Москва уничтожила все надежды Наполеона. Занимая Москву и впустив в нее своих орлов, он воображал, что непременно найдет там прочный и выгодный мир, конец своих военных походов, утверждение своей силы и могущества. Желая оправдать необдуманное предприятие и вторжение в русские пределы, Наполеон старался впоследствии разными причинами объяснить цель столь дальнего и неудачного для него похода; но всяк сам вполне оценит всю неосновательность и шаткость этих причин. «Для общего дела Европы, — говорил он, — эта война должна была служить окончанием случайностей и началом общего благоденствия. Открылся бы новый горизонт, начались бы новые работы для общей пользы. Будучи обеспечен на всех пунктах, я созвал бы свой конгресс и сам составил бы священный союз: эти идеи принадлежат мне. В собрании всех владетельных особ Европы мы занялись бы устройством дел по-домашнему, по-семейному. Я призван был примирить новый порядок вещей со старым и пожертвовал бы для этого даже своей народностью». Ясно, что Наполеон говорил все это для оправдания своего необдуманного и несправедливого предприятия. Само Провидение положило предел успехам Наполеона и не допустило его заменить прежний порядок вещей новым, то есть порядок беспорядками, смутами и последствиями революции. «Люди, писавшие историю или размышлявшие о ней, — говорит де Местр, — удивляются тайной силе, которая управляет человеческими предначертаниями». Притом же и сама мысль, высказанная Наполеоном, совершенно неверна и несправедлива. Он говорит, что хотел примирить старый порядок вещей с новым; но это было невозможно и неудобоисполнимо. Под личиной согласия, предписанного обстоятельствами, прежний и новый порядок непременно сохранили бы свою коренную разницу и непобедимую антипатию; их примирение могло быть только наружное и временное. Стараясь слить, примирить их, Наполеон предпринимал дело вредное, невозможное, которое могло только повредить его народности в глазах всех здравомыслящих людей, в чем и сам он откровенно сознается. Действуя таким образом на пользу двух дел, совершенно различных, Наполеон не мог не потерять доверия монархов, сражавшихся за порядок, и не лишиться фанатической преданности пылких умов, мечтавших видеть в нем героя и защитника революции и всех ее последствий. Поведение его принесло ему самые горькие плоды. Оно предало Порту английскому влиянию и привело Бернадота на конференцию в Або; вселило в одних надежду и мужество, а в других поселило холодность и недоверчивость. Оно вдохновило императора Александра сражаться до последней капли крови за спасение Европы, между тем как полководцы Наполеона ежедневно менее доверяли своему вождю, что доказывается поступками Шварценберга и действиями Жюно при Валутике. Лучшая, невиданная дотоле армия погибла в снегах; восторг и удивление заменились отчаянием и жалобами. Подвиги и благодеяния великого воина забыты мгновенно, и неблагодарность поселилась даже во дворцах его родственников. Оба мира, примирителем которых он желал быть, на него вооружились. Наполеон проехал в Париж через Польшу, Пруссию, Баварию; везде по следам его восставали народы за свою независимость. Теперь они увидели возможность избавиться от ига и, приняв Россию за образец, восстали против притеснителя Европы. Сначала ропот покоренных раздавался тихо; обстоятельства мешали ему говорить громко; но мало-помалу он распространился по всей Германии, во всех классах народа. Возвратившись в Париж, Наполеон хотел переменить образ мыслей и показать себя приверженцем и защитником старого порядка вещей. Принимая депутации сената и Государственного совета, он напоминает сенаторам о прежних преданиях, желая показать, какое правление хотел дать Франции, и, напоминая, что забыли его сына во время возмущения генерала Малле, говорит им: «Отцы наши имели привычку говорить: Король скончался, да здравствует король! Эти немногие слова вмещают в себя все главнейшие выгоды монархии». С государственными советниками он еще яснее развивает мысль свою; прямо нападает на либерализм, называя его идеологией; обвиняет метафизику, разрушившую прежние учреждения Франции, и говорит, что она причина всех бедствий страны; осуждает и казнит учение и революционные действия восемнадцатого века. «Все бедствия, — говорит он, — испытанные нашей прекрасной Францией, следует приписать идеологии, туманной метафизике, которая, хитро изыскивая первоначальные причины, старается на этом построить законодательство народов, не приспособляя законов к знанию сердца человеческого и урокам истории. Такое заблуждение привело за собой власть людей кровожадных. В самом деле, кто выдавал возмущение за долг? Кто льстил черни, призывая ее к власти, для нее недоступной?» Такая поздняя перемена в образе мыслей не восстановит Наполеона в мнении друзей порядка, но ослабит только народность его во Франции. Скоро, скоро придет час его падения; войска его занимают еще всю Германию, но недолго им там оставаться! Наполеон показал крайнее недовольство слабыми действиями сановников во время возмущения Малле. Гнев его обрушился на префекта Парижа Фрошо, который был отставлен. Окончив это дело, император принялся за военные распоряжения. Обыкновенная конскрипция показалась ему недостаточной; он потребовал трехсот тысяч войска, и сенат немедленно издал декрет, вполне удовлетворявший его желанию. Между тем остатки французской армии, бежавшие из России, собрались на германской границе. Платов и казаки истребили все, что могли; спаслось весьма мало, и спасенные находились в таком жалком, отчаянном положении, что лучше было бы вовсе им не спасаться. Самые надежные союзники французской армии, состоявшей из стольких разнородных частей, начинают отпадать. Первый пример подан прусским генералом Йорком. Он заключил и подписал капитуляцию с генералом Дибичем 30 декабря 1812 года; через двадцать дней (18 января 1813 года) Мюрат, возведенный Наполеоном в высшие достоинства, бросает армию, передает начальство принцу Евгению и быстро уезжает в Неаполь. Узнав о таком поспешном отъезде, очень похожем на бегство, Наполеон писал сестре своей Каролине: «Муж твой — храбрый воин на поле битвы и ослаб, как женщина, когда не видит врага: в нем вовсе нет нравственного мужества». «Думаю, — писал он самому Мюрату, — что вы не из тех, которые воображают, что лев погиб; если вы так думаете, то ошибаетесь; вы наделали мне много зла со времени отъезда моего из Вильно». Упрек основательный и заслуженный! Заседания Законодательного корпуса открылись 14 февраля под самыми печальными предзнаменованиями. В речи своей Наполеон опять проклинает либеральные теории и обвиняет английский кабинет в том, что он сеет в народах дух возмущения против законных монархов; впрочем, скрывает свои неудачи и гордо говорит: «Династия французская царствует и будет царствовать в Испании». Кроме войска, нужны еще деньги для успешной войны. Наполеон не скрывает своих намерений и нужд от Законодательного корпуса. «Желаю мира, — говорит он; — он нужен Европе. Четыре раза после разрывов, последовавших за амьенским трактатом, я предлагал его торжественно: но соглашусь только на мир не бесчестный и согласный с требованиями и величием моей империи». 
|
