Вновь о планах русского командования в июне – начале июля 1812 года

Довольно давно среди отечественных историков появилось мнение о том, что еще накануне Отечественной войны 1812 года император Александр I и М.Б. Барклай де Толли, имея сведения об огромных силах Наполеона, предполагали противопоставить их вторжению глубокое стратегическое отступление своих войск, которое могло продолжаться даже далее укрепленной линии по Зап. Двине, Березине и Днепру. А так называемый план К. Фуля служил лишь «маскировкой» истинного замысла.

Но анализ документов привел нас к выводу о том, что до прибытия 1-й Западной армии в Дрисский лагерь Александр I, вероятнее всего, вполне доверял Фулю и, соответственно, в принципе принимал решения, претворявшие в жизнь его идеи, соображения, рекомендации и пр., которые в литературе стали называть планом, что и мы будем делать для упрощения. Хотя имели место некоторые исключения.

Прежде всего, данный план, очевидно, имел много общего с оборонительной частью «Проекта инструкции», составленного военным министром для начальника штаба 2-й Западной армии Э.Ф. Сен-При^[1], а именно: уклонение от быстрой развязки, т.е. решительной битвы, в начале кампании, две армии как наиболее крупные соединения на западной границе, принцип их взаимодействия, пути отступления, укрепленные позиции, где армии должны были ожидать атаки неприятеля.

Причем этот документ содержал разъяснения «Высочайше установленной системы, на основе коей война сия должна быть производима», или «главного операционного плана», «от которого без Высочайшего повеления отступить не должно».

То есть, хотя план Фуля никогда не утверждался, совпадавшая с ним, по сути дела, в основных положениях инструкция Барклая, как просто следует из ее текста, явно имела одобрение Александра I. Правда, и она была весьма секретной. И предназначалась она не для главнокомандующего 2-й армии, а для ее начальника штаба Э.Ф. Сен-При.

Последнее, конечно, можно объяснить тем, что Александр I был невысокого мнения о способностях П.И. Багратиона (по словам государя в письме Екатерине Павловне от 18.9, он даже «ничего» не смыслил в стратегии) и назначил его командовать 2-й армией вынужденно – из-за смерти Н.М. Каменского. А Сен-При, как сказано в той же инструкции, «Высочайшее доверие» имел.

И все же круг лиц, посвященных в тот самый «главный операционный план» или «Высочайше установленную систему» был весьма ограничен. И, возможно, тем самым и, вероятно, некоторыми другими способами Александр I желал сохранить в тайне до определенного момента истинный план – готовящийся для Наполеона «сюрприз» у Дриссы. В то время как победитель Аустерлица рассчитывал бы на подобное генеральное сражение «в поле», на этот раз он столкнулся бы с двумя русскими армиями, одна из которых должна была встретить его главные силы в неприступном лагере, а другая – действовать им во фланг и тыл, разрушая их коммуникационную линию.

И, может быть, из тех же соображений, например, не желая привлекать излишнее внимание к строившемуся Дрисскому лагерю, российский император не совершал инспекционных поездок туда в течение довольно долгого времени – ведь прибыв в Вильно 14 апреля, он решил впервые осмотреть укрепления лагеря лишь 26 июня^[2]. Правда, скрыть достаточно масштабные работы по их возведению было, конечно, сложно. С другой стороны, Александр I мог, как и Фуль, не видеть в таких поездках необходимости – от прибывшего в Дриссу 5 апреля полковника Эйхена 2-го регулярно поступали доклады о ходе инженерных работ. А 10 мая этому офицеру было объявлено «Высочайшее Его Императорского Величества благоволение за отличное усердие и успех в исполнении возложенного на него поручения». Наконец, в докладе К.И. Оппермана от 7 июня говорилось, что в целом произведенные там работы были «сделаны с величайшим успехом».

О глубине возможного отступления войск в инструкции Барклая для Сен-При можно судить по определенным там конечным пунктам операционных линий для двух армий и двух отдельных корпусов – Рига, Дрисса, Бобруйск и Киев.

К 12 июня многое изменилось, но, тем не менее, данные соединения должны были отходить к той же укрепленной линии: 1-я армия – по-прежнему к Дриссе, 2-я – на Борисов, корпус П.Х. Витгенштейна – через Солок к Друе или Динабургу, войска Д.С. Дохтурова – через Кобыльники к Дисне.

