Они ждали своего часа в сентябрьский полдень три года тому назад, привставая на стременах и нетерпеливо вглядываясь в лицо невозмутимого человека, который должен был снять перчатку и привычным жестом бросить их на штурм большого московского редута.

Они почти начали решительное движение под Лейпцигом два года назад, когда перчатка была уже снята, но неожиданная атака австрийцев на правый фланг снова сделала Императора осторожным.

И вот их час настал! Сейчас они должны пойти в пекло адово, где уже четыре с половиной часа самые рослые и могучие рыцари Европы, потомки участников крестовых походов, истребляют друг друга.

Это вполне могло происходить в другом месте на фоне индустриального пейзажа. Не хватало Мюрата, атакующего короля с немыслимыми по красоте страусовыми перьями на голове!

– Какая безвкусица! – скажут иные.

Но владетель Неаполя опрометчиво объявил войну австрийцам, разбит и вышел из игры.

Стальная лавина с ревом и трубными звуками во весь опор надвигалась на английский центр. Каждый из этих кирасир стоил десятерых пехотинцев. Нападающие разделились на две колонны, колонна Делора, которую вел лично Ней, и колонна Ватье. Еще несколько мгновений, и они взлетят на вершину плато и с криками "Виват, Император!" сомнут все, что встретится на их пути!

И вдруг – бешеный вопль справа! Чтобы исторгнуть такой звук из глоток этих седоусых титанов, должно было произойти то, что страшнее самой смерти. Оэнская дорога!! Плато разрезала дорога, ведущая из Оэна в Брен—л-Алле, лежащая в лощине глубиной до 12 футов. Передние, то есть самые храбрые, должные первыми врезаться во фронт неприятеля, падают с этой кручи. Нет никакой возможности остановиться, задние напирают, и это будет продолжаться до тех пор, пока весь узкий овраг не заполнится сплошным кровавым месивом из тел конников и их огнедышащих лошадей.

Современная цивилизация знает, что такое неумолимая давка на стадионах, и сколь страшна и нелепа эта смерть – быть тихо задавленным частоколом человеческих тел. Но невозможно вообразить себе ужас на лицах молодых людей, закованных в латы, мчавшихся навстречу славе, и нашедших смерть на дне Оэнской дороги. Пропасть поглощает часть бригады Дюбуа. Часом раньше эти парни решили исход сражения за Ге—Сент.

Так что же произошло? Император, генералы и маршалы не увидели эту дорогу, а проводник не сказал о ней! Предусмотрительный Веллингтон заранее исследовал поле. Император же считал англичан плохими воителями и полагал, что "кончит это дело, как завтрак".

Подъем на плато... И перед английскими каре и артиллеристами, которые тут же открыли беглый огонь по наступавшим, возникла великолепная армада, с криками "Виват, Император!!" врезавшаяся в шеренги красных мундиров. Сколько их вступило в бой? Как бы то ни было, этого недостаточно, чтобы прорвать центр. Пусть даже они из тех, "доблесть коих возрастает с уменьшением их численности".

Описание романтика Гюго захватывает дух. Реалист же Стендаль предлагает нам образ Фабрицио, угощавшего кавалеристов водкой перед атакой на плато. Классическое – здоровое, романтическое – больное (Гете).

Так или иначе — апогей! Кровавая сеча, должная разрешить судьбы Европы, одевает в пурпур своих героев.

– Splendid! Splendid! (великолепно!) – так аттестует кирасир благородный герцог Веллингтон. Оценка врага – высшая оценка!

Но и его lads (парни) великолепны! Таких французов могли сдержать лишь не худшие англичане!

"Как могут две самые просвещенные нации Европы, чьи мощь и сила превосходят потребности их безопасности и независимости, ради тщетной идеи величия жертвовать благами коммерции, внутренним процветанием и семейным счастьем?" – вопрошал молодой Первый Консул премьера Англии Питта за пятнадцать лет до Ватерлоо.

Где же ты, здравый смысл цивилизации!? Неужели нет иных способов разрешения споров за рынки и пошлины!?

Потоки крови, отрубленные головы, ноги, руки, искромсанные тела, стоны, крики, гвалт, трубные звуки. Все это сопровождало двадцатидвухлетнюю военную карьеру величайшего полководца всех времен. Как может человеческое существо переносить такую немыслимую тяжесть? Каким надо обладать душевным складом и какой нервной системой, чтобы засыпать после каждой очередной схватки и не вскакивать всякий раз в холодном поту от видений чудовищ и апокалипсических кошмаров? Кто несет ответственность за эти реки крови?

– Историки легко докажут, что нападали всегда на меня, – сказал он на Святой Елене.

Речь не о преступлениях безликих доктрин и систем. Виновата ли Французская Революция? Виновата ли она в том, что вообще случилась? Ведь на небе случаются кометы, среди людей – гении, а среди событий – революции! Виноваты ли те, кто пытался ее задушить, полагая сие делом богоугодным, а Революцию – исчадием сатаны? Правы ли те, кто штурмовал Бастилию, произносил торжественную клятву в Зале для игры в мяч от имени всего человечества, казнил королей и давал отпор агрессорам? Правы ли те, кто тратил миллионы на сколачивание коалиций, калькулировал – сколько стоит дать одно сражение, два сражения, сколько стоит кампания, кто считал себя обязанным перейти границу чужого государства, чтобы "разъяснить" авторов великих идей?

Мы поговорим о преступлениях одного лица. Того, кто хотел учредить систему, основанную на универсальном сознании. Каковы они?

РАССТРЕЛ ПЛЕННЫХ ЯНЫЧАР В ЯФФЕ? Наполеон: "Ярость солдат достигла предела, они перебили всех; город был разграблен и пережил все ужасы, достающиеся на долю города, взятого штурмом. Наступила ночь. Около полуночи была обнародована всеобщая амнистия, действие которой, однако, не распространялось на лиц, входивших в состав гарнизона Аль—Ариша. Солдатам было запрещено обращаться дурно с кем бы то ни было; удалось прекратить огонь, у мечетей, где укрылись жители, у некоторых складов и общественных мест были поставлены часовые. Пленных собрали и разместили вне стен города; но грабеж продолжался; только на рассвете порядок был полностью восстановлен. Пленных оказалось 2500, в том числе 800 или 900 из гарнизона Аль—Ариша. Последние, после того как они поклялись не возвращаться в Сирию раньше как через год, сделали три перехода в направлении Багдада, но затем обходным путем прибыли в Яффу. Таким образом, они нарушили свою клятву; их расстреляли. Остальных пленных отправили в Египет с трофеями, знаменами и т. д.". "Прибыв в Египет, они стали хвалиться уважением, которое им оказали, как только стало известно, что они – египтяне. 500 солдатам гарнизона удалось спастись от ярости солдат, выдав себя за жителей. В дальнейшем, они получили пропуска, которые им позволили уйти за Иордан".

