Накануне

О том, как встретили и провели этот незабываемый год жители Мозыря и повета, известно немного. Каких-либо мемуарных и литературных произведений современников об этом не сохранилось, скорее всего, они просто не были написаны. Но остались и хранятся в архивах написанные гусиными перьями на шероховатой серо-синей бумаге различные официальные документы, содержащие порой интересные детали повседневной жизни мозырян.

Отшумели веселые новогодние праздники, и жизнь снова вошла в привычную колею. 18 января городской магистрат рассматривал дело о заборе сена без спроса у мещан Мехеда Булавки, Гаврилы Мартыновича и Фомы Федоренка мозырскими же мещанами Иваном Блиновым, Федором Трощем и Федором Новиком. «Приказали: таковое означенных мещан дело есть о заборе сена спорное, то оное дело для скорейшего окончания поручить здешнему словесному суду». Не спала в шапку и городская полиция. Были взяты с поличным мещане Берка Давыдович и Янкель Мордухович, которые «… со стороны в город Мозырь везли горячее вино». В журналах Мозырского городового магистрата за этот год запечатлены и более каверзные происшествия. Так, еще в июле предыдущего, 1811 года, мозырский мещанин Лейба Нахиманович незаконно купил в Овручском повете у мещанина Давида Карагодского 1500 пудов казенной соли и, не имея соответствующего разрешения, пустил ее в продажу. Этим он нанес убытки малороссийскому купцу Болдыреву, имевшему соответствующую лицензию, который и подал по этому поводу жалобу в вышестоящие инстанции. 9 февраля 1812 года правящий должность мозырского городничего Я. Оболонский направил в магистрат отношение с требованием сообщить, «… которые именно члены сего магистрата подписали определение по делу о покупке Лейбой Нахимановичем казенной соли?» Делать нечего, пришлось доложить, что «… прошлого 1811 года июля в 4-й день в подлинном протоколе всем магистратом подписано: членом президентом Федорм Корицким, бургомистром Венедиктом Кондратовичем, ратманом Корнеем Олещенко и лавником Степаном Бобром». Еще спустя месяц потерявшая терпение малороссийская полиция направила своих людей за прячущимся в Мозыре Давидом Карагодским. Но «…оный учинил побег»! А еще через три недели городской магистрат постановил отдать нарушителей под поручительство мозырскрго кагала. Тем все, очевидно, и кончилось.

В делах процветала волокита. Вот в начале февраля мозырские купцы жалуются в магистрат, что им до сих пор не выданы годовые паспорта, отчего стоят все дела. Магистрат обращается в поветовое казначейство, которое должно было купцов этими паспортами снабдить. В ответ казначейство разводит руками: беловая канцелярская книга для записи паспортов еще в ноябре 1811 года отправлена для опечатывания в Минскую казенную палату «…и доныне не возвращена». Отношения всех этих властных органов между собой были весьма запутанными и далекими от дружественных. 28 января мозырский городничий требует отправить к нему числящиеся за чинами магистрата штрафные 20 рублей. С городничим не поспоришь, пришлось раскошелиться. Но вот 17 февраля из городской полиции приносят требование, чтобы секретарь и члены магистрата явились в поветовый суд «…для некоторого спросу относительно городской площади». Не тут-то было! В ответ магистрат постановил : «…т.к. поветовый суд в силу высочайшего о губерниях учреждения 421 статьи долженствует требовать о площади сведений не лично членов сего магистрата, но забирать сведения сообщением , а потому члены магистрата не находят надобности… ходить для отвечания в поветовый суд». Обозленная городская полиция шлет 27 февраля в магистрат очередную бумагу с требованием «…взыскать с членов сего магистрата и секретаря за перевод… на 16-ти листах бумаг 18 рублей серебром. Деньги с полупроцентным числом на уплату по почте прислать в оную полицию». Ага, держи карман шире, дает им ответ магистрат: «…поелику малая часть бумаг по сему делу поступила в магистрат, более поступило в нижний земский суд… за получением из департамента уведомления в пропорции листов из польского на русский переведенных» и будет оплата. Но все это было мелкой мышиной возней по сравнению с войной, которую повели между собой недавно вступившие в должности поветовые казначей и маршалок. Коллежский секретарь Македонский, прибывший в Мозырь из пинского поветового казначейства, похоже, имел амбиции, соответствующие своей громкой фамилии и, к тому же, оказался нечист на руку. С жалобой на вымогательства с его стороны к предводителю дворянства обратились мозырские шляхтичи Зублевский и Дубровский. Дело миром решить не удалось и по официальному ходатайству Ю.А. Ленкевича Минское губернское правление отстранило казначея от должности. Следственная комиссия постановила также взыскать с него неправедно нажитые деньги. В феврале 1812 года на пост мозырского поветового казначея был назначен титулярный советник Малинский.