Отметим также дислокацию резервных войск к этому моменту. Все запасные батальоны, за исключением 12-ти, поступивших в армию А.П. Тормасова, располагались в Риге и Динамюнде (18), Бауске и Митаве (12), Динабурге (18), Дриссе (1), Борисове (2), Бобруйской крепости (6+12), Мозыре (12) и Киеве (6).

Еще более интересен план развертывания 4-ых батальонов. Кроме тех, которые относились к дивизиям Дунайской армии (24), все прочие имели предписание о следовании в Ригу (18), Дриссу (12), Полоцк (15) (с 18.6 в Дриссу), Борисов (6), Бобруйск (6), Мозырь (12) и Киев (18). То есть, они выдвигались, по сути, к той же самой линии, находившейся на довольно значительном расстоянии от их депо.

В первые дни войны русское командование, по всей видимости, пыталось действовать по плану, изложенному в исходящих документах Барклая под номерами 286 и 287. И допускавшиеся в нем генеральное сражение у Свенцян или переход в наступление 1-й армии из этой позиции, бесспорно, противоречили замыслу Фуля. И даже несколько позднее, 15 июня, Барклай в отношениях Тормасову и Багратиону, а также в предписании М.И. Платову по-прежнему не исключает сражения. Причем в двух последних документах речь идет именно о генеральной баталии. Но посмотрим, что произошло дальше.

16 июня Александр I повелел Багратиону идти со своими войсками к Вилейке и, «действуя таким образом в правый фланг неприятеля, иметь главным предметом… соединение вашей армии с 1-ю». И последнее, т.е. «соединение» армий, очевидно, тоже противоречило плану Фуля. Правда, 5 июля император уточнил, что приказы о следовании «сперва на Вилейку, а потом на Минск» были отданы «не столь для того, чтобы совершенно соединиться с 1-й армией, как для поставления 2-й армии на направление, имеющее в тылу центр России». Впрочем, это разъяснение поступило, как говорится, «задним числом»^[3].

А до этого, и существенно раньше, Багратиону были отправлены инструкции из главной квартиры императора, когда сам он, по воспоминаниям А.Х. Бенкендорфа, находился в Видзах^[4]. В этих инструкциях речь шла о взаимодействии 1-й и 2-й армий, и, коротко говоря, их содержание отражало исключительно замысел и воззрения Фуля.

И там нет ни слова о присоединении 2-й армии к 1-й.

Согласно этим указаниям, войскам Багратиона следовало удерживаться на позиции, которая позволяла действовать по линии, проходящей из Вилейки через Минск в Бобруйск. То есть им предписывалось в случае отступления идти от Минска не на Борисов и Оршу, а к Бобруйску, что, естественно, привело бы не к сближению этих сил с корпусами Барклая, а к еще большему удалению от них. И, как нетрудно заметить, такое решение вполне соответствовало заимствованной Фулем из теории Бюлова системе операционных линий двух армий, сходящихся при наступлении и расходящихся в противном случае.

Таким образом, согласно данному замыслу, хотя войска Багратиона и намного приближались к Дрисскому лагерю, они продолжали действовать отдельно, угрожая из района Вилейки флангу и коммуникациям неприятеля, если его основные силы устремятся к этой укрепленной позиции на Двине.

В письмах Бернадоту от 22.6 (из Видз) и П.В. Чичагову от 24.6 Александр I кратко сообщил о принятых решениях и действиях русских войск, которые в принципе полностью соответствовали «фулевскому» замыслу^[5]. А во время движения 1-й армии к Дриссе он дважды был очень обеспокоен тем, что противник сможет опередить ее там сначала путем обхода правого фланга, а затем левого.

Наконец, осмотрев «на рассвете» 26 июня укрепления Дрисского лагеря, император, насколько можно понять из его письма Барклаю, остался вполне удовлетворенным результатами своей рекогносцировки. В тот же день он уведомил Багратиона: «Мы ожидаем чрез несколько дней решительного сражения» (в упомянутом письме Чичагову от 24.6 есть такие слова: «В скором времени мы надеемся перейти в наступление»). И в его воззвании к войскам 27-го, в годовщину Полтавской баталии, говорилось, что отступление было хотя и нужным, но временным, и теперь все корпуса 1-й армии, наконец, достигли цели – «места предназначенного»^[6].