Гете: "То, что он приказал расстрелять восемьсот пленных турков, сущая правда, но таково было продуманное решение военного совета, когда, тщательно взвесив различные обстоятельства, все пришли к единодушному выводу, что спасти их невозможно". Великий мыслитель сделал этот вывод, прочитав многочисленные мемуары участников событий.

Не следует ли Тарле небылицам, повествуя "о страшном решении" и расстреле четырех тысяч пленников?

Итак, после Аль—Ариша Наполеон отпустил пленных, взяв с них клятву более не воевать с французами и распространять повсюду весть о гуманизме и великой цивилизаторской миссии нации Вольтера и Руссо. Взяв штурмом Яффу, он увидел людей, плен для которых – бесчестье и позор. Они не сдержали клятвы, снова взялись за оружие и стали убивать французов. Бонапарт приказал расстрелять клятвопреступников. Были ли среди расстрелянных такие, которые попались в первый раз? У главнокомандующего не было полицейского досье. И военный человек поступает по законам военного времени.

Нельзя простить? Но можно понять.

РАССТРЕЛ ГЕРЦОГА ЭНГИЕНСКОГО? Это после взрыва "адской машины", предназначенного ему, в атмосфере, когда "воздух Парижа был насыщен кинжалами", когда оппозиционеры перешли к методам прямого террора, а сам герцог готов был принять участие в войне против Франции, что он письменно подтверждал? В частности, в длинном послании герцогу сэру Чарльзу Стюарту, черновик которого был доставлен Наполеону, отпрыск Бурбонов просит "у Его Королевского Величества Британии обратить на него внимание и использовать любым образом и в любом чине против его беспощадных врагов… поручив ему командовать каким—либо вспомогательным отрядом, куда он мог бы набрать некоторое количество бывших офицеров его национальности, преданных ему, и дезертиров, которые могли бы к ним примкнуть. Их количество будет немалым, учитывая волнения в Республике".

Fac et excusa (Действуй, и будешь прощен – лат.).

Нельзя простить? Но можно понять.

ПРИКАЗ О ВЗРЫВЕ МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ? Мы Москву поджигали, французы ее тушили. Мы оставили в Москве 22,5 тысяч раненых в Бородинском сражении, которые сгорели в московском пожаре. Мы вели себя так, будто перед нами дикарь, Чингис—хан. Мы оставляли ему только выжженную землю. А перед нами был благородный воин, который в 1800 году отпустил на родину, в Россию, 6732 пленных, в том числе 130 генералов и штаб—офицеров, вернув им оружие и сшив за счет французской казны новые мундиры полков, к которым принадлежали наши солдаты. Он вернул нам тех, которые своими штыками пытались нанести смертельные раны Французской Революции. Столь же милосердным было обращение с пленными Аустерлица. Лев Толстой, который смотрит на Императора "со стороны подметок", не может обойти эти эпизоды.

Сидя на московском пепелище, Наполеон ожидает спасительной бумаги. "Как всякий выскочка, он переоценил то сословие, в которое вступил", – считает Стендаль. Он переоценил Александра. Он не дождался никакой бумаги. Гибельное и бессмысленное сидение приводит к потери и чести, и армии. Что ему, корсиканцу, наш Кремль? Пусть все обратится в пепелище!

Совсем по—иному он вел себя в Италии, в первую кампанию. Когда брал контрибуцию картинами, в том числе "Святого Иеронима", получил предложение заменить это произведение двумя миллионами. Отказался. "От двух миллионов, которые ему дадут, не останется вскоре ничего, тогда как подобный шедевр украсит Париж на многие столетия и вызовет появление других шедевров".

Нельзя простить? Но можно понять!

ИСПАНИЯ? Явная политическая ошибка, говорящая о том, что полководец в нем был все же выше политика! Выключить Испанию из сферы интересов невозможно. Идет непримиримая борьба, англичане хозяйничают на юге. И он делает ставку не на ту силу внутри страны.

"Если бы Бонапарт приказал повесить князя Мира (ненавистного народу – А. И.), а Фердинанда VII (обожаемого народом принца – А. И.) отослал обратно в Испанию, дав ему с собой байоннскую конституцию и восемьдесят тысяч солдат, женив его на одной из своих племянниц и назначив французским послом умного человека, – он, несомненно, получил бы от Испании все те корабли и войска, какие она в состоянии была дать, кто может определить, до чего дошло бы преклонение народа, у которого похвала становится славословием, а восхищение – экстазом?" (Стендаль).

Вместо этого – унижение гордой нации. Сажает на мадридский престол своего брата. И получает герилью – народную партизанскую войну. Вместо 80 тысяч держит 300 и больше.

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ НЕМАН? Здесь более всего уместны слова, приписываемые то Талейрану, то Фуше, сказанные по другому поводу: "Это не преступление, это много хуже. Это — ошибка!". Как не велика была его мера, он ее превышает. Он будет бороться со временем, пространством, природой. Это – непобедимые соперники. И его гений "как бы изнемогает в пустоте" (Ф.Сегюр).

"Солдаты! Вторая польская война началась!" – первые слова его обращения к армии.

Странно, не правда ли? Начинает войну с Россией, а говорит о Польше. Но это и есть суть вопроса. Польша – вечный барьер против восточного колосса. Главная цель восточной политики – сделать Польшу своей, свободной, конституционной. Полякам есть за что драться в шеренгах Великой армии. Князь Понятовский – будущий маршал Франции. Цель вполне достижимая. Восстанавливая Польшу, Наполеон исправляет историческую ошибку французских монархов, допустивших ее раздел.

