Эпизод Отечественной войны 1812 года, связанный с деятельностью отряда Герасима Матвеевича Курина (1777-1850), уже многие десятилетия служит хрестоматийной иллюстрацией тезиса о крестьянской партизанской войне против наполеоновских захватчиков.

Оставаясь, в сущности, в рамках сталинской интерпретации истории войны 1812 года как уменьшенной модели советско-германской войны 1941-45 г.г., советские историки преувеличивали роль крестьянского движения в ходе борьбы России с вторгшейся армией Наполеона. Одновременно существенно преувеличивалась и степень социально-экономического и политического развития русского крестьянства.

Суммируя высказывания ряда отечественных историков советского периода по вопросу деятельности крестьянского отряда под предводительством Г. М. Курина, мы обнаруживаем, что отряд этот давал успешные бои регулярным частям неприятеля, истреблял их сотнями, захватывал вражеские орудия, контролировал край, пока там не было ни оккупационной, ни российской государственной власти (то есть, фактически осуществлял в нем функции управления), а затем, освободив г. Богородск, совершил боевой поход на Смоленщину; сам же Курин, крепостной крестьянин и народный герой, был награждён за свои заслуги знаком отличия Военного Ордена лично М. И. Кутузовым. Советские пропагандисты на стеснялись публиковать опусы под заголовками типа "Как крестьянин Герасим Курин одолел маршала Нея" ^[i].

Естественно, источниковая база такого "идеологически правильного" подхода была сужена донельзя и сводилась, собственно, к одному-единственному документу - вырванному из контекста так называемому "Описанию боевых действий партизанского отряда крестьян Вохонской волости", отложившемуся в архиве крупнейшего военного историка николаевской эпохи А. И. Михайловского-Данилевского ^[ii] и опубликованному к 150-летнему юбилею Отечественной войны в сборнике "Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года".

К сожалению, этот однобокий подход во многом не преодолен и поныне.
Мы постараемся на основании ряда источников реконструировать действительные события, имевшие место в Вохонской волости Богородского уезда Московской губернии осенью 1812 года.

Вохонская (Вохновская, Вохнинская) волость, называемая так по имени протекающей по ней реки Вохны, правого притока Клязьмы, известна по письменным источникам с первой половины XIV века. До последней трети XVI в. она оставалась собственностью московских великих князей и их ближайших родственников. В 1570-е годы Иван Грозный подарил ее Троице-Сергиевой Лавре, видимо, во искупление греха убийства своего двоюродного брата кн. Владимира Андреевича Старицкого, которому волость принадлежала до 1566 года. В 1764 г. в ходе секуляризации церковных земель волость перешла в ведение Коллегии государственной экономии и в 1812 году официально числилась "экономической". К этому времени экономические крестьяне, по сравнению со своими частновладельческими собратьями, уже давно по закону обладали большей личной свободой. Вместе с тем, в силу как скудости пахотных ресурсов края, так и близости столичного города, местные крестьяне издавна занимались отхожими промыслами, развивали торговлю, ремесла и огородничество, то есть, работали на рынок и имели навык накопления и размещения капитала. Находясь в восточной части глухого и богатого лесами Богородского уезда, волость была исконным местом жительства старообрядцев, составлявших небольшую, но экономически влиятельную часть её жителей. Из этих мест, например, ведёт свое происхождение род известного русского предпринимателя К. Т. Солдатенкова. Административный центр волости село Павлово, Вохна тож, будучи точкой пересечения сухопутных и речных путей сообщения, постепенно превращался в крупный торговый населённый пункт; в ряде окрестных деревень во второй половине XVIII в. появились небольшие, в несколько ткацких станов, частные предприятия. Все эти обстоятельства наложили непосредственный отпечаток на поведение вохонских крестьян в 1812 году. Вместе с тем, обитателями волости в основном сохранялся традиционный патриархальный уклад жизни великорусского крестьянства. Всего в волость входили: село Павлово приблизительно в 165 дворов и 25 деревень в среднем по 25 дворов в каждой. Точных данных о численности населения волости в начале XIX века нет, однако, согласно ряду источников, в середине века она составляла всего около 8300 человек, считая женщин, детей и стариков ^[iii].

