командиры, и были вновь образованы 25-я и 26-я пехотные дивизии. Последняя дислоцировалась в районе Киева, а создание первой позволило перебросить из Финляндии к Западной Двине 17-ю дивизию.

Помимо этого в январе Каменский 2-й получил предписание отправить из Молдавской армии к западным границам 30 пехотных, 2 гусарских и 8 драгунских полков. То есть, по-видимому, готовились к вторжению в Польшу, когда не было еще никакой перспективы мира с Турцией.

Впоследствии вновь назначенному командовать войсками на Дунае М. И. Кутузову пришлось просить военного министра вернуть две дивизии обратно, поскольку с имевшимися у него в распоряжении силами принудить турок к миру было очень сложно.

Несколько позднее была проведена реорганизация ряда пехотных дивизий с целью придания им единообразного состава и формирования двух гренадерских дивизий.

В январе 1811 года Барклай отдавал предпочтение именно наступательному плану военных действий, и один из вариантов заключался в решительном занятии Варшавского герцогства с последующей сменой его правительства. В соответствии с этим замыслом на западной границе должны были действовать уже две большие армии. Их предполагалось дислоцировать на флангах, а в центре расположить обсервационный корпус.

В такой расстановке сил можно заметить некоторое сходство с планом Фуля^[5], который мы рассмотрим более подробно.

Карл Фуль прибыл в Россию, исполняя поручение Фридриха Вильгельма III, уже после катастрофы прусской армии под Иеной и Ауэрштедтом. В последней битве он принимал участие, находясь при штабе в чине полковника.

Этот офицер произвел очень благоприятное впечатление на Александра I, который принял его на службу с чином генерал-майора. Заметим также, что Фуль был родом из Вюртемберга, как и мать российского императора, и мог также с полным основанием считать себя учеником и соратником Фридриха II.

Фуль пользовался неизменным расположением царя в течение нескольких лет. Он сопровождал Александра I в кампании 1807 года и был затем награжден орденом Святой Анны 1-й степени. А в августе 1809 года ему был присвоен чин генерал-лейтенанта.

К. Клаузевиц писал о Фуле: «Он был очень умным и образованным человеком, но не имел никаких практических знаний. Он давно уже вел настолько замкнутую умственную жизнь, что решительно ничего не знал о мире повседневных явлений. Юлий Цезарь и Фридрих Второй были его любимыми авторами и героями. Он почти исключительно был занят бесплодными мудрствованиями над их военным искусством, не оплодотворенным хотя бы в малейшей степени духом исторического исследования. Явления новейших войн коснулись его лишь поверхностно. Таким образом, он составил себе крайне одностороннюю и скудную систему представлений о военном искусстве, которая не могла бы выдержать, ни философской критики, ни исторических сопоставлений».

А касаясь ситуации в 1812 году, Клаузевиц отмечал следующее: «Когда император прибыл в Вильно с генералом Пфулем, последний как чужестранец среди русских, смотревших на него с завистью, недоверием и недоброжелательством, оказался совершенно изолированным. Он не знал языка, не знал людей, не знал ни учреждений страны, ни организации войск, у него не было определенной должности, не было никакого подобия авторитета, не было адъютанта, не было канцелярии; он не получал рапортов, донесений, не имел ни малейшей связи ни с Барклаем, ни с кем-либо из других генералов и даже ни разу не сказал с ними ни единого слова. Все, что ему было известно о численности и расположении войск, он узнал лишь от императора; он не располагал ни одним полным боевым расписанием, ни какими-либо документами, постоянно справляться с которыми необходимо при подготовительных мероприятиях к походу. <…>

Надо было быть безумным, чтобы взять на себя в таких условиях руководство военными действиями, представлявшими такую трудную задачу, как кампания 1812 г. <…>

Таким образом, Пфулю следовало бы либо совершенно отговорить императора от мысли о верховном командовании, либо потребовать совершенно другой подготовки и организации. Ни того, ни другого он не сделал, а поступал, как поступают лунатики, о которых рассказывают, что они бродят опасными путями по коньку крыш, пока не будут разбужены и не рухнут с высоты»^[5].

В разработанном Фулем плане можно выделить, пожалуй, три основные идеи.