Без сомнения, воровство и взяточничество – неотъемлемая часть российского державного механизма, пышно расцвели и на вновь приобретенных территориях. «Покровительствуя злоупотреблениям – писал в начале 19 века виленский губернатор Розен – полиция пользуется выгодами. Полицмейстер от здешнего кагала получает ежемесячно по тысяче червоных и соразмерную плату от прочих купцов и промышленников». Конечно, местным «силовикам» было далеко до виленских и минских масштабов, но, надо полагать, и они своего не упускали.

Уже почти два десятилетия жителям повета было хорошо известно понятие «воинский постой». Военные квартировали в городе регулярно и не всегда взаимоотношения между ними и местным населением складывались благополучно. Но как раз накануне войны в этом отношении мозырянам повезло. В расписании квартир 26-й пехотной дивизии генерал-майора Н.Н. Раевского от 8 января 1812 года отмечено, что в городе квартировал и довольствовался из мозырского расходного провиантского магазина штаб, лазарет и 1-й батальон 5-го егерского полка. Два других батальона стояли в окружающих населенных пунктах и на другом берегу реки – в Юровичах, Коленковичах, Автюцевичах, Хобном.

Командир егерей, 34-летний полковник Федор Григорьевич Гогель, сын обрусевшего француза, при прекрасном образовании и светских манерах, был одним из храбрейших офицеров русской армии, имел немало наград за проявленное в боях мужество. О том, какой любовью пользовался полковник у подчиненных, рассказывает один эпизод в «Записках» А.П. Ермолова. Дело было в 1807 году, накануне боя у прусского города Либштадта. «…Генерал Марков…приказал вызвать охотников. Когда предложено было 5-му егерскому полку, и люди узнали, что идет сам шеф полковник Гогель, общий отзыв был, что не останется ни один человек, все равно идти желают». О взаимоотношении горожан с военными дают представление записки квартировавшего в начале 1812 года в г. Несвиже Минской губернии артиллерийского поручика И.Т. Радожицкого. «…Первые два месяца сего года провели мы в увеселениях. Сверх обыкновенных танцевальных собраний по воскресным дням … на коих являются милые паненки со своими прелестями, командиры наши давали нередко бальные вечера. Новый год встретили мы танцами, всю масленицу проплясали и в приятном угаре предавались сладкой сентиментальности. Пожилые офицеры страшились Наполеона, видя в нем нового Аттилу, а мы, юные, дружно резвились с Амуром, вздыхали и охали от ран его… как вдруг… нам сказан поход. Увы! Прощайте милые паненки! 28 февраля наша рота с бригадным штабом выступили из Несвижа. Два года стояли мы на непеременных квартирах, но жители, при выступлении, нас не провожали, как бывает после хорошего квартирования. Причиной сему, кажется, было то, что поляки думали тогда более о Наполеоне и о возрождении своей Отчизны, а евреи, составлявшие большую часть жителей в Несвиже, были довольны, что избавились от лихих москалей».

В этот зимний месяц в белорусских костелах и церквах было, как никогда, много венчаний. Вот одна из типичных записей в метрических книгах. «По исполнению всех тайн брака пехотного мушкетерского полка поручик Кирилл Назимин, холостой, Андреева Назимина сын с местечка Глуска Богоявленной церкви прихожанина Лазаря Сагановича дочерью Ириною первым браком обвенчан помянутой церкви настоятелем Федором Мациевичем». Надо полагать, скоропалительная женитьба бравого поручика на мещанке была вызвана известной необходимостью и не была одобрена товарищами по полку. Это видно из того, что свидетелями на венчании были одни мещане Гаврила Тимичев и Иосиф Гошна. Не везде, однако, родственники молодых девиц проявляли должную бдительность. И вот, спустя ровно 9 месяцев после ухода егерей из Мозыря в метрической книге соборной Михайловской церкви появляется запись от 14 ноября: «Хутора Бобра жителя… прихожанина Леонтия Мехеда дочери девицы Гликерии родился незаконно приобретенный младенец».

13 февраля 5-й егерский полк выступил из Мозыря на Волынь. Горожане и жители повета недолго, однако, пользовались освободившейся жилплощадью – очень скоро к ним прибыли новые постояльцы. А 5-го апреля в городской магистрат был доставлен высочайший манифест от 23 марта 1812 года. Там сломали гербовую печать, вскрыли бумаги и прочли: «Божей милостью Мы Александр I, император и самодержец Всероссийский и прочая и прочая. Повелеваем: собрать во всем государстве с пяти сот душ шестой ревизии по два рекрута. Набор начать во всех губерниях со дня получения указа через две недели и окончить в течение одного месяца». Трех месяцев не прошло, как бургомистр Ф. Корицкий вернулся из Минска, где сдавал рекрут предыдущего набора. А сдача рекрутов воинскому начальству в те времена была делом далеко не простым. В своем, уже упоминавшемся здесь послании царю, князь А. Чарторижский затронул и эту болезненную проблему. «…Особо тяжелы, по-видимому, злоупотребления, происходящие при приеме рекрутов, так как на одного взятого человека приходится приводить их 6,7 и даже до 10-ти, что значительно увеличивает расход; ни одного рекрута не принимают без крупной взятки». Правда, не успели и этих собрать и отправить, как в конце апреля прибыл новый императорский указ: «…по уважению многих повинностей, возложенных на Минскую губернию» разрешавший поставить вместо двух рекрутов одного.

