Владимир Юлин «Адмирал П.В. Чичагов – истинный патриот Отечества. Новое в трактовке его роли в истории России».

Общественное мнение и государственная пропаганда обрушили на Чичагова поток клеветы с обвинением чуть ли не в измене. Не остался в стороне от этого и русский баснописец И.А. Крылов, написавший в 1813 г. басню «Щука и кот», в одном из героев которой легко узнавался адмирал. Мораль этой басни: «Беда, коль пироги начнёт печи сапожник, а сапоги тачать пирожник» прямо намекала на то, что моряк Чичагов взялся не за своё дело, воюя на суше. Все его заслуги перед Отечеством старались предать забвению. Он даже не был включён в число участников войны 1812 года, чьи портреты предполагалось поместить в Военной галерее Зимнего дворца.

Считая ниже своего достоинства вступать в полемику с клеветниками, Чичагов писал своему другу графу С.Р. Воронцову 15 сентября 1813 года: «Толпа везде слепа, но она вдвойне слепа у нас, потому что она менее просвещённая и совсем не имеет привычки пользоваться глазами разума, а значит её очень легко ввести в заблуждение, но что думать о тех, кто, зная правду, терпят ложь и клевету?»^[63] В этом же письме он с иронией отмечает: «...самая большая моя вина в том, что я пришёл в место, указанное императором; другие же, кто не пришли туда (т.е. Кутузов и Витгенштейн – В.Ю.), все оказались правы. К несчастью, я так расположился, что в продолжение всей кампании моя армия преследовала и била неприятеля, находившегося впереди, что совершенно противоречит нашей новой тактике, которая гласит: «Побеждать, это отступать».

В письме графу Воронцову от 25 мая 1813 г. Чичагов писал: «...надо, чтобы вы знали, что я ушёл из армии вовсе не из-за чрезмерной чувствительности, а для того, чтобы служба не страдала из-за придирок ко мне маршала кн. К. (Кутузова – В.Ю.). Он стремился помешать всему, что я делал, даже если это было для его собственной славы...Меня обвиняют в содеянных ошибках, но в чём же они состоят? Никто мне этого не сказал. Главный упрёк в том, что я не взял в плен Наполеона, но разве я обещал это сделать? Был ли мне дан такой приказ? Имел ли я такую задачу? Возможно ли было это выполнить?»^[64]

К сказанному добавим, что во время аудиенции у императора Александра в Вильно, куда Чичагов прибыл за новыми инструкциями о дальнейших действиях в Пруссии, Павлу Васильевичу был оказан «самый милостливый и самый сердечный с виду» приём. «Я спросил тогда, – вспоминал Чичагов, – нет ли у Его Величества каких-либо претензий ко мне и что в этом случае я хотел бы только иметь возможность объясниться. Он мне ответил, что ему известно всё и что у него нет упрёков в мой адрес»^[65].

Непонятно, почему Чичагов не настоял на объективном разбирательстве всего того, что произошло на Березине. В своём письме Чичагову граф С.Р. Воронцов писал по этому поводу: «Я уверен, что, если бы до того, как покинуть армию, вы поехали бы в штаб-квартиру в Калиш и попросили бы аудиенцию у Императора, настаивая на том, чтобы присутствовал Кутузов, и что там, изложив им всё, что вы сделали, предъявляя сообщения и приказы, добавляя, что, как вам известно из петербургских писем, вас обвиняют в армии в том, что вы позволили Бонапарту ускользнуть, ваша честь вам слишком дорога, чтобы не потребовать, не настоять даже на созыве военного совета, чтобы судить вас; я глубоко убеждён, что Кутузов был бы вынужден вас оправдать и признаться в присутствии Императора, что упрекнуть вас в чём-либо невозможно. После этого они были бы вынуждены вознаградить вас за то добро, которое вы сделали, и те же самые люди, которые терзали вас, были бы вынуждены отречься от своих слов. Тогда вы смогли бы уйти не как человек, впавший в немилость у Государя, а как человек, которому противны интриги, которые ваш благородный характер всегда ненавидел... Я удивлён, что вы не избрали образ действий, который вы должны были избрать и который был единственным решением, которого требовало ваше положение»^[66]. Но остается невыясненным также вопрос о том, почему император Александр, считавший, что причиной провала плана окружения Наполеона на Березине была «медлительность действий» Кутузова, не выступил в защиту адмирала. Возложить всю вину на Чичагова «оказалось удобным всем: и Кутузову, который не хотел и не считал возможным взять в плен Наполеона, но одновременно не хотел и высказаться в этом смысле прямо и открыто, и императору, который лучше всех знал правду, но не решался откровенно обвинить фельдмаршала-победителя, который своей намеренной медлительностью подставил Чичагова. Подданным нужен был виновник того, что Наполеон ускользнул, и Александр, как это делал он не однажды за время своего правления, пожертвовал одним из ближайших соратников»^[67]. По мнению Л.М. Чичагова, адмирал «Чичагов сошёл со своего поприща именно в ту эпоху, когда слава Александра I достигла своего апогея и, по непреложному закону судеб, начала после того склоняться к закату. В последнее десятилетие царствования Благословенного, Чичагов был бы не на своём месте в какой бы то ни было области государственного управления: в сфере духовной юродствовал Фотий, военными силами заведовал Аракчеев, а светочи народного просвещения находились в руках Магницких и Руничей...»^[68] Ведь одного слова императора было бы достаточно, чтобы положить конец клеветнической кампании против П.В. Чичагова.

