И.Н. Скобелев
«Солдатская переписка 1812 года»
и «Рассказы русского инвалида».
Предисловие русского безрукого инвалида к первому изданию.
При вступлении моем на поприще высокославного военного ремесла, как водится, вверен я был молодому, но опытному и строгому в правилах службы солдату Кремневу, который в дополнение ко многим украшавшим его достоинствам знал грамоте, что в старину между нижними чинами большою было редкостью, но что вместе с отличным поведением непосредственно сообщало Кремневу возможность с успехом приобретать доверенность старших, любовь и уважение равных.
Стараясь каждому, по силе возможности, услужить, Кремнев был общее всей роты достояние. Он даже и среди трудной службы, при просьбах товарищей, по нескольку раз перечитывал получаемые ими от родных письма. С удовольствием составлял ответы, и в проделках этого рода в роте не было равного ему мастера, что и неудивительно! Как малый сметливый, из ежедневных бесед Кремнев знал предшествующую историю каждого героя-новобранца, почему легко угадывал меру привязанности и страсти их к осиротевшим супругам и никогда не ошибался, расточая нежности к лицу верных и милых сердцу дражайших половин. Все влюбленные были от него без памяти, не менее благодарными оставались и ревнивые. Кремнев удачно, решительно и верно, по их мнению, ограничивал личное целомудрие заочною грозою, но, приобретая таким образом средства господствовать над понятиями товарищей по сердечной экспедиции, Кремнев умел обращать их в пользу службы: он назидал нравственность неопытных, производил спасительное влияние на сомнительных солдат, и успехи столь похвальных трудов без меры восхищали доброго Кремнева, всеобщего ротного «дядьку», как величали его все без изъятия.
Не имея, кроме Всемогущего Бога и матушки службы, ни в ком решительно подпоры и покрова, как ястреб добычу, ловил я полезные уроки, и Кремнев при первой встрече обратился мне в предмет достойный подражания. Стараясь же всеми способностями ума и сердца следовать советам, примерам и похвальному его поведению, в непродолжительном времени убедился я в пользе избранного пути – полученным мною чином капрала, как плодом спасительных наставлений Кремнева и буквальной покорности моей к благородной воле храброго, умного русского солдата, чем скрепилась вечная между нами дружба, за священную мною признаваемая.
Впоследствии обстоятельства службы разлучили меня с Кремневым. Но в век наш, полный слезных превратностей, громких побед и блестящей славы, и самому ленивому из людей, к оружию способных, трудно бы было избежать встречи с товарищем на кровавых полях битвы за честь и независимость родного края. Незадолго пред Отечественной войной славный Кремнев, получа увольнение от службы, женился, а в 1812 году мы снова встретились и вместе торжествовали с другом всеобщий Европейский праздник[1]. От этого-то Кремнева получены некоторые письма русских солдат, в числе ныне мною издаваемых, вместе с душевным желанием, чтоб каждый, воспользовавшийся уроками моих героев, столь же щедро уплачен был всеблагим Провидением, сколько опокровительствованы Им и сочинители и издатель.
Пышные затеи нашему брату, инвалиду, не к лицу, а слава сама собою вместе с 1812 годом по закону булата, пороха и чести, без всякой церемонии, неразлучная спутница до гроба всех служивших в кровавый год этот, причем: хлеба с брюхо, одежи с ношу, мы и довольны, но чистая совесть, душа покойная, безмятежная, к Престолу Вышнего Бога всечасно без трепета предстать готовая – вот верховное благо на клюку павшего воина, к Вере, Трону и Отечеству священную обязанность без недоимки на чистоту выполнившего, – и горе, кто о драгоценностях сих не думал в свое время и кому в час смерти утешительные чувства сии чужды!