7 мая в Мозырский магистрат принесли с почты пакет, отправленный из императорской ставки в Вильно. Само название: «Выписка из полевого уголовного уложения тех статей, которые относятся к жителям занимаемых армиею мест» красноречиво говорило о надвигающейся войне. После прочтения этого сурового документа, подписанного генерал-интендантом 1-й Западной армии Канкрином лица у членов «присутствия» явственно позеленели и вытянулись. И было отчего. «Всякая измена наказывается смертию, разстреливанием виновного. А считается изменником: кто изобличен будет в переписке с кем-либо в неприятельской армии…, кто не доставит, не выставит и не отдаст какого-либо продовольствия… кто уличен будет в шпионстве. Склонение к бунту и неповиновение жителей земель, армиею занимаемых, хотя бы и не привело к возмущению, наказывается смертию». Длинную череду расстрельных статей завершал единственный пункт, гласивший, что «… принятие в магазин испорченных или вредных съестных припасов наказывается ссылкой в Сибирь и возвращением цены испорченного».

Между тем, появление этого драконовского указа диктовалось суровой реальностью. Как отмечал русский военный историк 19 столетия Н.Ф. Дубровин «… в Могилеве, Минске и других городах появились шпионы под видом комедиантов, фокусников, учителей, художников, лекарей, музыкантов и странствующих монахов. Так, в Минской губернии появилось очень много «каморников», которые занимались сниманием окрестной местности. Таких лиц ловили, но взамен их появлялись новые». О встрече с одним из них рассказал в своих воспоминаниях И.Т. Радожицкий. «Мне назначили в городе для перемены другую квартиру. Со вступлением моим за порог в новое жилище представился мне каморник, окруженный математическими инструментами и планами. Я предложил ему, чтобы он очистил квартиру, определенную мне по власти еврейского кагала, и в удостоверение представил налицо десятника еврея. Каморник отвечал мне на польском неловком наречии, что он квартирует тут с позволения князя Р. и не позволит себя согнать с места никому. Разговор у нас сделался живее; устрашенный десятник еврей убежал, а польский каморник превратился во француза… Догадавшись, каков был гость, я поспешил к своему командиру, но покуда отыскали городничего, каморник исчез, не оставив лоскута бумаги на месте». Каких-либо конкретных данных о настроениях мозырской шляхты в предвоенный период нет, но вряд ли они отличались от тех, что были на Пинщине или на Волыни. В одном из своих исторических исследований Н.Ф. Дубровин описывает, как «… при получении в Житомире газеты «Литовский курьер» №60, где была напечатана статья из Варшавы об увеличении польских войск до 100 тысяч, было замечено необыкновенное движение на улицах и шинки были наполнены гораздо более обыкновенного, там пили и провозглашали тосты «за круля Понятовского». Перед войной в разных слоях общества циркулировали всевозможные толки и слухи. «…Говорили… что русская армия не готова, не устроена, не имеет ни денег, ни провианта, ни фуража… Минские леса могут быть большим убежищем для русских, а находящаяся там Бобруйская крепость грозит наиболее Волынской губернии и окрестным местам». Об этой же предгрозовой атмосфере писал и И.Т. Радожицкий. «… На обратном пути от Бобруйска встретил я на почтовых станциях везде остановки и затруднения в получении лошадей. Порядок, казалось, разрушался и все выходило из повиновения. Содержатели почт были чем-то озабочены, ямщики пьянствовали, буянили; только угрозами и добавкой прогонов я мог себе выхлопотать лошадей».

Еще со 2-й половины 1811 года русское командование начало реализовывать план по созданию военного лагеря при Мозыре и сосредоточению в нем отдельного корпуса. Первым изысканием пригодной для этого местности занимался генерал-майор Глухов. Об этом свидетельствует докладная записка управляющего инженерным департаментом К.И. Опермана Военному министру от 14 сентября 1811 года. В ней говорится: «… поелику не могу взять на себя ответственность сочинить проект крепости на месте, которое не осмотрено мною в подробности и в натуре, то благоволите исходатайствовать величайшего соизволения отправиться мне самому в местность, выбранную генерал-майором Глуховым при Мозыре». Такое разрешение им и было получено, но позже, и с марта по сентябрь 1812 года, когда генерал инспектировал строительство оборонных сооружений, он побывал, возможно, и в Мозыре.

