Наконец настал тот знаменательный день, которого с таким нетерпением ожидал Наполеон, его маршалы, его солдаты: они дошли до Москвы.

В два часа дня 2-го сентября Наполеон въехал на Поклонную гору, находящуюся в 3-х верстах от Москвы, и... остановился... Зрелище великолепное, не виданное прежде, развернулось перед его глазами. Протянувшись на возвышенности, разбегаясь широко в стороны домами, рисуясь в синеве неба, горя в солнечных лучах золотом куполов своих бесчисленных соборов, церквей, монастырей, увенчанная точно сказочной короной своим Кремлем, величественная в своей оригинальной красоте, таинственная, загадочная предстала взору завоевателя Москва, древняя столица России. Москва!... Здесь должны были окончиться нечеловеческие труды, понесенные Великой армией, и сам ее предводитель убежден был, что занятие им Москвы знаменует конец войны.

— «Так вот наконец этот знаменитый город! да и пора уже!»

С этими словами Наполеон соскочил с коня, взял подзорную трубу и принялся долго, внимательно рассматривать Москву с ее окрестностями, мечтая о том торжественном моменте, который должен наступить: сейчас явится депутация от этого знаменитого города с мольбою о пощаде, и он, император, скажет им милостивые слова... Но никого не было, никто не встречал, никто не подносил ему ключей от столицы, как это бывало всегда прежде. Наполеон подал знак. Раздался пушечный выстрел, и по этому сигналу французские войска, точно грозный неудержимый поток, разом прорвавший плотину, со всех сторон устремились к городу, оглашая воздух кликами: «Да здравствует император!»

Наполеон подъехал к Дорогомиловской заставе и остановился. Здесь то уже должна была встретить его депутация от Москвы, умоляющая о пощаде города... Чего они медлят там, эти русские варвары?.... Но никого не было. Тишина царила в стороне города. Молчали колокола ее сорока сороков церквей. Наконец возвращаются посланные вперед несколько офицеров. Они приближаются, они докладывают Императору... Что такое?.... Не может быть!.... Ошеломляющее известие, противоречащее здравому смыслу...

— «Москва опустела! Это невероятно. Надобно удостовериться в том. Ступайте туда и приведите мне бояр».

«Он думал, пишет граф Сегюр, что эти люди, охваченные гордостью или парализованные ужасом, неподвижно сидят у своих очагов, и он, который всюду встречал покорность со стороны побежденных, хотел возбудить их доверие тем, что сам явился выслушать их мольбы».

Император подозвал к себе графа Дарю и отправил его в город.

«Вооружившись подзорной трубой, рассказывает офицер 2-го кирасирского полка французской армии, он молча рассматривал всю эту массу домов, церквей и дворцов. Наконец, из Москвы явился адъютант начальника штаба армии (Бертье) в сопровождении какого-то штатского, одетого подобно пажу герцога Мальборо, во все черное; длинный и худой, лет сорока, штатский оказался живущим в Москве негоциантом-французом. Он поклонился Императору и со шляпою в руке встал у головы его лошади, у левого стремени и таким образом очутился лицом ко мне, а Император оставался между нами. Сначала он только отвечал на предложенные вопросы, и я очень сожалел, что не слышал ни вопросов, ни ответов; но, мало по малу, он оживился, левой рукой взял гриву лошади Его Величества и начал размахивать правой рукой, держа в ней шляпу. Вот каким образом узнал Император об оставлении Москвы ее жителями, за исключением многочисленных иностранцев».

«Потом Наполеон, пишет некий чиновник Кербелецкий, пришедши несколько в себя, садится на лошадь и въезжает сам в Москву, в которую последовала за ним и конница, стоявшая до того вне заставы; но, проехав Дорогомиловскую, Ямскую слободу и приблизясь к берегу Москвы реки, останавливается на правой стороне улицы, на береговом косогоре, сходит с лошади и опять расхаживает взад и вперед, но только уже покойнее. Сего числа Наполеон и его конвой ночевали в Дорогомиловской слободке, в обывательских домах, где жителей московских, кроме четырех человек дворников, никого не было замечено».