Но Россию контролировать невозможно! Поэтому "война, которую я веду против России, есть война политическая" (это уже после гибели Великой армии). Он перешел Неман не для того, чтобы захватывать, грабить, убивать. Он должен принудить Россию выполнить ряд политических условий. Главная же соперница – по—прежнему, всегда, от начала и до конца – Англия! В Тулоне и при Ватерлоо!

Будем реалистами. Если бы Император не перешел Неман, его пересекла бы армия Севера, идущая в противоположном направлении, как она это делала не раз (1799, 1805, 1806-1807 годы). И была бы иная война, на другой земле. Война, быть может, не сулившая таких бед, как московский поход. Война, мир, снова война и снова мир. И так всегда, пока человечество не изберет иные способы разрешения конфликтов.

Отчаявшись добиться от России ясных ответов, Император мрачно подытожил: "Если этот конфликт все же произойдет, то не по какой—либо конкретной причине, но потому, что он – в природе вещей".

И, наконец, почему нельзя было женить русскую принцессу на величайшем из людей, когда тот политически уступал ради этого всем, чем можно – и в польском вопросе (государство никогда не будет восстановлено, а имена Польша, поляки более не будут произносимы), и в турецком (отдать России спорные территории!)?

Благороднейший рыцарь и вернейший слуга Арман де Коленкур предпринимает все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы женить своего государя на юной царевне, против чего выступает императрица—мать, и уговорит двуличного Александра. Вот яркий фрагмент разговора посланника с царем: "Само собой разумеется, говорил посланник, что русский император желает брака – Александр в знак согласия кивнул головой. Он хочет брака потому, что "это дело выгодно России, что оно успокоит Европу, устрашит Англию, наконец, потому, что оно нравится его народу и отвечает чувствам, с какими он сам относится к императору французов". Итак! Отчего же у него не хватает характера приказать и показать, наконец, что он хозяин в своем доме! … Разве брак не подлежал бы решению верховного главы государства в том случае, если бы из—за этого мог возникнуть вопрос о войне и мире? "Ведь, ваша мать не может заставить вас объявить войну? – Конечно, нет. – Следовательно, может ли она помешать вам скрепить величайший и полезнейший из когда—либо существовавших союзов? … Надо думать, что императрица – сила, гораздо более грозная и могучая, чем Франция и Россия, вместе взятые, если перед ее капризами склоняются интересы той и другой".

Напрасный промысел! Коленкуру так и не удалось увенчать свое четырехлетнее посольство в Санкт—Петербурге браком Императора Запада и царевны Востока.

Так не пора ли разъяснить лукавого и одновременно вероломного византийца? Ведь Россия трижды в 1811 – 1812 годах была готова к нападению, а раз и подкралась к границам Великого Герцогства Варшавского с двухсоттысячной армией, пока французские легионы сражались в Испании!

И он переходит через Неман, чтобы "нанести этот последний удар, чтобы завоевать всеобщий мир и годы отдыха и благоденствия для нас и наших детей после стольких лет лишений и затруднений, хотя и полных славы" (из мемуаров Коленкура).

Он считал, что Рок увлекает Россию. Но Рок увлекал его самого...

"Я сделал три политические ошибки. Мне следовало заключить мир с Англией и оставить Испанию; я должен был назначить короля в Польше и не идти в Москву; я должен был заключить мир в Дрездене, уступить Гамбург и некоторые другие области, для меня бесполезные".

Кирасиры Мило творят невероятное. Английские каре сжимаются, но не уступают. У Веллингтона в резерве – лишь конница Сомерсета. Эти тысяча четыреста входят в бой, но скоро от них остается лишь восемьсот человек. Семьдесят пятый полк шотландских горцев изрублен при первом же столкновении. Волынщик, подбадривавший товарищей мелодичной музыкой гор, известный нам и по блистательному фильму Бондарчука, рассечен. Кирасиры уничтожили семь каре из тринадцати, взяли шестьдесят пушек, знамена полков. Знамена брошены к ногам Императора. Повержены бельгийцы, голландцы, обращен в паническое бегство полк ганноверцев Камберленда, и эта паника докатилась до Брюсселя и до Людовика Восемнадцатого в Генте. Орудия сбиты с лафетов, батареи разгромлены. Не будь катастрофы Оэнской дороги, количество могло бы перейти в качество.

Семнадцать ноль—ноль. До начала эпохи мирных буржуа остается три часа. Веллингтон смотрит на часы. Кирасиры хозяйничают на холме, они "обратились в вихрь", но овладеть всем плато не могут. Ней ведет конные подкрепления, как одержимый кидаясь в овраг и снова возникая на вершине плато.

– Блюхер или ночь! – шепчет Веллингтон.

– Конец, – переговариваются между собой английские офицеры.

Ней чувствует, что огненная кавалерия должна быть подкреплена методичной пехотой.

– Пехоты! – отвечает Император. – Где ее взять! Родить мне вам ее, что ли?

Лукавит! У него еще есть гвардейская пехота. Выжидает. Считает, что время не наступило.

Потери англичан огромны, но плато удерживается. Наполовину оно уже – за французами, но английские рыцари стоят, стоят до конца. Кемпт на левом фланге просит подкреплений.

– Подкреплений нет, – отвечает герцог, – пусть умирает!

Половина кирасир полегла. Они прошли всю глубину фронта, смешавшись с неприятелем, но окончательного успеха нет. Ней приводит уланов и егерей Лефевра—Денуэтта. Англичане выдержали двенадцать атак. "Решающая" длится уже два часа. Столько же остается до начала эпохи мирных буржуа.

Блюхер уже сверкнул штыками на высотах Фришмона. Проводник Лакост был плох, проводник Блюхера и Бюлова – хорош. Он привел пруссаков именно в то место, откуда лучше всего начать атаку. Поплутай они еще часок по оврагам, и подоспели бы к разгрому английского центра. Груши нет. Неужели и впрямь "ел клубнику у местного вельможи"?

Старикан произносит сакраментальную фразу: "Надо дать передышку английской армии".

3.