К середине марта в Военном министерстве, наконец, появилась ясность в отношении проекта проложения еще одной дороги из белорусского Полесья на Украину. Присланный для этого в Мозырь в феврале месяце поручик Доненберг тщательно обследовал всю пойму Припяти между Мозырем и Петриковым на предмет устройства переправы, строительства тет-де-пона (предмостного укрепления) и возможности проведения новой дороги из Бобруйска в Мозырь. Полученные сведения не прибавляли оптимизма. В секретном докладе князя П.М. Волконского Военному министру говорится: «По исполнению этого Доненберг донес мне, что река Припять разливается весною на большое пространство… и наводняет собою лежащие на берегах ея селения, потому и не мог он определить на оном место к построению тет-де-пона и учредить на нем переправу; и что по причине находящихся там непроходимых болот, кои препятствуют к положению новой дороги, нельзя иначе сократить дорогу, ведущую от Овруча к Бобруйску ж, которая будет короче существующей ныне почтовой дороги между сими городами».

В первой декаде мая 1812 года в штаб-квартиру 2-го резервного корпуса прибыл начальник инженерной части 1-й Западной армии генерал-лейтенант Х.И. Трузсон. Имея распоряжение М.Б. Барклая де Толли об исследовании поймы Припяти на предмет состояния путей сообщения и возможности строительства здесь укреплений, он совершил поездку из Мозыря в Давыдгородок. По возвращению в Мозырь генерал отправил 21 мая Военному министру обширное донесение. Оно представляет большой интерес своим подробным описанием коммуникаций и ландшафтов мозырского повета и ранее с французского, на котором написан оригинал, кажется, никогда не переводилось. Донесение приводится здесь с небольшими сокращениями. «Мой генерал! Оставив Мозырь, я отправился в Давыдгородок, имея слева возвышенности, на которых разместился город. Эти возвышенности могут служить превосходной крепостью, созданной самой природой; они разделены долинами. Итак, плоскогорья сменяются долинами, которые по большей части покрыты деревьями и кустарниками. Справа все окаймлено Припятью. Покинув эти окрестности, я отправился в д. Прудок, расположенную от Мозыря на расстоянии 10 верст и д. Слободу – от нее в 6-ти верстах, затем в Скрыгалово – еще дальше в 13 верстах, где поменял лошадей, проехав всего 29 верст. Я ехал по местности, изрезанной оврагами, на склонах которых очень плодородные земли. Местность частично покрыта лесами, которая как бы образуют букеты иногда огромные. Из Скрыгалова я отправился в Балашовку (ныне Балашевичи – В.Л.) - 4 версты, потом до Шестовичей (ныне Шестовичский – В.Л.) -7 верст, затем в Велавск на Припяти – 5 верст. Из последнего пункта я отправился в Петриков – 6 верст, где вновь поменял лошадей. В совокупности это составило 22 версты. На этой территории имеются небольшие холмы, которые возделываются; но они песчаные и с бедной растительностью. Леса тут чередуются с болотами. Позади Велавска река образует рукав, и здесь стоило бы расположить военный пост, предназначенный для защиты подступов к реке.

При подъезде к Петрикову, расположенному на более крутой возвышенности, местность немного поднимается, песчаные холмы чередуются здесь с плодородными почвами. Здесь много склонов, много болотной воды, которая сильно прибавляется весной… Петриков расположен на возвышенности и как бы вдается в Припять, словно река здесь сбилась с пути. Местность между ним и рекой весной сильно затопляется. После Скрыгалова, находясь уже на левом берегу, словно на ладони видишь Петриков. Но весной оба берега отрезаны друг от друга до самой середины лета.

Сменив лошадей в Петрикове, следую по левому берегу до Бригново – 5 верст, до Макаричей – 7 верст и до Голубицы – 1 верста. От Голубицы еще 14 верст до Бринево, отстоящего от реки еще на 14 верст. Проехав по этой территории 26 верст, следуешь по местности, где возделываются различные сельскохозяйственные культуры, но при подъезде к Бриневу опять начинаются леса, болота и песчаные почвы. Отсюда отправился в Кольно, следуя по местности, бедной на возделанные поля, с весновыми водами. Из Кольно через 7 верст прибыл в Борки, возле которых расположены два озера, питающиеся поводковыми водами, и вновь переправился на правый берег Припяти для того, чтобы следовать к Турову. Этот уголок плотно заселен, здесь расположены остатки возведенных, очевидно еще шведами, редутов.

