Между Эльбой и Еленой

1

На Эльбе было тоскливо, скучно было на Эльбе. Поначалу император с воодушевлением обустраивать свою карликовую империю, но мелкость проблем и собственное бессилие постепенно его ввергли в тяжелую депрессию, из которой он вышел... Впрочем, по порядку.

2

Третья статья договора отречения от 11 апреля 1814 года гласила – Эльба отдается Наполеону «на время его жизни, и он владеет островом как суверенный властелин».

Вернувшись из Парижа Коленкур и Макдональд, привезли с собой не только договор, забравший у Наполеона французский трон, но и четырех комиссаров, по числу главных участников шестой коалиции. Комиссары должны были препроводить императора к средиземноморскому побережью. От Австрии комиссарил фельдмаршал барон Коллер, от Англии – полковник Нил Кэмпбелл, Россию представлял генерал граф Шувалов с адъютантом Кулеваевым, а Пруссия была представлена в лице комиссара полковника графа Тругсеца-Вальдбурга. С первыми двумя Наполеон наладил удовлетворительные отношения, русский и прусский комиссары вели себя по отношению к Наполеону не так вежливо.

С 12 апреля комиссары торопили Наполеона с отъездом. Наполеон находил всяческие причины откладывать его. Может ждал чуда, вдруг изменящее его положение. Комиссары получали нагоняи от своего начальства, а Наполеон все не мог упаковать то, что собирался взять с собой.

Соратники Наполеона, между тем, уезжали из Фонтенбло. Днем 17 апреля уехал Бертье, вечером с императором простился Коленкур. Причем, если отъезд первого молва осудила как предательство, то Коленкура та же молва оправдала, ибо он имел веские причины не сопровождать Наполеона в изгнании. Коленкур был влюблен, много лет и безнадежно, не в смысле взаимности, а в отношении брака. Дамой его сердца была баронесса Канису, разведенная спутница жизни его предшественника на посту штельмейстера. Наполеон смотрел на эту связь очень строго и не позволял своему «другу» жениться на возлюбленной. Теперь же появилась возможность влюбленным сердцам соединиться навек. История оправдала Коленкура, не станем же и мы бросать камень не в наш огород, но и не станем строго судить Бертье. 18-го уехали Макдональд и Ней. На другой день императора покинул Рустам. Надоело ему, понимаешь, сторожевой собакой спать на матрасе у двери хозяина. Легко понять гордого мамелюка.

Наконец Наполеон назначил отъезд на 20 апреля. Утром 20 апреля император заявил онемевшему Коллеру, что он никуда ехать не собирается, потому что ночью получил множество писем, которые заставляют его остаться и взять правление страны на себя.

Император капризничал, Коллер предельно мягко призывал его к благоразумию, и тут в комнату, где происходила эта странная беседа, вошел Бертран и доложил:

- Кареты готовы.

И был мгновенно поражен молнией гнева Наполеона.

- Я сам знаю, когда мне выезжать! – бушевал император – я хочу сам распоряжаться своим временем!

Выплеснув избыточную энергию на Бертрана, Наполеон согласился продолжить процесс отъезда. С утра на дворцовом дворе «Белая роза» строем стояла гвардия в парадной форме и терпеливо ждала прощального «прости» своего воинственного господина. В 10 часов Наполеон вышел к уже притомившимся ожиданием гвардейцам.

Сцену «прощание полководца с гвардией» великий актер Наполеон сыграл великолепно, потому что играл он самого себя. Закаленные огнем ветераны, знакомые со смертью так же близко, как мы знакомы с компьютером, плакали как дети, а уж они бы почувствовали малейшую фальшь. «Я не могу вас всех обнять, – декламировал император, поцеловав генерала Пети в обе щеки – но в вашем лице я обнимаю генерала. Я не могу вас всех поцеловать, но я целую ваше знамя, которое вы с честью пронесли через бои. Прощайте, дети мои! Мои мысли всегда будут с вами. Вспоминайте меня добрым словом!». При последних словах прослезились даже суровые комиссары.

Наполеон попрощался с Маретом, с маршалом Монсеем, единственным из маршалов, дождавшийся отъезда императора, с генералом Беллигарде, не ставшим маршалом в силу недостаточной гибкости позвоночника, с другими, еще остававшимися в Фонтенбло высшими офицерами.

