Второго сентября Наполеон, велев корпусу Понятовского остановиться у Калужской заставы, корпусу вице-короля у Пресненской и Тверской, сам, с гвардией и корпусами Нея и Даву, стал у Дорогомиловской и, готовясь торжественно вступить в древнюю столицу России, ожидая триумфальной встречи, обозрел окрестности. Однако ожидаемая депутация от Москвы, с мольбой о пощаде и городскими ключами, не являлась. Мюрат уже неоднократно доносил из авангарда, что он никого не встречает в городе. Наконец прибыли к Наполеону и офицеры, посланные от него в город с поручением привести к нему «бояр». Они кое-как набрали с десяток гувернеров и промышленников, в числе которых был один книгопродавец. Наполеон спросил книгопродавца: «Кто вы?» — «Француз, поселившийся в Москве». — «Следовательно, мой подданный. Где сенат?» — «Выехал». — «Губернатор?» — «Выехал». — «Где народ?» — «Нет его». — «Кто же здесь?» — «Никого». — «Быть не может!» — «Клянусь вам честью, что правда». — «Молчи», — сказал Наполеон, отвернулся, скомандовал войскам «вперед!» и во главе конницы въехал в Москву. Однако же он побоялся ехать далеко в город и остановился ночевать в Дорогомиловской слободе. Уже на следующий день, приняв разные меры предосторожности для личной безопасности, Наполеон вступил в Кремль.  Послушаем, как говорит о последствиях один из очевидцев: «Наполеон полагал, что он все предусмотрел: и кровопролитную битву, и долговременное пребывание на одном месте, и холодную зиму, и даже непостоянство счастья... овладение Москвой и двести шестьдесят тысяч человек войска, казалось, ставили его вне зависимости от случайных обстоятельств... Но едва вошел он в Кремль, как Москва запылала, и море пожара разлилось по всем зданиям столицы. Этого Наполеон не мог ни предвидеть, ни предупредить.  Отдельные пожары вспыхнули еще при самом вступлении французов в город; их приписали неосторожности солдат... Но 4 числа, при сильном ветре, пожар сделался общим. Часть города была выстроена из дерева, и в нем находилось множество запасов хлебного вина, масла и других горючих материалов. Пожарные трубы были предварительно вывезены, и потушить огонь не было возможности. Черные клубы густого дыма, несомые вихрем, разостлались над всем городом, распространяя повсюду запах серы и гари. Пламя бежит с здания на здание и вскоре представляет собой как бы разлив огненной реки. На месте стольких дворцов и домов вскоре не видно ничего, кроме одних развалин... Из окон Кремля смотрит Наполеон на эту картину разрушения... Когда Сципион глядел на пожар Карфагена, его волновало печальное предчувствие судеб Рима; Наполеона также объяло раздумье. Он вскрикивает: "Москвы нет более! Я лишился награды, обещанной войскам!.. Русские сами зажигают!.. Какая чрезвычайная решительность! Что за люди! Это скифы!.." Вся французская армия погружена в тревожное изумление...» (Manuscrit de 1812).  Теперь видит Наполеон, с каким народом имеет дело! Видит — и в глубине души раскаивается, что осмелился грозить пленом народу, всегда и везде верному своим царям и отечеству. Между тем пожар разливается более и более; он достиг уже кремлевских стен; стекла дворца уже лопаются от жара; время Наполеону подумать о своей безопасности. Он решился переехать в Петровский дворец. Это было в два часа пополудни, 16 сентября. Едва прибыв в Петровское, Наполеон погрузился в глубокую думу о бедственном событии, разрушившем все его планы. Сначала ему пришло в голову идти искать в Петербурге мира, которого не нашел в Москве, и он провел всю ночь, занимаясь начертанием на карте предполагаемого пути. Но прежде чем решиться на это движение, император французов хотел узнать о нем мнение своих приближенных и не мог не заметить, что новый план его всем им не нравился. Один только великодушный Евгений разделял мнение Наполеона и предлагал лично вести авангард; но другие начальственные лица, наученные опытом из последних происшествий, держались не советов мужества, а внушений осторожности. Те из этих лиц, которые еще при открытии кампании неохотно шли в поход столь дальний, не могли желать идти еще далее к северу, навстречу непогоде и морозам. В другое время Наполеон не послушал бы их; но теперь — другое дело! Он продолжает оставаться в окрестностях Москвы. В бытность уже на острове Святой Елены он сказал, что если б не позднее время года, то не послушался бы никого и пошел на Петербург. При вступлении французов в Москву их комендант, Дюронель, по просьбе действительного статского советника Тутолмина, начальника Воспитательного дома, остававшегося в столице с малолетними воспитанниками, поставил в Воспитательный дом для охраны двенадцать жандармов с офицером. Тутолмин употреблял все усилия, чтобы спасти от огня вверенное ему заведение, и спас дом, кроме строения, занимаемого аптекой.  Наконец, в октябре, Наполеон решился послать своего генерал-адъютанта Лористона с мирными предложениями в главную квартиру фельдмаршала Кутузова. Но Кутузов отвечал, что ему строжайше запрещено вступать в какие бы то ни было переговоры. Между тем зима приближалась, следовало искать зимних квартир, и Наполеон не мог долее держаться в Москве. Выехав из Москвы 19 октября по калужской дороге, он дал знак к отступлению. Оно не было еще страшным; но французы выходили в беспорядке, уводя с собой раненых и награбленные ими вещи. «Длинной цепью, — говорит г. Фен, — тянулись коляски и телеги; забрали все экипажи, какие можно было найти в Москве и в окрестностях». Последние колонны французской армии вышли из Москвы 11 октября, в два часа на рассвете. Через час французы взорвали часть кремлевской стены: бессильное и смешное мщение, которое не имело никаких важных и дельных последствий. 
|