Город Богородск, находившийся в 16 верстах западнее с. Павлово, был занят частями корпуса М. Нея 23 сентября ^[iv] 1812 г. в рамках согласованного движения корпусов Великой Армии на север, северо-запад и восток от Москвы. Под прикрытием регулярных частей должны были развернуться операции служб снабжения в относительно нетронутых войной частях Московской губернии. Общая численность неприятельских войск, вошедших в Богородск, составляла не менее 6000 человек при 8 орудиях ^[v], то есть, более половины всего корпуса, состоявшего из 10-й пехотной дивизии генерала Ледрю, 11-й пехотной дивизии генерала барона Разу, 25-й Виртембергской пехотной дивизии генерала Маршана и кавалерийской дивизии генерала Вёльварта ^[vi]. В последующие дни численность войск, разместившихся в городе и его окрестностях, достигла 14 тысяч при 16 орудиях ^[vii]. Ней лично находился при вверенном корпусе ^[viii]. Появлению неприятеля в крае предшествовали массовое бегство москвичей из столицы на восток, пожар Москвы и передвижения частей Владимирского ополчения, первоначально выдвинутых к Богородску, но затем, ввиду несоразмерности сил, благоразумно отведённых к границам родной губернии ^[ix].

Крестьяне Богородского уезда и, в частности, близко прилегающей к Нижегородскому тракту Вохонской волости, несомненно, были среди тех, кто в дни московской трагедии непомерно вздул цены на лошадей, повозки и ночлег. Нет сомнения, что они также принимали участие в беспримерном интернациональном грабеже Москвы, когда подмосковные крестьяне тащили из города кто что мог, от оружия до возов медных денег, которые, на взгляд европейских солдат, не имели никакой ценности. Перемещения русских войск, в свою очередь, причинили материальный ущерб вохонским крестьянам ^[x].

Занятие Богородска создало непосредственную угрозу жизни и имуществу вохонских крестьян. До сих пор у них не было причин агрессивно относиться к иностранным солдатам: война шла стороной. Русским крестьянам даже в годы Первой Мировой войны 1914-18 г.г. ещё не было свойственно чувство национального патриотизма, тем более трудно говорить о нём, как побудительном мотиве их действий за сто с лишним лет до этого. Генрих Роос, старший врач Виртембергского конного егерского герцога Людвига полка, был в составе отряда Великой Армии, проследовавшего в первой декаде сентября из Москвы через Богородск и Богородский уезд на юг к р.Пахре. Он даёт описание вполне дружелюбных контактов между виртембержцами и русскими крестьянами, имевшими место во время этого марша ^[xi]. Известно, что русские крестьяне в ряде мест наладили торговлю с неприятелем ^[xii]. Московские старообрядцы, по некоторым сведениям, весьма лояльно отнеслись к Наполеону и даже, пользуясь покровительством оккупационных властей, изымали из православных московских церквей ранее принадлежавшие им иконы старого письма ^[xiii]. Но ситуация изменилась, как только крестьянам стало ясно, что неприятель стремится расплачиваться фальшивыми ассигнациями, намерен силой отнимать их добро и посягает на неприкосновенность мест коллективных молений. По получении известия о занятии Богородска французами, вохонский волостной сход, конечно, при одобрении местного головы Егора Cемёновича Стулова, решил составить дружину для самообороны, женщин же, стариков, детей и движимое имущество укрыть в лесах. Командовать дружиной сход поручил местному крестьянину Герасиму Курину, видимо, имевшему ранее случай доказать землякам свою расторопность и смелость. Крестьяне быстро закупили недостающее холодное и огнестрельное оружие и были готовы к борьбе ^[xiv].

