«Отечественная война и Русское общество». Том III. «Наполеоновский солдат».

вятая любовь к отечеству!» Под звуки этого воинственного гимна стекались на границу своей родины и молодые и пожилые люди всех сословий в то время, когда, казалось, вся Европа вооружилась против Франции, всколыхнутой революционной бурей.

«Победа или смерть» — был сперва кликом республиканских войск. При таком страшном напряжении человеческой энергии быстро выдвигаются из общей массы крепкие волей, сильные духом, ловкие, закаленные в житейской борьбе — отчаянная борьба за существование молодого государства стирает все чины, все различия по родовитости и знатности: остается одно мерило — пригодность к военному делу.

«Гражданин» закрывает «солдата» и последний рядовой свободно обращается к генералу, не забывая в то же время своего места. Армия едва может прокормиться, лишена правильных рационов, обозное дело в полном расстройстве. Каждый батальон, каждая войсковая часть должны заботиться о своем пропитании; внутри рот и батальонов, подчиняясь интересам желудка, создаются особые «компанейства» — la clique (клика) — из людей, отчаянных как в бою, так и в добывании себе пищи всякого рода мародерством. Молодой солдат рано — чуть не с шестнадцати лет — знакомится со всеми горестями или радостями похода. Среди полной тревог и ежедневной опасности жизни создаются резкие определенные типы: один — забияка, дуэлист, шумливый буян, хвастливый задира и беспощадный мародер, игрок и кутила; другой — идеально любящий свою родину герой, который быстро из простого крестьянина возвышается до чина главнокомандующего для того, чтобы рано, в расцвете своей жизни сгореть в огне непосильной работы, не достигнув и тридцатилетнего возраста. Личная храбрость, быстрая сметка, ловкость — да и удача в придачу ко всему этому — создают блестящую военную карьеру, и не одному простому солдату приходится убедиться, что в своем ранце он носит жезл главнокомандующего. Любая страница воспоминаний участников этой кровавой эпохи пестрит образчиками неподдельного мужества, удивительного умения пользоваться обстоятельствами, не дожидаясь приказания сверху.

Молодой унтер-офицер быстро схватывает важное значение занимаемой позиции и умудряется быстрым кавалерийским натиском овладеть четырьмя пушками — сам гибнет, гибнут три четверти людей — остальных семерых ожидает унтер-офицерство и первый офицерский чин. В 17 — 20 лет счастливец за личную доблесть и сообразительность делается офицером — пред ним открывается необозримая дорога к почестям... Маршал Макдональд остроумно определил настроение своих современников: «да, я ненавижу преступления революции, но армия не замешана в них; она всегда смотрела врагу прямо в лицо. Как же мне не обожать революцию! Она меня возвысила и возвеличила; без нее я сегодня не имел бы чести обедать за столом короля рядом с Его Высочеством». Революционные войны, таким образом, создавали солдата, создали и своеобразного офицера.

Подвергнутый во всех своих действиях беспощадной критике солдата, постоянно принужденный основывать свой авторитет на личной храбрости, офицер ко времени Наполеоновской империи прошел уже громадную школу личной выносливости и опытной выдержки: молодой 24 — 27-летний юноша, сперва рисковавший своей жизнью из-за одного молодечества, приучился уже хладнокровно учитывать результаты своих подвигов.

«Время предрассудков прошло навсегда, — говорил счастливый соперник Суворова в горах Швейцарии, маршал Массена, умирая своим детям: — человек отныне сам будет создавать себе знатные титулы. Если я вам оставляю славное имя, помните, что я его прославил собственною доблестью, стараясь каждый день оправдать полученные уже отличия».

Громадная личность Наполеона сразу подвела итоги бурно кипевшей толчее маленьких и великих воинов, рассортировала их и, может-быть, беспощадно сузила пределы их размаха. «Спаситель отечества» отныне мог рассчитывать лишь на большой чин, большое поместье и крупный денежный подарок.

Армия получила главу, умевшего довести до крайнего напряжения стремление к славе, проникавшее французского солдата, раздражить личное самолюбие, насытить тщеславие, возбудить гордость и утолить алчность. Солдат отныне был убежден, что о нем заботятся, лично его помнят, не забудут, всегда его отличат от другого. «Император» сделался кумиром своего войска; за его одну улыбку, ласковое слово, добродушную шутку солдат, офицер, генерал готовы жертвовать жизнью.

Император, благодаря кирасиров, обнял и расцеловал перед фронтом их генерала Отпуля; этот последний кричит: «Чтобы показать себя достойным такой чести, мне следует умереть за ваше величество!» — и сдерживает свое слово на другой день во время сражения при Эйлау. Адъютант маршала Мармона Фавье прибыл из Испании верхом с известием о поражении французских войск. После сурового приема у императора он добровольцем на другой день дерется в первом ряду под Бородином и падает раненым при взятии редута: он, невзирая на усталость, желал показать императору, что храбрость испанской армии не изменилась.

