К дискуссиям о Бородинском сражении

I

Впервые К.Ф. Толь опубликовал свое «Описание битвы при селе Бородине…» в 28 номере журнала «Отечественные записки» за 1822 год^[1]. В подзаголовке указано: «Составленное» «из рапортов г.г. корпусных командиров», «официальных документов неприятельских» и «иностранных описаний».

В следующем номере (29-м) были напечатаны дополнение – ответ на «невольно» возникавший вопрос и приложения – диспозиции и расписания русской и французской армий, а также воззвание Наполеона к своим войскам.

В 1839 году все это почти без изменений, но уже без расписаний, было издано отдельной книгой – «Описание битвы при селе Бородине 24 и 26 августа 1812 года».

В РГВИА хранится копия документа с таким названием: «Описание сражения при селе Бородине, происходившего 26 августа 1812 года». Он не датирован и не подписан. Но поскольку речь в нем явно идет от лица главнокомандующего, то в литературе его часто именуют «донесением» (реже «рапортом» или «реляцией») М.И. Кутузова^[2].

Его считают черновиком (поскольку он не был ни подписан, ни отправлен), составленным К.Ф. Толем, вследствие сходства по содержанию с «Описанием битвы…» (1822, 1839).

С последним в еще большей степени совпадает по содержанию опубликованное в сборнике «Отечественная война 1812 года» «Описание сражения при селе Бородине, бывшего 26 числа августа 1812 года между Российскою Императорскою армиею под предводительством генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова и французскою соединенною армиею, состоявшею из войск всех держав западной Европы, под предводительством императора Наполеона»^[3]. Оно также не имеет даты и подписи, но многие историки полагают, что в данном случае авторство Толя является очевидным.

Некоторые отличия все же есть, и в частности по русской армии – к 26.8 «линейного войска с артиллерией» было 95000 ч., во всей армии – 112000, потери убитыми и ранеными – 25000 ч. (нижних чинов). А по версии 1822 года, соответственно, – 103800, 120800 и 30000 ч.

В сборник «М.И. Кутузов» этот документ включен, по-видимому, в своем оригинальном виде – со ссылками на планы (карты) хода боевых действий с I по VIII^[4].

И как раз комплект из 8 карт был «сочинен» Толем еще в 1814 году («гравирован» в 1838-ом) с почти тем же пространным заголовком «План сражения при селе Бородине, бывшего 26 августа 1812 года…». Помимо этих карт там имеется еще «Ордер де баталь», т.е. боевой порядок, русских войск «24 и 26-го чисел».

А в 1816 году Толь получил официальное повеление помогать А.А. Жомини, написав в итоге свою собственную «Военную историю кампании 1812 года». При этом он привлек к работе Д.П. Бутурлина, и всевозможное содействие ему также оказывал А.И. Михайловский-Данилевский.

В упомянутом «Ордер де баталь» даже при беглом взгляде обнаруживаются ошибки. Так, по диспозиции от 24.8^[5] и к 26.8 3-й кавалерийский корпус располагался за 6-м пехотным, а 4-й – за 7-м, 2-я гренадерская дивизия находилась не в основной линии, а в частном резерве 2-й армии.

В отношении 27-й пехотной дивизии отсутствуют ее сводно-гренадерские батальоны (а из 26-й один лишний), но есть 3 роты ее арт. бригады, которая в битве не участвовала. А батальоны сводно-гренадерской бригады, входившей в 23-ю пехотную дивизию, показаны в резерве.

Далее можно заметить неверную принадлежность к соединениям Елисаветградского гусарского, Польского уланского, Селенгинского и Копорского пехотных полков.

11-я батарейная, 20-я и 21-я легкие роты входили не в 11-ю арт. бригаду, а во 2-ю, 2-я батарейная, 3-я и 4-я легкие – в 11-ю (в расписании 1822 г. есть также ошибка по 1-й и 3-й батарейным ротам).

6-я конная рота, прикомандированная к 2-му кав. корпусу, показана в резерве, а ее место занимает 3-я. Но последней никак не могло быть при Бородине, поскольку она находилась в составе корпуса Витгенштейна. Вместе с тем отсутствует 22-я конная рота, прибывшая к армии по приказу М.Б. Барклая де Толли от 20.8 из арт. дивизии полковника Васильева, взамен другой – 43-й легкой.

Из инженерных частей показаны 2 пионерные и 3 понтонные (2-я, 3-я и 4-я) роты.

В расписание 1822 года (на 26.8.1812) внесены некоторые изменения. Прежде всего, резерв всей армии там разделен на два – центра и правого крыла, т.е. 1-й армии и фактически главный, и левого крыла – 2-й армии.

Сводно-гренадерские батальоны 4-го и 6-го пехотных корпусов указаны при своих дивизиях (по примечанию к диспозиции, они «служили в подкрепление егерям»). Но это противоречит фактам, поскольку в действительности первые вместе с батальонами 17-й дивизии составляли бригаду 23-й дивизии, а вторые входили во 2-ю сводно-гренадерскую. А вот таковые же батальоны 3-й дивизии с самого начала войны от нее не отделялись.

В арт. резерве центра и правого крыла 24 роты и 2 батареи, причем под начальством генерал-майора Левенштерна, который на самом деле был начальником артиллерии 2-й армии. В данный резерв точно не входили 31-я, 32-я батарейные и 6-я конная роты, а все подразделения 4-й, 17-й, 11-й, 23-й, 7-й и 24-й бригад (кроме 23-й батарейной роты) находились при своих дивизиях.

При этом на северном фланге именно для артиллерии построили целый ряд укреплений – три южнее дер. Маслово, вдоль по правому берегу Колочи (всего 5) и в районе дер. Криушино. И на них можно было разместить, по всей видимости, наибольшую часть орудий 2-го и 4-го пехотных корпусов. И, очевидно, так и планировали сделать. Иначе с какой целью производились инженерные работы столь значительного объема?

Однако, на наш взгляд, эти обстоятельства были для Толя невыгодными. Ведь все эти многочисленные укрепления, причем отнюдь не демонстрационные, в генеральном сражении 26.8 не подверглись нападению противника. Не обстреливали его войска на правом фланге и 9,5 рот 4-й, 17-й, 11-й и 23-й арт. бригад, а также 6-я конная.

На левом крыле, т.е. во 2-й армии, «исчезла» 27-я батарейная рота, но в его резерве остались две другие той же бригады.

Согласно расписанию, 8-й пехотный корпус состоял из 2-й гренадерской и 27-й пехотной дивизий, а на «Ордер де баталь» они расположены в основной боевой линии. В действительности 8-й корпус включал 2-ю гренадерскую и 2-ю кирасирскую дивизии. При этом первая в соответствии и с диспозицией от 24.8, и с кроки от 25.8^[6] находилась в частном резерве 2-й армии. 27-я пехотная дивизия и 2-я сводно-гренадерская входили в авангардный корпус А.И. Горчакова.

В инженерных подразделениях 1-й армии – 1 пионерная и 2 понтонные роты (3-я и 4-я), во 2-й – пионерная и понтонная (5-я). На самом деле при 1-й армии состояли 3 пионерные, 1 минерная и 2 понтонные роты (1-я и 2-я), при 2-й – 2 пионерные и 1 понтонная (4-я).

Наконец, некоторая часть войск была не в своих соединениях, а в конвое главной квартиры и военной полиции, о которых в расписании не упоминается ничего.

Следует также заметить, что в самом начале этого документа указаны: начальником главного штаба – генерал-майор Ермолов, начальником артиллерии – генерал-майор гр. Кутайсов, генерал-квартирмейстером – полковник Толь. Но так было в 1-й Западной армии до создания главного штаба соединенных армий.

Конечно, неточности и ошибки в самых первых трудах о какой-либо войне или битве вполне понятны. Но сравним сведения о силах противоборствующих армий на 26.8 (7.9) у К.Ф. Толя, Д.П. Бутурлина, Ж. Шамбрэ и Ж.-Ж. Ж. Пеле-Клозо.

Как известно, по расписанию первого историка русская армия имела «линейного войска» 103800 чел., 7000 казаков и 10000 ополченцев – всего 120800 чел. при 640 орудиях.

Московское ополчение – 7000 чел. – вошло в состав Утицкого отряда (хотя на кроки от 25.8 указано «10000»). Однако на самом деле в этом отряде и при соединениях двух армий находилось 30-32 батальона этих ратников. По мнению С.В. Шведова, всего их было 19-20 тысяч, а намного хуже вооруженные смоляне (около 3 тысяч) поступили в инженерные команды.