24 сентября прибывшие из Богородска фуражиры корпуса Нея разграбили и сожгли вохонскую деревню Степурино, убив при этом местного крестьянина. 25-26 сентября они предприняли попытку получить муку, крупу и овес в деревнях Большой Двор и Грибово, но были атакованы дружиной вохонских мужиков и бежали, бросив повозки, лошадей и ружья. 27 сентября фуражиры, заняв д. Субботино, выслали и Павлово человека с предложением наладить мирные отношения, но время было уже упущено. Отметим также, что пришедшие в Богородский уезд войска в значительной степени состояли из немцев, оставивших по себе после войны 12-го года в России память в целом худшую, нежели французские солдаты. Крестьянская дружина всею силой бросилась на штурм деревни, перебила 18 солдат и взяла троих гусар пленными, остальные бежали. Московский купец Ларион Смирнов, появившийся в Вохне с прокламациями оккупационных властей, был задержан и избит ^[xv].

Ожесточение сторон было взаимным и достигало высокой степени. Неприятель казнил в Богородске пятерых местных жителей, подозреваемых в убийстве французских солдат. Двое было расстреляно, двое повешено за ноги, один был облит маслом и сожжён заживо ^[xvi].

Акция устрашения не испугала крестьян. Наоборот, успехи дружинников способствовали пополнению их рядов. Численность дружины постепенно достигла примерно 3000 конных и пеших бойцов ^[xvii]. Вооружённое движение становилось массовым. Герасим Курин и Егор Стулов поняли, что далее им следует действовать в согласии с организованной русской государственной силой: с одной стороны, неприятель вполне мог организовать сильную карательную экспедицию и стереть Вохну с лица земли; с другой, нельзя было давать народу вольничать, ибо он уже почуял вкус крови и грабежа.

В волости ни на один день не воцарялась анархия. Волостной голова сохранил свое влияние, через Вохну постоянно перемещались организованные партии казаков, в 40 верстах восточнее, в г. Покров, размещался штаб Владимирского ополчения, передовые же его части стояли гораздо ближе. Вместе с тем, история войны 1812 года показывает, что, в силу общей неразвитости и грубости нравов простонародья, реально существовала угроза превращения вооруженных выступлений крестьян на местах в их войну против всех, в анархический бунт со всеми сопутствующими ему эксцессами.

Русский крестьянин, в том числе и вохонский, продемонстрировал в тот год потрясающие примеры массового озверения. Закапывание пленных живьём, практиковавшееся в Вохне, было еще не самым варварским из применявшихся средств расправы. В феврале 1813 года (!) возвратившийся в Москву к исполнению своих обязанностей генерал-губернатор гр. Ф. В. Ростопчин свидетельствовал в частном письме, что "умы сделались весьма дерзки и без уважения. Собственность не почитается, а привычка бить неприятелей преобразила большую часть поселян в разбойников" ^[xviii]. Однако, экономические крестьяне исторически служили островком стабильности. По справедливому замечанию того же Ростопчина, "со времён Пугачёва в губерниях, заражённых духом мятежа, сей последний подавляем был крестьянами казёнными, над которыми не имело силы слово свобода" ^[xix].

Вохонские вожаки проявили здравый смысл, понимание ситуации и народной психологии. 28 сентября утром Курин и Стулов прибыли в штаб командующего Владимирским ополчением генерал-лейтенанта кн. Б. А. Голицына, доложили ему о действиях крестьян, представили пленных и попросили о поддержке отряда самообороны казаками ^[хx].