Наконец в 11 часов император сел в карету и поезд тронулся в путь, сопровождаемый возгласами «Да здравствует Наполеон!», «Да здравствует император!». Голову императорского поезда образовывало подразделение гвардейской кавалерии, сразу за ним следовало четырехместная карета с генералом Друо на борту и тремя другими офицерами, за головной ехала императорская карета, к которой кроме Наполеона сидел только палац-маршал Бертран. За императором следовал другой эскадрон гвардейцев. Потом ехали комиссары в карете и следом за ними их адъютанты тоже в карете. Потом ехали четыре повозки с самым ценным багажом, в том числе 4 миллиона золотом, и замыкали поезд 17 повозок со всяким барахлом.

Это был далеко не весь багаж императора в изгнании. Двумя днями раньше выступил гвардейский батальон, который союзники позволили Наполеону взять с собой на Эльбу, и под его прикрытием 100 повозок багажа.

За остаток дня поезд проехал 90 километров и в темноте поезд приехал в город Бриар. На другой день ехали не торопясь и проехали только 80 километров. На ночь остановились в городе Невер. Утром 22 апреля кавалеристы прикрытия поворотили коней к Парижу. Это удивило комиссаров, удивило и огорчило императора. Кто-то из верных соратников Наполеона, выслуживаясь перед новыми хозяевами Франции, оставил императора один на один с его народом, без привычной военной прокладки. Двумя днями позже из этого едва не приключился несчастный случай.

Вечером 22 апреля путники достигли города Роан. Дорога через бурбонский Лион беспокоила императора. В 11 часов ночи поезд проезжал через Лион, и, хотя на улицах раздавались редкие здравницы, Наполеон приказал в городе не останавливаться. Единственно, на что отважился император, поменять лошадей на одной из почтовых станций Лиона.

В городе от поезда отделился английский комиссар. Он поскакал вперед подготовить корабль для перевозки Наполеона на Эльбу. Ехали всю ночь, и к восходу солнца отъехали от города на 30 километров. Короткая остановка в деревни Пежо де Россиллон и снова в путь, на Монтелимар.

В Валансе императора поджидал маршал Ожеро. Когда-то полководцы были дружны. В битве при Прейсиш-Элайу Ожеро имел неосторожность публично высказать сомнения в гениальности императора. После этого Наполеон не брал маршала с собой на войну, и только под Лейпцигом Ожеро снова побывал в деле. Наполеон вышел из кареты и полчаса наедине говорил с маршалом. Фельдмаршалу Коллеру показалось, что этот разговор обоим был очень неприятен. Он заметил, что Ожеро выказывал к императору лишь поверхностное почтение. Подозрения Коллера подтвердили другие комиссары. Им тоже показалось, что Ожеро вел себя нагло.

В 7 часов вечера путники приехали в Монтелимар. Император, предчувствуя неладное, не захотел там ночевать, и два часа спустя поезд тронулся дальше.

Следующий день Наполеон запомнил на всю жизнь. Он стал, вероятно, самым плохим днем, а в жизни его последнее время плохих дней хватало. До этого по дороге Наполеон слышал ругань в свой адрес. То, что произошло 24 апреля выходило за рамки обычного недовольства обывателей, но очень было похоже на хорошо организованное покушение на жизнь.

В полдень поезд проехал Авиньон и час спустя приблизился к деревне Оргон. Десятки таких деревень проехал император за четыре дня путешествия. В деревне Наполеона ждала толпа крестьян. Провансцы встречали поверженного титана криками: «Долой бандита и убийцу!» или «Долой тирана!». Кто-то констатировал истошно: «Да он же омерзительный палач!» Другие, попроще кричали во все горло: «Мы не сделаем этому трусу ничего! Мы только хотим показать, как мы сильно его любим!»

И вот посреди этого не в меру горячего приема кому-то, кто мог приказывать – а приказывать могли только три комиссара – вздумалось поменять лошадей. Император не мог отменить этот убийственный приказ, ибо для этого надо было выйти из кареты или, по крайней мере, открыть дверь, провоцируя убийц.

На почтовой станции крестьяне заранее подготовились к приему императора. Любопытному взгляду предлагалось забрызганное кровью соломенное чучело, изображающее Наполеона. Это чучело болталось на самой настоящей виселице, а на груди его красовался щит: «Здесь твое место, убийца!». Как сумасшедшие, крестьяне штурмовали карету с беззащитными внутри Наполеоном и Бертраном. «Открывайте двери – разогревали друг друга мирные поселяне – тащите его наружу, режьте ему голову, рвите его на куски!». Если бы замки были послабее, крестьяне понастойчивей, а их подстрекатели посмелее, на этом и закончилась бы история Наполеона.