Наполеон меняет дислокацию. С утра — на ферме дю Кайю. К четырем часам, к началу атаки кирасир, главнокомандующий — на холмике, вправо от дороги из Женаппа на Брюссель. Третья стоянка — в семь вечера — между Бель—Альянсом и Ге—Сентом. Она и последняя.

Наступал вечер. Человек, обладавший самым здравым из известных истории здравых умов, должен был задать себе простой вопрос: чем закончится этот день? Рассчитывать всегда надо на худшее. Что есть худшее в сложившейся ситуации? Блюхер вступит в сражение, а Груши не подоспеет. Значит, надо изучить две возможности.

Первая. Попытаться закончить сражение ничейным исходом. Выйти сухим из воды. Сохранить армию. Организовать оборону против Блюхера, развернуть артиллерию, силами гвардии построить оборону. Укрепиться. Ждать Груши. Серьезные резоны заставляли склоняться к этой возможности. Авангард Бюлова уже трепал правый фланг и даже потеснил молодую гвардию. Его, правда, удалось в двадцать минут выбить из Плансенуа, но это ничего не значит. Блюхер на марше, от Груши никаких известий. Вот — программа—минимум!

Вторая. Пренебречь опасностью и все же взять плато Мон—Сен—Жан! Несмотря на численный перевес неприятеля, который с прибытием Блюхера достигнет двойного размера, довести начатое до конца. Ва—банк! Англичане будут разбиты, Блюхер уже не успеет причинить урона армии, которая вся двинется вперед, преследуя Веллингтона. Ни один англичанин не избежит своей участи, вражеская армия разобьется о лес Суаньи и будет уничтожена!

Тот, кто дождливой ночью, обращаясь к извергающим громы небесам, шептал: "Мы заодно!", выбирает вторую возможность! Программа—максимум! Все или ничего! Тем более, что эстафета в Париж уже отправлена. Как возликует великий город, город Вольтера и Наполеона, узнав о победе при Ватерлоо!

Вперед! Девять гвардейских пехотных батальонов спускаются в овраг. Сам, во главе первого, ведет людей на последний штурм. И отсюда, со дна, видит Судьбу. Веллингтон видит ее еще раньше. Ему с высоты куда лучше озирать окрестности. И все же вперед! По всей линии разосланы адъютанты с радостной вестью: Груши прибыл! — Верят ли? Уже не важно! Батальоны взбираются по откосу и попадают под двойной картечный огонь. Страшные бреши он делает в батальонах, но гвардейцы идут дальше, смыкая ряды. Вдруг из колосьев пшеницы — английская гвардия! Залп — падают человек триста.

Последний шанс для того, чтобы что—то изменить в этой страшной череде трагедий, случайностей, мужества и борьбы на пределе человеческих возможностей. Надо рваться вперед, в штыки! Но офицеры останавливают движение колонн, перестраивают их под убийственным огнем. Кинетическая энергия колонн иссякает.

Веллингтон машет шляпой. В контратаку! Англичан не стало больше, но теперь они сильнее!

— Отступает гвардия! — звучит по всей Великой армии. Гвардия отступает — этого не может быть! Гвардия отступает — этого не может быть никогда!! Но гвардия действительно отступает. Остальные бегут. Пруссаки мнут, давят, рубят. "Месть за Линьи, месть за Линьи!".

А что же Груши? Позже, в мемуарах Святой Елены, Наполеон писал, что на поле сражения все решило мгновение панического страха.

"После пальбы и кавалерийских атак, продолжавшихся восемь часов, вся армия с радостью видела, что сражение выиграно, и поле битвы остается за нами. В половине девятого часа четыре батальона средней гвардии, посланные на равнину за Мон—Сен—Жан для подкрепления кирасиров, много претерпевая от картечи, бросились в штыки, чтобы овладеть батареями. Несколько английских эскадронов напали на них во фланг и обратили их в бегство; стоявшие вблизи полки, увидев бегущих в гвардейских мундирах, вообразили, что это солдаты старой гвардии, и растерялись, раздались крики: "Все потеряно! Гвардия разбита!". Солдаты рассказывают даже, что на некоторых пунктах недоброжелательные люди кричали: "Спасайтесь, как можете!". Как бы то ни было, панический страх распространился на поле битвы; все бросились в величайшем беспорядке на коммуникационную линию: солдаты, артиллеристы с зарядными ящиками спешили туда; старая гвардия, находившаяся в резерве, была опрокинута ими и увлеклась общим потоком.

Через минуту армия превратилась в нестройную массу, все отряды смешались, и невозможно было собрать ни одного корпуса. Союзники, заметив это удивительное смятение, выслали целые колонны кавалерии; беспорядок увеличился еще более; в темноте ночи никак нельзя было остановить войско и объяснить ему его ошибку.

Таким образом, выигранная битва, исправление предшествовавших ошибок, успехи, обеспеченные на другой день – все было потеряно в один момент панического страха. Даже запасные эскадроны, находившиеся возле императора, были опрокинуты и расстроены этими бурными волнами, и им оставалось только следовать общему потоку. Резервные парки и багаж, кои не успели переправить через Самбру, и все, что осталось на поле битвы, попало в руки союзников".

Стефан Цвейг считает иначе. Наполеон, бросившийся ва—банк, уже ничего не мог спасти. Но все решило другое мгновение — решающее мгновение в мировой истории. Нет ли здесь романтического преувеличения?

Итак, Груши следовал за разбитым при Линьи Блюхером, потерял его из виду, но даже услышав гром пушек Ватерлоо, не пошел на выручку Императору. Почему? Он в точности исполнял приказ. Велено преследовать — преследовал. Но приказа снова соединяться с основной армией он не получал. Вестовой маршала Сульта (почему бы не послать больше гонцов!?) потерялся.

Офицеры Груши не столь педантичны, как командующий корпусом.

— К месту огня! — кричат они.

— Нет! — отвечает Груши.

Тогда Жерар вопрошает:

Груши думает одну секунду. Она и решает судьбы мира:

— НЕТ.

Груши совершил трагическую ошибку. Если он и "ел клубнику у местного вельможи", как описывает Император на Святой Елене, — то не главная причина. При Вавре он принял отряд Тиллемана за всю прусскую армию и потратил день на разгром этого отряда, хотя ему надо было поспеть в другое место! Но совершив затем изумительный маневр от Намюра до Парижа, он заслуживает доброе слово Императора, обладавшего невероятной способностью справедливого суждения.

