Подвиги моего дяди, партизана Александра Самойловича Фигнера, известны по многим историческим сочинениям эпохи Отечественной войны. Биографии его помещены в Военно-энциклопедическом лексиконе и в словаре Старчевского; но они не имеют достаточной полноты вследствие того, что дядя не оставил после себя никаких записок или документов. Все, что напечатано об Александре Самойловиче, составлено большей частью из отрывочных рассказов об отдельных эпизодах его деятельности. Во всех этих рассказах характер дяди изображается загадочным и мрачным. В его молчании о себе заключается таинственная особенность и вся его жизнь была как будто следствием этой особенности. Причина ее заключается в психической стороне его индивидуальности, а также в болезненном состоянии, неопределенном окончательно наукой, но которое как будто преемственно переходило в несколько поколений нашего угасающего рода.

Болезней этой страдали в некоторой степени мой отец и дед; — бремя этого наследства легло и на меня, вследствие чего я пережил и переживаю глубокие страдания. Духовная связь потомков с предками уже признана учеными мыслителями, и никто не будет оспаривать, что вместе с физическими особенностями мы наследуем от отцов наших и их духовные свойства.

Вот почему, сознавая в себе общее начало душевных стра-

Фельдмаршал Кутузов, в письме к своей супруге, выразился о дяде следующим образом: «Посылаю тебе письмо с Фигнером: взгляни на него, — я в жизни не видал человека более высокой души».

Алексей Петрович Ермолов лично говорил мне, что дядя мой страдал какою-то душевной болезнью и что у него было нечто в роде «coup de morteaut».

Преследуемый этими страданиями, дядя искал забвения от них в буре войны и битв. Смелый в опасности, он не дорожил жизнью, представлявшей ему в мирное время мало условий для счастия. Печать отчужденности легла на него с детских лет — и он не пользовался семейными радостями и родительскими ласками. Дед мой, как мне достоверно известно, даже не любил моего дядю. Однажды, в суровое тогдашнее время, дед мой высек розгами Александра Самойловича, произведенного уже в офицеры. Подробности этого возмутительного семейного факта переданы мне отцом моим и подтверждены людьми, служившими тогда моему деду и дяде. Эта отчужденность преследовала дядю и в его семейной жизни. Он женился на красавице Бибиковой, дочери бывшего псковского губернатора; но не испытал с ней счастья, — к тому-же война скоро разлучила его с женой, с которою он жил вместе не более года.

Ольга Михайловна сохранила однако же, после смерти дяди, какое то благоговейное чувство к его памяти. Она осталась на всю жизнь вдовой, желая сохранить его имя и отклонив несколько предложений о новом браке. Она носила его ордена в виде серег в ушах своих и сделала какое-то дамское украшение из его флигель-адъютантского эксельбанта. Ольга Михайловна жила в последнее время в Пскове, где и умерла.

На памяти дяди лежит тяжелое обвинение в жестокостях с пленными французами. Причина этой жестокости отчасти заключалась в душевных страданиях, преследовавших его; но она была объяснена мне также А.П. Ермоловым еще следующим образом: «Когда массы пленных отдавались в руки победителей, то дядя мой затруднялся их многочисленностью и рапортом к А.П. Ермолову спрашивал, как с ними поступать, ибо содержать их не было средств и возможности. Ермолов отвечал лаконической запиской: «вступившим с оружием на русскую землю, — смерть». На это дядя обратно прислал рапорт такого-же лако-

Но в характере дяди, по рассказам отца моего и лиц, его окружавших, не было зверских наклонностей; напротив, в натуре его было много рыцарского великодушия и благородства. Отец мой разсказывал следующий его поступок с тестем своим, Бибиковым.

Бибиков, бывший псковский губернатор, обвинялся в проступке, подвергавшем его лишению прав и преимуществ, что составляло пятно для старинного дворянского рода Бибиковых. Дядя мой исходатайствовал своему тестю всемилостивейшее помилование, в ущерб собственным своим интересам. Когда государь поздравил дядю флигель-адъютантом за известие о победе, с которым прислал его фельдмаршал Кутузов, — его величество спросил дядю, не имеет-ли он какой либо особенной, личной просьбы, которую государь охотно исполнит. Тогда дядя воспользовался этим случаем и отвечал государю, что считает себя слишком счастливым монаршими милостями, но если государь позволяет ему высказать истину, то его единственное желание состоит в том, чтобы спасти честь отца своей жены. Государю неприятна была подобная просьба. Он быстро повернулся и произнес: «исполнить». Находившийся при этой аудиенции князь П.М. Волконский выразил дяде моему сожаление; но Бибиков все-таки был помилован.

Великодушие и щедрость были отличительною чертой характера дяди, о чем я слышал в моем детстве от лиц, его знавших. Отпечаток особеннности с детских лет отличал Александра Самойловича от среды его окружавших. Властолюбие и жажда чего-то необыкновенного были как бы главными двигателями всех его действий; вместе с тем дядя был религиозен. Может быть, страдания души влекли его к тому миру, представительницей которого служит религия; но религиозность его простиралась до фанатизма.

Однажды, очистив от французов какое-то местечко, в котором была церковь, он нашел последнюю отвратительно оскверненной и с этого момента еще с большей жесткостью начал преследовать французов.

Умение в совершенстве владеть французским языком составляло также его отличительное качество; находясь часто в обществе французов, переодетый в их мундир, он отвлекал всякое сомнение в чуждой им национальности своей.

Отец мой воспитывался в Первом кадетском корпусе, а дядя в так называемом «Дворянском». Отец вышел из корпуса в 12 году, шестнадцатилетним юношей и всупил в службу в отряд

С этой эпохи началось знакомство отца моего с графом Закревским, послужившее поводом к поступлению моему на службу под его непосредственное начальство в то время, как он был московским генерал-губернатором.

Таким образом, рана отца моего, вследствие которой он оставался в Калише, была причиной, что он не участвовал в последнем сражении, бывшем гибельным для моего дяди. Это было под Верлицем, в Саксонии, на берегах реки Эльбы.

Поражение партизанского отряда, по словам отца моего, произошло от неисполнения распоряжений моего дяди и от измены. Партизанский отряд этот, называвшийся в последнее время «мстительным легионом», состоял из различных элементов и родов оружий: артиллерии, кавалерии и пехоты. Значительная же часть легиона сформирована была дядей из наполеоновских солдат насильственно Наполеоном завербованных в завоеванных областях. Здесь были преимущественно испанцы и итальянцы. Столкнувшись нечаянно с сильными колоннами неприятельских войск, отряд дяди моего находился в опасности быть окруженным, имея с одной стороны многочисленного неприятеля а с другой реку Эльбу без переправы. Быстро сообразив план дальнейших действий, дядя, сделав необходимые распоряжения по отряду, сам с передовой частью бросился в атаку, но вскоре увидел, что остальной его отряд повернул обратно в беспорядочном отступлении. Будучи покинут своими, дядя, сделав отчаянное усилие, прорубил себе дорогу к реке Эльбе, в которую и бросился на своем рыжем скакуне, но тяжело раненый в эту самую минуту, бесследно утонул. Часть следовавшего за ним отряда была почти поголовно изрублена, и только немногим удалось спастись бегством.

Дядя носил при себе шашку с рукояткою, украшенной бриллиантами. Эту шашку подарил ему граф Платов. Шашка была кем-то куплена в Лейпциге, вскоре после Верлицкого поражения; других признаков дядиной смерти не оказалось.

Живший в то время в Петербурге, банкир Перетц имел на дядю вексель в семь тысяч рублей ассигнациями; по полу-