С большим трудом свежие лошади пробили узкий коридор в беснующейся толпе. Отъехав на безопасное расстояние от взбесившейся деревни, Наполеон пожелал предпринять некоторые меры предосторожности.

«Он был бледен и ужасно испуган – вспоминал адъютант Коллера граф Клам-Мартиник – голос его дрожал. Ему не хватило выдержки, только проблеск энергии и силы, одна лишь видимость презрения к опасности. Он был так подавлен, что, как не пытался, не мог скрыть беспокойство не только от своих слуг, но и от адъютанта графа Шувалова, который раньше его не видел».

Наполеон переоделся. Трюк простой, иногда спасительный. Он одел австрийский китель адъютанта Коллера, на шляпу прицепил большую белую кокарду и в таком наряде сел на почтовую лошадь, замаскировавшись под курьера. Напротив Бертрана сел переодетый в Наполеона Кулеваев, сдерживающийся со всех сил, чтобы не расхохотаться.

Наполеон-курьер беспокойно ерзал на почтовой кляче. По опыту он знал, что подобные случайности требуют хорошей подготовки. И это чучело на виселице, и эта табличка на его груди, и смена лошадей: все говорило о спланированной акции. Но кто же подготовил ему встречу а Оргоне? Англичане? Царь? Прусский король? Роялисты? Временное правительство? Мало ли врагов! «Им не хватило решимости – думал Наполеон – но я был на волосок от смерти. Быть защипанным стаей крестьянских гусей, годных разве что на убой – какая жуткая смерть! Селяне должны трудиться в поле, а не поджидать с дубьем случайно проезжающих государей. Кстати... Сцена гнева народного словно списана с остановки кареты Людовика XVI. Тот же Богом забытый городок у самой границы, те же крестьяне с вилами и косами, те же крики. Значит все-таки Бурбоны. И кто же из них? Король? Так его нет в Париже. Остается младший – граф Артуа. Очень похоже».

Уже тогда Наполеон испытал жгучее желание отомстить Бурбонам, так сильно унизивших его. Десять месяцев спустя он реализует свое желание.

Через несколько часов в шкуре курьера Наполеон устал. Комиссары уговорили его сменить амплуа, поднявшись по службе хотя бы до австрийского генерала. Император снова переоделся. Он одел униформу австрийского комиссара, шляпу позаимствовал у прусского, а на плечи накинул плащ Шувалова. Получилось нечто австро-прусско-русское. В таком наряде император ехал к карете комиссаров весь следующий день, а Кулеваев весь этот день мужественно изображал Наполеона. Однако жители других деревень и городков не проявляли никакого интереса к каретам и к их содержимому.

Утром 26 апреля наши путники без всяких приключений добрались до Сан-Максимина, а ближе к вечеру достигли Ле Куса. В Ле Кусе уже некоторое время находилась младшая сестра Наполеона ветреная Полина. Наполеон был рад ее видеть, но Полина – такая негодница – не пожелала узнать брата, пока тот не переоденется императором.

Сначала местом посадки был определен город Сан-Тропе. Туда и прибыл английский фрегат «The Undauted». Потом посадку перенесли в Фрежюс. Утром 27 апреля Наполеон и его сопровождающие оставили Ле Кус и в полдень приехали в Фрежюс.

Сюда вернулся из Египта генерал Бонапарт. Молодой, полный сил и энергии. 14 лет минуло с той поры, и прошла целая эпоха. Эпоха, названная именем этого генерала. Колесо истории сделало два оборота, и Наполеон снова стоял на набережной Фрежюса. Только путь его пролегал не в Париж, к победам и свершениям, а на скучный, пустынный итальянский остров. Император стоял на набережной и наблюдал, как причаливают французский фрегат «Дриада» и бригантина «Инконстан», должные перевезти часть нажитого им добра.

Комиссары планировали отъезд на 28 апреля, но намедни в портовом кабачке «Красная шляпа» император объелся раков и весь следующий день страдал животом. В этот день с Наполеоном попрощался фельдмаршал Коллер. Он передал Коллеру два письма: одно для императора Франца, второе своей жене. Русский и прусские комиссары попрощались с Наполеоном уже на борту английского фрегата утром 29 апреля, а в полдень капитан Уши приказал отдать концы и поднимать паруса.