Но упрёки недругов Чичагова, включая даже нелепые обвинения чуть ли ни в измене, продолжались. Не в силах выдержать сплетен и слухов, витавших вокруг его имени, П.В. Чичагов вышел в отставку в феврале 1813 года, когда он сдал командование своей армией Барклаю де Толли, и покинул службу.

В это трудное для Павла Васильевича время его пытался поддержать граф С.Р. Воронцов, его давний и преданный друг. Горько сожалея о принятом Чичаговым решении уйти из армии, он писал Чичагову: «...мне досадно...за службу и за вас самого, так как вы попросили освободить вас от командования армией, которая вам была доверена. Я полагаю, что вы сделали это от избытка чувствительности. Вы узнали, что есть люди, порицающие вас за то, что вы позволили Бонапарту, который был сильнее вас в четыре-пять раз, перейти Березину. Это обвинение, брошенное завистниками и дворцовыми интриганами, и распространённое идиотами, повторяющими обычно то, что интрига хочет распространить, это обвинение, говорю я, вас задело, и вместо того, чтобы пренебречь им, вы отказываетесь от командования. Вы не знаете, что вы играете на руку вашим врагам, которые хотят этого. Они хотели лишить вас командования и, не надеясь добиться этого от Государя, они взялись с другой стороны, зная вашу раздражительную обидчивость. Они начали вас порицать, распространять слухи о якобы совершённых вами ошибках; это вас укололо и вы попросили освободить вас от командования. Это как раз то, что хотели ваши враги.

Вы мне скажите: «Но почему у меня есть враги, я не сделал никому дурного?» Вы должны иметь врагов при нашем дворе, также как вы имели бы их при любом в мире дворе, куда бы вы не поехали. Человек талантливый, искренний и бескорыстный является наказанием, которое ни при одном дворе придворные, хвастуны и интриганы не могут и никогда не должны переносить. Они вступают в союзы, объединяются, образуют секретную конфедерацию против этого чудовища, которое самим существованием при дворе наносит им значительный ущерб и, наконец, им удаётся либо очернить его в глазах Государя, либо вызвать у него столько отвращения, что он сам уходит. Вот, что с вами случается, мой добрый друг... вашей отставкой вы лишите Императора честного человека, который никогда его не обманывал и который всегда служил ему с усердием, не имея никакой личной заинтересованности»^[69].

Сходную трактовку факторов, осложнявших положение адмирала в высших кругах российского общества, даёт наш современник, историк В.В. Аверьянов. По его мнению, «немаловажное значение в тогдашней политической борьбе имело для Павла Васильевича наличие двух придворных партий – одна западного толка (например, граф Н.П. Румянцев, министр иностранных дел, М.Б. Барклай де Толли, военный министр, и др.), вторая – русская партия (ведущим в коей был граф А.А. Аракчеев). Чичагов не примыкал ни к той, ни к другой; вёл свою собственную политику, состоявшую в верном служении Государю и Отечеству, даже, пожалуй, больше последнему. Не имея своей собственной политической команды, способной обеспечить ему лидерство, понимая политику как искреннее, чистосердечное служение Родине и закону, Чичагов был подвергнут клеветническим нападкам со стороны обеих партий. Его влияние на Государя вызывало естественную зависть. Нельзя исключить, что назначение Павла Васильевича Чичагова, военного моряка, а отнюдь не сухопутного начальника, командующим Дунайской армией было лишь продиктовано Государем, а вызвано влиянием придворных партий, возможно даже связанных с некоторыми зарубежными кругами. Поскольку сиё решение осуществлялось в год Отечественной войны, во время борьбы с Бонапартом, Чичагов не счёл возможным отказаться от подобного назначения, хотя оно явно выходило за рамки его профессиональных навыков и приобретённых знаний...»^[70]

Источники:

[63] Из письма адмирала П.В. Чичагова графу С.Р. Воронцову от 15 сентября 1813 г.

[64] Из письма адмирала П.В. Чичагова графу С.Р. Воронцову от 25 мая 1813 г.

[65] Из письма адмирала П.В. Чичагова графу С.Р. Воронцову от 15 сентября 1813 г.

[66] Из письма графа С.Р. Воронцова адмиралу П.В. Чичагову от 1 августа 1813 г.

[67] «Медведь». 1996 г., № 3, с. 89

[68] «Архив адмирала П.В. Чичагова». Выпуск Первый. СПб. 1885 г., с. 32.

[69] Из письма адмирала П.В. Чичагова графу С.Р. Воронцову от 3 марта 1813 г.

[70] В.В. Аверьянов. Вариант Предисловия к публикации «Записок» адмирала П.В. Чичагова (Из архива настоятельницы Московского Богородице-Смоленского Новодевичьего монастыря игуменьи Серафимы»), с. 7.