В условиях военной обстановки именно на Владимирское ополчение русским военным командованием и правительством была возложена миссия обеспечения порядка в местностях, лежащих на границе Московской и Владимирской губерний. Командованию русской армии было вполне ясно, что далее на восток неприятель продвигаться не будет, поэтому практически не представлявшее боевой ценности ополчение было лишь немного усилено регулярными и казачьими кавалерийскими отрядами, предназначавшимися для содержания разъездов, следивших за перемещениями врага к мешавших его фуражировкам. Одновременно, кавалерийские разъезды присматривали за порядком среди местного населения, опираясь на выборных из крестьян должностных лиц. Кн. Голицын для решения этих задач сформировал авангард под командой полковника Нефедьева. Последний выделил отряд из гусар Павлоградского полка и казаков Седьмого Денисова полка Войска Донского общей численностью около 40 сабель для разъездов в направлении Богородска, отдав его под команду штаб-ротмистра Павлоградского гусарского полка Богданского. Именно этот отряд действовал в Вохонской волости. Штаб-ротмистр Богданский, находясь в Павлове, преподал вохонской дружине некоторые элементарные уроки военного дела ^[xxi].

Во второй половине дня 28 сентября Курин вернулся в Павлово вместе с отрядом казаков в 20 сабель. Дружина вместе с ними тут же вышла к деревне Назарово, где были замечены неприятельские фуражиры. Внезапное нападение мужиков и казаков вынудило их бежать, бросив повозки и лошадей. 29 сентября фуражиры попытались захватить два стада коров, овец и несколько телег с хлебом в д. Трубицыно. Крестьянский отряд напал на них, перебил 15 солдат и вернул всё награбленное имущество; одновременно казаки авангарда ополчения сбили правый фланг аванпостов неприятеля, взяв 3 пленных. На следующий день группа фуражиров была замечена у д. Насырёвой. Дружинники обратили их в бегство, убив троих. Наконец, 1 октября отряд из корпуса Нея численностью около 800 чел. вышел из Богородска в Павлово ^[xxii]. Оставив основную массу за несколько вёрст от села у д. Грибовой, вперёд выдвинулись два эскадрона (всего не более 200 человек). Один встал на околице Павлова, второй же зашёл в село и попытался потребовать у жителей провиант и фураж. Между тем, Курин ожидал появления неприятеля, разделив свою трехтысячную дружину на три части. Одна, под командою местного сотского Ивана Чушкина, укрылась в засаде за селом, другая ждала неприятеля, спрятавшись в павловских дворах, а третья, состоявшая из конных крестьян под командою Стулова, разместилась в ближней деревне Меленках. Как только бдительность неприятеля была усыплена притворно радушным приёмом, дружинники под командой Курина напали на него из дворов и стали методично избивать. Части кавалеристов удалось ускользнуть. Крестьяне бросились вдогонку, но нарвались на второй эскадрон, а затем - на главные силы врага, о которых Курин не подозревал. Неприятель легко отразил наскок мужиков и погнал их назад в село, однако, не смог сходу преодолеть сопротивления засевшего позади оврага отряда Чушкина и тут же был неожиданно атакован отрядом штаб-ротмистра Богданского. Неприятель, видимо, врасплох застигнутый появлением с фланга регулярных русских кавалеристов и казаков, утратил инициативу и ретировался в Богородск, бросив много лошадей, оружия и подвод с награбленным хлебом. Точные данные о его потерях неизвестны, поскольку убитые и раненые были при отступлении вывезены на повозках. В рапорте кн. Голицына называется цифра 25 убитых и 4 пленных, разведка Рязанского ополчения сообщала о 30 убитых ^[xxiii]. Вряд ли сильный организованный отряд профессиональных воинов мог быть наголову разбит крестьянским ополчением и малочисленной группой русских кавалеристов. В тот же день к вечеру корпус Нея, в числе других корпусов, стоявших вокруг Москвы, получил приказ вернуться в столицу: Наполеон готовился к походу. Это и послужило причиной оставления неприятелем Богородска. Выход войск Нея начался около 10 вечера ^[xxiv] и город был очищен ко второй половине дня 2 октября. На смену им в город вошли казаки, приданные Владимирскому ополчению. Вохонские дружинники, в эйфории от удачного исхода дела 1 октября, продвинулись в район Успенского порохового завода - пригорода Богородска. На этом история местного отряда самообороны закончилась. По официальным данным, всего им было "истреблено до 50 неприятелей" ^[xxv]. Что же касается взятых им, якобы, пушек, то они, по всей вероятности, были попросту найдены крестьянами в Богородске. Еще в начале 60-х г. г. нынешнего века местная пресса сообщала о находке в Ногинске (бывшем Богородске) французской пушки времён войны 1812 года, брошенной при отступлении.

