Этот манящий блицкриг: пришел, увидел, победил

В свое время видный советский историк П.А. Жилин писал: «Россия для буржуазной Франции представляла прежде всего интерес как страна с огромными людскими и материальными ресурсами. Завоевать ее и овладеть всеми ее богатствами было первейшей задачей Наполеона»^[1].

И тут мы ограничимся констатацией того, что подобные мнения высказывались, причем профессиональными историками.

А вот известная статья А.К. Дживелегова: «В Дрездене, в мае 1812 г., Наполеон уже знал, что ему приходится отказаться от надежды вызвать русскую армию на атаку после перехода через Неман. Он был готов к тому, что они будут уклоняться от битвы и отступать. И все-таки решил преследовать их только до известного предела. Он говорил Меттерниху: «Мое предприятие принадлежит к числу тех, решение которых дается терпением. Торжество будет уделом более терпеливого. Я открою кампанию переходом через Неман. Закончу я ее в Смоленске и Минске. Там я остановлюсь. Я укреплю эти два города и займусь в Вильне, где будет моя главная квартира в течение ближайшей зимы, организацией Литвы…»».

Если же «оккупация Литвы не вынудит Александра к миру», то в этом случае Наполеон планировал еще одну кампанию: «Тогда, перезимовав, я двинусь к центру страны, и в 1813 году буду так же терпелив, как в 1812 г. Все, как я вам сказал, является вопросом времени»^[2].

Однако, прибыв из Дрездена в Торн, 24.5 (5.6) французский император вполне определенно писал в директиве Жерому, что вследствие движений войск «Великой армии» «враг примет одно из двух следующих решений: или он объединится в пределах своего государства, чтобы быть в силах дать сражение, или он сам предпримет наступление»^[3]. То есть в первом случае русские не уклонялись от битвы, а во втором военные действия могли происходить даже в Польше (В.г.В.) и Пруссии.

Но, как известно, уже в первые дни войны армия Барклая стала отходить к «свенцянской» линии, а затем еще дальше на северо-восток. И А. Коленкур вспоминал, что оставление русскими Вильно без боя удивило Наполеона, высказав даже такое мнение о настроении своего императора: «Потерять надежду на большое сражение перед Вильно было для него все равно, что нож в сердце»^[4].

В такой ситуации Наполеон мог перейти к осуществлению как раз плана, сообщенного им Меттерниху, чему есть косвенное подтверждение у Сегюра: «Я не перейду Двину. Хотеть идти дальше в течение этого года, значит идти навстречу собственной гибели»^[5].

Весьма любопытны и следующие его слова, сказанные в Вильно: «Я пришел, чтобы раз навсегда покончить с колоссом северных варваров. Шпага вынута из ножен. Надо отбросить их в их льды, чтобы в течение 25 лет они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. <...> В соприкосновение с цивилизацией их привел раздел Польши. Теперь нужно, чтобы Польша в свою очередь отбросила их на свое место. <...> Пусть они пускают англичан в Архангельск, на это я согласен, но Балтийское море должно быть для них закрыто. <...> Цивилизация отвергает этих обитателей севера. Европа должна устраиваться без них»^[6].

То есть речь тут идет о радикальном решении в отношении России – «чтобы раз навсегда покончить», и по всей видимости, путем аннексии ее территории – «отбросить их в их льды». И радикальным, следует заметить, был и так называемый «польский» план, в котором предполагалось отторжение от России очень большой части ее западных губерний, что в частности лишало ее выхода к Балтийскому и Черному морям.

В целом этот план был, конечно, намного масштабнее, чем оккупация только Литвы даже с захватом Минска и Смоленска, и, соответственно, требовал больше ресурсов и времени как на военной стадии, так и при последующей организации и обустройстве захваченной территории.

Наполеон действительно довольно долго оставался в Вильно – с 16 (28) июня по 4 (16) июля, где он учредил Литовское княжество. Тем не менее, уже 24 июня (6.7) у него возникла идея флангового маневра к Полоцку или Витебску. При этом он, вне всяких сомнений, очень надеялся на генеральное сражение, которое, как известно, Барклай как раз и намеревался дать под Витебском, но оно так и не состоялось.

Уже в этом городе, а не в Вильно, Наполеон рассматривал различные планы дальнейших действий, включая и завершение военных действий, и вторую кампанию, если бы до тех пор не поступили предложения о мире, но… «во всяком случае после того, как он выиграет первое сражение» в текущем году. При этом тогда же он высказывался о походе к одной из русских столиц, вынуждая тем самым русских либо уступить ее, либо решиться на битву для ее спасения^[7].

А под Смоленском французский император сказал Коленкуру: «Я укреплю свои позиции. Мы отдохнем, опираясь на этот пункт, организуем страну и тогда посмотрим, каково будет Александру. Я займусь корпусами на Двине, которые ничего не делают, и моя армия будет более страшна, а моя позиция еще более грозна для России, чем если бы я выиграл два сражения. Я обоснуюсь в Витебске. Я поставлю под ружье Польшу, а потом решу, если будет нужно, идти ли на Москву или на Петербург»^[8].