Путешествие проходило спокойно, не считая небольшого шторма 1 мая. Через два дня около восьми вечера фрегат вошел в бухту Порто-Феррайо.

3

Остров Эльба. От Италии его отделяет двенадцатикилометровый пролив Пьембино. До восточного побережья Корсики – 50 километров.222 километров суши на острове (21 километров по широте и 9-10 километров по долготе). Островок Пьяноса площадью 20 квадратных километров, да два крошечных сопутствующих островка – Пальмайоле и Монтекристо. Население составляло 10-12 тысяч человек.

Городок Порто-Феррайо носил гордое название столицы острова. Второму городу, Порто-Лангоне, многие отказывали в звании города. Другие поселения – Рио Марина, Марсина Марина и Калоливерн были бедные деревни, населенные крестьянами и рыбаками. Вот и все суверенные владения императора Наполеона.

Испокон веков остров принадлежал Тоскане, а до начала веков – Этрурии. А вот по Амьенскому миру остров и Тоскана были разъединены. Тоскана осталась Тосканой, а Эльба стала частью Франции. Через семь лет и вся Тоскана стала частью Франции и остров снова вернулся к ней, став частью генерального губернаторства Тоскана. В 1810 году остров вновь был отделен от Тосканы. По новому территориальному делению он стал называться арандисмент Эльба департамента Средиземноморское Побережье. Венский конгресс вернул Великому герцогу Тосканы его прежние владения, в их числе Эльбу, при временном нахождении острова во владении Наполеона.

«Климат острова восхитителен – писал генерал Грио, молодым офицером служивший в Порто-Лангоне – путь, лучше сказать тропа – тогда на острове не было дорог, и всё перевозили на спинах осликов или на лошадях – от Порто-Феррайо до Порто-Лангоне идущий, казался мне вечным садом, увитым лозой, засаженным оливковыми, апельсиновыми и гранатовыми деревьями».

Местные жители давили виноград и оливки, доили коз, водящихся здесь в количестве несметном, а из молока делали крепко пахнущий сыр. Некоторые, не склонные к скуке сельского труда, ловили рыбу. Дважды в год течение проносило мимо острова косяки тунца, и тогда у рыбаков наступала горячая пора. В остальное время улова едва хватало на собственный прокорм. Совсем уж никчемные и пришлые бродяги – видит Бог, было бы лучше, если бы они оставались там, откуда пришли – добывали железо в копях узких и холодных, как крысиные норы.

Что еще? Да, чуть не забыл, имелось еще одно занятие, древнее и уважаемое на острове – добыча соли из воды морской. 60 тысяч мешков соли производили пару сотен семей.

Утром 4 мая император ступил на камни пристани Порто-Феррайо. Время здесь уснуло, уютно свернувшись калачиком на узких, грязных улочках. Таким был город 200 лет до Наполеона, таким он останется через 200 лет. Стоило ли прилагать столько сил, бежать из Аяччо, чтобы оказаться здесь; в карикатурном Аяччо.

Император вздохнул тяжело, обернулся к стоящему сзади Бертрану, полковнику Винцену и английскому комиссару: «Ну что ж, пойдемте осмотримся». Наполеона никто не встретил. Он прошелся по городу. Все было тихо. Местные жители с интересом разглядывали разодетых словно на ярмарке пришельцев, но не более того.

«Нет, так не годится» – подумал Наполеон. Он вернулся на корабль. Надел на себя яркую форму полковника гвардейских егерей, на шляпу нацепил кокарду с новой эльбанской символикой. Император придумал ее вчера, а ночью денщик, на все руки мастак, изготовил ее. Белое поле по диагонали перечеркивала жирная красная черта, на которой сидели вряд три золотые пчелы. Неплохо, учитывая, что придумыванием символики император лично занимался исключительно редко. Наполеон второй раз за утро ступил на камни пристани Порто-Феррайо. Там уже был выстроен караул, и находились несколько барабанщиков с их незамысловатыми инструментами. «Ну ребята, задайте им жару» – обратился император к барабанщикам. Грянул залп караула, и ребята задали жару.