Как было отмечено выше, разлив Припяти делает полностью недоступным более короткий путь к Турову до самой середины лета, причем дожди могут значительно продлить этот срок. Здесь местность полностью меняется. Передо мной на много верст простирается равнина с богатыми садами, фруктовыми деревьями (в некоторых местах уже одичавшими), изрезанная множеством водных каналов. Каналы эти неширокие, с пышной растительностью и большим количеством пасущегося по берегам скота. От Турова двигаюсь еще 6 верст до Вересницы, 7 верст до Малишева и еще 8 верст до Ольшан. Эта 21 верста плодородных земель, богатых хлебом, расположенных рядом с богатой рыбой, с прекрасными видами Припятью. От Ольшан добираюсь до Давыдгородка, расположенного на левом берегу Горыни. Здесь, в Давыдгородке, как и в Турове, нахожу остатки старинных укреплений, которые были окружены водой. Они отличаются высотой, но очень малы по размерам. Необходимо при восстановлении увеличить их протяженность и усилить склады боеприпасов…

Дорога от Мозыря до Давидгородка, протяженностью в 152 версты, является важнейшей коммуникацией и должна быть благоустроена. Направляемые по ней артиллерия, кавалерия и пехота не должны подвергаться опасности увязнуть в болоте. Инженерный отряд с необходимым инструментом и средствами должен благоустроить и осушить эту дорогу, как и ту, которая идет по правому берегу от Петрикова до Турова и намного короче. Эти дороги необходимо сделать доступными по ширине для прохождения не менее 2-х пушек, 4-х лошадей и четверти взвода солдат, не мешая друг другу. Без благоустройства этого пути будет невозможно своевременно прибыть в указанный пункт, ибо дорога действительно плоха, на большей части размыта, местами на многие версты на ней стоит вода». На донесении имеется пометка, свидетельствующая, что оно было получено генералом от инфантерии М.Б. Барклаем де Толли в Вильно 1 июня. После отправки этого письма Х.И. Трузсон отправился в Борисов, где инспектировал начавшиеся работы по возведению предмостного укрепления у города. Вернувшись на почтовых 2 июня из Борисова в Мозырь, генерал-лейтенант ожидал найти в штабе корпуса новые распоряжения Военного министра относительно устройства укреплений и запрошенный им план города, но таковых там не оказалось. Как видно из записки генерал-лейтенанта К.И. Опермана на имя генерала от инфантерии М.Б. Барклая де Толли от 20 мая «… по вашему приказанию план окружности г. Мозыря с нивелированием препровожден в депо карт для хранения по секретной части и для скорейшего доставления генерал-лейтенанту Трузсону». Действительно, в списке карт и топографических планов русской армии того периода числится карта «… г. Мозырь, под номером 89, сочинена генерал-майором Бергом в 1810 году». Через неделю после возвращения в Мозырь Х.И. Трузсона, фельдъегерь привез долгожданный план и распоряжения руководства о подготовке проекта строительства опорного пункта у города. В этот же день 9 июня, пока фельдъегерь отдыхал перед обратной дорогой, Х.И. Трузсон написал Военному министру очередное донесение (приводится в переводе с французского). «Возвышенности, на которых расположился Мозырь, связаны друг с другом долинами, одни из которых более широкие, другие более узкие. Расстояния между Мозырем, Давыдгородком и Бобруйском почти равные. Мозырь располагается между ними, как промежуточный пункт и имеет выгодное расположение, обусловленное рельефом местности. Здесь было решено создать военный опорный пункт и разместить армейский корпус, а также построить укрепления на возвышенностях… Осуществляя эту идею, я сперва был занят установлением местоположения долговременной позиции и частей укрепления, так, чтобы они лучше соотносились с местностью». Далее генерал предлагает обнести планируемые военные постройки (деревянные, из строевого леса, как в Борисове) специальной двойной деревянной стеной, заполненной внутри землей. Различные военные склады должны были протянуться на 320 метров в длину и 13 метров в ширину. Помещения должны были иметь подвал и 2 этажа для размещения большого количества запасов и вооружения. «Защищать все эти объекты – пишет далее Х.И. Трузсон – должна прежде всего крепостная стена и идущие перпендикулярно ей выступы бастионов, где можно разместить кавалерию. Эту часть укреплений следует скрыть высотами местности. Но точное местоположение предполагаемого к строительству укрепления можно определить только после того, как будут вырублены все деревья и заросли, которые препятствуют работам. Я позволил себе внести изменения в проект, которые полагаю необходимыми для получения лучших результатов в обороне. При написании этого рапорта мой помощник капитан-инженер Тулейников привез мне распоряжение Вашего Высокопревосходительства, переданные мне генералом Оперманом, который сделал при них примечание, что проект военного укрепления при Мозыре закончен… Он высказал мнение, что следует отправить распоряжение в Киев об отправке в Мозырь инженерного подразделения… Я могу предположить, что в проект мозырских укреплений могут быть внесены изменения Главнокомандующим. Но все же я осмелился дать распоряжение вырубить деревья и заросли, которые мешают строительству укрепления. Я надеюсь вернуться к Вашему Высокопревосходительству как можно быстрее и доставить план укрепления. Но прежде, чем покинуть этот пункт, мне следует дождаться прибытия из Киева инженеров, чтобы отдать им на месте необходимые распоряжения». На этом донесении имеется пометка: «получено 11 июня». А на следующий день началась война…

Итак, проект укрепления был готов, место для его строительства подобрано (предположительно, в районе нынешней мебельной фабрики), но работы по его возведению к началу войны еще не были начаты. Однако войска, предназначенные для защиты этого, пока еще не существующего, опорного пункта были уже на месте.