Отступление превращается в повальное бегство. Остановились лишь на границе Франции. Лобо собирает триста человек у Женаппа, но вскоре попадает в плен. Напрасны последние усилия постаревшего вождя, неистовство чумазого Нея, под которым убита пятая лошадь ("Cмотрите, как умирает маршал Франции на поле битвы!" "А ты? Неужели ты не хочешь, чтобы тебя убили?" — графу Друэ д`Эрлону, командиру корпуса, весь день штурмовавшего Мон—Сен—Жан), несгибаемость Гийо, поведшего в атаку императорские эскадроны и затоптанного конями английских драгун. Напрасной была атака кирасир Мило на Мон—Сен—Жан. Никому не нужны захваченные знамена, Гугумон и Ге—Сент.

Эпоха мирных буржуа отсчитывает первые минуты. И здесь Блюхер, "генерал—вперед", едва не попавший в плен при Линьи после падения с лошади, тот самый Блюхер, которого Император наголову разбил в 1806 году и (какая тирания!) отправил в отставку, тот самый Блюхер, который, войдя в Париж, сделает попытку взорвать Иенский мост, построенный в честь победы (могучее сооружение, кажется, только посмеялось над этим нападением с негодными средствами), отдает позорный приказ: "Не брать пленных!".

Величие англичан, совершивших невозможное и покрывших себя неувядаемой славой, месть пруссаков, отчаяние французов. И здесь мы имеем дело с одним из самых сложных и редких человеческих чувств, с одним из благороднейших качеств — умением уважать чужое отчаяние. Уважайте отчаяние честного побежденного воина! Уважайте отчаяние честных коммунистов! Уважайте отчаяние честных либералов! Честные люди — не худшая часть человечества. Заблуждение — не преступление. Поражение должно сохранять достоинство. Побежденный, помни, что растут и множатся противоречия, грозящие нынешнему победителю!

Общую лучезарную картину победы портила гвардия, построившаяся в каре. Пруссаки рубили саблями общевойсковые части, Император покинул поле битвы, затем порывался вернуться, но его подхватили Бернар и Бертран.

Гвардия держалась до наступления ночи. Полки умирали гордо, мрачно, одиноко. Старая гвардия выдавила—таки англичан с плато, но пруссаки настигли ее в Бель—Альянсе.

В сумерках, у плато Мон—Сен—Жан, продолжало сражаться каре под командованием генерала Камбронна. Сраженные падают, но оставшиеся смыкают ряды. Знамена истреплены, запасы пуль кончаются. И тогда то ли генерал Колвил, то ли Метленд, то ли полковник Халкетт, что, вообще говоря, неважно, — кто—то из них крикнул:

— Храбрецы, сдавайтесь!

И Камбронн отвечает. Ответ этот, превращенный циниками в анекдот, будет будоражить еще не одно поколение:

— ДЕРЬМО!!!!!

Кому и чему он кричит это? Он кричит это эпохе мирных буржуа.

Современное общество состоит из двух основных классов — буржуазии и тех, кто клянчит у нее деньги. Запад — более сложное общество, оно имеет свою своеобразную аристократию. Восток, отказавшийся от коммунизма, в этом смысле гораздо проще. Состояние этого общества определимо суровой диадой — диктатура буржуазии.

Речь не идет о военной диктатуре. Речь идет о том, что все покупается и продается. И к большому несчастью всех честных людей, продается даже то, что ни при каких обстоятельствах продаваться не должно. Продается государство. Государство, образование священное, имеет свою цену. А если это так, то никакие исходящие от этого государства слова о чести, славе, благородстве, справедливости, достоинстве, долге, добродетели значения не имеют.

Государство продается — значит его фактически нет. Значит каждый помышляет лишь о своей корысти, похоти. И похоть эта имеет свое название. Она именуется буржуазией.

Буржуазия есть похоть человечества. Буржуа — это тот, кто удовлетворен, кто теперь может немного передохнуть. Но отдых — это еще не идеология. Современная буржуазия не имеет идеологии. Она ее имела двести лет назад. Блистательными они были юристами, сокрушительными ораторами — жирондисты, умеренные, либералы. Но покарала их гильотина. Настигли якобинские ищейки, расставившие по дорогам свои посты. А кто кинулся в леса, того съели волки. Они попали в жернова Истории. Ибо рассуждать, бездействуя, можно лишь до определенного предела.

Буржуазия созидает цивилизацию. Уничтожить буржуазию (главная посылка коммунизма) — это все равно, что уничтожить цивилизацию. Уничтожить буржуазию так же невозможно, как невозможно уничтожить похоть. Похоть — спутница всякой плоти, буржуазия — наездница цивилизации. Цивилизация нуждается в защите. Для этого она вооружается. Буржуазия не может не вооружаться. Вооружившись, она заполняет собой все пространство, какое только можно заполнить. Что можно этому противопоставить?

Очевидно, что предмету продажи можно противопоставить лишь то, что не продается. Пролетариат для этого не подходит, ибо он и есть то первое, что продается. Когда пролетариат уничтожил буржуазию (=цивилизацию), он встал перед дилеммой — создавать концлагерь или воссоздать буржуазию (то есть цивилизацию). Выбрали первое, но спустя несколько десятилетий признали свою "ошибку".

Так что же есть то, что не продается? Очевидно, речь идет о сословии, от буржуазии независимом. А что значит быть от буржуазии независимым? Это значит иметь собственные источники доходов. И что это за источники? Земля—матушка, другого нет! И что это за сословие? Это сословие земельной аристократии.

Внутри государства, которое целиком и насквозь покупается и продается, необходимо создать область, которая не продается. Нужно создать генерацию, касту, сословие людей, которые не продаются. И кто же они, которые не продаются? Камбронн не продается. Ему предложили выгодную сделку, а он предпочел смерть. Он не подписывал никаких контрактов и не оговаривал особых условий. И он — не янычар—язычник. Он — человек европейской цивилизации. Произносил клятву. И верен ей до конца. Не для продажи служили Арман де Коленкур или Тиберий Гракх.