Вот тогда городок проснулся, в панике, что проспал что-то важное. Он действительно проспал приезд своего господина. Бургомистр Пьетро Традити метался по всему дому, ища куда-то запропастившийся ключ от города. Он где-то слышал или читал, что государи любят получать ключи от городов. И, поскольку был предупрежден о приезде Наполеона, заранее позаботился о нем. Местный умелец Марио выковал его из какой-то старой железяки. Ключ получился тяжелый, грубоватый, но золотая краска толстым слоем скрыла дефекты, придав ему некое подобие изящества. В общем золотой ключик бургомистра идеально подходил к белой кокарде Наполеона.

Краснея, волнуясь, какой-то частью сознания удивляясь тому, что он вообще говорит, Пьетро произнес приветственную речь и передал Наполеону железное творение Марио. Император терпеливо выслушал несвязный лепет бургомистра, с улыбкой принял ключ и благосклонно потрепал Пьетро за ухо. Еще два года назад какой-нибудь великий герцог мог умереть на месте от такой ласки императора. Простая душа Пьетро, не знакомый с привычками большого мира, был удручен и раздосадован трепкой. Потом уже Бертран пояснил ему, сто это был особый знак расположения императора, потом уже Пьетро гордился, что был выдран за ухо самим Наполеоном.

Словом, к вечеру Наполеон вступил во владения своей империей. На несколько дней, пока не было подобрано жилье, император поселился в ратуше. Мебель туда бургомистр свозил из лучших домов столицы. Он сам пожертвовал несколько стульев.

На другое утро по старой укоренившейся привычке Наполеон в компании с Бертраном осмотрели военные сооружения – форты Стелла и Фольконе. Император нашел их недостаточно крепкими. Что скрывать, нашел их обветшалыми. Он распорядился немедленно приступить к их ремонту и усилению. После простого, но сытного обеда в доме бургомистра, Наполеон осматривал дома на предмет устройства императорского дворца. Из всего, что было предложено, а предложено было не так много, Наполеон выбрал Палацио ди Милини, пустующий дом уехавшего губернатора.

Дом был прелестный. Он располагался на высоком холме между Стеллой и Фольконе, одна беда к нему вела крутая лестница, вызывающая отдышку. Наполеон приказал проложить новую дорогу, опоясывающую холм, но зато с малым уклоном.

Большая проблема была мебель. То, что с перепугу натаскал бургомистр, никуда не годилась. Не зря император родился под счастливой звездой. Небо и в этом деле помогло ему. Шторм прибил в Порто-Лангоне корабль с драгоценной мебелью и произведениями искусства, так радующих глаз в комнатах. Это зять Наполеона князь Камилло Богарне отправил мебель из Генуи в Рим. Не сомневаясь ни секунды в правильности своих действий, Наполеон распорядился мебель выгрузить и обставить ею свой новый дворец, куда он въехал 21 мая. Недостающую мебель император приказал забрать из своего дворца в Пьембино.

Жизнь свою Наполеон хотел организовать по образу и подобию парижской – с двором и интригами, с министерствами и бюджетом, с армией и флотом. В силу недостатка ресурсов и людских, и финансовых получилась карикатура, но что-то получилось.

Совершенно естественно главным сановником стал граф Бертран. Он остался палац-маршалом и получил дополнительно министерство внутренних дел и большие проблемы с женой, англичанкой по рождению, страстно желающей перебраться из этой дыры в Париж или, на худой конец, в Лондон. За все мучения Бертран получал всего 20 тысяч франков в год. Вторым человеком стал генерал граф Друо, военный министр империи Эльба. Он единственный громогласно объявил, что готов служить императору бесплатно, но это заявление не мешало ему получать 12 тысяч годового дохода. В нем скрывалось два существа. В частной жизни Друо был добрый человек и хороший товарищ, но стоило часам пробить службу, Друо преображался. Он становился бескомпромиссным исполнителем приказов, строгим, даже жестоким, начальником.

Собственно командующим армии был генерал барон Кампонне. Дополнительно он исполнял обязанности коменданта Порто-Феррайо. Под его началом стояло три батальона: батальон гвардии, батальон егерей и батальон национальной гвардии. В последней гвардии, надо сказать, не служило ни одного эльбанца. В этой связи непонятно какую нацию представляла национальная гвардия. Кавалерия состояла из 80-ти поляков и 40-а жандармов. На флотской службе находилось 150 матросов и артиллерия насчитывала сто пушек.

