В маленькой деревушке Городне, в нескольких верстах от Мало-Ярославца, решалась участь Великой армии, в дни, непосредственно следовавшие за сражением при Мало-Ярославце, 12-го октября. Картина В. В. Верещагина воспроизводит по истине драматический момент. Низкая, тесная, крестьянская изба; «старая, развалившаяся деревянная хижина ткача», как разсказывает граф Сегюр; простой стол, такие же скамьи; уронив голову на руки, склонившись в тяжелом раздумьи над картой, сидит Наполеон; у противоположного конца стола — король Неаполитанский, Мюрат, положив рядом свою историческую шляпу, украшенную тем знаменитым великолепным султаном из перьев, по которому его узнавали еще издали, когда он, неустрашимый и лихой кавалерист, гарновал впереди своих войск; тесной группой стоят маршалы Франции, ближайшие помощники Наполеона, Бертье, Бесьер, Даву, Мутон (граф Лобо)... глубокое молчание разлито в воздухе, и в этом молчании тихо созревает великая драма, обсуждается вопрос жизни и смерти: пробиваться или отступать?... Кто решает вопрос? Император Наполеон... С трудом верится! Неужели для него могли так сложиться обстоятельства, чтобы этот любимец побед и решительных действий, всегда направленных прямо к цели, должен был задуматься над вопросом, идти ли ему по пути им избранному, или повернуть назад? Да, такие обстоятельства для Наполеона наступили. А ведь, казалось, все было рассчитано хорошо. Надо было идти в Калугу, и он шел туда. Кто мог бы помешать исполнению его намерения? Никто, так думал он. Но судьба простерла над Наполеоном карающую руку. Все это безумное предприятие - поход в Россию, с целью покорить огромную страну, унизить народ, нравственных свойств и мужественных сил которого французский император не знал и не хотел с ними считаться, даже тогда, когда они уже давали себя чувствовать, нашло гибельный зародыш в самом себе и должно было крушиться даже помимо чрезвычайных усилий с нашей стороны. Нелепо было думать, что сверхъестественное счастье, сопутствовавшее Наполеону с той самой минуты, как он, скромный офицер Бриеннской школы, вступил первый раз на путь громких подвигов, может продолжаться вечно.

И вот сидит император, покоривший пол мира, сидит на жесткой скамье захудалой крестьянской избы, в обстановке, так мало соответствующей его царственному величию, и думает горькую думу.

«Пробиваться или отступать?»

Накануне он сам едва не попал в плен. Вот как повествует об этом, бывший ординарцем при Кутузове, князь Александр Борисович Голицын в своей «Записке о войне 1812 г.»

«Во время Мало-Ярославского сражения князь Кудашев, шедший по пятам за французской армией, аттаковал в тылу неприятельский конвой с эскадроном вновь сформированного Татарского уланского полка, под командою ротмистра Гельмерсена. Атака была уже под вечер, а потому и разглядеть было невозможно; но после узнали, что это был конвой самого Наполеона, который едва не был схвачен. Итальянская гвардейская кавалерия опрокинула Татарский эскадрон и таким образом спасся Наполеон».

Так вот что ему угрожало!... Каждую минуту это могло повториться. Русские стояли везде. Упорный бой за обладание Мало-Ярославцем не привел ни к чему. Войска Кутузова, не возобновляя генеральнаго боя, расположились на сильных позициях, преграждая путь к Калуге. В то же время партизаны и казаки шныряли по всем направлениям. На боровской дороге они отбили парк в сорок гвардейских орудий, из которых, положим, успели увезти лишь одиннадцать; около Медыни генералъ-майор Иловайский 9-й рассеял авангард князя Понятовского; словом, опасности сторожили французскую армию на каждом шагу. В то же время в ней уже не было прежнего воинского духа, и, вероятно, Наполеон это сознавал или угадывал. Равным образом и численностью она уже была крайне слаба. В этот момент Наполеон располагал всего 63 тысячами против наших 90-та. Но в другое время он, быть может, и решился бы атаковать русскую армию, хорошо зная из своей богатейшей практики войны, что побеждает не численность, а львиное мужество, но... где теперь это львиное мужество подвластной ему армии? Увы! оно пошатнулось, деморализованное тягостями неслыханного похода и невероятным мародерством, которому предавались французы во время более чем месячной стоянки в Москве. Вообще это пребывание в Москве... Если бы его не было, может быть, весь дальнейший ход событий развернулся бы совершенно иначе. А теперь?... О! Эта ужасная мысль, гвоздящая мозг: пробиваться или отступать?... Что скажут его приближенные? И Наполеон выслушал их всех. Граф Лобо, которому он оказывал большое доверие, сказал: «Отступать по кратчайшей и известнейшей дороге на Можайск к Неману, и как можно поспешнее - как можно поспешнее».

После того как Наполеон еще раз осмотрел поле сражения и получил известие о том, что Кутузов, в свою очередь, тоже предпринял движение назад, он присоединился к мнению графа Лобо и приказал отступать по можайской дороге. Жребий был брошен, и французская армия с этого момента все больше и больше втягивалась в петлю.