ОДНИ
Шорник Антип Калачиков уважал в людях душевную чуткость и доброту. В минуты хорошего настроения, когда в доме устанавливался относительный мир, Антип ласково говорил жене:
- Ты, Марфа, хоть и крупная баба, а бестолковенькая.
- Эт почему же?
- А потому . Тебе что требуется? Чтобы я день и ночь только шил и шил? А у меня тоже душа есть. Ей тоже попрыгать, побаловаться охота, душе-то.
- Плевать мне на твою душу.
- Эх-х...
- Чего "эх"? Чего "эх"?
- Так... Вспомнил твоего папашу кулака, царство ему небесное.
Марфа, грозная, большая Марфа, подбоченившись, строго смотрела сверху на Антипа. Сухой маленький Антип стойко выдерживал ее взгляд.
- Ты папашу моего не трожь... Понял?
- Ага, понял,- кротко отвечал Антип.
- То-то.
- Шибко уж ты строгая, Марфынька. Нельзя так, милая: надсадишь сердечушко свое и помрешь.
Марфа за сорок лет совместной жизни с Антипом так и не научилась понимать: когда он говорит серьезно, а когда шутит.
- Вопчем, шей.
- Шью, матушка, шью.
В доме Калачиковых жил неистребимый крепкий запах выделанной кожи, вара и дегтя. Дом был большой, светлый. Когда-то он оглашался детским смехом, потом, позже, бывали здесь и свадьбы, бывали и скорбные ночные часы нехорошей тишины, когда зеркало завешено и слабый свет восковой свечи - бледный и немощный - чуть-чуть высвечивает глубокую тайну смерти. Много всякого было. Антип Калачиков со своей могучей половиной вывел к жизни двенадцать человек детей. А всего у них было восемнадцать.
Облик дома менялся с годами, но всегда неизменным оставался рабочий уголок Антипа - справа от печки, за перегородкой. Там Антип шил сбруи, уздечки, седелки, делал хомуты. И там же, на стене, висела его заветная балалайка. Это была страсть Антипа, это была его бессловесная глубокая любовь всей жизни - балалайка. Антип мог часами играть на ней, склонив набочок голову, - и непонятно было: то ли она ему рассказывает что-то очень дорогое, давно забытое им, то ли он передает ей свои неторопливые стариковские думы. Он мог сидеть так целый день, и сидел бы, если бы не бдительная Марфа. Марфе действительно нужно было, чтобы он целыми днями только шил и шил: страсть как любила деньги, тряслась над копейкой. Она всю жизнь воевала с Антиповой балалайкой. Один раз дошло до того, что она в гневе кинула ее в огонь, в печку. Побледневший Антип стоял и смотрел, как она горит. Балалайка вспыхнула сразу, точно берестинка. Ее сга-ло коробить... Трижды простонала она почти человеческим стоном - лопнули струны - и умерла. Антип пошел во двор, взял топор и изрубил на мелкие кусочки все заготовки хомутов, все сбруи, седла и уздечки. Рубил молча, аккуратно. На скамейке. Перетрусившая Марфа не сказала ни слова. После этого Антип пил неделю, не заявляясь домой. Потом пришел, повесил на стену новую балалайку и сел за работу. Больше Марфа никогда не касалась балалайки. Но за Антипом следила внимательно: не засиживалась у соседей подолгу, вообще старалась не отлучаться из дома. Знала: только она за порог, Антип снимает балалайку и играет - не работает.
Как-то раз, осенним вечером, сидели они - Антип в своем уголке, Марфа - у стола с вязаньем.
Молчали.
Во дворе слякотно, дождик идет. В доме тепло и уютно. Антип молоточком заколачивает в хомут медные гвоздички: тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук...
Отложила Марфа вязанье, о чем-то задумалась, глядя в окно. Тук-тук, тук-тук - постукивает Антип. И еще тикают ходики, причем как-то так, что кажется, что они вот-вот остановятся. А они не останавливаются.
В окна мягко и глуховато сыплет горстями дождь.
- Чего пригорюнилась, Марфынька? - спросил Антип.- Все думаешь, как деньжат побольше скопить?
Марфа молчит, смотрит задумчиво в окно. Антип глянул на нее.