С некоторыми другими аргументами нашей версии по плану Фуля можно ознакомиться здесь – «Дрисский лагерь» (там же указаны основные изъяны опиравшейся на него позиции).

Если Александр I, веря в успех данного плана, стремился сохранить его в тайне, то с 26 июня военные специалисты могли оценить будущую позицию 1-й армии у Дриссы, и, как известно, многие из них ее не одобрили или подвергли жесткой, но совершенно обоснованной критике.

Следует также заметить, что изъяны идей, соображений и рекомендаций Фуля этим далеко не ограничивались (см. «Апрель»).

В конечном итоге от намерения ожидать противника в Дрисском лагере отказались полностью, хотя, как писал К. Клаузевиц, эту «первоначальную мысль» отвергли не сразу, судя по данному ему 27.6 поручению. А официально это произошло только на военном совете 1 июля.

Далее, естественно, потребовался новый план, и уже 28 июня была составлена «Генеральная диспозиция к наступательным действиям»^[7].

В ней говорилось, что в настоящее время главные силы противника наступают от Ковно через Вильно и Борисов к Орше. А на операционной линии, возникшей вследствие движения 1-й армии к Дриссе, у него не более 70 тысяч солдат. «Другие отдельные неприятельские корпуса, в Курляндии и Гродненской губернии действующие, вошли туда с тем, чтобы посеять страх во владениях наших и взять контрибуцию».

Далее в данной «диспозиции» предполагалось, что противник, наблюдая за войсками Барклая «малым обсервационным корпусом», «станет спокойно продолжать образование новой Польской армии в крае, им ныне занимаемом». И только через два месяца ее численность составит не менее 180 тысяч человек.

Столь далекое от действительности представление о масштабах наполеоновского нашествия и вполне объясняет главный замысел «диспозиции» – перейти, по сути дела, в стратегическое контрнаступление, пока неприятель не успел собрать «новую Польскую армию».

Но кто был автором этого неподписанного документа?

М.Б. Барклай де Толли? П.М. Волконский? Л.Л. Беннигсен? Может быть Ф.О. Паулуччи? Или сменивший его 30.6 в должности начальника главного штаба 1-й армии А.П. Ермолов? Назначенный 29.6 «полевым генералом квартирмейстером» К.Ф. Толь? Или кто-то еще?

Судить сложно. И, казалось бы, Барклай не мог быть в этом списке. Но все же необходимо заметить следующее.

Военный министр, согласно его частным письмам императору, 25 июня предлагал выдвинуть из Дрисского лагеря наибольшую часть армии, расположив ее на угрожаемом левом фланге, чтобы либо отразить там неприятеля, либо действовать во фланг и тыл его соединений, которые попытаются к тому времени обратиться против Багратиона. И при этом ему казалось, что неприятель не может иметь превосходство в силах против 1-й и 2-й армий одновременно. А 27 июня он высказал мнение, что 1-я армия достаточно сильна, чтобы и обороняться на позиции у Дриссы, и напасть на врага в момент, когда он будет наименее этого ожидать, а после присоединения отряда Дорохова и конницы Платова общая численность 2-й армии позволяет ей действовать против корпуса Даву. И позднее он написал, что последняя даже в состоянии не только отразить данный корпус, но и «все войска, которые смогут дебушировать из Варшавы»^[8].

Наконец, 29 июня Барклай сообщил И.Н. Эссену, что 1-я армия «будет действовать, может быть, наступательно, смотря по обстоятельствам и движениям неприятельским». И 30-го о том же уведомил Багратиона, добавив: «или приближаться в случае надобности к армии вам вверенной, для подавания взаимной помощи»^[9].

Кроме того, 27-го он высказал мнение о важности создания подвижного магазина, так как без него было слишком сложно совершать быстрые и решительные маневры, которые могли вскоре понадобиться. А в «Генеральной диспозиции…» перечень предполагаемых решительных мер начинался таким пунктом: «1. Устроив, в течение 10 дней, подвижные магазины…». И их создание началось как раз на следующий день.

Вопрос об авторе «диспозиции», конечно, любопытен, но в конечном итоге от нее отказались (за исключением упомянутого пункта), и появился совсем иной план, изложенный в документе, который был опубликован в сборнике «Отечественная война 1812 года» под заголовком «Гр. А. А. Аракчееву, 2 июня 1812 г. из Дриссы»^[10].