Наконец, благосклоннейшую публику, нежную мать и командиршу, покорнейше прошу простить недостатки, в «Солдатскую переписку» вкравшиеся. Цель издания этого относится исключительно к пользе солдат, писано оно солдатами, следственно, не на щегольскую руку! Впрочем, стоит приказать: русский солдат ко всему способен и все сделает за словом! Кому не известно, что у нас, на святой Руси, во вновь сформированном полку, ровнехонько через два месяца является полный оркестр полковой музыки, с тихим и скорым маршами для развода, с экосезом и мазуркою для бала, с бычком и казачком для секретарской вечеринки, – и виртуозы, славные дети благословенного Севера, с незаросшею еще военною заметкою, с непрошедшею тоскою по родине кулаком слезы утирают, а лихо играют. Кстати скажем про одного товарища.
Имея десять уже вершков роста, питомец поля славы, унтер-офицер Скворцов читал по складам, а буквами «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых» писал по линейкам, но о дальнейшем своем просвещении не входило ему в голову. «Боже упаси рассуждать о премудрости! Штык родимый, в тебе слава моя молодецкая!» – думал он – и не ошибался; но, вступя однажды в должность фельдфебеля, Скворцову пришлось подать утреннюю рапортичку шефу, которую подписал своеручно, к довершению утлого мастерства, столь дурным пером, что скромные графы ротного чистописца вместе с цифрами спрятались за церковные литеры, как флейщик за флангового гренадера. «Чья эта подпись?» – спросил генерал, развернув рапортичку. «Моя собственная!» (у нас не поживишься, грамотку-то и мы схватили), – отвечая, думал про себя мой герой, но ошибся. «Послушай, брат Скворцов, уговор лучше денег: не уметь писать такому молодцу стыдно; при отличной службе ты мог бы со временем сделаться человеком, а этот в тебе недостаток вечным будет препятствием, и потому вот тебе месяц сроку: чрез тридцать ровно дней ты должен принести мне рапортичку, решительно всю твоею рукою написанную, в противном случае галуны долой – и сверх того... понимаешь?..» «Понимаю, ваше превосходительство», – сказал Скворцов, сделав при повороте направо кругом, как водилось, приступ – так, что стены заговорили.
Чрез месяц ровно он явился к шефу в назначенное время с возможностью написать рапорт даже и самому Царю! Теперь этот Скворцов поет, как будто и взаправская птица, что также вовсе не хитро: при благотворных влияниях молодецкого родного нашего климата успех зависит от доброй воли, желания и трудов – даром ничего не дается: «толцыте и отверзется; просите и дастся». Но чтоб более убедить в способности русских солдат, молвим и еще про товарища, вместе с Скворцовым в солдатских казармах курс наук проходившего.
В 1812 году, после знаменитого сражения под Красным, надобно было составить из Русской армии русское известие. Кутузов, призвав к себе Настругова (незадолго пред тем штык на шпагу променявшего), приказал, чтоб известие чрез двадцать четыре часа было готово.
– Помилуйте, ваша светлость! – возопил бедный Настругов, готовый в испуге упасть на колени.
– Известие, самоучкою написанное, известить всю Россию о невежестве Настругова и ополчить всех литераторов, которые передадут горькое имя чудака грядущим векам!
– Ни слова больше, – прервал фельдмаршал, – ступай и пиши! В противном случае я заставлю тебя раскаиваться за упрямство, понимаешь?..
– Понимаю! Но за исправность грамматики, воля ваша, решительно не отвечаю, – сказал сквозь слезы жалкий автор.
Чрез двадцать четыре часа известие было готово, без запятых, конечно, но в этом самоучку винить не должно: ему нужны примеры, а в пользу грамматики их нет в Русской армии, которая с бессмертным другом славы Суворовым, при знаках удивительных, но без запятых и даже без вопросительных, перелетала реки, горы, долы и бездонные пропасти, а с батюшкою Белым Царем своим шагнула – с одною только точкою препинания – от Вильны до Парижа. Из каких же источников прикажете бедному самоучке черпать грамматические уроки? Вследствие чего покорнейше прошу всех храбрых литературного поля витязей за сочинение направлять удары прямо в каменную грудь урода-инвалида, а за грамматические ошибки пускать брандскугели – в типографию Николая Ивановича Греча.
Примечания:
