И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»

Письмо XXIX.

Ты знаешь старые пословицы: «за Богом молитва, а за Царем служба не пропадает» и «что стерпится, то слюбится» – так со мною и сбылось. Чрез три дня, как прибыл в Вильну батюшка наш, царь-государь, тотчас объявлено всем нижним чинам, по доброй воле к армии прибывшим, что тем, которые пойдут за границу и останутся в службе до конца всей войны, будет выдаваться по смерть жалованье вчетверо, а кто пожелает ныне воротиться домой, получает двойной оклад и, сверх того, тем и другим повелено выдать на дорогу каждому по 50 рублей в награду. «Настал золотой век, – говорит наш генерал, – осветит, согреет, оживотворит наше красное солнышко, Александр I, весь подлунный мир! Скоро загорятся и бусурманские сердца чистейшею к нему любовью, как горят и пламенеют наши, русские верноподданные!» Многие вышли вперед и отозвались, что готовы с отцом-царем хошь на край белого света! Зависть и в мою душу заглянула, но имячко молодой жены, дорогой моей Хавроньюшки, строго прокомандовало сердцу: «стой!» Я хватил кулаком по сердцу, отвалял налево кругом – и получил пашпорт.

На всех больших и малых начальников пролились обильные милости: Кутузов назван князем Смоленским и получил 1-го Егорья, преширокую чрез плечо ленту, на какой и у тебя есть, и у меня висит серебряный крест, полученный в Швеции. Нашему генералу напялили красную – и тоже через плечо, а во всей армии будут, вишь, медали на голубой ленте с надписью: «Не нам, не нам, а имени Твоему». Не забыт и наш брат солдат; я – за Красное еще – произведен в унтер-офицеры, а теперь удвоено жалованье и на прежний крест и за службу: есть за что благодарить Бога и великого государя! Прослужил прежде 25 лет да теперь три месяца, мне только 47-й год, работать могу, сила есть, жена молодая, славная, дети будут, царских милостей хватит – и на одежду, и на брагу к престольному празднику! Заживем, брат Лазаревич, как в малиннике! Чай, помнишь Ручкина? Он тоже хватил на диковинку: теперь уж прапорщик и, верно, не осрамит благородного звания, станет у хороших людей учиться, как в свете жить, не запачкает офицерского мундира и по привычке хошь душой и будет жить с солдатами, но телом станет двигаться, как прилично, знашь, боярину; ведь он теперь полный дворянин, не дерзнет солдатскую сивуху пить стаканами, не будет закусывать луковкой, не провоняет от него комната в квартире порядочного хозяина, не даст он собою дурного примера своим подчиненным, не лизнет чужбинки, не допустит ни пушка, ни перышка к рыльцу, и не станет живиться потовою и кровавою солдатскою копейкою, переймет (недалеко ходить) у генерала, чем заставляет он честных, добрых людей любить себя, как душу, и почему – в одно и то же время – всем дурням кажется громовою стрелою; будет идти путем чести и правды. «Хороший и справедливый начальник, – говорит генерал, – достояние общее. Он не забывает прежнего родства, знакомства и дружбы, но не менее он нежный друг и близкий родственник всякому тому, кто служит честно и у кого добрая воля есть – лучезарная звезда, путь к славе освещающая!» Короче сказать, наш Ручкин хошь и доморощенный офицер, но с помощью Бога пойдет в дело, и уж коли угодно было судьбе приподнять его выше, так столкнуть его можно, но сам он не проступится и не упадет – шалишь, кривая, не туда заехала!

Передай, брат Лазаревич, приложенную при сем грамотку моей хозяюшке и скажи, что все отставные, в Россию возвращающиеся, для замены служащих назначены провожать пленных в разные места. Мне досталось идти в Тамбовскую губернию, но конча эту последнюю службу, я вытянусь перед нею и закричу со всей мочи: «Здравия желаю, друг сердечный, Хавронья Абросимовна!»