Начальник Владимирского ополчения, в соответствии с существовавшим порядком, известил московского генерал-губернатора гр. Ф. В. Ростопчина об инициативных крестьянах подведомственной ему губернии Курине, Стулове и Чушкине. Ростопчин, преследуя собственные политические цели и желая дать растревоженному населению губернии пример патриотизма и благонравия, в это время формировал обойму народных героев для представления их к царским наградам. В неё попали 50 человек, согласно распоряжению Александра I получившие: одни - знаки отличия Военного ордена, а другие - медали "За любовь к Отечеству". Вохонцам достались кресты. Награды были вручены Ростопчиным 25 мая 1813 года в Москве ^[xxvi]. Крестьяне, отвечавшие дворянскому идеалу образцового поселянина-патриота, стойкого к иноземной заразе свободомыслия и верного царю, отечеству и барину, оказались очень популярны среди консервативной части просвещённой публики. Либеральствующая её часть, впрочем, тоже восхищалась ими, превознося крестьянскую инициативу, доблесть и любовь к Отечеству со своих позиций. Возникла мода на портреты крестьян-партизан, лично убивших наибольшее число французов. После войны по заказу поручика Орлова - сподвижника известного своею жестокостью партизана А. С. Фигнера - третьестепенным живописцем Александром Смирновым был написан портрет Г. Курина ^[xxvii]. В те же годы художником М. И. Теребеневым (братом известного И. И. Теребенева) был создан портрет Е. Стулова ^[xxviii]. Как известно, все названные живописцы подвизались в 1812-14 г.г. на благодатной ниве обслуживания идеологического заказа на патриотическую карикатуру.

В отличие от ещё одного богородского крестьянина - головы Амеревской экономической волости (ныне окрестности г. Щелкова) Емельяна Васильева, чей отряд самообороны уничтожил, по официальным данным, в шесть раз большее число неприятелей, чем вохонцы ^[xxix], последние получили всероссийскую известность. Дело в том, что, как представляется, от близкого к Ростопчину консервативно-патриотического литератора С. Н. Глинки через его брата либерала Ф. Н. Глинку сведения о вохонских событиях дошли до А. И. Михайловского-Данилевского, увлеченно собиравшего материалы об эпопее 1812 года. Во многом разделяя в те годы взгляды преддекабристских кругов, будущий известный историк, имевший звание флигель-адъютанта императора, счёл необходимым представить крестьян-патриотов Александру I во время его пребывания в Москве в августе 1816 года ^[xxx]. Император был благосклонен к жителям пострадавших от нашествия Москвы и губернии, раздавались щедрые вспоможения и награды. Г. М. Курин получил 5000 рублей ассигнациями ^[xxxi]. А. И. Михайловский-Данилевский некоторое время после этого поддерживал с Куриным связь, что было тем проще делать, что офицеру часто приходилось проезжать неподалеку от Вохны по пути в нижегородское имение своей супруги.

В 1820 г. по заказу Михайловского-Данилевского Курин, ставший к тому времени волостным головой, представил ему подробное описание действий вохонских крестьян осенью 1812 года. К нему были приложены тексты трех "песен вохонских земледельцев, воинов при нашествии неприятеля". Описание Курин снабдил сопроводительным письмом, в котором наивно просил благодетеля узнать насчёт возможности получить еще одну награду за 12-й год ^[xxxii]. Текст описания явно перекликается с текстом санкционированного Ф. В. Ростопчиным первого официального сообщения "Московского вестника" №№1-3 за 1813 год о подвигах "воинов-поселян" и подчёркивает личную роль Курина. Тексты песен имеют литературное происхождение ^[хххiii], носят апологетический, прославляющий Курина и Стулова характер и восходят к текстам известных песен об атамане Платове, генерале Лопухине и др. ^[xxxiv] Следов свободного последующего бытования этих "песен" в крае не обнаружено, хотя память о 1812 годе среди старожилов сохраняется до наших дней. Сведений о более поздних контактах Михайловского-Данилевского с Куриным не имеется.