Первым, очевидно, в город в конце марта 1812 года прибыл штаб корпуса (на тот момент – резервной армии). Офицер Свиты Е.И.В. по квартирмейстерской части прапорщик Н.Д. Дурново 28 февраля сделал в своем дневнике запись о том, что его начальник полковник П.И. Пенский получил повеление отбыть в армию (он был назначен во 2-й резервный корпус). Эту дату косвенно подтверждает и нумерация исходящих штабных бумаг. В разные инстанции из Мозыря ежедневно отправлялось примерно 15 документов: 15 июля было отправлено донесение за исходящим 2100, 17 августа – за номером 2581 и т.д. По штатному расписанию штаб корпуса состоял из полутора десятков офицеров и военных чиновников, а также канцелярии командира корпуса. Из них нам известны имена обер-квартирместера полковника П.И. Пенского (отвечал за размещение войск, составление маршрутов их движения, донесений о боевых действиях и т.д.), обер-вагенмейстера полковника Мейрана (начальника обоза корпуса), штаб-доктора коллежского ассесора Валларна, и обер-священника протоиерея Прокопия Овчинникова. Кроме них, в штабе корпуса было несколько дежурных штаб-офицеров, обер-кригс-комиссар (военный чиновник, заведовавший денежным и вещевым довольствием, снабжением госпиталей), обер-гевальдигер (начальник военной полиции) и обер-аудитор (чиновник, заведовавший военным судом). Некоторые должности в штабе 2-го резервного корпуса, похоже, за все время его существования так и остались вакантными. Так, в донесении от 8 ноября 1812 года Ф.Ф. Эртель пишет, что у него «… нет ни одного провиантского чиновника».

4 марта в походную канцелярию генерал-адъютанта П.М. Волконского прибыло распоряжение Военного министра гласившее: «… По Высочайшему соизволению запасным батальонам… из их нынешнего расположения предписываю перейти: 2-й гренадерской дивизии – в Мозырь». По распоряжению от 15 марта из Орши в Мозырь передислоцировался донской казачий полк Грекова 21-го. Уже в середине марта в городе со своими «квартирными ассигнациями» (списками частей) появились квартирмейстеры шести запасных батальонов 2-й гренадерской дивизии генерал-майора принца Карла Августа Христиана Мекленбургского. Перед полковником П.И. Пенским и городским магистратом встала непростая задача. Поставить войска на «широкие квартиры», как стоял ушедший накануне 5-й егерский полк (1-2 солдата на двор) не было никакой возможности, т.к. ожидалось одновременное прибытие трех тысяч солдат, а немного позже – вдвое больше. Выход, очевидно, был найден такой: в самом Мозыре расположились штабы корпуса и 35-й пехотной дивизии, обслуживающие их тыловые подразделения, а также лазареты, войска же размещались в окрестных населенных пунктах. Городскому магистрату была предъявлена разнарядка и он, исходя из наличия годных к постою помещений, определял каждому жилье, как того требовало законодательство: «… Лучшие дома – полковнику, подполковнику и майору определяются. А потом прочие квартиры капитанам и офицерам по билетам расписаны бывают… поручикам и прапорщикам определяются, а прочие квартиры по билетам унтер-офицерам и рядовым по прибытию их разделяют». Подходившие батальоны размещались в окружающих Мозырь хуторах, застенках, околицах и селах вплоть до Барбарова, Ельска и Скрыгалова на левом берегу Припяти, до Хойник и Домановичей – на правом. Теснота на квартирах была, надо полагать, невообразимая, но делать было нечего, нужно было ждать начала лета, чтобы перевести войска в палаточный военный лагерь. В квартирном расписании русской армии на 25 марта запасные батальоны 2-й гренадерской дивизии указаны уже находящимися при Мозыре.

В конце марта генерал-лейтенант Ф.Ф. Эртель отправился из штаб-квартиры корпуса в инспекционную поездку по южным рекрутским депо. 5 апреля он написал Военному министру из г. Ромны, что «… приказал запасным батальонам 15 и 18 дивизий, расположенным на квартирах в Киеве, следовать двумя дорогами в Житомир». Тогда же «… генерал-майору Запольскому послано повеление о поспешной сдаче дивизии и полка, бывших в его команде и о приезде сколь возможно скорее в Житомир для принятия там команды над запасными войсками». На следующий день он пишет еще одно письмо М.Б. Барклаю де Толли, прося разрешения прибыть к нему в Вильно «… по множеству дел». Но, кажется, эта поездка так и не состоялась.