Регулярных войск в 1-й армии – 71200 чел., во 2-й – 32600. И рапортами первой пользовался Бутурлин. 23.8 в ней насчитывалось 59924 чел. (точно – 59933). При этом не были учтены: 3-я пех. дивизия, 6 егерских полков, значительная часть кавалерии и все части при главной квартире и военной полиции – всего почти 27 4-ротных батальонов, 42 эскадрона, 3 арт. роты, 6 инж. рот. Вместе с ними получится, во всяком случае, значительно больше 71200 чел.

Но не уменьшилась ли численность данных войск к 26.8 как раз до той величины? Фактов, подтверждающих столь существенное ее сокращение за это время, нет. Есть также вопросы по 2-й армии и казакам (особенно по 6 полкам «под командою генерал-майора Карпова» – в них всего лишь 1500 чел.).

В составленном Толем расписании «Великой армии» немало ошибок, начиная, прежде всего, с гвардии – в ее составе не было 1-й пехотной дивизии и целого ряда других частей.

А в численности соединений (всего «под ружьем» 185000 чел. и более 1000 арт. орудий) автор, вероятно, исходил из представлений русского командования о силах противника накануне генерального сражения и, по всей видимости, не поинтересовался французскими документами.

Использовавший их Шамбрэ подсчитал, что 11 (23) августа в армии Наполеона было 159975 солдат, а 21.8 (2.9) – 133819, с учетом откомандированных (7321), при 587 орудиях^[7].

Правда, по нашим вычислениям, 11-го – почти 166 тысяч солдат, 21-го – более 137 тысяч (с откомандированными и прибывшими до 26-го, без большого инж. парка), при 589 орудиях.

Бутурлин определил численность русских регулярных войск в 115 тысяч чел.^[8], представив сведения и по отдельным соединениям (т. 2, приложение XI). И по 1-й армии явно угадывается использование данных (с их округлением) из рапорта от 25.8, без учета каких-либо нюансов, – всего 75 тысяч чел. На 2-ю армию, таким образом, приходилось еще 40 тысяч, что, по нашему мнению, вряд ли могло быть после Шевардинского боя.

Количество ополченцев и казаков у Бутурлина – такое же, как в «Описаниях…» Толя. Весьма близка и оценка сил противника – «около 190 тысяч человек в строю, и до тысячи орудий артиллерии».

Но... Таблица по армии Наполеона озаглавлена так: «Приблизительное исчисление войск…» (т. 2, с. 417). Кроме того, во французском издании 1824 года в этой армии указано не 190, а 150 тысяч чел.^[9].

Шамбрэ полагал, что в ее рядах было около 120 тысяч чел. при 587 орудиях. И как легко заметить, такое количество солдат намного отличается от подсчитанных им же 133819 чел. на 21.8 (2.9). Но вместе с тем он дал такую оценку русским регулярным войскам – 92 тысячи солдат (в 1-й армии – 67, во 2-й – 25) и более 600 орудий (1823, т. 1, с. 299-300).

Ознакомившись позднее с трудом Бутурлина, Шамбрэ в издании 1838 года указал, что в наполеоновской армии не могло быть даже 150 тысяч чел., не говоря уже о 1000 арт. стволов, но и остался при своем мнении о русских регулярных частях (1838, т. 2, с. 60-61, 244-247).

Пеле-Клозо посчитал оценку Бутурлиным сил под командованием Кутузова вполне достоверной, прибавив к ним якобы не учтенный кав. корпус Палена и еще 1500 чел. (допуская, впрочем, возможной и намного большее количество всех воинов – 170 тысяч). В «Великой армии», по мнению этого историка, насчитывалось около 126 тысяч солдат и 563 орудия^[10].

Согласно «Описаниям битвы…» Толя (1822, 1839), русские потеряли в битве убитыми и ранеными 12 генералов (еще 1 попал в плен), около 800 высших и старших офицеров и 30000 нижних чинов.

Затрагивая этот вопрос, Михайловский-Данилевский ссылается на ведомость Кикина, которая по данным точно совпадает с «бородинским» разделом так называемой «декабрьской»: «Августа 25 и 26 при селе Бородине»^[11]. Причем там отражены потери обеих армий. И в соответствии с этим документом тогда было убито и ранено 17 генералов, 1436 офицеров, 26776 строевых нижних чинов и 249 нестроевых. Всего 28478 чел.

Однако, как и во всех подобных ведомостях, там указаны еще пропавшие без вести – 1 генерал, 46 офицеров, 9981 нижний чин (включая 55 нестроевых).

Как сказано в «Описаниях битвы…», «по вернейшим известиям, к нам дошедшим чрез показания пленных и по перехваченным в последствии времени письмам, неприятель в битве Бородинской потерял убитыми девять, а ранеными 30 генералов, более 1500 штаб и обер-офицеров и до 50000 рядовых».

Аналогичные подсчеты барона Деннье появились только в 1842 году. Однако можно заметить, что сведения Толя весьма близки к тем, которые содержатся в опубликованном в 1813 году по распоряжению Ф.В. Ростопчина «Подробном списке всех корпусов, составлявших французскую армию...» (плод фантазии А. Шмидта): убито и ранено 46 генералов, 1560 офицеров и 50876 нижних чинов («полагая взятых в плен и без вести пропавших»).

Там также сказано, что из этой армии в Бородинском сражении участвовало 180500 солдат.

Бутурлин писал: «Трудно на верное определить потерю, понесенную с обеих сторон, однако ж по приблизительным вычислениям <...> должно полагать урон с российской стороны почти в 50000 человек <...>, в том числе 15000 убитых, более 30000 раненых и около 2000 пленных» (т. 1, с. 298). И в такой оценке историк, по-видимому, либо не использовал упомянутую ведомость Кикина, либо ее данными не ограничился (при этом он указывает не пропавших без вести, а пленных).

Урон неприятеля, по мнению Бутурлина, «должен простираться свыше 60000 человек» (т. 1, с. 299). И, следует заметить, при точном суммировании данных о потерях наполеоновских войск из «Подробного списка всех корпусов...» получится не 50876, а как раз более 60 тысяч чел.

Толь не подкрепил свои сведения по соотношению сил и потерям противоборствующих армий, по сути дела, ничем, кроме той самой фразы: «по вернейшим известиям, к нам дошедшим…».

Этим «грешен» и Бутурлин, но, как уже говорилось, в его «состоянии войск российской армии…» явно угадывается использование рапорта 1-й армии от 25.8, а «исчисление» сил Наполеона у него названо «приблизительным».

Пеле-Клозо в подсчетах по исходному количеству солдат и орудий своей армии использовал официальный документ – сводную ведомость по данным переклички в различных корпусах 2 сентября (н.ст.). В его «Bataille de la Moskowa» она опубликована полностью.

Шамбрэ представил те же сведения в сокращенном виде (1838, т. 2, с. 33), и с указанием числа откомандированных солдат. При этом в 1823 году он дал некоторые комментарии по исходным силам противников, а в издание 1838 г. включил довольно большое примечание с объяснениями своих оценок.

Пеле-Клозо в отношении численности и потерь русских войск сослался на труд Бутурлина. Причем заметил в его подсчетах, как ему показалось, неточность, а также проявил интерес к подкреплениям, приведенным Милорадовичем и Морковым. А о потерях своей армии Пеле-Клозо судит по данным «доктора Ларрея» ­– 9 тысяч убитых и 11 или 13 тысяч раненых.

К слову говоря, и Михайловскому-Данилевскому не удалось избежать ошибок, и прежде всего, при определении потерь русских войск^[12]. Правда, он использовал и опубликовал ведомость Кикина. Но, с другой стороны, он приводит численность армии Кутузова по рапортам от 17.8 и не дает пояснений, каким образом она вычислена на 26.8 (т. 2, с. 189, 210).

А в отношении первоначальной численности сил Наполеона он, высказав, по сути, сомнение в «показаниях иностранных писателей», произвел собственный подсчет, результат которого весьма далек от современных представлений об этом (т. 2, с. 210).

Урон французов и их союзников, по мнению Михайловского-Данилевского, «простирался до 50000 человек», «как то доказывается частью рапортами, отбитыми у них во время войны, частью показаниями пленных генералов» (т. 2, с. 254). И в этом можно заметить сходство с оценкой Толя.

Любопытно посмотреть на соотношение регулярных войск противников накануне битвы у тех же историков (армия Наполеона / русская армия, в тысячах чел.).

Сравним также потери (без генералов).

В «Описании битвы…» 1822 года Толь представил свои версии хода событий и решений русского командования, вызвавшие, естественно, большой интерес у историков.

Так, по его мнению, Кутузов приказал построить Шевардинский редут «для того, чтобы лучше открыть истинное направление неприятельских сил, а если возможно, то и главное намерение Наполеона».

Но анализ фактов и документов привел нас к выводу о том, что сооружение данного редута и последующая упорная оборона позиции возле него были вызваны совсем иными соображениями и причинами – см. «Вновь о причинах Шевардинского боя». Некоторые дополнительные замечания по этой теме будут даны в III части.