Правильная дата – очевидно, 2 июля. Исходя из резолюции императора и адресата, предполагалось, что документ возвращался его автору. Отсюда и возникло распространенное в литературе название – «записка Аракчеева».

Она начинается так: «Военные действия, наконец, достигли ныне до необходимости решительного сражения. Таковое сражение в позиции при Дриссе, имея в тылу реку Двину, подвергало бы армию при неудаче несомненной опасности. По чему определяется перевести армию на правый берег Двины и расположить ее между Полоцком и Дриссою. Первый корпус под начальством г.-л. графа Витгенштейна, усиленный запасными батальонами и эскадронами <…>, остается отделенным на правом фланге <…>».

Далее предполагалось, наблюдая за противником и воспрещая ему «сколь возможно» форсирование Двины, действовать в зависимости от его движений. И если бы он, не переходя реки, пошел вверх по ее течению, то армия была бы «всегда в состоянии следовать во фланге неприятеля вдоль по берегу и предупредить его при Витебске или где бы не было». Войска Барклая также могли «выгодную взять позицию» «по направлению к Себежу и Невелю», ожидая там нападения противника, которому при неудаче угрожала «совершенная погибель». Операционная линия для 1-го пехотного корпуса предусматривалась через Себеж на Псков и Новгород, а для остальных сил армии – от Полоцка к Невелю и Великим Лукам, и далее либо на Новгород, либо через Торопец к Твери.

Иными словами, в случае отступления 1-я армия, действуя по данным линиям, защищала бы дороги, ведущие к Петербургу. Правда, по-видимому, в зависимости от обстоятельств допускался также дальнейший отход главных сил к Твери.

И, следует заметить, 4 июля Александр I писал Н.И. Салтыкову о «возможности неприятеля пробраться до Петербурга» и мерах, которые потребуются при его эвакуации. Вместе с тем он указал на превосходство неприятеля в силах «на всех пунктах» и высказал такие мысли: «Решиться на генеральное сражение столь же щекотливо, как и от оного отказаться. В том и другом случае можно легко открыть дорогу на Петербург, но потеряв сражение, трудно будет исправиться для продолжения кампании»^[11].

В том, что автором «записки» был Аракчеев, возникают сомнения как по основному ее тексту, так и по резолюции. Может быть ее составил М.Б. Барклай де Толли? Посмотрим на связь этого предположения с фактами.

Прежде всего, речь в этом документе идет только о 1-й Западной армии и иррегулярных войсках Платова, входивших изначально в ее состав. И в самом конце есть небольшое замечание о защите «крепостей Пернова, Ревеля и Нарвы».

В приказе от 4 июля Барклай сообщал Витгенштейну, что его корпус, усиленный отрядами Репнина и Гамена (т.е. всеми запасными войсками), в дальнейшем будет действовать отдельно, имея указанный выше путь отступления. А «направление 1-й армии будет из Полоцка на Витебск или на Невель»^[12].

В конечном итоге ее главные силы прибыли через Полоцк в Витебск, т.е. как раз пройдя «вдоль по берегу» и предупредив неприятеля в последнем пункте.

«Записка» содержит также следующий текст: «Желательно было если бы генерал Платов с иррегулярными своими войсками мог форсированными маршами соединиться с нами за Витебском, ибо недостаток в легких иррегулярных войсках при первой армии ежедневно чувствительнее становится». И о явном недостатке казачьей конницы (из 18 полков осталось 5) Барклай писал частным образом императору еще 27 июня.

2 июля он приказал Платову: «Государю Императору угодно, дабы в. в. с войсками вашими находились при 1 армии, где Е. В. будет иметь всегда свое пребывание, почему Высочайше повелено ген. Багратиону отправить в. в. с каз. полками чрез Могилев, Витебск к Дриссе, а если неприятель прежде займет Витебск, то возьмите свое направление из Могилева на Смоленск к Дриссе…»^[13].

И тут обращает на себя внимание следующее. В соответствии с приказом Платов со своим корпусом должен был прибыть в Дриссу. При этом главные силы 1-й армии 2 июля перешли на правый берег Зап. Двины, и ее главнокомандующий решил идти к Полоцку только 4-го. В «записке» же сказано о будущей позиции главных сил «между Полоцком и Дриссою» и ожидаемом присоединении казаков Платова «за Витебском».