Во-первых, в нем использовался принцип «оборона – контрнаступление», т.е. войска не переходили границ и начинали войну на собственной территории, и в случае превосходства неприятельских сил должны были отходить к заранее определенным пунктам. Причем на первом этапе (оборонительном) следовало уклоняться от генерального сражения, а с другой стороны, активно воздействовать на фланги и коммуникации противника. То есть стремительному маневру Наполеона Фуль противопоставлял войну «медленную», затяжную, в ходе которой постепенно, прежде всего, за счет изменения соотношения сил должны были сложиться достаточно выгодные условия для перехода ко второму этапу плана – контрнаступлению.

Во-вторых, опорным пунктом одной из армий служил мощный по замыслу лагерь, построенный на Западной Двине у города Дрисса. В этом лагере многие усматривают одну из тех фланговых позиций, в эффективности которых был так убежден прусский военный теоретик Д. Г. Бюлов.

В-третьих, предлагалось взаимодействие двух крупных и примерно равных по силе армий по довольно несложному правилу. Если одна из них обороняется, то вторая должна, напротив, наступать, стремясь при этом выйти противнику во фланг и в тыл. Когда же неприятель вынудит последнюю армию перейти к обороне, то его начнет атаковать первая и т.д.

Нечто подобное ранее тоже было сформулировано Бюловым. Согласно его теории войска должны были действовать по операционным линиям, которые сходились при наступлении (концентрические) и, соответственно, расходились в случае отхода (эксцентрические). Прямо перед противником располагался лишь небольшой заслон, но на его фланги и коммуникации могли эффективно воздействовать намного более крупные силы. А в основании этих линий находились укрепленные опорные пункты, где войска могли восстановить свою боеготовность и получить подкрепления.

В соответствии с этим замыслом на западной границе были созданы две армии, и для первой из них («Двинской») путь отступления из района первоначальной дислокации проходил от Вильно через Свенцяны к Дриссе, а для другой («Днепровской») – от Луцка или Дубно к Житомиру и Киеву.

Хотя предусматривался еще небольшой обсервационный корпус (2 пехотные и 1 кавалерийская дивизии) с операционной линией Брест – Слоним – Несвиж – Бобруйск, слишком большое расстояние между двумя армиями, несомненно, создавало значительные проблемы в их взаимодействии. А у противника таких затруднений явно бы не возникло.

По мысли Фуля укрепленный лагерь служил надежной защитой во всех неблагоприятных ситуациях. И в то время, когда одна из армий будет там обороняться, другая, выйдя на коммуникации неприятеля, встретит лишь его небольшие отряды.

Но, во-первых, такой лагерь действительно должен был соответствовать довольно высоким требованиям. И, следует заметить, построили его только на Западной Двине.

Во-вторых, идущая в тыл противнику армия, естественно, удалялась от своего опорного пункта. При этом допущенные ошибки или более ранние просчеты могли иметь самые печальные последствия.

Наконец, против такой схемы можно эффективно действовать, имея, например, всего на 30-40% больше войск и направив на одну из армий равные ей силы, а на вторую – все остальные.

Что же касается стратегического плана «оборона – контрнаступление», то он, бесспорно, имеет много достоинств и хорошо известен в военном искусстве. А затяжной войны Наполеон, по всей видимости, как раз и хотел избежать, стремясь накануне создать подавляющее превосходство в силах.

К сожалению, Фуль действительно был стратегом, которого принято называть «кабинетным». Он, например, предусмотрел в своем плане когда и какой населенный пункт будет занят теми или иными войсками, совершенно не учитывая при этом роль случайных факторов. Но эти недостатки выглядят незначительными по сравнению с главным просчетом немецкого теоретика – слишком неверным представлением о силах неприятеля. Он полагал, что Наполеон использует для похода в Россию армию общей численностью около 240 тысяч человек.

На самом деле французский император рассчитывал собрать только в первом эшелоне этой армии не менее 400 тысяч человек, и при таком превосходстве противника реализовать план Фуля было невозможно даже при неукоснительном соблюдении всех его пунктов.

Еще Клаузевиц, анализируя этот замысел, пришел к выводу, что он был ошибочным, прежде всего, в масштабе: «Рассуждая отвлеченно, можно думать, что идеи Пфуля в русской кампании 1812 г. получили полное осуществление. Однако, в действительности это не так. Очень большое значение на войне имеет масштаб. То, что очень важно для пространства в 100 миль (миля равна 7,5 километра), может оказаться совершенно иллюзорным на пространстве 30 миль. Нельзя даже сказать, чтобы идея Пфуля послужила той моделью, по которой впоследствии в действительности проводилась кампания в грандиозных размерах; на самом деле, как мы в дальнейшем увидим, кампания развернулась сама собой, а идея Пфуля тем менее может рассматриваться как руководящая мысль, хотя она и сама по себе явилась ложной».