Судя по тексту «Описания битвы…», русская армия была, по крайней мере, совсем неплохо подготовлена к тому, что главные силы неприятеля устремятся на ее левое крыло. Лишь ценой огромных потерь и только к полудню противнику удалось окончательно овладеть Семеновскими укреплениями. Причем до ранения П.И. Багратиона это крыло действовало настолько удачно, что даже имело «поверхность над неприятелем» (с. 177-178, 180-181; 1839, с. 33, 36).

А.А. Васильев и Л.Л. Ивченко в очень интересном исследовании «Девять на двенадцать...»^[13] убедительно доказывают, что такое изложение событий является искажением фактов, начало которому было положено К.Ф. Толем сначала в «Донесении…», а затем в «Описании битвы...». Многочисленные документы свидетельствуют о том, что Багратион был в действительности ранен около 9 часов утра, а все три флеши полностью перешли в руки противника не позднее 10 часов. С помощью изменения хронологии событий и некоторых литературных приемов Толь стремился скрыть подлинный драматизм этого эпизода сражения.

В 1856 – 1858 годах Т. Бернгарди издал так называемые «Записки» К.Ф. Толя, на немецком языке. Но в действительности Бернгарди «совершил нечто вроде мистификации», представив под таким названием свой собственный труд, «проникнутый очень модным на Западе после Крымской войны пренебрежением к военному прошлому России – в духе воззрений прусской консервативно-шовинистической историографии».

Вместе с тем, согласно исследованиям А.Г. Тартаковского, Толь, как уже говорилось выше, составил «Военную историю кампании 1812 года», вероятно, работал над подобным трудом и по заграничным походам русской армии, а также действительно мог быть автором каких-либо мемуарных записок^[14]. Они упоминаются также в известном «Загробном опровержении» с критикой иностранных сочинений, в том числе книги Бернгарди^[15]. Есть на эти записки ссылка (правда, лишь одна) и в труде Михайловского-Данилевского (т. 2, с. 301).

Но официальные публикации Толя о Бородине – это «Описания битвы…» 1822 и 1839 годов, которые имеют лишь небольшие и непринципиальные отличия. И последнее из них стало как бы «финальной точкой».

II

О многих эпизодах блестящей карьеры К.Ф. Толя можно узнать, например, из его биографии, составленной А.И. Михайловским-Данилевским^[16].

Действительно, как там говорится, еще в Сухопутном кадетском корпусе он стал любимым учеником М.И. Кутузова. В капитаны его произвел сам великий Суворов. И тогда же, в легендарных Итальянском и Швейцарском походах 1799 года Толь и Милорадович «сделались самыми искренними друзьями». С того времени «и до конца жизни своей» был к нему весьма расположен и великий князь Константин Павлович, удостаивая его «названием своего друга». А позднее Толь снискал благоволение и самого императора Александра I, которое в дальнейшем лишь все более возрастало, чему в биографии примеров множество.

К началу Отечественной войны 1812 года Толь состоял в Свите Е. И. В. по квартирмейстерской части в чине полковника, считался одним из самых образованных офицеров и пользовался авторитетом в штабных кругах.

Многие историки упоминают о составленном им накануне войны плане, который, как сказано в труде М.И. Богдановича, находился в его бумагах и был представлен императору 29 апреля 1812 года П.М. Волконским. Этот план опубликован также в сборнике «Отечественная война 1812 года» как «Записка ген.-адъют. князя Волконского» с той же датой^[17].

Она начинается со слов о том, что «теперешнее расположение войск российских», «заключающее в себе около 800 верст», «не есть выгоднейшее», поскольку неприятель, «сосредоточив главные свои силы при Варшаве», «может взять внутреннюю операционную линию и, прекратив чрез то всякое сношение между армиями, разбить порознь каждую». И эта мысль в той ситуации являлась, на наш взгляд, верной, как и высказанные далее аргументы в пользу действий «в соединенных и сомкнутых силах» (по опыту предыдущих кампаний с французами) и сохранения «сколько возможно» сильных резервов в день сражения. Правда, и последнее, и концентрация войск, чтобы быть сильнее противника в определенных месте и времени – азбучные истины военного искусства.

Справедливы и замечания о неизбежных затруднениях при взаимодействии двух армий (в сущности, по плану Фуля) на слишком большом расстоянии. Но что предлагалось?

Вследствие предположения о том, неприятель двинет свои главные силы от Варшавы «на Брест-Литовский, или на Брянск, Слоним и далее» армии должны были сблизиться следующим образом. Отдельный корпус Витгенштейна переходил из района Шавли к Ковно, войска 1-й армии – к лагерям по правому берегу Немана от Гродно до Мостов и при Волковыске. И далее предполагалось их выдвижение к «военным позициям» севернее Белостока: Суховоля – Корицын – Васильков. 6-й отдельный корпус должен был сосредоточиться у Гранны и Дрогичина, а 2-я армия – на линии Семятичи – Немиров – Брест.

Операционная линия, соответственно, планировалась «из Белостокской области чрез Слоним, Несвиж, Минск, Борисов и далее чрез Смоленск в Москву», альтернативная, если неприятель двинется на Волынь, – от Владимира, где армии в таком случае соединятся (?), через Луцк и Житомир к Киеву.

Конечно, все это было основано на неверном представлении русского командования о сосредоточении крупных, и возможно, главных сил противника у Варшавы (см. записку П.М. Волконского от 5.4 и приложение к донесению И.Н. Эссена от 14.4^[18]).

Но… Если бы по каким-либо причинам или соображениям (например, вследствие демонстраций неприятеля, стремления занять «самые выгоднейшие военные позиции») две армии и 6-й корпус расположились на западном выступе российской территории от Суховоли до Василькова и от Гранны до Бреста, то такая их дислокация была бы, по нашему мнению, довольно рискованной, особенно 2-й армии и 6-го корпуса – вплотную к границе. Кроме того, оказалось бы весьма значительным расстояние до войск Витгенштейна.

В тексте, впрочем, есть оговорка: «Вышеупоминаемое положение разных корпусов <...> не может оставаться в избранных позициях иначе как тогда только, когда неприятель будет при Варшаве...». Но в конечном итоге: «… намерен я определить <...> сборные места, в коих, соединившись в силах, дать сражение неприятелю».

И именно с этой целью в плане говорится о выгодах разных позиций – севернее Белостока, на речке Супрасля и при Соколке. Вместе с тем, следует заметить, если противник «показался бы в соединенных силах около Константинова, тогда должны армии сосредоточить свои [силы] между Брестом-Литовским и Немировым».

И далее: «В том нет сомнения, чтобы неприятель, если он отважиться дать сражение <...> при д. Войски по правому берегу Нарева [Войшки, южнее Белостока] <...> не был разбит».

То есть речь в данном плане идет, во всяком случае, о возможности крупной и, видимо, генеральной битвы (поскольку предполагалось «соединение обеих армий»), причем на небольшом расстоянии от границы. А вот П.А. Чуйкевич в записке от 2.4.1812 указывал, что Наполеон, «имея все способы к начатию и продолжению наступательной войны», как раз и стремится к генеральным баталиям, предлагая русскому командованию делать совершенно противоположное – уклонятся от них «с главною силою» «до удобного случая».

К началу войны Толь «ведал» 2-м отделением генерал-квартирмейстерского управления 1-й Западной армии. Но, по дневнику Н.Д. Дурново (запись от 11.6), уже тогда появились слухи о его назначении генерал-квартирмейстером вместо С.А. Мухина.

Состоялось оно позднее – 29 июня, согласно приказу по армии без номера от того же числа, и, как сказано в биографии Михайловского-Данилевского, Толь был очень рад этому назначению.

В те же дни он критиковал позицию, опиравшуюся на укрепленный лагерь у Дриссы. Впрочем, такого мнения о ней придерживались многие, поскольку и этот лагерь, и весь так называемый план Фуля имели целый ряд серьезных изъянов, «ощутительных для каждого, разумеющего это дело».

Согласно «Запискам А.П. Ермолова», Толь выбрал весьма ненадежную позицию под Витебском и отстаивал свое решение^[19].

После соединения 1-й и 2-й армий у Смоленска, конечно, многие военачальники высказывались за переход к наступательным действиям или поддерживали эту идею. В их числе был и Толь, который, по словам К. Клаузевица, «пустил в ход все свое красноречие для того, чтобы убедить Барклая, что настало время нанести врагу решительный удар».

Причем еще за 5 дней до военного совета 25.7 он доложил о найденной «самой выгоднейшей позиции» «не левом берегу Днепра, в 3 верст. ниже города Смоленска». Но вместе с тем предложил, как лучший вариант, «идти, соединясь с кн. Багратионом, на неприятеля к Орше, ибо разделенные его силы представляют нам удобный случай разбить его по частям»^[20].