В приказе говорится о возможном занятии этого города неприятелем, в то время как в «записке» 1-я армия предупредила бы его в данном пункте.

14 июля Барклай «решился дать Наполеону генеральное сражение»^[14], надеясь на подход 2-й армии через Могилев к Орше. Но, как известно, после получения известий о действительном положении дел от этого намерения ему пришлось отказаться.

Тем не менее, 15-го он докладывал императору, что «уверен в совершенном успехе генерального сражения», а днем позже уведомлял Багратиона: «… я твердо решился от Смоленска ни при каких обстоятельствах не отступать дальше, и дать там сражение, несмотря на соединенные силы Даву и Наполеона». И, в сущности, о том же говорилось в его рапорте под номером 546 из Каменки^[15].

Однако в частном письме Александру I от 18 июля Барклай сожалеет о совершенном удалении от ранее намеченной операционной линии через Велиж, вследствие чего теперь неприятелю открыты пути на Невель и Великие Луки. Но «это только временно», и после подхода 2-й армии к Смоленску 1-я сможет начать наступательные действия, так как будет прикрыта с фланга и тыла^[16]. И в отношении Багратиону от 16 числа военный министр предполагал взять «свое направление вправо» и даже «очистить Псковскую, Витебскую и Лифляндскую губернии». Поэтому и 14 июля он, по всей видимости, желал, чтобы 2-я армия заняла Оршу именно с целью защиты пути на Смоленск и Москву.

По воспоминаниям А.П. Ермолова, Барклай тогда считал «полезнее» с подчиненными ему силами «действовать по особенному направлению» – идти «на Белый и вверх по Двине», «предоставив 2-й армии операционную линию на Москву». Это «рассуждение» обосновывалось тем, что «продовольствия для двух армий будет недостаточно», а «в Торопце и по Волге большие заготовлены запасы, и Тверская губерния пожертвовала значительное количество провианта»^[17].

Наконец, из 8 резервных батальонов Торопецкой и Бельской бригад был сформирован особый отряд под командованием полковника А.С. Жемчужникова. Его отправили в Тверь, где, согласно «записке Аракчеева», заканчивалась операционная линия 1-й армии (во 2-м варианте). Там же предполагалось «учредить Главный Депо» «для продовольствия войск», «а между Тверью и Великими Луками» – «временные магазины». И, по-видимому, соответствующие приказы для этих 8 батальонов отдал военный министр.

Таким образом, Барклай либо следовал, либо желал следовать плану, изложенному в «записке».

Относительно данного плана отметим еще один документ. 29 июня Аракчеев от имени императора предписал Е.И. Меллеру-Закомельскому собрать 18 резервных батальонов в одном из трех пунктов: Невель, Великие Луки или Торопец, и направить в последний город конницу из Холмского депо (а еще 9 батальонов и 8 эскадронов – в Смоленск)^[18].

27 июня Александр I написал Барклаю, что решил сформировать в глубине страны еще 6 новых полков, объявить усиленный рекрутский набор, который должен начаться в конце августа, а также издать манифест, призывающий народ истреблять врага всеми возможными средствами^[19].

Но чем были вызваны эти решения, причем еще 27 июня?

Прежде всего, после сражения у Дриссы борьба с Наполеоном вряд ли бы закончилась, и для ее продолжения, несомненно, требовались стратегические резервы. К тому же в необходимости их создания были убеждены, например, военный министр и А.И. Чернышев, мнением которого монарх, как известно, дорожил. Вместе с тем поступали сведения о том, насколько велики оказались вторгнувшиеся в Россию силы Наполеона. Правда, судя по упомянутым частным письмам Барклая от 25.6 и 27.6 и, особенно, «Генеральной диспозиции к наступательным действиям» от 28.6, представление о масштабах вторжения было еще далеким от действительности.

Обращение к различным сословиям с призывом защитить отечество и истреблять врага всеми возможными средствами превращало войну в национально-освободительную. В то же время ополчение предполагалось создать только усилиями дворян (из принадлежавших им крепостных крестьян), что экономило государственные средства, а подготовленные ратники в дальнейшем вполне могли быть использованы в качестве рекрут, если бы, например, таковых оказалось недостаточно.

Что же касается именно 27 июня, то днем ранее Александр I узнал, что 60-тысячный корпус Даву направился на Минск и Борисов, создавая тем самым угрозу Смоленску.