«Местность, которую выбрали, отстояла от границы на 20 миль <…> Ослабление неприятеля при продвижении вперед на таком расстоянии, когда его не задерживают крепости, никогда не бывает значительным, а в данном случае можно почитать совершенно ничтожным». И помимо этого у Дриссы не было собрано достаточно сильных резервов.

Клаузевиц также указывал: «Наступление Багратиона, направленное на фланг и тыл неприятеля, само по себе не может рассматриваться как реальная предпосылка, ибо если армия Багратиона должна была сражаться позади противника, то она уже не могла сражаться впереди его, и достаточно было для неприятеля противопоставить ей соответствующую массу войск, чтобы снова привести все в равновесие, причем за противником еще оставалось то преимущество, что он находился между нашими армиями и мог атаковать каждую из них порознь превосходными силами».

Фланговые же операции не являются совершенно выгодными при любых обстоятельствах, и «…простой обход еще ничего не достигает; напротив, это мероприятие, как ведущее к более значительным и решающим последствиям, является и более рискованным; таким образом, оно требует больше сил, чем фронтальное сопротивление, и, следовательно, является неподходящим для слабейшей стороны»^[7].

Кроме того, Клаузевиц лично побывал в Дрисском лагере, отправившись туда 11 (23) июня, и составил о нем такое мнение.

«Выгоды расположения здесь заключались в том, что река образовывала вогнутый полукруг, длина хорды которого равнялась часу пути. Перед этой хордой проходил фронт лагеря, имевший форму плоской дуги и опиравшийся обоими концами на реку, протекавшую здесь между песчаными берегами, которые, однако, имели в высоту до 50 футов <…>

Плоская дуга, очерчивавшая фронт лагеря, была усилена по указаниям самого генерала Пфуля тройным рядом открытых и сомкнутых укреплений, а семь мостов должны были обеспечить отступление. По ту сторону реки не было никаких укреплений. На этом участке Двина, в сущности, представляет незначительную реку, хотя и довольно широкую, но крайне мелкую, так что через нее можно было переправиться даже вброд. Как видно уже с первого взгляда, тактическая сила этого пункта была невелика и сводилась единственно к силе укреплений.

Еще менее надежно было стратегическое положение этого пункта. Дело в том, что Дрисса находится между дорогами, ведущими из Вильно на Петербург и на Москву, т. е. ни на той, ни на другой дороге. <…>

Дрисский лагерь с тыла был прикрыт одной лишь рекой, по ту сторону которой не было никаких окопов и даже ни одного населенного пункта, пригодного для обороны; имелся лишь ряд дощатых сараев, в которых были сложены мешки с мукой».

«Мысль Пфуля заключалась в том, чтобы из 120 000 человек, которые по его предположению должны здесь сосредоточиться, 50 000 оставить в укрепленном лагере, что было совершенно достаточно для защиты его, а с остальными 70 000 встретить ту часть неприятельских сил, которые переправятся через реку для атаки лагеря с тыла.

Если бы неприятель переправился через реку с чрезмерно большими силами и, таким образом, чересчур ослабил бы себя на левом берегу, то Пфуль намеревался двинуться с превосходными силами из лагеря и атаковать эту ослабленную часть неприятельской армии. Все преимущество, представляемое лагерем, заключалось бы, следовательно, в том, что русские располагали бы более коротким и удобным сообщением между тем и другим берегами реки, в то время как неприятель, вероятно, был бы вынужден поддерживать связь между двумя частями своей армии при помощи одного моста, и притом несколько удаленного. Вместе с тем, что бесспорно, это преимущество не могло иметь решающего значения; на нем никак нельзя было основывать расчет на успех боя 120 000 человек, вовсе лишенных пути отступления, с превосходными силами противника».

И Клаузевиц приходит к следующему заключению: «Если бы русские сами добровольно не покинули этой позиции, то они оказались бы атакованными с тыла, и безразлично, было бы их 90 000 или 120 000 человек, они были бы загнаны в полукруг окопов и принуждены к капитуляции»^[8].

