К вечеру 4-го сентября Наполеон добрался до Петровского дворца, где очутился в полной безопасности от огня, заливавшего Москву. Неистовый пожар между тем продолжал свирепствовать, и Москва буквально таяла в его пламени. Наполеон из окон Петровского дворца с тяжелым сердцем должен был созерцать эту вакханалию огненной стихии, в которой, казалось, гибли все его честолюбивые мечты. Наступило 6-е сентября. Пожар начал утихать, потому что, во-первых, просто уже нечему было гореть, а, во-вторых, прошел проливной дождь. Наполеон, узнав о том, что Кремль остался в полной сохранности, решил возвратиться туда. В мемуарах французского генерала графа де-Сегюра рассказывается, что «лагерь, через который императору надо было пройти, представлял страшное зрелище. Посреди полей, в топкой холодной грязи горели огромные костры из мебели красного дерева и позолоченных оконных рам и дверей. Вокруг этих костров, подложив под ноги сырую солому, кое-как прикрытую досками, солдаты и офицеры, покрытые грязью и копотью, сидели в креслах или лежали на шелковых диванах... Ему загораживали дорогу длинные вереницы мародеров, шедших на поиски за добычей или возвращавшихся с грабежа... Кучи пепла, да местами попадавшиеся развалины стен и обломки стропил, одни указывали на то, что здесь когда то были улицы»...

Этому описанию удивительно отвечает по настроению картина Верещагина. Впереди двигается почетный конвой в касках, увенчанных красными султанами; в некотором расстоянии от него на белой лошади — император; позади свита; встречающиеся по пути солдаты, вытягиваясь, отдают честь. А кругом — потрясающая обстановка: бесформенные развалины домов, еще дышашие огнем и дымом; обгорелые и порубленные деревья; вся дорога усыпана какими-то обломками; столбы дымного пламени напоминают исполинские факелы, освещающие дорогу Наполеону. Ужас запустения встает отовсюду и угнетает душу; мрачные мысли проносятся в мозгу, и где-то в самом потайном уголке сознания начинают шевелиться какие-то темные опасения, рождается что-то смутно похожее на страх, и неустрашимое сердце сжимается в предвидении неслыханных бед. Еще созерцая пожар из окон Кремлевского дворца, Наполеон сказал: «Это сулит нам самые большие беды». И действительно тут притаилось что-то грозное, чуялась опасность, которую ни предотвратить, ни сломить было невозможно. Когда человек, гениальный полководец, как в данном случае Наполеон, задумывает войну, объявляет ее, собирает несчетное войско, потом вторгается в чужую страну, попирая все законы мирного времени; когда этот человек готовится к сражению, сочиняет диспозицию боя и расставляет свои войска согласно выработанному плану; когда он лично руководит ими в бою, посылает кавалерию против левого фланга, такой-то дивизии приказывает поддержать кавалерию, а пехоту бросает противнику в центр, во всех этих случаях он имеет дело с реальными простыми фактами, он оперирует, как хороший игрок, он имеет против себя человека же, быть может, с такими же слабостями и достоинствами, как у него. Но это что же такое?... Эта Москва, предмет стольких вожделений, обратившаяся в какую-то дымную фантасмагорию, эти обгорелые развалины, эти неизвестно куда девавшиеся «бояре», весь этот кошмар, невиданный в Европе, где каждый город отворял перед победителем ворота и подносил ключи на блюде, после чего все входило в свою колею и можно было чувствовать себя совершенно, как в Париже, — все это создавало удручающую атмосферу, очень плохо влиявшую на умы. Солдатам были обещаны отдых на полном довольствии, которого они так жаждали и вполне заслужили, а тут... какой же отдых в пламенных развалинах, какое же довольствие, когда вот находят бочки дорогого вина, мешки с кофе и другие ненужные предметы, но нет хлеба, нет мяса, нет сена и овса для лошадей? Гигантская мышеловка — вот чем оказалась Москва для французского императора и его Великой армии. Действительно, эта «старая северная лисица» — Кутузов, как выразился Наполеон, узнав о назначении его главнокомандующим, хорошо распорядился: заманил французов в Москву, а сам спрятался в какую-то нору. Куда еще он заведет Великую армию своим беспрерывным отступлением?...

Есть нечто, превосходящее все силы ума, талант, рассчет, храбрость. Это — высшая Справедливость, которая, не допуская никаких чрезмерных отклонений в логике событий, блюдет мировое равновесие. В стихийных проявлениях, в разных необыкновенных случайностях, лежащих вне воли человека, таинственно звучат ее голоса. И в этом потрясающем пожаре древней столицы России впервые для Наполеона, если только он мог его слышать, прозвучал предостерегающий голос высшей Справедливости, она так же вступилась здесь, как спустя два года на Ватерлосском поле она бросила жре- Наполеона на одну из чашек весов, и последняя стремительно полетела вниз. Участь императора была решена.