В том же рапорте еще говорилось: «Быстрота марша нашего на Оршу или на Могилев (с которой стороны главнейшие их силы идут); в ту сторону нам и идти должно, оставя 6000 или 8000 корпус для наблюдения по левому берегу Днепра и прикрытия обоза нашего, который должно послать в Ельну или Рославль».

Позднее этот замысел, по-видимому, изменился в направлении наступления. Так, Д.П. Бутурлин написал о предложении Толя «немедленно атаковать центр» неприятеля, «обратив главную громаду российских сил к местечку Рудне». Но идея, по сути, оставалась той же – воспользоваться «разделением французских корпусов». При этом, «действуя с быстротою, должно надеяться легко разорвать неприятельскую линию; после чего можно было <...> действовать или в правый фланг их левого крыла, или, что казалось еще выгоднейшим, в левый фланг их правого крыла, дабы опрокинуть оное на правую оконечность к Могилеву» (т. 1, с. 207-208).

Согласно труду М.И. Богдановича, Толь накануне военного совета подал Барклаю записку с практически тем же планом: «двинуться быстро и решительно по дороге, ведущей чрез Рудню к Витебску», чтобы «разобщить неприятельскую армию на две отдельные части, занять между ними центральное положение и разбить их порознь сосредоточенными силами»^[21].

А по воспоминаниям Михайловского-Данилевского (1817 г.), Толь относил предложенный им тогда переход в наступление к своим заслугам^[22]. Правда, необходимо заметить, что данный план был одобрен большинством участников военного совета 25.7, в том числе П.И. Багратионом и начальниками главных штабов армий. И более того, по соответствующей диспозиции войска 26.7 начали движение на запад.

Однако, по мемуарам А. Коленкура, Наполеон как раз и надеялся на подобные действия противника после соединения двух его армий. При этом в конце июля он все еще имел возможность двинуть против них намного большие силы – общее превосходство в регулярных войсках составляло, по разным оценкам, около 60 % или несколько более. И при объективном рассмотрении всех обстоятельств для русских осуществление указанного плана имело весьма большой риск негативных последствий, которые могли привести в итоге к серьезному поражению, а при наихудшем развитии событий – к полной катастрофе.

Немного позднее Барклай решил собрать обе армии у Волоковой и Надвы и ожидать нападения противника. По воспоминаниям А.А. Щербинина, это произошло также по «настояниям» Толя^[23], который, конечно, и выбрал позицию – наилучшую из всех найденных. Причем он не мог не понимать, что эта позиция для сражения. Но чем могло оно завершиться? Да, в общем, все тем же.

Наконец, затем многие военачальники были против оставления Смоленска, но, по свидетельству А.П. Ермолова, Толь предложил атаковать неприятеля «двумя колоннами из города» на левом берегу Днепра (!)^[24].

Однако очевидец и участник событий А.А. Щербинин (хотя какие-то факты ему могли быть неизвестны) считал похожее решение, обсуждавшееся тогда же (если бы Барклай «удерживал крепкий Смоленск» и «пустил Багратиона в правый фланг Наполеона»), вполне приемлемым и полагал, что «Карл Федорович, как талант собственно военный, совершенно равнялся самому Наполеону» (!)^[25].

10 августа у Толя произошел известный конфликт с Багратионом. При этом, как писал Ермолов, «чрезмерное самолюбие его поражено было присутствием многих весьма свидетелей». И затем, будучи очень расстроенным из-за этого, он выбрал позицию «стесненную и обращенную в противную сторону», за что получил «жесточайший», но справедливый выговор. А вскоре он попросил «увольнения от должности», «чувствуя будто бы себя неспособным отправлять оную»^[26].

И обращается он, следует заметить, с подобной просьбой в тяжелейшее для отечества время. Но 15 августа в приказе по 1-й армии было объявлено о назначении М.И. Кутузова «главнокомандующим 1-ю, 2-ю, 3-ю и Молдавскою армиями»…

По упомянутой биографии, «верховный вождь всех российских войск <...> приветствовал Толя, как старого своего питомца, уже искусившегося на боевом поприще». В приказе Кутузова по армиям № 3 от 19 августа говорилось: «полковнику Толю находиться при мне» – даже без указания исполняемой должности.

По мнению многих историков, этот офицер, пользуясь несомненным расположением к нему главнокомандующего, при Бородине фактически исполнял обязанности генерал-квартирмейстера соединенных армий и сыграл большую роль в выборе позиции, ее инженерной подготовке, расположении войск, а также в ходе боевых действий 24 и 26 августа.

В той же биографии: «Назначенный состоять при особе Кутузова Толь участвовал во всех распоряжениях к Бородинской битве, и потом в оба дня, 24 и 26-го августа, принимал в нем деятельное участие…». «Многократно» главнокомандующий подзывал его к себе, «и рассуждал с ним о ходе сражения».

«Кутузов нашел в бывшем ученике своем достойного сотрудника, преданного ему всеми чувствами души», и называл его «любезным сыном, уговаривая его только умерять порывы пламенного воображения и кипучей деятельности».

И позднее, представляя его к чину генерал-майора, «с утверждением его в звании генерал-квартирмейстера», фельдмаршал писал: «Все виды, мнения и предположения Толя, внушаемые чистым усердием и отменными дарованиями, столь полезны и согласны с обстоятельствами, что я возымел к нему совершенную доверенность».

Однако Л.Л. Беннигсен в одном из своих писем высказал о Толе совсем иное мнение, полагая, что тот не обладал «ни опытностью, ни положительными сведениями о позициях и порядке сражений, необходимыми для исполнения обязанностей столь важных», «в особенности в борьбе с таким врагом, как Наполеон». И, выбрав позицию при Бородине, он «удовольствовался прикрытием фронта несколькими маленькими плохонькими речками» и т.д.

Беннигсен также замечал, что «офицер не виноват, если не обладает правильными основными понятиям», но «делается виновным, если самолюбие и самонадеянность ослепляют его до такой степени, что он не желает следовать дельным советам и отказывается поучаться опытом других лиц». «Сражение при Бородине может служить этому примером». И далее: «Полковник Толь совершенно овладел умом князя Кутузова <...>. Взгляните на план этой позиции. Обратите внимание на громадное протяжение занятой нами местности. Это была величайшая ошибка, которую можно только совершить, действуя против Наполеона…»^[27].

Хорошо также известно, как Толя охарактеризовал Ермолов: «Офицер отличных дарований <...>; но смирять надобно чрезмерное его самолюбие». «Он <...> соображение имеет быстрое, трудолюбив и деятелен, но столько привязан к своему мнению, что иногда вопреки здравому смыслу не признает самых здравых возражений, отвергая возможность иметь не только превосходные способности, ниже допускает равные»^[28].

А интересовавшийся воззрениями и деятельностью Толя К. Клаузевиц в своем «Походе 1812 года в Россию» все же заметил, что тому «недоставало творческого духа для того, чтобы составить крупный план», упомянув также о его «резкости по отношению как к начальникам, так и к подчиненным», при отсутствии «известной чуткости и тактичности».

Удавалось ли Кутузову «умерять порывы пламенного воображения и кипучей деятельности» своего бывшего ученика?

Такие факты имели место. Так, после сражения при Малоярославце фельдмаршал отклонил предложение Толя атаковать неприятеля на следующее утро. Но это было уже почти в самой середине октября, а всего на 6-ой день после Бородинской битвы состоялся военный совет в Филях.

И в нем, как указано во многих исторических трудах, участвовал Толь, высказав там свое мнение о занимаемой тогда войсками позиции и плане дальнейших действий. Хотя все это, например, в записках Ермолова и соответствующем письме Беннигсена (7-ом) не упоминается.

Одно из описаний данного совета широко распространено, и в сборнике «М.И. Кутузов» опубликовано также – как отрывок из журнала военных действий за 1 сентября (т. IV, ч. 1, с. 220-221). В соответствии с ним Беннигсен, «выбравший позицию пред Москвою», предлагал ожидать там неприятеля и «дать сражение», Д.С. Дохтуров «был сего же мнения», а П.П. Коновницын считал, что следует самим атаковать противника.

Полковник же Толь, представив «совершенную невозможность держаться армии» в той позиции, предложил немедленно ее оставить, «сделать фланговый марш линиями влево и расположить армию правым флангом к деревне Воробьевой, а левым между Новой и Старой Калужскими дорогами в направлении между деревень Шатилово и Воронкова». А оттуда, «если обстоятельства потребуют, отступить по Старой Калужской дороге, поелику главные запасы съестные и военные ожидаются по сему направлению».

«После сего фельдмаршал <...> сказал, что с потерянием Москвы не потеряна еще Россия, и что первою обязанностью поставляет он сберечь армию, <...> и потому намерен, пройдя Москву, отступить по Рязанской дороге».