Все ли мирные буржуа слышали о том, что в истории встречались подобные персонажи? Или они умеют только читать пособие "Как заключать контракт?" и обращаться в суд в случае его неисполнения? Мир для них — это контракт и соответствие занимаемой должности.

Буржуазия партийна. Я восхищаюсь нашими партийцами! Посмотрите на их неулыбчивые лица! Кажется, что на них лежит печать миссии, в тысячу раз превосходящей по важности миссию Иисуса Христа! Я восхищаюсь их шевелюрой без единого седого волоса и их соответствием занимаемой должности! Экстаз священника, мужество воина, одержимость творца им непонятны. Отдыхать, говорите вы!? И зачем Бонапарт высаживался в Египте и переходил через Неман? Чтобы отдыхать!? Но на балах в Тюильри это делать гораздо приятнее! Буржуазия не подозревает в человечестве каких—либо иных страстей, кроме собственных интересов.

Государь не может мгновенно поднять экономику. Он не может переделать самих людей. Но одно государь может безусловно, и оно зависит от него всецело. Я говорю о нравственной температуре общества. Он способен поднять ее, он способен воодушевить нацию!

"Так повторим же наш призыв к просвещению! Не устанем твердить: "Просвещения! Просвещения!" Как знать, быть может, эта тьма и рассеется. Разве революции не несут преображения? Слушайте меня, философы: обучайте, разъясняйте, мыслите вслух, говорите во всеуслышание; бодрые духом, действуйте открыто, при блеске дня, братайтесь с площадями, возвещайте благую весть, щедро оделяйте букварями, провозглашайте права человека, пойте марсельезы, пробуждайте энтузиазм, срывайте зеленые ветки с дубов. Обратите идеи в вихрь. Толпу можно возвысить. Сумеем же извлечь пользу из этой неукротимой бури, какой в иные минуты раздражается, бушует и шумит мысль и нравственное чувство людей. Босые ноги, голые руки, лохмотья, невежество, униженность и темнота — все это может быть направлено на завоевание великих идеалов. Вглядитесь поглубже в народ, и вы увидите истину. Киньте грязный песок из—под ваших ног в горнило, дайте этому песку плавиться и кипеть, и он превратится в дивный кристалл, благодаря которому Галилей и Ньютон открывают небесные светила" (В. Гюго. Отверженные).

Государство — личное дело государя. Должна быть когорта людей, для которых государство — не предмет купли—продажи, а их личное, святое дело.

Военное дворянство — фундаментальная социальная идея Наполеона. Когда Бисмарк входит в Париж, демократ Ренан восклицает: "Государство не может без аристократии!" Людей много, вождей нет!

Революция уничтожила монархию, аристократию, веру. Через десяток лет Бонапарт восстановил веру. Он стал Императором. Прославленных солдат он награждал дворянскими титулами. Это было новое дворянство. Целомудренный государь передает людям, проливавшим кровь за родину, частицу этой родины. Они заслужили этого. Герои Маренго, Аустерлица стали для одряхлевшей цивилизации свежей кровью, придающей молодость. Он не успел реализовать идею в полной мере. А идея та стара как мир, как любимый им Рим.

"...Гракх первый применил ту тактику, которую применяли впоследствии все основатели монархии: разбивать властвующий слой, опираясь на материальные интересы масс, а затем, установив строгую и целесообразную администрацию взамен существовавшей прежде неурядицы и слабости, узаконить в глазах общества свершившуюся революцию..." (Теодор Моммзен. История Рима).

Новыми дворянами становились бывшие форейторы, адъютанты, крестьянские дети. Каждый сын аптекаря мечтал об Ордене Почетного Легиона. И не только мечтал. Получал его!

— Я мыслю категориями нации. Я привлекаю всех, у кого есть способности и воля идти со мной вместе... со мной будут честные люди, независимо от их политической окраски (Наполеон).

После его падения Бурбоны вышвырнули из военных школ тысячи учеников. Это молодая Наполеонова поросль, державшая в руках будущее Франции. Их места занимают сынки старых дворян.

Создается область "не для продажи". Появляются люди, которые не продаются. Опора государства. Палата должна состоять из них. Это и есть противовес буржуазии, которую необходимо: 1.разоружить; 2. нейтрализовать.

Что значит буржуазию разоружить? Это значит, что оружие в государстве должно принадлежать только представителям власти и больше никому! Как поступил Бонапарт после событий Вандемьера? Он полностью разоружил Париж! Часть буржуазии — бандиты. Как поступать с бандитами? Вооружать одну часть буржуазии против другой и называть это борьбой с преступностью? Нет! Надо лишь уничтожить бандитов. Тогда останется буржуазия созидающая.

Как уничтожить бандитов? Бонапарт не дискуссировал на страницах еще не закрытых им газет на тему: "Не будут ли нарушены права бандитов, если...?". Он уничтожил их единственным из возможных способов — огнем и мечем. Через полгода Франция стала безопасной страной.

Что значит буржуазию нейтрализовать? Это значит создать ей противовес в виде новой аристократии. Кого вообще можно уважать в развращенном обществе? Лишь тех, кто сохраняет верность присяге! Они — образованные и прошедшие испытания — настоящая опора государства. Лучшие из них и есть новая аристократия!

Означает ли это счастье человечества? Это означает по крайней мере одно — общество сложной структуры и сложной культуры.

Бюрократия неспособна выполнить функцию опоры государства. Бюрократия продажна. Дворяне же служили государству бесплатно, из соображений чести и благородства.

"Аристокрация чиновная не заменит аристокрации родовой" (А.Пушкин. Роман в письмах).

Бюрократия всячески изображает из себя аристократию. Она хочет ею быть, цепляясь за привилегии там, где цивилизация давно предпочитает право.

Государство чиновников или государство героев — как по—разному это звучит!

А что такое счастье человечества? Это безмятежная гармония всего и вся, идиллия, сытость и душевный покой? Есть ли оно, такое?

История — это творчество и вдохновение! Разве лучшие из римских императоров — гениальный Цезарь, блистательный Траян, мудрейший Марк Аврелий не обеспечивали счастье человечества? Разве то состояние общества, когда пахарь может пахать, философ мыслить, творец творить — не есть его счастье? Гораздо хуже, когда все они не могут этого делать! Великие социальные патологии двадцатого века приводили именно к невозможности человеческой жизни, невозможности творчества! И болезнь не может считаться одним из видов здоровья! Рим сложен, Наполеон сложен, двадцатый век ужасен и прост.