С момента приезда Наполеона на остров армия его все время росла. В августе она достигла высшей точки – 3000 человек. В августе Наполеон отказался выплачивать солдатам жалование. В следствии этого в сентябре половина армии, в основном корсиканские волонтеры, изъявили желание покинуть войско, а когда им в этом было отказано, многие просто бежали. Но не так-то просто бежать с острова. Некоторые были пойманы оставшимися верными Наполеону французами и поляками, и просто были повешены на ближайших живописных оливковых деревьях. Это предотвратило бегство уже имеющихся и приезд новых волонтеров с Корсики. В последние дни империи Эльбы ее армия насчитывала 1200 человек.

Имперский флот состоял из 30-ти пушечного корвета, 18-ти пушечного брига и восьми малых ботов. Командовал флотом морской лейтенант Тилард. Однажды морской министр, в силу свое некомпетентности, посадил флагман на мель, чуть не утопив его при этом. Наполеон забрал у Тиларда министерский портфельчик, и передал его капитану Шатору.

Когда контуры новой империи были обозначены назначениями, а ремонт императорского дворца подходил к концу, Наполеон, захватив Бертрана, впервые выехал обозреть свои владения. Утром 18 мая он, Бертран и десяток поляков сели на коней, обскакали остров, а вечером вернулись в столицу. Да, невелика империя.

Император был недоволен полным отсутствием дорог на подвластной ему территории и распорядился сделать таковую из Порто-Феррайо в Порто-Лангоне. Кроме дороги, дворца и, это само собой разумеющиеся, крепостей, Наполеон захотел построить театр, потому что скучно в столице было невыносимо. Как добровольцы с Корсики, желавшие подзаработать, служа у земляка, так каменщики и плотники из Тосканы, прослышав о планах Наполеона, понаехали на остров. Император выписал из Флоренции архитектора, декораторов и скульпторов. Работа закипела. Она кипела весь июнь и июль, а в августе все кончилось.

В августе стало ясно, что король не собирается платить обещанные по договору два миллиона франков. Наполеон посоветовался со своим штальмейстером и одновременно министром финансов Перуссе и был принят режим экономии. Солдатам было объявлено о временном прекращении выплат, каменщиков и плотников уволили, перед ваятелями от лица императора извинились, и, дав им немного денег на дорогу, отправили обратно, а император впал в тяжелую депрессию. Второй раз Бурбоны унизили его. На этот раз нищетой.

4

Наполеон никого не хотел видеть, ни с кем не хотел говорить. Не хотел принимать посетителей. К этому времени и к этому состоянию относится случай с несчастным сержантом О?Горумом. Сержант занял место Рустама на матрасе возле двери кабинета Наполеона. Однажды – это случилось 20 или 21 августа – император задремал, сидя за столом. Экономный сержант хотел загасить свечу, но не хотел будить Наполеона. Тихонько, на цыпочках О?Горум подбирался к столу, и скрипнула половица. Наполеон встрепенулся, схватил рядом лежащий пистолет и выстрелил в подосланного – первая мысль спросонья – Бурбонами убийцу. Наповал. Прямо в сердце. Его приемник Грихо Пьетро не будил императора по таким мелочам, как свечи.

Мать Лютиция очень беспокоилась за сына. Кому же еще беспокоиться, как ни матери. Какие бы взлеты и какие падения мы не переживали, для мамы мы навсегда остаемся неразумным ребенком. Она жила на острове с третьего сентября. Ее очень волновали настроения сына. Она боялась, как бы он не наложил на себя руки. Мама Наполеона писала Полине в Неаполь, прося ее приехать, но эта вертихвостка опять кого-то нашла себе и только обещала, но не приезжала. Лучшее лекарство Наполеону – это Летиция знала на верное – это приезд жены и сына. Не любила Летиция невестку. Впрочем, не больше чем всякая свекровь не любит всякую невестку, уведшую от нее сына. Но в августе Летиция отринула гордость, забыла нелюбовь и слала, и слала льстивые, молящие письма Францу и Марии Луизе.

Марии не было дела ни до Наполеона с его психическими проблемами, ни до империй, ни до королевств. Она влюбилась. Впервые и серьезно. До полной потери головы, до самозабвения. Ее возлюбленным стал граф Ниппег.