Прежняя погоня за добычей эпохи революционных войн сменилась жаждой почета, оказанного главнокомандующим перед всеми товарищами, жаждой ласкового трепка за ухо от императора — как высшей награды.

Старый гренадер, участвовавший в египетских и итальянских походах, является во время раздачи крестов Почетного легиона и требует себе креста. «Но что же ты сделал, — говорит император, — чтобы заслужить подобную награду?» — «Я? В Яффской пустыне, ваше величество, в страшную жару подал вам арбуз». — «Еще раз спасибо! но этот арбуз не стоит креста Почетного легиона». Тогда солдат кричит вовсю: «А! Так вы считаете за ничто семь ран, полученных на Аркольском мосту, при Лоди, Кастильоне, при пирамидах, Сен-Жан-д'Акре, Аустерлице, Фридланде, 11 компаний в Италии, в Египте, Австрии, Пруссии, Польше, в...» Но император прерывает старого солдата: «Та-та-та! Как ты рассердился, дойдя до самого главного — с этого-то и следовало начать; это получше твоего арбуза! Я делаю тебя имперским кавалером с 1.200 фр. ренты в придачу... Доволен ли ты?» — «Но, ваше величество, я предпочитаю крестик». — «Да у тебя и то и другое, раз ты имперский кавалер!» — «Нет, я предпочел бы крестик». Бравый гренадер никак не мог понять, в чем дело. Он успокоился лишь тогда, когда император сам прикрепил ему к груди орден, и, казалось, более был доволен им, чем 1.200 франков ежегодного дохода.

Едет император по краю громадного Зачанского пруда после Аустерлицкой битвы — на большой льдине посреди пруда лежит раненый русский унтер-офицер и молит о помощи. Несколько слов — и два молодых адъютанта добровольно, несмотря на жестокую стужу, раздеваются догола, бросаются в ледяную воду и после нечеловеческих усилий грудью подталкивают льдину с несчастным раненым к берегу. Награда — ласковая шутка императора и жестокое воспаление легких для одного из спасителей.

Генерал Мутон возвращается к Наполеону с донесением. «А! Кстати вернулись! Берите эту колонну и возьмите город Ландсгут». Генерал спокойно слезает с лошади и первым бросается по мосту во главе гренадеров — после упорной схватки овладевает городом и невозмутимо возвращается назад доканчивать императору прерванный рапорт. Во время разговора ни одного слова о взятии города, а после похода генерал получает в подарок картину, на которой он представлен идущим на штурм во главе своей колонны.

Но никто и не умел так приласкать добрым метким словом своих «ворчунов», добродушно подтрунить над их пороками, подчеркнуть их достоинства...

Проходят пред императором солдаты 44-го линейного полка (перед сражением при Йене) — он говорит: «В вашем полку больше шевренов, чем во всяком другом, поэтому я считаю ваших три батальона за шесть!» Обрадованные солдаты кричат: «Мы вам это докажем пред неприятелем». Проходит 7-й почти целиком составленный из жителей нижнего Лангедока и Пиренеев... «Вот лучшие ходоки во всей армии — никогда ни один не отстанет, особенно когда нужно догнать неприятеля». Потом смеясь: «Но сказать уж вам правду-матку — по-моему, вы первые крикуны и мародеры во всей армии». — «Правда, правда», смеются солдаты, почти каждый из которых нес курицу, утку или гуся в ранце.

В этой большой военной семье естественно выработалось безграничное уважение к своему собственному достоинству, к чести своего полка, к чести самой армии.

Отступает ли молодой офицер пред превосходными силами врагов — достаточно неприятельскому офицеру обругать его трусом, адъютантом такого-то маршала — и пылкий француз, невзирая на опасность, немедленно вступает в неравный поединок — возвращается к своему начальнику раненый, и маршал, пожуривши слегка своего адъютанта за неосторожность, сознается, что и сам в его годы поступил бы так же.

Курьер к прусскому королю случайно по дороге к дворцу замечает в Берлине, как тащат пленного французского солдата наказывать палками (наказание, незнакомое французской армии!), немедленно вступается, силой освобождает соотечественника и объявляет его в своей коляске под прикрытием самого императора, затем энергично отстаивает его пред прусским королем и добивается полного освобождения. Тот же курьер с негодованием доносит Наполеону, что прусские гвардейские офицеры осмеливаются точить свои сабли о стены дома, занимаемого французским посольством, и встречает полный отклик со стороны своего императора.

Такова была та «великая армия», которая тяжелой стеной шествовала по Европе до 1812 г...