- Помирать скоро будем, так что думай не думай. Думай не думай-сто рублей не деньги.-Антип любил поговорить, когда работал.- Я вот всю жизнь думал и выдумал себе геморрой. Работал! А спроси: чего хорошего видел? Да ничего. Люди хоть сражались, восстания разные поднимали, в гражданской участвовали, в Отечественной... Хоть уж погибали, так героически. А тут как сел с тринадцати годков, так и сижу - скоро семисит будет. Вот какой терпеливый! Теперь: за что я, спрашивается, работал? Насчет денег никогда не жадничал, мне наплевать на них. В большие люди тоже не вышел. И специальность моя скоро отойдет даже: не нужны будут шорники. Для чего же, спрашивается, мне жизнь была дадена?
- Для детей, - серьезно сказала Марфа. Антип не ждал, что она поддержит разговор. Обычно она обрывала его болтовню каким-нибудь обидным замечанием.
- Для детей? - Антип оживился.- С одной стороны, правильно, конечно, а с другой - нет, неправильно.
- С какой стороны неправильно?
- С той, что не только для детей надо жить. Надо и самим для себя немножко.
- А чего бы ты для себя-то делал? Антип не сразу нашелся, что ответить на это.
- Как это "чего"? Нашел бы чего... А, может, в музыканты бы двинул. Приезжал ведь тогда человек иа города, говорил, что я самородок. А самородок-это кусок золота - редкость, я так понимаю. Сейчас я кто? Обыкновенный шорник, а был бы, может...
- Перестань уж!. - Марфа махнула рукой - Завел - противно слушать.
- Значит, не понимаешь,- вздохнул Антип. Некоторое время молчали. Марфа вдруг всплакнула .. Вытерла платочком слезы и сказала:
- Разлетелись наши детушки по всему белому свету.
- Что же им, около тебя сидеть всю жизнь? - заметил Антип.
- Хватит стучать-то! - сказала вдруг Марфа.- Давай посидим, поговорим про детей.
Антип усмехнулся, отложил молоток.
- Сдаешь, Марфа,-весело сказал он-А хочешь, я тебе сыграю, рачвею тоску твою?
- Сыграй,- разрешила Марфа
Антип вымыл руки, лицо, причесался.
- Дай новую рубашенцию.
Марфа достала из ящика новую рубаху. Антип надел ее, подпоясался ремешком. Снял со стены балалайку, сел в красный угол, посмотрел на Марфу...
- Начинаем наш концерт!
- Ты не трепись только,- посоветовала Марфа.
- Сейчас вспомним всю нашу молодость,-хвастливо сказал Антип, настраивая балалайку.-Помнишь, как тогда на лужках хороводы водили?
- Помню, чего же мне не помнить. Я как нибудь помоложе тебя.
- На сколько? На три недели с гаком?
- Не на три недели, а на два года. Я тогда еще совсем молоденькая была, а ты уж выкобенивался. Антип миролюбиво засмеялся.
- Я мировой все таки парень был! Помнишь, как ты за мной приударяла?
- Кто? Я, что ли? Господи!. А на кого это тятя-покойничек кобелей спускал? Штанину-то кто у нас в ограде оставил?
- Штанина, допустим, была моя.. Антип подкрутил последний колочек, склонил маленькую голову на плечо, ударил по струнам... Заиграл.
И в теплую пустоту и сумрак избы полилась тихая светлая музыка далеких дней молодости. И припомнились другие вечера, и хорошо и грустно сделалось, и подумалось о чем-то главном в жизни, но так, что не скажешь, что же есть это главное.
Не шей ты мне, ма-амынька,
Красный сарафан,
|
запел тихонечко Антип и кивнул Марфе. Та поддержала:
Не входи, родимая,
Попусту в изъян...
|
Пели не так чтобы очень уж стройно, но обоим сделалось удивительно хорошо. Вставали в глазах забытые картины. То степь открывалась за родным селом, то берег реки, то шепотливая тополиная рощица припоминалась, темная и немножко жуткая... И было что-то сладко волнующее во всем этом. Не стало осени, одиночества, не стало денег, хомутов...
Потом Антип заиграл веселую. И пошел по избе мелким бесом, игриво виляя костлявыми бедрами.
Ох, там, ри та-там,
Ритатушеньки мои,
Походите, погуляйте,
Па-ба-луй-тися!
|
Антип был трогательно смешон в своем веселье. Он стал подпрыгивать... Марфа засмеялась, потом всплакнула, но тут же вытерла слезы и опять засмеялась.