И. Ф. Паскевич писал о позиции на Западной Двине: «Между тем за три года еще, когда в предшествовавшие кампании удостоверились, что против Наполеона трудно устоять в сражении, решено было на случай неудачи или отступления иметь укрепленный лагерь. Для этого выбрали местечко Дриссу на Двине. Начатая крепость Динабург, служа как бы правым флангом, прикрывала бы лагерь. <…> Если же не предполагали удерживаться на том пункте, то для чего было строить укрепление на левом берегу по ту сторону Двины, при крутой затруднительной переправе, тогда как неприятель всегда мог перейти реку в другом месте. Укрепленные лагери часто спасали государства, но так же часто бывали причиной и совершенного их падения. Армия, разбитая в поле, не бывает вся истреблена, всегда останется зародыш, кадры будущей армии. Напротив, со взятием укрепленного лагеря армия погибает совершенно, погибает все лучшее, все коренное, так что не останется ни малейшего основания для будущей армии. Тогда с лагерем, с армиею, теряются и все надежды государства. Лагерь Дрисский был выбран таким образом, что не защищал ничего, а с ним можно было все потерять»^[9].

А. А. Свечин полагал, что ошибка Фуля «была лишь в масштабе; в основе же идеи Бюлова являлись не глупыми «теоретическими бреднями», а заключали в себе здоровое ядро»^[10].

Но, по нашему мнению, ошибка была не только в масштабе, хотя только она одна перечеркивала весь план.

Начать войну первым весной или летом 1811 года Александр I не решился. Конечно, определенную роль при этом сыграло то, что его планы стали известны Ю. Понятовскому, а затем Наполеону. Имели место и некоторые другие причины. Но главное, царь очень заблуждался в том, что поляки станут его союзниками и, соответственно, выступят против Франции. Большинство населения Варшавского герцогства относилось к идее присоединения к России резко отрицательно даже при условии «восстановления» Польши, значительной ее автономии и т.д.

Необходимо также заметить, что и Наполеон неустанно давал полякам подобные обещания в случае его разрыва с Россией, причем их государство должно было возродиться как суверенное, а не в составе другой страны.

Осенью возникла перспектива военного союза с Пруссией, и был разработан план оказания ей помощи, а в конце октября расположенные на западной границе войска получили приказ быть готовыми к выступлению. Однако в начале следующего года прусский король предпочел стать союзником Франции.

Тем временем в России продолжалась подготовка к войне.

Хотя Александр I не утвердил план Фуля официально, в июле 1811 года по его распоряжению было найдено место для укрепленного лагеря. Однако строительные работы там пока не начинались.

В конце 1811 года были сформированы 27-я пехотная дивизия (в Москве) и все 6 ее полков (Виленский, Одесский, Симбирский и Тарнопольский пехотные, 49-й и 50-й егерские), а также Астраханский и Новгородский кирасирские полки. Состав гвардейской пехотной дивизии пополнился л.-гв. Литовским и Финляндским полками, что позволило создать в ней две полноценные бригады по 6 батальонов.

С 1808 года возобновились рекрутские наборы – были необходимы силы для ведения трех войн, а также планировалось увеличить всю армию, и в частности укомплектовать созданные в том же году запасные рекрутские депо.

В марте 1811 года их разделили по дивизиям. А в октябре помимо этих 24 депо, отнесенных к 1-й линии, были созданы еще 10, составивших 2-ю линию. Последними командовали начальники батальонов Внутренней стражи, учрежденной весной, и, по одной из версий, в них осуществлялось только первоначальное обучение солдат без использования оружия.

Несмотря на то, что в 1811 году в армию должно было поступить около 135 тысяч новобранцев, позднее потребовалась еще большая мобилизация.

Последний перед войной 82-й рекрутский набор был всеобщим – по 2 человека с 500 душ. Затем в 1812 году до его завершения объявлялось вместе с дополнительными еще несколько наборов. Они охватывали уже не всю страну, но, например, 4 августа призывалось 10 человек с 500 душ, 30 ноября – 8.

В ноябре 1811 года депо 1-й линии были преобразованы в резервные войска, то есть из рекрут, предназначенных для пополнения пехотной дивизии, создавались 6 резервных батальонов, а из депо двух драгунских/кирасирских бригад (или одной бригады легкой кавалерии) – 4 резервных эскадрона.

К 1 января 1812 года на западных границах располагались три группы войск под командованием П. Х. Витгенштейна, К. Ф. Багговута, И. Н. Эссена (в Литве и Белоруссии) и армия П. И. Багратиона (в западной части Украины).