И эти мысли, как нетрудно заметить, вполне соответствовали плану, о котором написал в своих мемуарах Меттерних. Причем тогда он еще не был в принципе нарушен по захваченной территории.

Но далее, как известно, Наполеон двинул свои главные силы на Москву, добившись в конечном итоге ее захвата. Но в военном аспекте ему не удалось разбить противника в стоившей его войскам очень значительных потерь генеральном сражении при Бородино, и позднее он отказался от намерения выступить со всеми силами против армии Кутузова, узнав о ее отступлении к Калуге.

Оставаясь после этого в Москве еще 20 дней, а с 2 (14) сентября – 34 (без учета начальной и конечной дат), французский император, вероятнее всего, склонялся к тому, во что ему хотелось верить – кампания выиграна и в ближайшее время будет заключен мир. Но реальность оказалась совершенно иной. При этом бесполезно потраченные в Москве 5 недель и вообще весь поход на Москву обернулись для «Великой армии» и ее вождя очень негативными последствиями. А далее, как снежный ком, последовали катастрофа 1812 года и события 1813 и 1814 годов.

Вполне вероятно, Наполеон рассказал Меттерниху свои истинные мысли о предстоящей войне с Россией, но и перед ее началом, и позднее до самого Бородина он постоянно думал не об оккупации какой-то территории России, а о том, чтобы возможно быстрее добиться генерального или, во всяком случае, крупного сражения. При этом он очень надеялся, что после победы в этой битве, в чем у него, конечно, не было сомнений, Александр I будет вынужден просить мира. И такой замысел в принципе является классическим блицкригом.

В той же статье Дживелегова говорится, что Наполеон не выдержал «тактики терпения» и захотел достигнуть всех целей в 1812 году по следующей причине.

«Чтобы остановиться в Смоленске и Минске и зазимовать в Литве и Белоруссии, нужно было, чтобы кампания прошла с таким же блеском, с каким проходили кампании 1805, 1806, 1809 года. <...> Он боялся, что раз война пойдет скучно, будет складываться из множества более или менее нерешительных дел, Франция начнет высказывать недовольство, подвластные и вассальные страны заволнуются. <...> Политика путала стратегические расчеты великого полководца»^[9].

Вполне возможно. Во всяком случае, стремление к генеральной битве у Наполеона брало верх над всеми другими соображениями и перед началом кампании, и в Вильно, и в Витебске. А в Смоленске он уже выразил твердую уверенность в том, что добьется своей главной цели еще в текущем году: «Не пройдет и месяца, как мы будем в Москве; через шесть недель мы будем иметь мир»^[10].

Но его заключение и тогда, и во всей кампании 1812 года явно стало бы намного более проблематичным или даже просто невозможным, если Наполеон решился бы на такие шаги, как воссоздание Речи Посполитой в границах 1772 года или освобождение крестьян в России.

При этом на деле, а не на словах, он, как уже говорилось, учредил на довольно большой территории к востоку от Немана Литовское княжество, после чего вместо единого польского государства (причем даже далеко не в границах 1772 года) появилось два, что, по крайней мере, во многом не совпадало с желаниями сейма Варшавского герцогства.

В том же Литовском княжестве Наполеон стремился привлечь на свою сторону местных дворян, и поэтому учрежденные там органы власти защищали именно их интересы. И фактически существенных изменений в жизни крестьян не произошло.

Провозглашение в России отмены крепостного права могло вызвать процессы, которые было бы очень трудно предугадать. И, напротив, реакция на это российских помещиков и правящих кругов оказалась бы вполне предсказуемой, т.е. крайне негативной. А это вело к большой неопределенности в том, когда завершится кампания, и каковы будут ее окончательные результаты. Следует также заметить, что об осуществлении в России революции французский император никогда и не думал, хотя слухи и прочее об освобождении крестьян он все же попытался использовать в качестве угрозы.

В Испании он столкнулся с непримиримостью своих противников – «фернандистов» и англичан (которые тогда уже вели с ним совершенно бескомпромиссную борьбу) и, несмотря на использование там очень крупных военных сил, не смог добиться своих целей в течение нескольких лет. Неужели он не допускал подобного развития событий в войне против Российской империи, обладавшей намного большими территорией и ресурсами, чем Испания?

Во-первых, в его памяти вряд ли истерлось, как в 1807 году Александр I, оказавшись после Фридланда в тяжелой ситуации, пошел даже на заключение союза.

И в 1812-ом Наполеон, вероятнее всего, надеялся, что поражение русских армий, потеря большой территории, падение Смоленска или, наконец, вступление «Великой армии» в Москву заставят Александра I просить мира. И даже если он будет упорствовать, дворянство в конечном итоге должно было склонить его к подобному шагу, возможно, из опасения разорения, утраты тем или иным образом своих земель, имущества, крепостных крестьян и привилегий.

Но, как известно, эти предположения оказались в целом ошибочными.