В замечании об авторе журнала сказано, что «по-видимому, его вел полковник К.Ф. Толь». И этому есть подтверждения в «Описании Отечественной войны 1812 года…» и воспоминаниях Михайловского-Данилевского. В первом к тому самому предложению Толя дана ссылка на его «Записки» (т. 2, с. 300-301; при этом книга Бернгарди вышла позднее), а его же версия мнений Беннигсена, Дохтурова и Коновницына из воспоминаний историка за 1817 год^[29] точно совпадает с той, которая изложена в упомянутом отрывке из журнала военных действий.

И во многих других описаниях совета в Филях говорится о предложении Толя переменить позицию «влево», которое, как легко заметить, совершенно отличалось от окончательного решения Кутузова, и, как писал еще Бутурлин, вряд ли имело бы успех вследствие близости неприятеля.

Заметим здесь следующее. В приказах главнокомандующего от 1.9 (№ 87) и даже от 2.9 (№ 93) говорилось о движении армии не на юго-восток – к Рязани, а на восток – к Владимиру. И тогда же к этому городу были направлены номерные полки Н.Ю. Урусова (6) и А.А. Клейнмихеля (3) с отрядом Н.А. Ушакова (пр. №№ 86, 93, 94, 101), а 29.8 – «все имеющиеся ныне в Калуге продовольствия».

Клаузевиц не соглашался с тем, что Кутузов уже при выборе Рязанской дороги имел намерение в дальнейшем перейти с нее на Калужскую.

И в настоящее время многие считают наиболее вероятным, что при осуществлении флангового маневра от Москвы до Красной Пахры Кутузов не претворял в жизнь глубоко продуманный план, который имелся у него 1–2.9 или еще ранее, а действовал в зависимости от складывавшейся ситуации. Так, сначала он принял решение о движении к дер. Панки, 3 сентября – о переходе на Тульскую дорогу, к Подольску, и, наконец, о марше оттуда к Красной Пахре.

Но не усматривал ли он выгод от занятия позиции где-то на Тульской или Калужской дорогах еще до 3.9? Ведь, например, Клаузевиц после Бородина «не раз слышал от полковника Толя» мысли об отступлении «за Москвой» «уже не по прежнему направлению», а по другому – «свернуть на юг». И «еще под Москвой было рассуждаемо о том, можно ли с Воробьевых гор перейти» на одну из тех дорог.

Во всяком случае, Кутузов не повернул «на юг» с «большака» ни после Бородина, ни у Филей. А произошедшее далее для неприятеля могло выглядеть так. Вынужденная оставить древнюю столицу без сражения, ослабевшая и, скорее всего, деморализованная русская армия пошла на Рязань, т.е. не на юг, или тем более на юго-запад, а куда-то в глубину страны. И подобное развитие событий, по-видимому, не должно было вызвать у противника никаких значительных опасений.

По известной версии, Кутузова интересовал такой план, реализация которого «усыпляла бдительность» противника и позволяла оторваться, по крайней мере, от его главных сил на достаточно безопасное расстояние.

Для этой цели и отступление на Владимир являлось неплохим вариантом, хотя, конечно, не столь эффективным, как фланговый маневр к Подольску и далее, но все же достаточно надежным. И в этом случае кроме сохранения сообщения с Петербургом армия также прикрывала бы «учреждения, организованные на этом направлении для продолжения борьбы». В качестве подкреплений можно было рассчитывать на 6 номерных полков Урусова (выступивших в конце августа к Москве). Относительно недалеко располагались еще 3 полка Клейнмихеля и 2 «рязанских». 26.8 император повелел также скорее «приблизить к Владимиру» 4 полка из Тамбова и Воронежа, повторяя, по сути, свой рескрипт от 5.7 (хотя в итоге это не было исполнено).

Как можно заметить, с этим вариантом в принципе согласуются распоряжения главнокомандующего о провианте в Калуге и резервах (см. выше). Но…

По его же приказу, оставляя Москву, армия двинулась на юго-восток, к дер. Панки. И, например, А.Н. Попов полагал, что «мысль об отступлении на Тульскую и Калужскую дорогу в то время казалась так естественна и необходима», указывая на мнения Ростопчина, Ермолова, Толя, Барклая, полковника Кроссара и императора^[30].

Однако в документах говорится о решении перейти на первую дорогу только 3.9^[31]. Причем если 1.9 полкам Урусова предписывалось следовать к Владимиру (как и упоминавшимся другим резервам 2.9), то 3.9 им и другим формированиям Д.И. Лобанова-Ростовского надлежало идти «поспешнее на Коломну и Серпухов».

Клаузевиц полагал вполне возможным, что Толь, «не раз» говоривший после Бородина о повороте «на юг», позднее склонил главнокомандующего к тому самому маневру с Рязанской дороги на запад.

Вместе с тем Михайловский-Данилевский вспоминал (1817 г.): «Как бы то ни было, но Беннигсен, Толь, Мишо и Кроссар уверяли меня, каждый порознь, что по их совету отступили от Москвы, и дали мне честное слово, что именно по их настоянию пошел Кутузов по Рязанской дороге и оттуда на Калужскую».

Приведя ниже «собственные слова» А.Ф. Мишо де Боретура, историк также заметил: «Граф Мишо говорит, что Толь, бывший тогда генерал-квартирмейстером, рассердился, когда ему велено было переменить маршруты, по которым войска начали уже свое движение на Владимирскую дорогу, а теперь Толь утверждает, как выше сказано, что он дал совет идти на Рязанскую дорогу. Я прибавлю еще, что вечером того дня, когда мы оставили Москву, Толь именно говорил, что намерение наше было идти на Нижний Новгород, о чем подробно значится в журнале моем 1812-го года»^[32].

Несколько выше Михайловский-Данилевский писал: «Толь вообще во многом приписывает себе успех войны» – в ситуациях под Смоленском, когда он предложил на военном совете наступать, и под Москвой, объявив первым о невозможности там (на «позиции Беннигсена») сражаться, в том, что «по его настоянию» произведены фланговый маневр на Калужскую дорогу, движение от Тарутина к Малоярославцу и параллельное преследование до Березины. По его же диспозициям «даны сражения под Вязьмой и под Красным».

Подобное мнение об очень большой роли Толя в войне 1812 года между Францией и Россией появилось и на Западе. И автор одной статьи попытался «умалить и даже совершенно отвергнуть заслуги князя Кутузова и приписать весь успех русского оружия графу Толю, якобы иноземцу». А он в письме Д.П. Бутурлину от 12.8.1824 решительно раскритиковал данную статью, указав на несоответствие истине изложенных там суждений как о нем самом, так и о покойном фельдмаршале. В январе 1825 года это письмо было опубликовано во французской «Journal des Débats»^[33].

Правда, на наш взгляд, какая-то реакция на подобные суждения от Толя рано или поздно потребовалась бы, поскольку ее отсутствие могло быть воспринято и как согласие с ними, что, по всей видимости, оказало бы негативное влияние на его репутацию в России.

III

22 августа русские войска прибывают на позицию при Бородино. Причем крайний левый фланг находился где-то у Шевардино, поскольку он был «загнут», по донесению Кутузова от 25.8, позднее.

Одни полагали, что ее выбрал Гартинг, другие – Беннигсен или Вистицкий 2-й (назначенный 19.8 генерал-квартирмейстером соединенных армий). Но, скорее всего, прав Клаузевиц, заметивший в своем труде, что все позиции выбирались «глазами полковника Толя».

Имело ли расположение основной боевой линии, приблизительно такое, как, например, в известном атласе Л.Г. Бескровного 3.9 (по н.ст.; л. 51), недостатки?

Конечно – прежде всего, из-за достаточно большой уязвимости того самого левого фланга.

С расположением войск, естественно, тесно связана подготовка позиции в инженерном отношении. Барклай, по его «Изображению военных действий…», сразу же (т.е., видимо 22.8) приказал «для прикрытия правого фланга <…> построить несколько укреплений и засек»^[34].

Последовали ли какие-то указания на эту тему из штаба Кутузова, и в частности от Толя?

Во всяком случае, до рекогносцировки 23.8 они могли заключаться только в еще большем укреплении позиции от Москвы-реки до Новой Смоленской дороги (по И.П. Липранди, 23-го Толь указал места для Горкинских батарей) и, может быть, в сооружении Шевардинского редута – так получается по воспоминаниям Барклая и Ермолова, но по «рассказу» Д.И. Богданова его приказали построить (а не достроить) около 15 часов 23.8^[35].

Что получилось ко времени той самой рекогносцировки 23-го?

