Арон Израилевич Люмкис при жизни увидел только одну свою персональную выставку, прошедшую, кстати, незаметно, тихо - это было ещё в застойные годы, в начале 80-х. Всё творчество художника можно с одинаковым успехом назвать и парадоксальным, и закономерным. Практически всё время существования советской власти уместилось между годами рождения и смерти художника, который, "как и весь советский народ", был встроен в ту государственную систему, о которой молодое поколение знает только понаслышке. Он любил пересказывать вычитанный им где-то эпизод, как приехавшему в СССР в 30-х годах Альберу Марке показывали достижения народного хозяйства, на что француз попросил просто показать ему современную живопись, поскольку это лучше, чем колхозные стада, расскажет ему о жизни советского человека. Арон Люмкис долгое время работал в московском оформительском комбинате - оформлял колонны демонстрантов к великим праздникам, а портреты вождей мог рисовать, как он говорил, "с закрытым глазами". Только уйдя на пенсию, он начал писать "для себя", то есть для нас с вами. И выяснилось, что ничего общего с официальной живописью живопись Арона Люмкиса не имеет. Альберу Марке было бы на что посмотреть.

Он писал цветы, женщин, жанровые сцены, "типов", как он говорил, и снова цветы, очень много цветов. Руку ему ставил в конце 20-х годов человек из плеяды старых мастеров - сам Илья Машков, влияние которого несомненно, стoит только внимательно присмотреться к натюрмортам Люмкиса. Вообще творчество Машкова повлияло не только на палитру художника, но и на саму его жизнь. Пока позволяло здоровье, он, получив в молодости мощный заряд жизнелюбия от учителей, до конца оставался верным своему искусству. Только этим можно объяснить его ощущение "живой жизни" (по выражению В.Вересаева) даже после того, как его, фронтовика, во время войны исключили из союза художников "за неуплату членских взносов", после лихолетья сталинской борьбы с "космополитизмом", несмотря на неустроенный, почти нищенский быт.

О цветах Арона Люмкиса стoит сказать особо. Он писал их по памяти, так как на огромные, живые, пряные цветы у него денег не было. Цветы были для него почти религией, он буквально преклонялся перед их неисчислимым разнообразием, его завораживали формы, пластика, краски. Даже почти потеряв в старости зрение, он каким-то образом, хоть краешком глаза, но исхитрялся написать маленький этюдик - конечно же, это были цветы…

В шестидесятые годы он задумал свой "Реквием" - картину, которая, по словам самого художника, стоила всего того, что он сделал. Темы "Катастрофы" (слово Холокост в Советском Союзе вообще не было известно) - трагедии еврейского народа в минувшей войне - тогда не касался никто. И тема эта была грандиозной - он понимал, что один он её не исчерпает, но ведомый, как говорил Лев Толстой, "энергией заблуждения", то есть той энергией, что питает художника, Арон Люмкис отважился на картину-символ, картину-итог. Он писал свой "Реквием" на стене в своей комнате - а жил он в коммунальной квартире, - к стене прибивались картонные прямоугольники с наклеенным на них холстом. Из таких фрагментов и возникла эта картина-фреска, поскольку и писалась она на стене, а не на упругом холсте, а сама техника письма предельно напоминает фреску, как бы расчищенную от поздних наслоений, возникшую почти из небытия. В других своих работах Люмкис много смеялся над обывателями, своими современниками. Но это - в мирное время. Перед лицом же смерти мы все просто люди. В "Реквиеме" каждый персонаж изображён в минуту высочайшего человеческого достоинства перед неминуемой гибелью. Каждый со своим характером, но все с одной судьбой. Шествие обречённых людей во главе с раввином, облачённым в белые, призрачные одежды, единственным, кого художник не наделил характерными деталями, кроме, разве, свитка Торы в руках. Как заметил один из журналистов, писавших об авторе "Реквиема", "тень самого Арона Люмкиса, нищего художника, где-то там, среди евреев, изображённых им в последний миг земной жизни, готовящихся предстать перед Всевышним".

Искусствовед Вильям Мейланд писал о художнике в 1996 году: "Настоящая живопись воспитывает глаз. Сладкие салонные поделки рядом с тихими холстами Люмкиса выглядят пёстрой мишурой, пригодной, как бумажная посуда, для одноразового употребления. "Колорит, - утверждал когда-то Василий Суриков, - равен любви". До сих пор неведомое никому творчество Арона Люмкиса, все его бесконечные сирени, пионы, розы, маки и васильки - это и есть воплощённая и осуществившаяся, несмотря ни на что, любовь и вера в спасительную красоту мира".

Вход бесплатный.