Муж и любовник были давно знакомы. 14 лет назад граф Ниппег и Сан-Юлиан приезжали к первому консулу в Париж на переговоры. А Мария Луиза познакомилась с графом десять лет спустя, когда ехала во французское замужество. Сначала граф ей не понравился. Она нашла его гусаром и ловеласом. Впрочем, только выпорхнув из строгого пансионата по выращиванию принцесс, где библейские истории учителя изящно кастрировали, а овечки и лошадки были исключительно женского пола, дабы не смущать высокородных девиц ненужными сомнениями, любой мужчина моложе сорока казался Марии гусаром и ловеласом.

Граф Ниппег мужественно вызвался сопровождать императрицу из Парижа в Блуа, а из Блуа в отчий дом. Когда в апреле Мария приехала Шорнбруннер, она была уже влюблена по самые уши, и нашла взаимность своего чувства. За три последующих месяца Мария замучила отца-императора просьбами отпустить ее на воду подлечить расшатанные перенесенными ужасами нервы. Влюбленная женщина не страшится преград, она пробьет даже императорскую стену. Мария поехала отдыхать. Сопровождал ее кавалер сердца граф Ниппег. Не доехав до вод, влюбленные стали любовниками. Разве до политики было Марии.

Поведение Марии Луизы очень не понравилось... Кому бы вы думаете? Правильно, Меттерниху. На себя лучше бы посмотрел. Как-то в сентябре Меттерних, видевшей в Марии крупную шахматную фигуру, какую можно разыграть, высказал императору Францу соображение, что не подобает Марии Луизе так себя вести.

– Оставь ее в покое – перебил Франц цветастую речь князя – девочка исполнила свой долг. Что тебе еще нужно от нее

«Надо же, у Его Величества имеются отцовские чувства» – думал князь, смущенно ретируясь.

Счастливая Мария писала в сентябре подруги герцогине Монтабелло, вдове маршала Ланна: «Я клянусь вам всеми святыми, что ни сейчас, ни позже не поеду на Эльбу. Вы, дорогой дружок, знаете лучше других, что к этому не испытываю ни малейшего желания».

Когда началось второе стодневное царствование Наполеона, и Европа всполошилась, боясь рецидива наполеоновской эпохи, испугалась и Мария. Но испугалась она не Наполеона-гения, не Наполеона-полководца, а Наполеона-мужа. Вот найдет он ее и заберет ее драгоценность. Всем она говорила, что к возвращению Наполеона она решительно не имеет никакого отношения, и что вообще об этом человеке не хочет больше слышать.

Мария была добрый человек, и когда Наполеона постигла окончательная катастрофа, писала она отцу: «Я надеюсь, что Вы установите прочный мир и что император Наполеон никогда больше его не разрушит. Я надеюсь, что Вы поступите с ним благородно и мягко. Эта моя единственная, дорогой папа, просьба и последняя для него».

5

Первого сентября сонную тишину Порто-Феррайо разбудила новость – императрица приехала.

«Императрица приехала, императрица приехала!» – услышала Летиция истошные крики мальчишек с улицы.

«Все же приехала» – йокнуло сердце Летиции. Она поспешила в порт, браня по дороге поддерживающих ее под руки камердинеров. На пристани подслеповатая Летиция увидела трех женщин, очевидно только что сошедших с трапа, и мальчика. «Как вырос» – мелькнула у нее мысль.

– Ты! – разочарованно произнесла старуха.

– Я, мадам – устало ответила графиня Мария Валевская.

Летиция машинально потрепала по голове внука.

– Пойдем в дом, коль явилась.

Обратная дорога показалась Летиции необычайно долгой и трудной. Несколько раз она останавливалась, чтобы отдышаться. Вытирала потное лицо кружевным платком, и думала как поступить с полячкой.

– Ты зачем приехала? – спросила Летиция, усаживаясь в мягкое потертое кресло.

– Мадам, мне необходимо его увидеть, вы не можете мне...

– Зачем приехала? – перебила Лютиция Валевскую

– Король Иохим хочет забрать у Александрика майорат – опустив голову, едва слышно произнесла графиня.

– Сядь! – властным жестом Летиция указала кресло напротив – и слушай меня.

Мария сидела на краешке кресла, держа прямо спину, и слушала скрипучий голос старухи, которую – как она была глупа – некоторое время почитала, как свекровь.

– Ты все поняла? – закончила Летиция

– Да, мадам. Я все исполню как вы велите.

– Об Александрике не волнуйся. Клянусь девой Марией, Иохим оставит ему поместье.