На пространстве от Москвы-реки до Новой Смоленской дороги продолжали строить целую систему инженерных сооружений. Французы потом с изумлением рассматривали Масловские укрепления. Но ведь были еще Криушинские! А южнее, где уже слишком трудно было использовать Колочь для прикрытия фронта, левый фланг мог быть довольно легко обойден. При этом из возведенных там артиллерийских укреплений, и показанных на карте Пресса, Шеврие и Реньо, речь может идти только о Шевардинском редуте и еще одном - под номером 2 (Коленкур, следует заметить, писал о двух редутах). А может быть и их начали строить позднее.

Теперь представим, что было бы для русских, если «Великая армия» подошла бы к Бородинскому полю на сутки раньше, т.е. 23.8. Только объективно.

По мнению В.М. Хлесткина, Кутузов, отдавая распоряжения о расположении войск и укреплении позиции, желал добиться следующего.

Во-первых, он специально «подставлял» левый фланг, провоцируя неприятеля на обходный маневр. И если бы так и случилось, то он уклонился бы от сражения, поскольку вовсе к нему и не стремился: «Кутузов по-настоящему дорожил этой открытостью своего левого фланга, ибо она давала ему возможность» отступления с занятой позиции^[36].

Сначала посмотрим, что это давало в той ситуации. Еще в 2012 году в книге «Не отдали б Москвы» я писал: «Отступая к Москве, можно было, по-видимому, рассчитывать на резервы Лобанова-Ростовского и Клейнмихеля. Но, с другой стороны, главнокомандующий еще 19-21 августа наметил место сражения возле Можайска. Кроме того, отступление, несомненно, очень негативно влияло на морально-психологическое состояние войск. И не было также никакой гарантии, что на пути к Москве найдется не только столь же приличная позиция, как при Бородино, но и вообще приемлемая».

Другое намерение Кутузова, по книге Хлесткина, в литературе хорошо известно: убедить противника в том, что его атаки на северный фланг и/или попытка его обойти не имеют вообще никакой перспективы, одновременно завлекая его на фланг южный.

У других историков: Кутузову удалось навязать Наполеону самый невыгодный для того план – лобовую атаку левого фланга русских. И так далее.

Но позвольте, если вы завлекаете неприятеля на какой-то участок позиции, то для отражения там удара его основных сил, очевидно, потребуется хотя бы минимально укрепить этот участок – иначе войска могут и не выдержать этого мощного удара.

И насчет завлечения – уже по условиям местности Наполеону было значительно выгоднее нанести главный удар по левому крылу русских.

Но у нас проводилась инженерная подготовка позиции, по сути, так, как будто значительно большей была вероятность нападения противника на северный фланг (и/или его обход). Причем складывается впечатление, что русское командование хотя и стремилось убедить неприятеля в его неприступности, но все же считало вполне возможным, что он подвергнется нападению, в том числе и со стороны Москвы-реки, судя по Масловским и Криушинским укреплениям.

Ведь не было никакой демонстрации. Многочисленные инженерные сооружения на этом фланге были самыми настоящими. Там же находились 12,5 арт. рот. Причем, по всей видимости, многие орудия 9,5 «пеших» рот предполагалось установить в укреплениях для артиллерии. Иначе с какой целью их строили?

И в них по карте Пресса, Шеврие и Реньо к северу от Горок (№№ 12, 13, 14, 16) насчитывается в общей сложности 53 орудия. Но там изображены не все укрепления.

Толь в своем расписании 1822 года из этих 9,5 рот поместил батарейную № 17 и легкие №№ 8, 20, 21, 32, 33 (под 20-й и 21-й следует понимать 3-ю и половину 4-й) в арт. резерв 1-й армии (с. 337), вполне возможно, с целью показать, что они изначально были готовы к введению их в бой на других участках. Но, как давно установлено, это не соответствует истине.

К началу сражения 26.8 на правом крыле также находились тяжелая пехота и кавалерия 4-х корпусов – 33,25 бат. (по 4 роты) и 52 эск., плюс конница М.И. Платова. Туда же, по диспозиции от 24.8, должны были прибыть 22 батальона егерей. Половину своих полков (6) Платов откомандировал из корпуса на крайний фланг. Причем последние 5 сотен Балабина 2-го – перед самым началом битвы, за 15 верст «вправо», чтобы неприятель «не мог зайти за фланг наш».

При этом неприятель хотя и пытался 24.8 взять Бородино, но 25-го до ночи был за Войной, и перешла эту речку только конница Орнано.

По предположению Хлесткина, и 24.8 Кутузов мог провоцировать Наполеона «на использование мер, способных привести к решительному перевесу в сторону французов, например, на маневр по Старой Смоленской дороге или захват с. Бородино» – «чтобы иметь основание отступить затем с Бородинской позиции» («Канун Бородина», «24 августа: Шевардинское сражение»).

Не будем углубляться в эту гипотезу (хотя захват Бородина – слишком малая причина для отступления), поскольку Наполеон мог таких мер не использовать, и тогда мы снова приходим к необходимости укрепления позиции левого фланга – к тому времени «семеновской».

Для этого, на наш взгляд, как самый минимум, требовалось построить сильное укрепление на Курганной высоте и три Семеновские «флеши».

Об этих «флешах» Кутузов распорядился на рекогносцировке 23.8. Но 24-го противник мог выйти к ним, начать обстреливать и т.д. Что было делать? А может попытаться как-то задержать его на первоначальной позиции левого фланга?

Но Хлесткин отвергает эту версию: «…эта точка зрения приноровлена к обстоятельствам сражения: ведь не могли же мы, в самом деле, знать заранее, что будем нуждаться в том, чтобы «выиграть несколько времени, приведя к окончанию инженерные работы, начатые на позиции», когда Наполеон нападет на нее, и что именно Шевардинскому редуту <...> будет отведена роль сдерживающего фактора при подготовке к сражению».

Иными словами: какой был смысл строить Шевардинский редут и выдвигать для его защиты отряд Горчакова, поскольку нельзя было знать заранее, что Наполеон будет искать успех в сокрушении нашего левого крыла.

Но вот тут мы с уважаемым историком согласиться никак не можем. Ведь точно так же нельзя было знать заранее, что неприятель устремится главными силами на наше правое крыло. А сколько там всего понастроили!

Куда направит свой главный удар Наполеон было действительно неизвестно. На правый фланг? Там в плане укреплений все было очень хорошо. А если на левый? Причем, по мнению того же Хлесткина, три Семеновские «флеши» «могли быть окончены самое раннее к концу дня 24-го августа» («Канун Бородина», «Укрепления Бородинского поля»).

Поставленная перед А.И. Горчаковым задача – защита трех пунктов «шевардинской» позиции – была, конечно, далеко не простой. И были и сомнения в том, что он сможет держаться там. Но надеялись. И, по «рассказу» Д.И. Богданова, Багратион сказал, «что место это важно для главной нашей позиции, и потому его необходимо, согласно воле Кутузова, сохранить насколько будет возможно».

Французы и их союзники начали прибывать к Бородинскому полю далеко не утром. У них ушло еще немало времени на то, другое, третье. В итоге Компан взял редут, когда до заката оставалось совсем немного времени. Но затем вступили в бой русские гренадеры, кирасиры и драгуны Панчулидзева 1-го. И вот с помощью всех этих достаточно значительных сил Горчакову в конечном счете и удалось выполнить свою задачу.

Теперь о главном пути отступления, т.е. для русских – Новой Смоленской дороге. Удержание этого пути, разумеется, важно, но не дает гарантии от поражения: например, вы его успешно удерживаете, но вас бьют на флангах, обходят и т.д. Понятно, что это общие рассуждения, и посмотрим более конкретно.

Атакуя наш правый фланг, неприятель мог относительно быстро овладеть как раз Новой дорогой, в чем легко убедиться на самом простом варианте – например, пути к этой дороге от с. Нового (карта Пресса, Шеврие и Реньо, кроки от 25.8). Правда, неприятелю еще требовалось перейти Колочь.

Ну а удар главных сил «Великой армии» на другой фланг?

Представим, что он уже вскоре после начала битвы оказался бы в крайне опасном положении. А Наполеон и желал его сокрушить, и очевидно, чем быстрее, тем лучше. Что делать в подобной ситуации?

Надеяться, что 2-я армия все же сдержит удар главных сил неприятеля, и начать отвод остальных войск по хорошей Новой Смоленской дороге? А если не сдержит?

А без подкреплений противник мог бы окончательно разбить 2-ю армию, после чего точно наступал бы дальше, имея еще большой запас времени до захода солнца. При этом путь от Семеновского до Князьково – примерно такой же, как от с. Нового до Новой дороги (у Михайловского), а от Семеновского до Псарево – не намного длиннее.

А если бы противник заметил какие-либо отступательные движения у нас, он наверняка бы усилил натиск. Вообще «расцепиться» с неприятелем, с которым сошлись вплотную, чтобы драться в генеральном сражении, среди бела дня (а тем более в его начале) – задача очень не простая.