Не забывали о мозырской группировке войск и в императорской ставке. 29 апреля генерал-адъютант П.М. Волконский послал царю очередной проект расположения армий перед неминуемой войной. В нем, в частности, предлагалось «… 2-ю резервную армию в числе 40 тысяч человек при г. Мозыре, на реке Припяти… по прибытию всех войск из рекрутских депо… двинуть от Мозыря к Давыдгородку, где расположиться лагерем». Но лимит времени был уже исчерпан, начавшаяся война внесла в эти планы свои коррективы.

В середине мая к Мозырю двинулась и кавалерия. 4 гусарских эскадрона выступили из Черикова, 4 гусарских и 2 уланских – из Березино. Через неделю они переправилась через Припять и стали биваками в Мозырском повете. А в конце мая из далекой Финляндии сюда подошел пятисотенный донской казачий полк Исаева 2-го.

Нужно отметить, что собиравшиеся у Мозыря войска имели некоторые особенности, отличавшие их от частей, выступивших к западной границе. Любой офицер, отправлявший когда-либо из своего подразделения личный состав на формирование новой части, несмотря на самые строгие указания отправлять самых лучших, откомандировывает в первую очередь тех, без кого может обойтись. Полки действующей армии перед походом были пополнены до полного штата личным составом запасных батальонов, отчего в некоторых из них осталось в строю чуть больше сотни человек. Кроме того, в них перевели находящихся на излечении, слабосильных, некоторых семейных и т.д. Так что подходившие к Мозырю батальоны и эскадроны мало напоминали известные нам по «Гусарской балладе» молодцеватых вояк. Как вспоминал впоследствии гусарский офицер К. Мартенс, в его полку «… недоставало много лошадей, а фураж вымогался у крестьян и евреев. Когда полку был произведен несколько времени спустя смотр, то генерал был вынужден взять на время у офицеров и у соседних помещиков лошадей и укомплектовать ими полк. Эти прекрасные лошади были поставлены на флангах и прикрыли собою полковых кляч. Полк был найден в прекрасном состоянии и генерал получил благодарность. Сабли у солдат были так плохи, что при сильном ударе клинки отваливались от рукоятки… Обмундирование полка вызывало сожаление. Интендантские чиновники продавали большими партиями сукно, которое отпускалось со складов для обмундирования полка… Таково было состояние нашего полка накануне войны и в таком же состоянии находились и многие другие полки».

А вот воспоминания рядового 41-го егерского полка Ефима Маковнюка. «… Меня выбрали артельщиком, так я многое узнал… Случалось так, что по целым неделям варки не делали, когда на тесных квартирах стояли. В маленьких деревнях и на тесных квартирах рота верст на десять растянется. У нас котел всегда стоит на одном месте, а у них, так каждый день перевозится на другое, будто вода нехороша. Вот люди бегают, бегают за котлом, да и кончат тем, что или хлеба погрызут, или у хозяев чего выпросят похлебать, а в котле, вместо того, чтобы на двести человек варить, сварят на пятьдесят для тех только, кто поблизости стоят… Доходило до того, что люди с голоду пухли. Но у нас, благодаря Богу, этого не случалось».

Между 1 и 9 июня к Мозырю подошли и стали биваками в его окрестностях шесть запасных батальонов 12-й пехотной дивизии численностью около 2-х тысяч штыков. Как и предписывалось в таких случаях уставом, был произведен строевой смотр. Место и детали его нам неизвестны, но, по крайней мере, три его эпизода можно восстановить с большой долей вероятности. Наверное, при обходе командиром корпуса и его свитой строя батальона Нарвского пехотного полка они не могли не обратить внимания, что оба батальонных знамени имели, по сравнению со знаменами других батальонов, более новый вид. Возможно, это даже вызвало несколько мимолетных усмешек, причина которых была ясна без слов. Дело было в том, что в конце 1805 года за позорное бегство с позиций во время Аустерлицкого сражения (дело в русской армии неслыханное), рассвирепевший царь лишил полк его знамен, добавил нижним чинам еще по 5 лет службы, а офицеров повелел «… в чины не производить, и не увольнять, пока не исправятся». Полк исправился спустя 5 лет, проявив массовый героизм при штурме турецкого Базарджика, был прощен и получил новые знамена – с белыми древками и золотисто-краповым крестом в центре полотнища. Другой эпизод мог произойти у строя батальона 6-го егерского полка. Возможно, генерал взял у батальонного штаб-трубача серебряную наградную георгиевскую трубу и прочитал сделанную по внешнему краю раструба надпись: «За подвиг при Шенграбене 4 ноября 1805 года в сражении 5 т. корпуса с неприятелем, состоявшем из 30 т.» И, наконец, была на том смотре еще одна деталь, понятная только людям военным. При прохождении торжественным маршем на подобных мероприятиях гвардия, гренадеры и остальные армейские части использовали разные виды барабанного боя, так называемого «похода». Замыкающие бригадную колонну батальоны 6-го и 41-го егерских полков прошли не под егерский, а под более почетный гренадерский «поход». Это право они получили 12 лет назад за отличия в итальянском суворовском походе.

