Эпоха коронования приближалась. Кафарелли писал из Рима, что поручение, на него возложенное, исполнено с успехом. Наполеон готовился воссесть на трон старших сыновей Западной Церкви с торжественного соизволения и по благословению самого главы той церкви. Но к торжественности обрядов религии нужно было присоединить все политическое великолепие. Сенат и Государственный совет были налицо; одно только Законодательное собрание требовало времени на то, чтобы быть созванным, и декрет об этом последовал 17 октября. Члены сената, уже каждый порознь, присягнули императору, и президент его, Франсуа де Невшато, даже произнес речь, в которой заключались, между прочим, следующие слова: «Ваше величество; в отдаленной будущности, когда дети детей наших придут признать своим императором одного из ваших внучат или правнучат и представят ему картину чувствований, нужд и ожиданий нации, то все его обязанности, как императора, могут ему быть напомнены в немногих словах. Стоит только сказать: "Государь, вас зовут Бонапарт: помните Наполеона Великого!"» Когда были собраны народные голоса, по определению сената 28 флореаля XII года, и специальная комиссия посредством Редерера утвердила, что действительно «три миллиона пятьсот семьдесят две тысячи триста двадцать девять граждан, имеющих право голоса, объявили, что желают утверждения наследственности императорского достоинства в прямом, законном поколении, или в узаконенных приемышах Наполеона Бонапарта, и в законном, прямом поколении Иосифа Бонапарта и Людвига Бонапарта, тогда тому же Франсуа де Нешато было поручено принести императору поздравления с этим новым доказательством благодарности и доверия французского народа. На эту речь Наполеон отвечал: «Я восхожу на трон, на который призван единодушным желанием сената, народа и воинов, с сердцем, исполненным предчувствия о великих судьбах французской нации, которую я первый назвал великою. С самого моего детства все мои мысли были посвящены ей; и я должен сказать, что все теперешние мои радости или печали зависят от счастья и несчастья моего народа. Потомки мои сохранят этот трон, первый в целом свете. В военных станах они явятся первыми солдатами армии и не будут щадить своей жизни для блага отечества. На поприще гражданской службы они никогда не забудут, что презрение к законам и потрясение общественных учреждений есть не что иное, как проявление слабости и недомыслия правительственных лиц. Вы, сенаторы, в которых я всегда и постоянно находил и советников, и опору в самых затруднительных обстоятельствах, вы передадите свой дух вашим преемникам; будьте всегда первыми советниками и опорою этого трона, столь необходимого для счастья нашей пространной империи». Время коронации наступило. Пий VII, выехав из Рима в начале ноября, 25-го прибыл в Фонтенбло. Наполеон, который выехал на охоту нарочно для того, чтобы встретиться с ним, поехал по Немурской дороге. Едва завидел он экипаж Папы, как сошел с коня; первосвященник сделал то же, и, поцеловавшись, оба сели в одну карету и прибыли в императорский дворец в Фонтенбло, который был заново и великолепно меблирован. Здесь император и Папа имели между собой частые конференции; они отправились оттуда 28 числа, и в тот же день последовал их торжественный въезд в Париж. Коронация была назначена на 2 декабря; но сначала не решались, где быть церемонии. Иные говорили было о Марсовом поле, другие о церкви в Доме инвалидов; Наполеон предпочел собор Парижской Божьей Матери. Марсово поле было слишком полно воспоминаний о революции и поэтому не могло служить местом исполнения церемонии, которая восстанавливала трон и религию в государстве, ниспровергшем и тот, и другую. При теперешнем обстоятельстве всякое сближение между годами 1804 и 1790 было бы большой несообразностью. Пий VII так сохранял чувство своего самодостоинства, что не согласился бы пародировать роль Талейрана; а Наполеон имел столько знания приличий, что не стал бы и предлагать ему этого. «Местом церемонии коронования, — говорит Наполеона — предлагали было избрать Марсово поле, вследствие сопряженных с ним воспоминаний времен федерации; но прежние времена уже совершенно изменились... Говорили также и о церкви в Доме инвалидов, по причине сопряженных с нею воспоминаний о военных подвигах; но соборная церковь Богородицы показалась мне местом более приличным и удобным как по своему пространству, так и потому, что в ней все сильнее говорит воображению...» (Пеле де ла Лозер). В назначенный день Пий VII отправился в собор в сопровождении многочисленного духовенства, и по римскому обычаю ему предшествовал мул, что возбудило в парижанах смех, который в течение некоторого времени мешал торжественности папского шествия. Император явился после Папы. Свита его представляла собою одно из самых великолепных зрелищ. Ее составляли все тогдашние знаменитости военного и гражданского поприщ. Великолепие мундиров и одежд, роскошность экипажей и упряжи, богатство ливрей, огромное стечение зрителей со всех концов Франции — все способствовало довершению изумительного блеска этого поезда. Представителями нации в соборе были президенты кантонов, президенты избирательных коллегий, депутаты от разных правительственных мест и от армии, законодательный корпус и другие высшие сословия государства. Службу совершал сам Папа. Император, подойдя к алтарю, не дождался того, чтобы его святейшество возложил на него корону, но, взяв ее из рук Папы, сам надел себе на голову и потом сам же короновал императрицу Жозефину. На другой день после этого торжества на Марсовом поле происходил смотр войск и раздача императорских орлов разным полкам армии. Император раздавал их из своих рук, с трона, устроенного для него близ военной школы. По поданному сигналу войска пришли в движение и приблизились к нему. «Воины, — сказал император, — вот ваши знамена; эти орлы всегда будут служить вам пунктом соединения: они будут везде, где ваш император сочтет их присутствие нужным для защиты своего престола и своего народа. Вы клянетесь жертвовать вашей жизнью для их защиты и для постоянного сохранения их на пути чести и победы?» Воины ответствовали единодушным восклицанием: «Клянемся!» После того сенат и город Париж пожелали праздновать эпоху коронации пиршествами в честь императора и императрицы. Муниципальный совет столицы даже подал по этому случаю поздравительный адрес, на который Наполеон отвечал чрезвычайно благосклонно. Во все продолжение этих пиршеств Пий VII оставался в Париже. Он прибыл во Францию с единственной надеждой, что его снисхождение послужит пользой мирской власти пап, и потому очень естественно продлил свое пребывание в гостях у Наполеона на столько времени, сколько ему казалось нужным для исполнения своих надежд. Мы увидим впоследствии, имел ли намерение император французов, осыпая римского первосвященника знаками глубокого почтения и доказательствами признательности за совершенное над собою помазание, изменить свою политику в отношении к Италии.
|