И чтобы спасти и фланг, и всю армию, по-видимому, требовался либо контрудар, либо простой ввод в бой резервов. В последнем случае можно было двинуть к левому крылу гвардию, дожидаясь подхода войск с другого фланга.

На наш взгляд, убедившись, что днем 25-го неприятель не перешел за Войну достаточно крупными силами (причем для получения более точных сведений имелись прекрасные «глаза и уши» – казаки), и в то же время, по «Описанию битвы…» Толя, «под вечер, на правом крыле неприятельском, замечены были большие движения» (1839, с. 9) (и там же, включая Утицкий лес, передовые войска противника действовали весьма активно), лучше было переместить 4 «линейные» бригады 2-го пехотного корпуса (16 бат.) в главный резерв.

И тогда если уж, по рапорту Лаврова, приняли решение, по которому еще «в 5 часов утра» 26-го «вся гвардейская пехотная дивизия <…> заняла позицию позади правого фланга 2-й армии для подкрепления оной»^[37], то вместо нее туда могли бы перейти те 4 бригады 2-го корпуса.

В главный резерв можно было переместить также какую-то часть артиллерии правого крыла. Это позволило бы уменьшить ту большую нагрузку, которая выпала в генеральном сражении на арт. резерв 1-й армии. Так, по нашим подсчетам, в его 9 «пеших» ротах (4 гвардейских, батарейных №№ 29, 30 и легких №№ 1, 2, 5) было убито, ранено и пропало без вести 23 офицера и 406 нижних чинов (402 арт. лошади), в то время как в первоначально находившихся на правом крыле 3 батарейных (№№ 4, 17, 2) и 6,5 легких (№№ 7, 8, 32, 33, 3, 4, 44) ротах – 6 офицеров, 145 нижних чинов (151 лошадь)^[38].

Беннигсен и Барклай написали в своих воспоминаниях о предложении намного более значительно изменить расположение войск, при котором правый фланг боевого порядка должен был находиться у Горок^[39]. Кутузов фактически отверг его. И на наш взгляд, оно было довольно опрометчивым.

Вместе с тем возможно, что Толь считал наиболее правильной, или даже необходимой, именно такую дислокацию 2-го и 4-го пехотных корпусов с конницей Уварова и Корфа, какая изображена на кроки от 25.8 (подготовленное, по нашему предположению, по его указаниям).

И не лишним тут будет напомнить о словах Клаузевица, который не сомневался, «что русская армия под Бородино построилась, главным образом, по указаниям» К.Ф. Толя. На него же возлагал ответственность за выбор позиции и размещение на ней войск Беннигсен (см. выше в части II). О его же большой роли в том и другом написано и в трудах многих историков.

Теперь о другом варианте помощи левому крылу – о контрударе.

Существовал ли план контрудара из района дер. Утица?

Вполне возможно, поскольку о нем в разных вариантах написали А.А. Щербинин, Э.Ф. Сен-При, М.С. Вистицкий, Е. Вюртембергский^[40]. И, конечно, очень важный в данном вопросе документ – кроки от 25.8.

На этом «плане позиции…», конечно, обращает на себя внимание надпись против 3-го пех. корпуса и ополчения – «расположены скрытно». При этом их изображение больше соответствует именно такому размещению, а не оборонительному.

Далее. Только там, на крайнем левом крыле показана линия передовых постов, которая идет от Старой Смоленской дороги не, например, к ручью Каменка, а довольно значительно отклоняется на восток, пересекая дорогу от Утицы к Семеновскому ближе к первой деревне, чем к «флешам».

Восточнее этой дороги изображен и отдельный егерский отряд («ег. п.»), являвшийся, по всей видимости, теми 4-мя полками «под командой генерал-майора князя Шаховского» (20-й, 21-й, 11-й и 41-й), которые, согласно «Описанию битвы…», предназначались «для общей связи» «между 3-м корпусом, расположившимся <...> при деревне Утице и левым флангом главной позиции» (1822, с. 154). Правда, как давно установлено, 11-й и 41-й полки 26.8 действовали не в составе данного отряда.

Существует также весьма близкое к истине, на наш взгляд, мнение о том, что на кроки представлена лишь предполагаемая дислокация группы войск Н.А. Тучкова (а также упомянутой передовой цепи), причем не точная, а приблизительная. И, например, изображение позиций 1-й гренадерской и 3-й пехотной дивизий как в отдельности, так и по отношению друг к другу является условным, равно как и то, в какую сторону обращен их фронт.

Теперь, рассматривая кроки, представим, что наполеоновские войска наступали бы на «флеши» и 27-ю пехотную дивизию перпендикулярно ее линиям в боевом порядке. И при этом для них остаются «скрытыми» 3-й пех. корпус с ополчением, а также проходящая вблизи него и далее цепь русских передовых постов. И при таком развитии событий внезапный контрудар войск Тучкова во фланг неприятелю нам представляется вполне логичным. К тому же о замысле подобного контрудара написал не только «свитский прапорщик» Щербинин.

Так, согласно «бумагам» начальника главного штаба 2-й армии Э.Ф. Сен-При, накануне генеральной битвы «генерал Тучков имел приказание атаковать крайний правый фланг неприятеля, как только он будет пытаться овладеть Семеновкой». Но 26.8 «он, не сделав никакой диверсии, ограничился высылкой 3 дивизии <...>, а сам оставался в 2 верстах позади Утицы, в которой должен был находиться и откуда должен был двинуться вперед»^[41].

Сен-При, правда, не указывает куда именно «вперед».

Основываясь в исходном положении войск Тучкова именно на кроки, по карте Пресса, Шеврие и Реньо от Утицы во фланг противнику вели дороги через лес к Шевардино и к с. Семеновскому (исключая довольно рискованные варианты более глубокого обхода). Но на кроки изображена только одна – к Семеновскому, и она же на карте Н.И. Иванова из журнала «Родина» (1992, № 6-7) отнесена к главным грунтовым дорогам.

Кроме того, по нашему мнению, в пользу версии об использовании именно этого пути говорит и конфигурация линии передовых постов вблизи 3-го пех. корпуса и далее (см. выше).

Как известно, по «Описанию битвы…» Толя, Кутузов, узнав о замеченных «под вечер» 25.8 «больших движениях» неприятеля на его южном фланге, пришел к заключению, что Наполеон намеревался не только опрокинуть левое крыло русской армии, но и «потом, напирая по старой Смоленской дороге, совершенно отрезать ее от города Можайска». И «вследствие сего» корпус Тучкова, усиленный ополченцами Моркова, был откомандирован «для прикрытия» этого пути (1839, с. 9-10).

По одной из версий, перемещение этих сил, при том или ином плане их дальнейшего использования, было вызвано и «движениями» войск «Великой армии» к югу от Колочи днем 25.8, и довольно большой активностью ее передовых частей в Утицком лесу тогда же.

По другой версии, уже «к вечеру 24 августа, когда затихли раскаты Шевардинского боя, весь 3-й пехотный корпус был передвинут на новое место и поставлен примерно в версте позади д. Семеновской, служа как бы резервом 2-й армии»^[42].

Толь ничего не упоминает ни о скрытном расположении отряда Тучкова, ни о каком-либо его предназначении для наступательных действий, даже в сочетании с оборонительными. А в соответствии с его «Планом сражения при селе Бородине…» первоначально егеря занимали позиции между южной «флешью» и Утицей – западнее дороги от этой деревни к с. Семеновскому, и еще дальше проходила передовая линия стрелков – от «старой Смолянки» к ручью Каменка.

Следует заметить, что там же, на главном плане № I, т.е. в самом начале битвы, изображено начало движения 3-й пехотной дивизии как раз по дороге Утица – Семеновское. Идущая по ней колонна этой дивизии есть и на плане № II. И версия об использовании именно этого пути для того, чтобы пройти через Утицкий лес и нанести неприятелю контрудар во фланг, нам представляется наиболее вероятной.

Вместе с тем еще в 2014 году мы высказали мнение о том, что в силу обстоятельств, на которые указывают свидетельства участников битвы, 26.8 3-я пех. дивизия шла к «флешам» не по данному пути, а как-то иначе («Некоторые вопросы, касающиеся русских арьергардов, егерей и артиллерии при Бородино»).

Клаузевиц, рассказывая о более ранних событиях, но вспоминая об «утицком» контрударе, писал: «По-видимому, это была излюбленная идея полковника Толя, так как мы встречаем тот же прием в Бородинском сражении, в котором соответственным образом на уступе был расположен усиленный ополченскими дружинами корпус генерала Тучкова».