Сосредоточение войск в восточном Полесье шло в соответствии с планом командования. 1 июня в секретном предписании командующему 2-й Западной армией М.Б. Барклай де Толли сообщал: «Для защищения Припети составляется около Мозыря корпус из 18-ти запасных батальонов, 16-ти запасных эскадронов и 2 казачьих полков под начальством генерал-лейтенанта Эртеля». Багратиону предписывалось установить с ним связь. 9-го июня такая же директива была отправлена из ставки командующему 3-й Обсервационной армией. В ней говорилось: «… буде неприятель сделает большие напряжения на армию кн. Багратиона и Вы точно удостоверитесь, что противу Вас мало останется его войск, то скорее можете дать воспомоществование кн. Багратиону, обратя часть Ваших войск к Пинску, откуда угрожаете и действуете во фланг и в тыл неприятеля, получая подкрепление от 2-го резервного корпуса, ныне уже у Мозыря собранного. Посему имеете быть во всегдашнем сношении с кн. Багратионом и генерал-лейтенантом Эртелем, или, в отсутствии его, со старшим по нем в Мозыре начальником и взаимно от них получать сведения».

В первой половине июня Военным министерством было принято решение о передаче 11-й кавалерийской дивизии из 2-й резервной армии в 3-ю Обсервационную армию. Однако в связи с началом военных действий и незавершенным формированием этой дивизии, передача не состоялась.

В конце июня, уже после объявления войны, к Мозырю подошли рекрутские партии весеннего 82-го набора, всего 2307 человек. Они были распределены по батальонам, эскадронам и приведены к присяге. Процедура была проведена, очевидно, в воскресный день 30 июня, как требовал того императорский указ 1797 года: «… не иначе, как под знаменами, наблюдая при том, чтобы приводимый к присяге, имея распростертую вверх руку, другою держался бы за знамя».

В середине июня генерал-лейтенант Ф.Ф. Эртель вновь отправился на Украину для срочной отправки в действующую армию батальонов войск из рекрутских депо. Убывая из Мозыря, он предписал своему заместителю генерал-майору А.В.Запольскому «… имеющиеся в окружности Мозыря запасные батальоны 2-й гренадерской, 12-й, а когда прибудут и 26-й пехотной дивизии ввести в лагерь, близ города, а кавалерийские эскадроны сблизить к оному». Плана или описания этого лагеря найти не удалось, но по ряду оговорок и косвенных признаков с большой долей вероятности можно предположить, что он находился в полуверсте западнее города, на территории, условно ограниченной современными улицами Октябрьская, Пролетарская и возвышенностями у берега реки. В письме от 1 июля генерал от кавалерии А.П. Тормасов предписал генерал-майору А.В. Запольскому: «…стать лагерем по правой стороне Припяти, укрепляя оный по совету инженер-генерал-лейтенанта Трузсона, при сем корпусе находящегося». Но лагерь был ближе к Мозырю, чем возведенное позднее Мерабельское укрепление, т.к. дорога вела «… из оного в лагерь и город».

Получив соответствующее распоряжение, подчиненные обер-квартермейстера полковника П.И. Пенского немедленно приступили к разметке участков лагеря. Эта процедура была детально регламентирована уставами того времени. Разметив места для батальонов и выставив по границам лагеря пикеты, обер-квартирмейстер выслал навстречу уже подходившим войскам фурьеров (ротных квартирмейстеров), которые и приводили свои подразделения в отведенные для них места. По мере подхода частей началось оборудование лагеря. Ставились взятые из обоза парусиновые палатки /1 на 6 человек/, внутри них земля устилалась соломой. В холодные ночи обогревались специально сделанными армейскими умельцами жаровнями. Линии-улицы лагеря посыпали принесенным речным песком, из дерна выкладывались бордюры и разные фигуры. Соблюдение чистоты в лагере контролировалось неукоснительно. Ротные кухни и специальные печи для выпечки хлеба относились в сторону, на границу лагеря, скот разрешалось забивать только в специально отведенных местах. Нужники выносились за 200 шагов от лагеря и специальные часовые наблюдали, чтобы солдаты не ходили в иные, кроме нужников, места.

8 июля генерал-майор А.В. Запольский доложил командующему 3-й Обсервационной армией о проводимой работе. «Касательно укрепления лагеря – писал он – хотя и доносил я Вашему высокопревосходительству, что оное начато будет, но с поступлением отряда моего в состав 2-й Западной армии и ожидая соединения с оной, укреплять остановился. Теперь же, видя себя совсем отделенным, как наипоспешнейше оное исполню».

Так в середине июля 1812 года рядом с городом Мозырем вырос еще один, палаточный, просуществовавший, без малого, полгода.