И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»

Письмо XVII.

От Кремнева к безногому инвалиду Федору Лазареву Ранцеву.

Нижеподписавшийся Кремнев, слава Богу, жив, здоров, в армии и поспел еще ко времени: на ловца и зверь бежит! Расставшись с молодой новобрачной женой, с родной семьей и с тобою, друг сердечный, лишь только вступил на большую дорогу да подошел к станции, а тут и привалила сибирская почта на четырех тройках; смекнувши делом, нут-ка-с к почтальону. «Не оставьте, батюшка, – взмолился я, – прилепите к себе старого солдата, на чеке доеду, не усну и, как раб, в дороге служить вам буду. На святую Русь, вишь, Бог гнев послал, черный год пришел царю и подданным, но Бог милостив и сжалится, а люди в армии все-таки надобны. Я гожусь еще воевать с врагом: ремесло это мне не новое». «Сохрани Бог, отказать тебе, – сказали в один голос содержатель станции и ямщики. – Да мы тебя, сударика, в пазушке довезем, давай нам этаких людей больше!» «Ну-ткась, вы, разудалые, поворачивайтесь, повеселите, али вы забыли, как прежде любили!» – прокричал один из ямщиков, усевшись на козлы. «Выбирай, брат служба, любую тройку и садись на любые роспуски, – сказал смотритель, – не изомни только чемодана».

«Пошел!» – скомандовал почтальон, и на третий день – как пить дал – я в Леташевке! Полк наш впереди, но уже смеркалось, вот я и приютился на гумне, которое занято было конным конвоем Главнокомандующего. Унтер-офицер, увидя меня, расспросил, откуда и зачем, взял паспорт, показал офицеру; офицер снес к старшему адъютанту, а адъютант, удержав паспорт у себя, приказал, пока спросит лично к себе, оставить меня при команде. «К чему здесь такая осторожность?» – спросил я ундера, поговоря, ознакомясь и уделя ему одну из сдобных домашних какурочек с яичком в середочке. «Осторожность в военное время душа всей армии! – отвечал мне Спиридон Матвеевич. – Своих мы не боимся: из русских, верно, не сышется столь гнусный безбожник, чтоб изменил Богу, великому государю и отечеству. Но в неприятельской армии много поляков, которые по-русски говорят, как мы с тобою, и двух молодцов мы уже подтенетили, пришедших под именем маркитантов с продажными духами узнать силу, способы и расположение наше. Теперь они разнюхивают в Сибири золотую руду и за честь эту должны благодарить осторожность нашего конвоя. У нас, правду сказать, и у самих есть такие же разудалые: один – то и дело что из Москвы да в Москву, а другой – у Бонапарта на приспешной рубит дрова с самого вступления; а как тот и другой говорят на всех бусурманских языках, так немного проходит мимо ушей их, чего бы они не знали и чего б, следовательно, не ведали наши начальники».

«А буде их откроют, что тогда будет?» – спросил я. «Тогда их повесят, и более ничего не будет», – заключил Спиридон Матвеевич.

Признаться, брат Лазаревич, теперь только узнал я, что значит война в родной стороне. «Здесь мало храбрости», – шепнуло мне сердце. «Без ума голова шебала, а без храбрости тоже плохо», – проворчала душа; иной, чтоб прослыть храбрецом, век свой хлопочет, а успеху нет! Знают и не верят – беда да и только!

«Борисенко! На случай нечаянного выступления назначь одну из заводных лошадей Кремневу, с тем, однако ж, чтоб он вел еще двух, чрез что одним гусаром будет у нас в строю больше», — с сим распоряжением Спиридона Матвеевича я уснул сном мертвым.