Г. М. Курин был в числе должностных лиц и наиболее уважаемых местных жителей, скрепивших своею подписью Акт об открытии Павловского Посада, образовавшегося из с. Павлова и смежных с ним четырёх деревень в 1844 году ^[xxxv]. Спустя 6 лет, 12 июня 1850 г. он скончался и был похоронен у Воскресенской, Павловского Посада, церкви на берегу р. Вохны ^[xxxvi]. Могила его утрачена.

Фрагменты присланного Куриным Михайловскому-Данилевскому описания были впервые процитированы М. И. Богдановичем в работе "История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам" (1859-1860 гг.); а в 1863 г. другой русский военный историк, Н. Ф. Дубровин, впервые опубликовал фрагмент одной из "песен вохонских земледельцев" в работе "Москва и граф Ростопчин в 1812 году" ^[xxxvii], ошибочно отнеся при этом Вохну к Смоленской губернии. Впоследствии имена Курина, Стулова и Чушкина фигурировали во всех трудах русских и советских историков, касавшихся темы войны 1812 года, от С. М. Соловьёва до Н. А. Троицкого.

Мнение о якобы имевшем место награждении Г. М. Курина лично Кутузовым, кроме очевидной идеологической подоплёки, имеет своим основанием неверно интерпретированную запись Михайловского-Данилевского на полях оригинала письма Курина, гласящую: "Это письмо писано ко мне Куриным, крестьянином Вохненской волости, который командовал в 1812 году вооруженными крестьянами и получил Георгиевский крест от князя Кутузова". ^[xxxviii] Между тем, после публикации в 1981 г. исчерпывающей работы В. В. Бартошевича ^[xxxix], вполне очевидно, что Михайловский-Данилевский просто не был в курсе всех подробностей сложной истории с награждением крестьян.

В Павловском Посаде чрезвычайные события 1812 года оставили долгий след. Первое октября стало церковно отмечаться не только как день Покрова, но и как день наставшего благодаря Заступнице избавления от смертельной опасности. Один из двух главных престолов основанного в посаде в начале XX века в пику старообрядцам монастыря был освящён в честь Покрова. На месте сходов вохонцев в 1812 году ещё в первой половине XIX в. был установлен деревянный украшенный иконами столп, в 1912 году замененный каменной часовней в память Двенадцатого года. Вплоть до нынешних времён в земле попадаются будоражащие воображение местных жителей остатки оружия и амуниции той эпохи. В тридцатые годы часовня-памятник была разобрана, однако, начиная с 1994 года в городе получила поддержку идея её восстановления, впрочем, не реализованная из-за отсутствия средств.

1812 год стал рубежным в экономическом развитии Вохонской волости. Имеющийся предпринимательский опыт, потребности восстанавливаемого после разгрома московскою рынка, стяжанные в дни хаоса сокровища, привнесенные в российскую лёгкую промышленность пленными иностранцами новые технологии обеспечили условия для бурного роста местных промышленных и торговых предприятий, продолжавшегося многие десятилетия.

Оставаясь крайним пределом проникновения войск великого французского императора на восток, Вохна хранит память об этих исторических событиях до сих пор. Девяностопятилетняя старуха, ссылаясь на рассказ своей бабки, уверенно говорит: "Здесь кончилась французская война" ^[xl]. С берегов Большой Дубны и Вохны путь храбрых солдат Нея лежал на Березину.