А по воспоминаниям А.А. Щербинина, в Калише (1813 год) Толь на вопрос о том, почему «Кутузов переменил план касательно засады на левом фланге Бородинского лагеря», сказал, что «никогда Светлейший не переменял» его, «но вышла какая-то ошибка при исполнении»^[43]. То есть, если верить Щербинину, Толь, как минимум, знал об этом плане.

Да и просто очень трудно представить, что он не видел кроки с надписью «расположены скрытно»! А по нашему предположению, это кроки и подготовили по указаниям Толя.

Вместе с тем Беннигсен, приведший, по утверждению Щербинина, план «утицкого» контрудара «в ничтожество», писал о событиях 25 августа: «В этот день я отправился на крайний наш левый фланг, чтобы разместить корпус Тучкова, который находился на старой Смоленской дороге. Я предложил генералу Маркову поставить 10 тыс. человек ополчения <…> таким образом, чтобы неприятель мог их видеть и, опасаясь их нападения, не решился бы направить все свои силы против князя Багратиона. Граф Марков с охотою и рвением это сделал»^[44].

И данное предложение, причем осуществленное, конечно же, являлось прямо противоположным указанию «расположены скрытно» на кроки. Но этому еще можно найти какие-то объяснения, учитывая также особенности характера Беннигсена и плохое знание им русского языка, вплоть до того, что Кутузов мог в конечном итоге и отказаться от плана «засады».

По выдвинутой В.М. Хлесткиным версии, расчет главнокомандующего при размещении войск на Старой Смоленской дороге «был (или оказался)» следующим. Вся его «скрытность» «на деле исчерпывалась лишь удаленным местоположением Московского ополчения, скрывающим настоящее лицо этого войска», с той целью, чтобы оно казалось «значительным резервом». Отряд Тучкова должен был на самом деле привлечь внимание противника, а 3-й пех. корпус (по вытекающей отсюда мысли) – угрожать ему ударом во фланг и тыл, «чтобы разделить неприятельские силы и тем ослабить удар по войскам князя Багратиона» («Канун Бородина», «25 августа»).

Впрочем, далее Хлесткин замечает: «Представляется вполне вероятным, что первоначально Кутузов действительно имел намерение расположить войска на Старой Смоленской дороге скрытно, о чем и сообщал Александру I. Однако после проведенной рекогносцировки позиции утром 25-го числа он переменяет свое намерение…».

Разумеется, главнокомандующий мог, пользуясь своими правами, отказаться от плана «засады» и разработать вместо него какой-то иной. И, конечно, он сообщал о чем-либо, отдавал приказы и т.д. тем или иным лицам по своему усмотрению. Но просто очень сомнительно, чтобы какое-то его решение (подчеркнем это) оказалось неизвестным для Толя. А если еще соответствует истине рассказанная Щербининым история в Калише (см. выше), то тогда, вполне возможно, Кутузов «никогда» и «не переменял» данный план.

Есть другой вопрос. Еще на рекогносцировке 23.8 «кн. Багратион также представил, что по левой стороне, в некотором расстоянии от деревни Семеновской, находилась прежняя Смоленская дорога, чрез которую неприятель мог обойти его левый фланг. Но князь Кутузов и Беннигсен утверждали, что сия дорога могла быть легко защищаема нестроевыми войсками»^[45].

Но как тогда могла возникнуть идея контрудара из района деревни Утицы, если через нее проходила та самая «прежняя Смоленская дорога»?

Ясно следующее. Внезапный контрудар оттуда мог быть осуществлен, разумеется, при непременном обеспечении скрытности отряда Тучкова и, очевидно, при условии, что неприятельские войска не направятся к Утице (или в тот район) с какой-либо целью.

И, как известно, Наполеон приказал Понятовскому выступить как раз к данной деревне и далее обойти позицию русской армии.

Однако 24.8 корпус этого генерала (5-й армейский) участвовал в Шевардинском бою, покинув при этом Старую Смоленскую дорогу, после чего его основные силы находились достаточно далеко от нее. И только «в 5 часов утра» 26.8 (7.9) они выступили из своего лагеря и подошли к Утице около 7 часов.

Правда, как уже говорилось, 25.8 передовые войска «Великой армии» весьма активно действовали в Утицком лесу, стремясь, вероятно, выиграть некоторое пространство, а также выяснить дислокацию противника на этом фланге…

Как бы то ни было, к началу генеральной битвы 26.8 корпус Тучкова оказался на весьма невыгодной позиции, которую пришлось вскоре оставить.

Но, следует заметить, ее слабость в оборонительном отношении, конечно, не имела значения, если она являлась только местом засады, не говоря уже о сооружении там серьезных укреплений. А малое количество арт. орудий – всего 6 батарейных и 12 легких вместо 24 и 48 «штатных» для двух пех. дивизий – облегчало как раз движение войск из той самой засады. И, напротив, все это имело значение, если отряд Тучкова к началу сражения предназначался также «для прикрытия» Старой Смоленской дороги, или исключительно для этого.

Как известно, намного более выгодная позиция находилась на Утицком кургане. И можно было, например, использовать ее в качестве запасной, заранее ее отыскав и подготовив в инженерном отношении.

В конечном итоге к началу битвы 1-я гренадерская дивизия находилась возле Утицы (где держаться оказалось невозможно), за ней – 3-я пехотная, с теми же 18 орудиями, для которых не построили нигде никаких укреплений. И, таким образом, эти дивизии оказались далеко не лучшим образом готовы к оборонительным задачам, если они, конечно, возлагались на них в каком-либо из указанных вариантов.

Если же прав Щербинин, и Кутузов «никогда» «не переменял» план засады, т.е. внезапного контрудара из района дер. Утица (как показано на кроки), то, как справедливо отмечают многие историки, этот замысел нарушил маневр войск Понятовского, которые вышли непосредственно к месту «скрытного» расположения сил Тучкова достаточно рано. И какая тут произошла «ошибка при исполнении» с русской стороны?

Но левому крылу в очень напряженный момент сражения, несомненно, помог другой контрудар – рейд конницы Платова и Уварова.

При этом заранее планировалось послать за Колочь только казаков Платова, а свидетельство Д.Н. Болговского^[46], вероятнее всего, далеко от истины.

Непосредственный очевидец событий Клаузевиц описал все детально. И сначала идея «флангового удара» возникла у Платова уже после того, как он в 7 часов утра выступил из лагеря, перешел Колочь и достиг позиций неприятеля. Затем эта идея через германского принца и Толя «дошла» до Кутузова. И только тогда он разрешил использовать для «флангового удара» корпус Уварова.

И если бы, напротив, это было запланировано изначально, то тогда почему Платов просил подкрепить его регулярными войсками?

Указанная идея, как о ней сообщил принц, представлялась «чем-то значительным». И в частности Толь «поверил, что сильная диверсия кавалерийского корпуса на левом фланге противника даст новый могучий импульс всему делу и, пожалуй, приведет к успешному решению сражения». Причем во время его доклада Кутузову это «сразу было видно».

Но рейд конницы Уварова и Платова по совокупности причин и обстоятельств не мог изменить ход битвы, а вызвал только паузу в действиях неприятеля, т.е. сыграл роль отвлекающего удара. Подробнее об этом - «Бородинское сражение».

И еще об одном. Толь, несомненно, участвовал в составлении диспозиции от 24.8, в которой, следует заметить, не сказано о конкретном (т.е. с привязкой к геогр. объектам) расположении участков «кор-де-баталь» и главного резерва, а также об опорных пунктах, хотя бы основных.

В ней имеется известное указание, согласно которому егерские полки 1-й армии, находившиеся тогда в арьергарде и «кор-де-баталь», должны были идти на правый фланг «за 2-й пехотный корпус» «для занятия лесов» и «составления резерва» этого фланга.

Утром 24.8 в «центральном» арьергарде П.П. Коновницына были 1-й, 33-й, 11-й, 36-й, 19-й и 40-й егерские полки, при 2-м пех. корпусе – 4-й, 34-й, 30-й и 48-й (т.е. все из этого соединения). И, наконец, 18-й полк, по всей видимости, тоже находился в основном боевом порядке. Всего 11 полков или 22 батальона, которые, очевидно, значительно увеличивали силы правого крыла.

И к решению об их дислокации там Толь, весьма вероятно, мог иметь самое непосредственное отношение.

В конечном итоге 4 полка встали перед центром (1-й – перед самым началом битвы), еще 2 были, по расписанию Н.П. Поликарпова, в Горкинском передовом отряде, и на правом фланге остались, таким образом, 5.

Из них 34-й полк принял активное участие в битве 26.8, а о Масловском отряде, видимо, просто «забыли». Очень небольшие потери оказались и у 33-го полка. И это в тот день, когда, несомненно, важен был каждый батальон, каждая рота.

Барклай позднее докладывал: «В течение всех сих происшествий оставались на крайнем нашем правом фланге 4 егерских полка и несколько артиллерии под командою полковника Потемкина»^[47].