26-го и 27-го император мог также услышать негативные отзывы о «фулевской» позиции. Правда, как писал А.Н. Попов, «русские весьма осторожно обращались к государю с выражением своих мнений в военных вопросах, и довести их до его сведения первым решился полковник Мишо». И, по известной версии, император после доклада этого офицера – А.Ф. Мишо де Боретура и произведенного затем 27 июня осмотра той самой позиции в значительной степени или полностью утратил доверие к «сочинителю» инженерного проекта Дрисского лагеря – Фулю.

Заметим также, что занимавшийся составлением упомянутого манифеста к народу А.С. Шишков после прибытия к Дриссе был «крайне» встревожен мнениями некоторых «военных начальников» о «малом числе наших войск» и безопасности занимаемого ими места. И, полагая, что «ожидаемое вскоре нападение принесет с собою весьма худые для нас последствия», он затем решил убедить государя покинуть армию и «присутствием своим ободрить Москву и всю Россию».

Однако в частном письме Александра I Барклаю от 27 июня («в половине второго пополудни»)^[20] критика позиции у Дриссы не упоминается.

Там говорится о двух приказах – воззвании к войскам в годовщину Полтавской баталии и мерах «для установления порядка в лагере», предложениях по созданию подвижных магазинов из двух понтонных рот (видимо, в ответ на мысли Барклая из его письма тоже от 27.6), с выражением надежды перейти к наступательным действиям, и об опасениях в том, что войскам Даву может быть открыта дорога на Смоленск.

Далее следуют слова о том, что все эти соображения (причины), может быть, касавшиеся только ситуации со Смоленском, привели к решениям о сформировании 6 новых номерных полков в Петербурге, Новгороде, Твери, Москве, Калуге и Туле, «где неприятель не мог бы нас беспокоить», об издании манифеста к народу и о новом рекрутском наборе – по 5 чел. с 500 душ^[21].

И данные решения Александра I являлись, по нашему мнению, реакцией на неожиданное для него и, конечно, весьма серьезное известие об угрозе Смоленску (что заставляло задуматься о том, насколько велики были силы Наполеона на самом деле) и, может быть, на негативные мнения о позиции у Дриссы и пр., а также вызванные ими умонастроения, какими они были, например, у А.С. Шишкова.

И только после оставления 1-й армией Дрисского лагеря появились рескрипты о создании «калужского» корпуса, о чем в повелении М.А. Милорадовичу говорилось следующее: «Сей предмет соделывается тем более важным в настоящем положении дел, что войска под начальством вашим должны будут служить основанием для образования общего большого военного ополчения, которые приняли Мы нужным произвесть ныне же в государстве нашем»^[22].

Одновременно определялась судьба резервных войск из довольно крупных корпусов Е.И. Меллера-Закомельского и Ф.Ф. Эртеля. За исключением подразделений, относившихся к полкам Дунайской армии, а также откомандированных в Ригу, Псков и Петербург, оставались еще 12 пехотно-кавалерийских бригад – 69 батальонов и 34 эскадрона. Из артиллерии в Смоленске, Брянске и Глухове находились 24 роты.

3 июля Александр I приказал направить пехоту и кавалерию 7 бригад от Стародубской до Змиевской, а также артиллерию из Глухова и Брянска, в Калугу^[23]. Ранее, напомним, батальонам данных бригад тоже предстояло преодолеть большие расстояния, но двигаясь совсем в другую сторону – к Бобруйску, Мозырю и Киеву.

А 5-го император повелел М.А. Милорадовичу возглавить эти войска, доведя их состав за счет включения других подразделений до 55 батальонов, 26 эскадронов и 14 арт. рот^[24]. Он предписал расположить этот особый корпус в районе между Калугой, Волоколамском и Москвой, отметив важную роль, которая ему отводилась (см. выше).

6 июля появился как законодательный акт манифест о сборе внутри государства земского ополчения.

Последовали и другие распоряжения. Так, в труде А.И. Михайловского-Данилевского сказано об отправке офицеров для поиска у Москвы мест для новых укрепленных лагерей и создании в глубине страны запасов продовольствия и фуража: «На случай приближения военных действий к сердцу России, приказал император заготовить в Твери и Ржеве: муки 58000, овса 75500 и круп 5480 четвертей, и разного хлеба: в Туле 69872 и в Калуге 69772 четверти. Из Тульской губернии велел государь перевезть запасы в Калугу…»^[25].

