Выставка крупноформатной графики (размер бумажного листа по большей стороне от 150 до 180 см.), выполненной графическим карандашом. Порядка 20 работ. Плюс ко всему, Дмитрий нарисует в той же технике и стиле монументальную баталию на одной из стен галереи. Это новая серия 2005 года, новые несметные орды, племена, армии мириад атакующих, поверженных и контуженных воинов в известном многим специфически цветковском стиле.

Ответы Дмитрия Цветкова на вопросы Александра Петровичева по выставке "Штурм" (бумага, карандаш):

А.П. Дима, ты снова возвращаешься к бумаге? В очередной раз делаешь передышку в своём увлечении объектами и бисером? Тебя это не утомляет?

Д.Ц. Меня это не утомляет! Это абсолютно естественный, я даже сказал бы, органический процесс, проходящий по-сути всю жизнь. С бумагой я не порывал никогда. Для меня искусство сродни физиологии. И разговор о нравится – не нравится как-то странен. Тем более если речь заходит об утомляемости. Здесь я не утомим в принципе! Это моё. Что касается бумаги и карандаша, то почему-то считают, что, мол, бумага и карандаш – это не материалы. Холст, масло – это вечное и прочее. В моём представлении, бумага, в хорошем смысле слова, беззащитны, их можно стереть и начинать всё заново, к тому же это чрезвычайно вариативный материал. Бумага, как известно всё стерпит. Что хочешь, то и делай. Сегодня рисунок такой, завтра совершенно другой. Холст, масло – это, действительно претензия на вечность, не меньше. Я не люблю этаких претензий, они очень часто гнусны и сомнительны. Мне представляется, что в «Снежной королеве» у Андерсена мальчик Кай написал слово «вечность» не льдинками, а именно маслом по холсту. Такая дремучая, музейная, тяжёлая претензия.

А.П. «Штурм» - это из категории напускных драйвов?

Д.Ц. Вся штука в том, что я всегда любил рисовать всякие такие «войнушки». Потом у меня было обучение художеству профессионально. Я штриховал по-честному по-академически носы, уши. Я это очень серьёзно изучал. Меня вообще академическое искусство зажигало, пока я не понял, что самое ценное во мне, это то, что есть во мне! А тот пласт изобразительного искусства, что существовал до меня, он немножечко гнобит. И я из него начал выбираться, выплывать из этой истории искусств и возвращаться к тому же, что делал до своего академического обучения, что, собственно, делать и продолжаю. Я всегда любил рисовать такие огромные баталии. Мне вообще кажется, что вся история человечества, это сплошные войны и самые красивые вещи, человек изготавливал тогда, когда собирался убить ближнего. По мне, круче «Калашникова», бомбы и кирзовых сапог человечество не придумало вообще ничего.

А.П. Тебя уже не смущает статус свободного художника?

Д.Ц. Ни коем образом. Сейчас вообще великолепное время для занятия искусством. Всё дело в том, что сегодня в этом самом искусстве просто нечего делить. В нём нет ни больших стабильных денег, ни социальной ангажированности. И поэтому современные художники играют как бы на одном поле. И как только появятся деньги, гос. Заказ или ещё какая-нибудь штука, сразу же придут в это искусство очень талантливые, очень креативные, очень умные люди, но придут они из иной среды. У них будет всё, кроме одного принципиального качества – они не будут художниками. Они будут отлично общаться, лучше всё объяснять, но то, что они будут делать будет абсолютно нехудожественно. Но это никто не будет видеть, и никого это волновать абсолютно не будет. А художники останутся ни с чем, а всю оставшуюся жизнь будут, доказывать, что именно они-то и есть настоящие художники, а не те проходимцы.

Сейчас люди работают в массмедиа, рекламе, архитектуре, дизайне, работают гоняльщиками нефти. И я уверен, если нынешний нефтегоняльщик, получающий, ну скажем тысяч десять долларов в месяц, узнает, что в будущем картина современного автора станет стоить полтинник, то он прекратит гонять нефть, а станет тем самым современным автором и он докажет, что он гораздо круче какого-нибудь там Цветкова, Батынкова или Кулика.