Общество творцов, общество людей с умом и сердцем — подлинное царство земное. Царствие Небесное — царство идеологий и отвлеченностей. Царство земное должно быть царством здравого смысла, царством разума. И в нем незримо присутствует Бог. Цари земные совершают ошибки и преступления, как совершаем их мы. Все идеально лишь на небесах.

Для человека свободного Наполеон не может быть ни кумиром, ни идолом, ни идеалом. Кумиры и идолы нужны лишь глупцам. Наполеон есть воплощенный здравый смысл, лучший в истории устроитель царства земного.

"Отечество и Император сливались в свете единой славы, которая сделалась их общей славой. Он покорил все умы и увлек всех, заставляя волю каждого помогать без колебаний осуществлению его воли. Кто не был очарован влиянием этого высшего гения, выдающимися качествами государя, его добродушием, которое в интимном кругу было добродушием частного лица? Кто не восхищался в нем великим полководцем, законодателем, восстановителем общественного порядка, наконец, человеком, которому родина была обязана своим внутренним процветанием и окончанием гражданской войны? Наша промышленность выросла во сто крат, финансы процветали, — разве все это не напоминало нам каждый миг, чем мы обязаны Императору и чего мы еще можем ждать от него? Если в ту пору, когда такой успех и такая слава могли внушить добросовестные иллюзии огромнейшему большинству, иные предвидели также и те потери, которых надо было бояться, то их прозорливость объяснялась лишь их особым положением.

Император изменил национальный характер. Французы сделались серьезными, всех волновали великие вопросы современности; мелкие интересы примолкли, все чувства были, можно сказать, проникнуты патриотизмом; всякий покраснел бы, если бы проявил другие чувства. Люди, окружавшие Императора, считали для себя вопросом чести абсолютно не льстить ему. Некоторые даже выставляли напоказ свое стремление говорить ему правду, рискуя вызвать его неудовольствие. Таков был характер эпохи. Это не могло укрыться от тех, кто наблюдал ее. Оппозиция, которую замечал Император, не ослабляла ничьей преданности и усердия". "Можно утверждать, что люди руководствовались лишь интересами Франции и интересами сохранения чудодейственной славы Императора. Тогда лишь этот двойной интерес и можно было противопоставить гигантским замыслам этой славы, об опасностях которых, казалось, предупреждал уже некий тайный инстинкт" (А. де Коленкур. Мемуары).

Картечный залп — и падает генерал Камбронн, презревший смерть. Залп, еще залп — и падают все остальные.

"Так погибли французские легионы, еще более великие, чем римские легионы" (В. Гюго).

Никакой гений уже не смог бы выправить положения, которое сложилось после вступления в бой свежих частей Блюхера. Армия Наполеона увязла и смешалась, и не было возможности в порядке отступить с поля битвы.

Потеряв более половины своего состава, Великая армия, как организованная сила, прекратила свое существование. Старая наполеоновская гвардия, видевшая своего вождя на Аркольском мосту со знаменем в руках, в огне египетских пустынь, под градом ядер на кладбище Эйлау, в ужасных битвах под стенами Москвы и Лейпцига, предпочла при Ватерлоо коллективное самоубийство бесчестью бегства или плена. Они остались верными присяге, верными своей родине, верными своему великому братству.

Утром, девятнадцатого июня, Император пишет брату Жозефу из Филиппвилля в Париж: "Бой проигран, но еще не все потеряно: я могу, собрав все мои силы — войска запаса и национальную гвардию — выставить тотчас 300000 штыков". Горячится! А когда немного успокоится, поймет, чего требует История. И избавит мир от своего присутствия. Полководец, проигравший единственное сражение в жизни. Он не будет поднимать народ. Он не будет сжигать Париж, как не стал сжигать Лейпциг, что могло бы спасти его армию в 1813 году. Воин должен воевать (а лучше — не воевать!), а крестьянин пахать землю. Он никогда не смешивал одно с другим.

"Я не могу равнодушно пройти мимо картины, представляющей встречу Веллингтона с Блюхером в минуту победы под Ватерлоо. Я долго смотрю на нее всякий раз, и всякий раз внутри груди делается холодно и страшно". Веллингтон и Блюхер "приветствуют друг друга; и как им не радоваться, они только что своротили историю с большой дороги по ступицу в грязь, и в такую грязь, из которой ее в полвека не вытащат... Дело на рассвете... Европа еще спала в это время и не знала, что судьбы ее переменились" (А. Герцен).

А если бы Бонапарт победил при Ватерлоо? Так ли все здесь очевидно? Большинство считает, что Император нашел бы свое Ватерлоо чуть позже. Ведь против него двигалась миллионная армия. Так ли это? Миллионная армия номинально существовала и в 1814 году, но реально во Франции воевали не более трехсот тысяч. Наемные армии ненадежны. Почему армия самого Наполеона так уменьшилась от Немана до Москвы, ведь сражений было мало? Разбежались "союзники", дезертировали, отставали при первой возможности и под любым предлогом.

Много ли желающих воевать с победоносным Наполеоном? Разгромленные при Ватерлоо союзники вполне могли бы запросить мира или временного перемирия, и Наполеон получил бы передышку.

Но все было так, как было. "События всегда влекут за собой максимум последствий" (Наполеон). Меняется что—то — значит меняется все! Мир есть всеединство, неведомый причинно—следственный мистический клубок.

Наполеон побежден. После фантастического возвышения Франция невероятно унижена. Нация, вслед за Грецией и Римом ставшая светочем человечества, должна угрюмо наблюдать за тем, как "все царственные пауки разорвали Европу на части, а из пурпурной тоги Цезаря сшили себе наряд Арлекина" (А. де Мюссе).

Через полвека реакционная Германия, первая скрипка двух мировых войн, завершит свое объединение и станет ведущей европейской державой. Отменится крепостное право в России. Через полтора столетия падет британская колониальная система. "Англия кончит на манер Венеции", а высоко ценимые Наполеоном Соединенные Штаты Америки – мировым лидером.