Здесь следует заметить, что еще задолго до начала войны в Твери и ряде других городов планировалось создать провиантские магазины, в том числе и базу для обеспечения продовольствием и фуражом Дрисского лагеря с 40 хлебопекарнями^[26]. Организация же крупных баз снабжения в глубине страны – помимо Твери с Ржевом и Калуги в Новгороде, Трубчевске, Соснице, Сычевке и Гжатске – и накопление там затребованных запасов происходили после начала войны^[27].

5 июля Д.И. Лобанову-Ростовскому было предписано «перевесть и учредить» батальоны из Воронежа и Тамбова между Рязанью и Владимиром (по его усмотрению), а днем позже А.А. Клейнмихелю – расположить 4 его полка значительно ближе к Москве: два в самой второй столице и ее окрестностях, и еще два – между ней и Тверью^[28].

По всей видимости, все эти распоряжения, сделанные после оставления лагеря у Дриссы, были связаны между собой. И, по нашему предположению, формирование «калужского» корпуса было взаимоувязано с планом, изложенным в «записке Аракчеева», и в частности с намеченной там операционной линией 1-й армии – точнее, с ее 2-м вариантом – через «Невель, Великие Луки, Торопец и проч. к Твери». А повеление о заготовке в последнем пункте и Ржеве достаточно крупных запасов продовольствия просто вполне соответствует имеющемуся в «записке» предложению учредить в Твери «Главный Депо» для снабжения войск провиантом.

На схеме отображено следующее.

Изменения в планах русского командования произошли уже вскоре после отъезда Александра I из 1-й армии в ночь на 7 июля. Так, из Смоленска он написал Барклаю, что счел необходимым сформировать там обсервационный корпус, поручив его Ф.Ф. Винцингероде. В него вошли резервных 17 батальонов и 8 эскадронов, а также 4 роты 2-й запасной арт. бригады^[29].

Из Витебска Барклай, по-видимому, намеревался идти к Велижу, а немного позднее, по воспоминаниям А.П. Ермолова, «на первом переходе от Поречья» высказал мнение, что «полезнее» будет направить 1-ю армию «на Белый и вверх по Двине» (см. выше). Но в дальнейшем она прибыла к Смоленску и затем отступала вместе с войсками Багратиона к Москве. И таким образом, Барклаю пришлось совершенно отказаться от намеченной в «записке Аракчеева» операционной линии на Тверь.

Какими предполагалась действия 2-й армии?

В конце июня Александр I и Барклай были разочарованы тем, что она не прошла через Минск к Борисову. А в своем рескрипте Багратиону от 5.7 император указал, что его предшествовавшие приказы были отданы «для поставления 2-й армии на направление, имеющее в тылу центр России».

14 июля военный министр надеялся, что она займет Оршу, весьма вероятно, именно с целью защиты пути на Смоленск и Москву. И вскоре, по воспоминаниям А.П. Ермолова, при отступлении от Витебска он считал, что 2-й армии надо предоставить «операционную линию на Москву» (см. выше). О том же говорилось в его частном письме императору от 22 июля: «между тем как князь Багратион будет прикрывать дорогу на Москву»^[30].

Наконец, в рапорте Кутузову без даты под номером 860 Барклай докладывал: «Первой армии сначала назначена была операционная линия от Вильны на Псков, Новгород или на Тверь. Второй армии – прикрытие Московской дороги»^[31].

Правда, то, что «сначала» операционная линия 1-й армии проходила «от Вильны на Псков, Новгород или на Тверь», противоречит изложенным выше фактам, начиная с составленной Барклаем инструкции для Сен-При. И правильнее было бы не «от Вильны», а «от Дриссы».

Что касается 2-й армии, то в случае отступлении она, по мысли Барклая, должна была оказаться в Минске, а затем в Борисове, где она бы преграждала противнику путь к Смоленску. Император фактически предписал Багратиону 26 июня обратиться на это «прежнее направление», а 5 июля – идти через Бобруйск за Днепр, но с той же целью – «предупредить неприятеля на Смоленск». Ну а в этом городе, который с давних времен называли ключом к Москве, русские войска определенно защищали бы главную дорогу к древней столице.