- Хоть бы уж не выдрючивался, господи... Ведь смотреть не на что, а туда же.
Антип сиял. Маленькие умные глазки его светились озорным блеском.
Ох Марфа моя, ох, Марфынька,
Укоряешь ты меня за напраслинку!
|
- А помнишь, Антип, как ты меня в город на ярманку возил?
Антип кивнул головой.
Ох, помню, моя,
Помню, Марфынька,
Ох, хаханечки-ха-ха,
Чечевика с викою!
|
- Дурак же ты, Антип.- ласково сказала Марфа.- Плетешь черт-те чего.
Ох, Марфушечка моя,-
Радость всенародная...
|
Марфа так и покатилась.
- Ну не дурак ли ты, Антип!
Ох, там, ри-та-там,
Ритатушеньки мои!
|
- Сядь, споем какую нибудь,- сказала Марфа, вытирая слезы.
Антип слегка запыхался... Улыбаясь, смотрел на Марфу.
- А? А ты говоришь: Антип у тебя плохой!
- Не плохой, а придурковатый,- поправила Марфа.
- Значит, не понимаешь,- сказал Антип, нисколько не обидевшись за такое уточнение. Сел.- Мы могли бы с тобой знаешь как прожить! Душа в душу. Но тебя замучили окаянные деньги. Не сердись, конечно.
- Не деньги меня замучили, а нету их - вот что мучает-то.
- Хватило бы... брось, пожалуйста. Но не будем. Какую желаете, мадемуазель фрау?
- Про Володю-молодца.
- Она тяжелая, ну ее!
- Ничего. Я поплачу хоть маленько.
Ох, не венти ися чайки над морем,- запел Антип,-
Вам некуда, бедненьким, сесть Слетайте в Сибирь, кран далекий, Снесите печальну я весть.
Антип пел задушевно, задумчиво. Точно рассказывал.
Ох, в двенадцать часов темной но очи Убили Володю-молодца-а Наутро отец с младшим сыном..,
Марфа захлюпала.
- Антип, а Антип!.. Прости ты меня, если я чем-нибудь тебя обижаю,- проговорила она сквозь слезы.
- Ерунда,- сказал Антип.- Ты меня тоже прости, если я виноватый.
- Играть тебе не даю...
! - Ерунда,- опять сказал Антип.- Мне дай волю - я день и ночь согласен играть. Так тоже нельзя, Я понимаю.
- Хочешь, читушечку тебе возьмем?
- Можно,- согласился Антип. Марфа вытерла слезы, встала.
- Иди пока в магазин, а я ужин соберу. Антип надел брезент и стоял посреди избы, ждал, когда Марфа достанет из глубины огромного сундука, из-под тряпья разного, деньги. Стоял и смотрел на ее широкую спину.
- Вот еще какое дело,-небрежно начал он.-Она уж старенькая стала... Надо бы новую. А в магазин вчера только привезли. Хорошие! Давай - заодно куплю.
- Кого?-Марфина спина перестала двигаться.
- Балалайку-то.
Марфа опять задвигалась. Достала деньги, села на сундук и стала медленно и трудно отсчитывать. Шевелила губами и хмурилась.
- Она же у тебя играет еще,- сказала она.
- Там треснула досочка одна... дребезжит.
- А ты заклей. Возьми да варом аккуратненько...
- Разве можно инструмент варом? Ты что, бог с тобой!
Марфа замолчала. Снова стала считать деньги. Вид у нее был строгий и озабоченный.
- На.- Она протянула Антипу деньги. В глаза ему не смотрела.
- На четвертинку только? - У Антипа отвисла нижняя губа.-Да-а...
- Ничего, она еще у тебя поиграет. Вон как хорошо сегодня играла!
- Эх, Марфа!..- Антип тяжело вздохнул.
- Что "эх"? Что "эх"?
- Так .. проехало.- Антип повернулся и пошел к двери.
- А сколько она стоит-то? - спросила вдруг Марфа сурово.
- Да она стоит-то копейки! - Антип остановился у порога.- Рублей шесть по новым ценам.
- На.-Марфа сердито протянула ему шесть рублей.
Антип подошел к жене скорым шагом, взял деньги и молча вышел: разговаривать или медлить было опасно-Марфа легко могла раздумать.
|
