И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»

Письмо VIII.

Не буду рассказывать тебе, как расставались мы с матушкой белокаменной Москвой; проходя родимую, не чувствовал я себя, не видал Божьего света и не прежде опомнился, как услышал команду: «Стой! Налево кругом, кивера долой, на колени!» Полковник, на дрожках всегда за нами следующий, был в это время посреди полка, и началась молитва: Господи, дай Боже сил! Силен еси, Господи, и истина Твоя окрест Тебя. Узри, Господи, праведным горем пораженные сердца наши. Услыши усердную, слезную молитву недостойных рабов Твоих, с христианскою покорностью крест приемлющих, и лучше прекрати жизнь, как щедрый дар неизреченного милосердия Твоего, но сохрани святую Веру нашу, Царя и Отечество; яви нам, Господи, милость Твою и спасение Твое даждь нам.

Не было ни одного солдата, который бы не рыдал, даже магометане Бахтияров с Сулеймановым обливались слезами. Полковник, оборотясь к нам, продолжал: «Товарищи! Это небо и эта земля – более не наши... и доколе в святых (указывая на Москву), потерянных нами храмах служители Веры не запоют: Тебя Бога хвалим! – мы, как блуждающие тени, будем толпою осиротевших изгнанников. Но тем менее мы должны унывать, и тем более священная обязанность наша — не думать о жизни, бодрствовать и трудиться, зная, что вся надежда государя императора, а вместе и страждущих соотчичей наших, обращена после Бога на нас единственно. Теперь настали минуты, в которые вы имеете случай разительно доказать мне, что отеческое о вас попечение и недремлемые, спасительные назидания мои за нравственностью, поступками и поведением вашим произвели полезные службе плоды. Важнее всего помните, что рано или поздно, а умереть все-таки надобно, но за падшего в бою при защите святой Веры, всемогущего Бога из века в век молит святая Церковь, а приятнее и драгоценнее этой награды прямой человек – истинный Христианин – под луною не сыщет и искать не будет. Меня же льстит и то еще, что вы оправдаете знаменитое звание русского солдата и что слава нашего полка промчится от Немана до Камчатки!»

«Вы всегда были отцом нашим, – закричали мы все в один голос, – и как отца родного мы любим вас: прикажите, мы сейчас на смерть готовы». «Спасибо, друзья мои, – сказал сквозь слезы полковник, – за благородные чувствования ваши, побережем жизнь на гибель супостатов: марш, со Христом!» Сделав еще раз земной поклон Божьим церквам и взглянув с тяжким вздохом на золотые маковки, которые как будто уже и потемнели, пошли мы по Рязанской дороге.

Московские жители, теперь только догадавшиеся, что войска защищать их не будут, увидя беду неминучую, кто во что горазд и кто в чем попало пустились, родные, куда глаза глядят.

Насмотрелись, брат, мы на разные чудеса, видели такой сумбур, что и во сне не пригрезится. Здесь бары попали на простую телегу, запряженную в одну лошадь; ей невмоготу – а господа и погоняют и пособляют! Там полупьяные лакеи, ввалясь в карету, на лихом шестерике несутся, что пыль столбом! Там – и родными и чужими оставленная бедная барыня, выходя из Москвы с кучею детей, в суматохе как-то потеряла маленького сына, кричит, рвет на себе волосы, но кто увидит иль услышит бедную? А там – деревенский мужик (дворник), уложа чиннехонько в мешочек малолетнюю осиротевшую свою барышню, забытую и нежными нянюшками и жирными мамушками, спасая кровь покойных господ, до гробовой доски остается им верным. Но всего не расскажешь: у тебя сердце русское, так оно и без того догадается, что истинному христианину идет на ум, когда общая беда призывает его к услуге вовремя.

Теперь – дело прошлое, а быть бы беде и того хуже, если б все солдаты и московские жители накануне знали, что столица обречена, как слабый ягненок голодному волку! Приказ-то ведь был, что войска идут в обход на Звенигородку, чтоб чихнуть неприятелю в затылок; солдаты крепко пошушукивали, как вышли на Рязанскую дорогу. Обман-де, ребята, нас морочат: не порадуем-де мы сердца царева, что сами уцелеем, а Москву отдадим! В иных полках и меж собой заговорили, а на ту пору – как снег на голову – сам Главнокомандующий с одним адъютантом, да с одним ординарцем. «Здорово, ребята! – сказал старик, приказав остановиться. – Спасибо вам, друзья, за храбрую, верную службу! Не тужите, товарищи! Москва не Россия, не в каменных палатах наша защита, покой и счастье. Еще русский Бог не оставил нас, кровь в жилах не застыла и грудь от этой жертвы окрепла более прежнего. Горевать, плакать и даже умереть – всегда будет время, а теперь попробуем с помощью Бога Всемогущего так уподчивать незваных гостей, чтоб вперед не пошли да и назад не воротились. Марш с Христом!»

Ну, уж тут, брат, не только говорить, да и думать было не о чем. Бог испытует нас, грешных, и да будет Его святая воля, а что любо, то любо: уж это, брат, прямо по-нашему – по-русски!.. От самого Смоленска, как сила наша шла и бары наши ехали, и мужики с семьями шли, кто по большой, кто по проселочной, кто знал, куда Христос несет, кто плелся, куда глаза глядят, только дома никто не остался, и заморская разношерстная сволочь, что с собой несла, тем себя и потчевала. Здесь – не в Неметчине – бир-супу не-ма! Это де деревенщина, думал Бонапарт, они де на-стращены, боятся меня – от того и бегут, но в Москве встретят и честь отдадут; войску моему будет лафа, а я де с банкета на банкет, ешь – не хочу! Держи, брат, карман! Тебя и в Пруссии-то любили, как собака палку, а в России и чума была бы краше: он лишь к заставе, а тут голо, он в Москву, а тут сине; он в Кремль, а тут пусто! «Да где же паны и жители?» – спросил он. «Провожают Кутузова», – сказали ему. «Когда же они воротятся?» – «На проводы: когда вздумаешь идти, откуда пришел!»