Водолазы кишечный и легочный, с цветком или глазом вместо головы; водолаз с зеркальцем вместо окошка обзора. Стоит добавить – водолазы по Леониду Тишкову. Сколько их появилось лет этак примерно за двадцать работы над циклом! (Примечательная параллель: начало совпадает с интересом к мифологическому в итальянском трансавангарде, на чем не стоило бы акцентировать, если бы не показательность прецедента, восполняемого Крокин галереей, – у себя дома полноценного трансавангардиста профукали.) На сегодня проект связывает чуть не все множество современных медий – от графики и объекта до видео, кроме того все объекты в разное время задействовались в театральных постановках. Цементирует эту мифо-поэтическую конструкцию, как и в концептуализме, литературная основа: пластические задачи предрешает высказывание. Так, есть и книга: шелкографический комикс «Космогония водолазов»; но я не уверен, хватит ли преизрядной монографии, чтобы транслировать весь спектр затронутых Тишковым в этом цикле мифологических толкований темы и их универсальных связей. Водолазы здесь обретаются даже в стихиях огня и воздуха, что по природе им вроде бы не свойственно.

Мы знаем, где корни: водолаз – бесспорный герой нашего коллективного советского детства; отсюда же и его связь с образом космонавта. Но от фольклорного «раз советский водолаз…» образ ширится до бесконечности: из окошка то бьет яркий луч света, то зияет непроницаемая тьма, провоцируя вложить в водолаза любое содержание. Автор влагает мозг. Анатомические подробности вообще – козырь достоверности созданного им мира. В нем, как в системе сакральной медицины древних, раскрывается «все во всем». Шланг с необходимостью может явиться не только пуповиной, но и кишечником. Леонид точно знает, куда спустить говно и даже сукровицу водолаза. Кто еще так позаботится о своих персонажах?

«Отпущенный на волю» подсознанием, образ водолаза живет самостоятельной жизнью. Его преследует собственный шланг; в его голове готовят фарш и квасят капусту; словом, в нем буквально визуализирован целый мир – за окошком скафандра разворачиваются чудесные морские пейзажи с восходящим солнцем. Да, магриттовские игры с пространством могут иметь место внутри одного отдельно взятого водолаза. Но дело тут вовсе не в сюрреализме – и пусть кто-нибудь запустит в меня камнем преткновения, если я не прав. Дело в мышлении на уровне всемирной мифологической культуры, не в библиотеках затверженной, но воспринятой с детских лет и с тех пор постоянно проживаемой нутром.

И, конечно, Тишков здесь путешествует «обратно в искусство». Водолазы вселяются в бренные тела брейгелевских слепых, топчутся на территориях гойевского «Сна разума» и вангоговских «Едоков картофеля», проникают и в «родные пенаты» «Апофеоза войны» и «Не ждали». Кто только не омывал свои сапоги в несветлых водах постмодернизма (Тишков, кстати, одним из первых), спекулируя на перверсии сюжетов, – да только тут совсем не в снисходительной иронии резон тому: так персонажи художника возвращаются на исконную родину – в искусство. Их бытие вообще культуроцентрично – философские ареалы их обитания, судя по подписям к работам, простираются от народных пословиц до дзенских коанов.

На самом деле этот цикл направлен не только на то, чтобы оживить «некие архетипы». В водолазной иконографии, казалось бы, лишенной и намека на современность, тем не менее отчетливо узнаваемы страсти современника. В глобальном смысле здесь тематизировано тотальное человеческое одиночество в мире. Водолаз в скафандре – тот же человек в футляре; герой, но заброшенный в мутную толщу Неведомого, вдобавок, непонятно зачем. Недаром некоторые работы цикла пронизаны драматизмом словно вопреки нейтральной отстраненной манере тишковского рисования.

Водолазы Тишкова «разговаривают» со зрителем языком глубин собственного, зрительского подсознания. Причем артикулировать это в линейных формулах фрейдовского психоанализа значит уничтожить всю невысказываемую красоту и цельность мифа, после чего и самого автора можно торжественно препровождать в Дом скорби: синкретизм его сознания радикально превышает пошлую причинно-следственную обусловленность «мира сего». Однако не станем забывать, что автор, между прочим – сам доктор, и вполне способен поставить диагноз, если кому не по себе.

Выразительней некуда художник свидетельствует: «Невозможно живым выбраться из водолаза» – впрочем, это он, должно быть, о самом себе. Ему видней. Нам же только предоставляется возможность глубинного погружения наших душ в лабиринты миров Леонида Тишкова.