В состав первых трех групп входило 8 пехотных (1-я гренадерская, 3-я, 4-я, 5-я, 11-я, 14-я, 17-я и 23-я), кирасирская (1-я) и 3 кавалерийские дивизии (с 1-й по 3-ю). Правда, состав некоторых дивизий был неполным. В 1-й гренадерской и 23-й имелось только 4 полка, в 11-й – 5, а в 1-й кирасирской дивизии не было гвардейской бригады – Кавалергардского и л.-гв. Конного полков.

Общего командующего этими группами пока назначено не было, но в предвоенных планах все эти войска рассматривались как армия, именуемая Первой, Двинской и Северной. В конечном итоге она стала официально называться 1-й Западной.

Багратион командовал своей армией с августа 1811 года. В ее состав входило 6 пехотных (2-я гренадерская, 7-я, 12-я, 18-я, 24-я и 26-я), кирасирская (2-я) и 2 кавалерийские дивизии (4-я и 5-я). И к этой армии еще должны были присоединиться 9-я и 15-я пехотные дивизии.

В кампании 1812 года эта армия официально именовалась 2-й Западной, но ранее тоже упоминалась под другими названиями – Вторая, Днепровская, Подольская и Южная.

Вся гвардия (пехотная и кавалерийская дивизии с гв. кирасирской бригадой), а также 2 гренадерских и один пехотный полк находились в Петербурге. А во второй столице оставалась 27-я дивизия.

Значительные силы располагались на северных и южных границах: 3 пехотные дивизии (6-я, 21-я и 25-я) и 2 драгунских полка – в Финляндии и Петербурге, 5 пехотных (8-я, 10-я, 13-я, 16-я и 22-я) и 3 кавалерийские дивизии (6-я, 7-я и вновь формируемая 8-я) – на Дунае, в Крыму и у побережья Черного моря (далее для краткости – просто в Крыму), 2 пехотные дивизии (19-я и 20-я) и 3 драгунских полка – на Кавказе.

И все же из этих войск без учета гвардии и 27-й дивизии к западным рубежам было выдвинуто 16 пехотных дивизий из 26-ти, 20 драгунских полков из 36-ти, 11 полков легкой кавалерии из 16-ти и еще 3 кирасирские бригады.

Когда в начале 1811 года Наполеон узнал, что русские стягивают войска к своим западным границам, его реакция была вполне понятной. Но тогда он еще не был готов начать «русский поход».

Для создания той огромной «Великой армии», формирование которой началось в соответствии с декретом от 3 (15) февраля 1811 года, требовалось немало времени. К тому же война в Испании по-прежнему отвлекала очень значительные силы.

В апреле было объявлено о призыве на военную службу новобранцев 1811 года. И той же весной французский император известил о своих планах союзников, военные контингенты которых должны были составить не менее половины новой армии.

Наполеон, естественно, не хотел преждевременно раскрывать свои замыслы противнику, но, с другой стороны, необходимо было поддержать поляков, очень встревоженных возможным вторжением русских войск. Поэтому он реорганизовал свою «Германскую армию», разбив ее на несколько обсервационных корпусов. Один из них, которым командовал маршал М. Ней, был даже затем направлен с Рейна к побережью Атлантического океана в северной Франции и Бельгии, а еще один под начальством Э. Богарне дислоцировался в Италии. Для защиты же восточных границ и оказания помощи Варшавскому герцогству был создан Эльбский корпус, командование которым было поручено маршалу Л. Н. Даву. Этот корпус должен был действовать совместно с польскими и саксонскими войсками.

Тогда же, в апреле, были образованы дивизии тяжелой кавалерии с 1-й по 4-ю, которые затем со сформированными позднее 5-й и 6-й дивизиями составили основную ударную силу трех корпусов кавалерийского резерва «Великой армии».

Численность корпуса Даву неуклонно росла и, по оценкам русской разведки, к концу 1811 года она достигла 120 тысяч человек.

Согласно хорошо известной Tableau General… на 1 ноября (н.ст.) в Испании и Португалии находилось почти 400 тысяч французов и их союзников. Однако и с такими крупными силами Наполеон не добился решающего успеха – война на территории этих стран продолжалась, оставаясь для него довольно серьезной проблемой. При этом к началу вторжения в Россию общая численность его войск на Пиренейском полуострове была уже значительно меньшей.

11 (23) декабря 1811 года во Франции была объявлена очередная мобилизация, по которой планировалось собрать 120 тысяч новобранцев. И такое же «рекордное» количество солдат было поставлено под ружье по призыву, объявленному в апреле.