Историческая синусоида делает уродливые изгибы. Бисмарк входит в Париж, Ленин занимает Кремль, Гитлер входит в Париж. Весь двадцатый век потрачен на кровопролитную борьбу со страшными социальными патологиями — национальным социализмом и интернациональным коммунизмом.

События влекут за собой максимум последствий. Меняется что—то — значит меняется все.

Он был человеком дела. Он был воином. Он завоевывал не только страны и города, он отвоевывал огромные области у невежества, лени, пустоты. Его пятнадцать лет — это годы правления воина. И пусть лучше правит воин, чем правит демагог. Пусть лучше правит воин, чем правит бандит. Пусть лучше правит воин, чем правит священник. Воин не стесняет духа, при нем можно свободно мыслить. Правление демагогов способно за несколько лет расшатать великие империи и уничтожить то, что создавалось столетиями. Правление бандитов означает гибель государства.

Мы стоим на кладбище государств. Мир полон плакальщиков по усопшим государствам. Но что толку плакать по воде, которая утекла в раковину?

Мы видели государства слабые. Мы видели государства безнравственные. Мы видели государства неэстетичные. Если нет чего—то одного, то и все остальное придет в упадок. Русская философия всеединства приводит нас именно к таким выводам.

Бонапарт—первый консул — прекрасная нравственная сила. Иначе Бетховен не посвящал бы ему лучшего.

— Зачем государству быть сильным? — спросят иные. Главное, чтобы народу жилось хорошо. — Оттесним демагогов с этой территории! Будет сила, будет и благо, возможное. Без силы блага не жди. (К. Леонтьев).

— Зачем государству быть нравственным? — спросят другие. — Не государственное это дело. — Но государство безнравственное рушится, как подточенный червями дуб.

— Зачем государству быть эстетичным? Что за странная блажь? — спросят третьи. Но великое триединство истины, добра и красоты не потерпит расчленения. Эстетика государств — неисчерпаемый источник вдохновения. В государстве все должно быть прекрасно, как в человеке. Эстетика государств — это здания и одежды, это флаги и музыка, это облик правителей и здоровье нации. Культура — это камни и холсты, цивилизация — это бумаги. Но и бумаги должны быть эстетичны.

— Откуда в нем это? — восклицали недруги, держа в руках Кодекс Наполеона. Несколько европейских держав по—прежнему живут по этому Кодексу.

В мире уже двести лет ничего особенного не происходит. Свобода, Равенство, Братство. Это — не слова масонского пароля. Это — великие идеалы человечества. Нынешнее общество стесняется говорить об идеалах!

Свобода — это ценности либеральной цивилизации.
Равенство — это социализм.
Братство — неосуществленный христианский идеал.

Два века мы пытаемся проникнуть в магический смысл этих понятий. Они не могут противостоять одно другому. Будущее общество соединит их в гармонии гуманизма и справедливости. Это не произойдет на нашем веку. А когда это произойдет, тогда начнет клониться к закату эпоха нравственных, сильных и эстетичных государств. Тогда государства могут позволить себе ослабнуть и отмереть.

Кто помнит ныне имена первых римских царей? Но Цезаря знают все, хотя он властвовал лишь два года.

Через две тысячи лет никто не вспомнит и наших царей. Но если о ком-то скажут: "он жил в эпоху Наполеона", то память ответит ясными образами.

Мы живем в эпоху сплетен и поражений. Но нам хочется жить в эпоху побед. Нам нужны победы над невежеством, враждой, ненавистью, бездуховностью.

Нам нужны победы созидания над разрушением, чести над продажностью, целомудрия над развратом. Нам нужны великие сюжеты, а не газетные сплетни. Способность увлекаться идеями — поразительная редкость в наше время.

Мы живем в эпоху, когда, кажется, нет героев—современников. Но оглянитесь — и вы увидите этого героя. Это было совсем недавно — двести лет назад!

"Не бывает героических эпох, бывают героические личности" (С. Цвейг).

"Я предсказываю, что мир еще раз станет искренним, верующим миром, что в нем будет много героев, что он будет героическим миром! Тогда он станет победоносным миром..." (Т. Карлейль).

Будь проклята олигархия, порождавшая поколения юных старцев и легионы писарей, занимавшихся циничным и безыдейным словопроизводством! Кражи поколений не прощаются за давностью лет!

История проходит через нас. История проходит через меня. Чуть лучше, чуть хуже, какая, в сущности, разница? Так ли сильно отличается западный человеческий муравейник отдельных ячеек от классического восточного муравейника? И не надо разрушать муравейники палкой! Это — неблагородное занятие. Поджигатели никогда не являются одновременно и спасателями.

Царство земное у нас одно. Но цивилизации иногда бывает полезно сменить прическу, перевернуть пластинку.

Так перевернем пластинку, хотя патефон все тот—же, старый!

Заключение

Каким было государство Наполеона, достигшего невиданной в человеческой истории концентрации власти и ресурсов? Буржуазным или социалистическим, ведь Франция – колыбель социализма? Либеральным (сам он считал свое правление таковым) или деспотичным (рекрутские наборы, несвобода печати, ссылки инакомыслящих)? Воины, шедшие в атаку под звуки Марсельезы, — думали ли, что служат монарху?

Среди солдат Ватерлоо были те, кто помог Наполеону совершить переворот 1799 года. Это они "… открыли Бонапарту путь к самодержавной власти диктатора, больше чем короля; но в то же время дали ему возможность упрочить революционные законы, которых хватило на четырнадцать лет. Когда же и этот строй, в свою очередь, рухнул, подорванный рядом катастроф, Франция осталась преобразованной, переустроенной, богатой огромным наследством славы; они поставили непреодолимую преграду полному возврату прошлого …" (А. Вандаль).

Институты наполеоновского "монархического либерального социализма" – действующая школа государственных мужей.

В кампанию 1815 года было погублено сто тысяч душ. Коалиция объявила, что воюет не с Францией, а с единственным человеком. Хотя народ Франции выбрал именно его. И нельзя было победить одного, не истребив многих.

Истина теряется в области политики, ибо последняя – лишь борьба реальных физических сил.

Самые же важные события происходят не в экономике и не на полях битв. Они совершаются в умах.