Генерал Бертран отвез Марию к Наполеону. Император уже неделю вдали от всех в палатке на склоне живописного холма. Вечером 1 сентября Мария вошла в палатку Наполеона, а вечером 3 сентября император проводил ее в Порто-Лангона, где, повидавшись с сыном, усадил графиню на корабль. В Порто-Лангоне Наполеон оставался до 19 сентября.

Лекарство Валевская излечило императора. В восторженном рассказе студента Кембриджа Скотта еще чувствуются следы недавней меланхолии Наполеона, но в целом он здоров: «Он был верхом и приветствовал нас, коснувшись своей шляпы. Я спрашивал себя: ужель этот господин с неприветливым лицом, это неповоротливое существо на самом деле есть великий Наполеон, внушавший ужас императорам и королям? Мне казалось это совершенно невозможным. Я повторяюсь – это было первое мое впечатление. Хотя скоро оно изменилось, утверждаю я и сегодня, что Наполеон с его толстыми плечами, не производил впечатления воина. Он выглядел на 45 лет. Большой живот и толстые ляжки плохо сочетались с остальными частями его тела. Когда мы его увидели, он был в шляпе, глубоко надвинутой на лоб. Эта высокая шляпа усиливала неприятный вид Наполеона. Серый цвет шляпы, на какой была укреплена бело-красная кокарда, доказывал достаточно, что она прошла множество походов.

Наполеон был одет в зеленый китель с красными обшлагами. Под тесным кителем едва был заметен черный галстук, обмотанный вокруг шеи... – пропустим длинное описание одежду императора – Император говорил густым голосом быстро, почти без пауз.

Во время всего нашего разговора его лицо выражало полное удовлетворение. Его глаза, живые и выразительные, и голос внушали настороженность, но его приятная улыбка вызывала у собеседника доверие. И все же мои путники были едины во мнении, что выглядит он скорей как епископ, а не герой. Его персона, определенно, не имела в себе ничего героического».

В конце октября наконец приехала вертихвостка Полина. Она привезла с большой земли последние новости и горячие сплетни. Она привезла недовольство Мюрата австрийцами и надежды больших итальянских патриотов на создание великой Италии под водительством своего короля Наполеона. Патриоты зашли так далеко, что подготовили проект конституции единой Италии из 63 статей. От Наполеона требовалось только изъявить желание занять итальянский трон, и тогда...

«Размечтались – думал Наполеон – мне нет дела до великой Италии, а вот Франция...».

Наполеон стал интересоваться политикой и обнаружил в этом мире две интересные вещи. Во Франции роялисты обидели не только его, но и многих других. Ультра вела себя в стране, как слон в посудной лавке, и там зрело глухое недовольство. А в Вене никак не могли поделить Саксонию и Польшу, и там, в лагере вчерашних союзников, зрело недовольство друг другом, готовое прорваться наружу открытым конфликтом.

Вокруг Наполеона вились секретные и сверхсекретные агенты, как слепни в жаркую погоду вьются вокруг лениво задремавшего на лугу быка. С Корсики генерал Пруслар во всеуслышание жужжал: он использует любую возможность, чтобы убить Наполеона. Из Ливорно Мариорти жужжал Талейрану об особых полномочиях, о том, что неплохо бы схватить Наполеона во время его вылазки на соседний островок и упрятать его по ту сторону Америки на острове Санта-Маргарита. Английский комиссар жужжал в Лондон о любых шевелениях уснувшего быка. Рой роялистских агентов, переодетых корсиканскими волонтерами, слугами, путешественниками жужжали в Париже обо всем, что они увидели и услышали. Любая осторожность императора по сокрытию своих планов не была лишней.

С октября Наполеон восстанавливал связи. Почта из Франции шла через верных людей в Тулоне, из Италии почта шла через Флоренцию, а из Вены – через Геную. Свои письма Наполеон отправлял через Геную и дальше через Швейцарию. Он состоял в тайной переписке с Евгением Богарне и Меневелем (оба в Вене), с Жозефом (Прангин), Маретом, Лемондом, Лефевр-Денуэттом (все в Париже). С королем Неаполя прямо не переписывался, но через Полину и камердинера матери Коллону де Исти они могли обмениваться взглядами на будущее.

В конце декабря Наполеон открыл Бертрану и Друо намерение вернуть себе французскую корону. Оба не удивились. Последние три месяца все шло к этому. Оба советовали императору высадиться в Тулоне и маршировать в Марсель. В Марселе располагалась 7-я военная дивизия под командой маршала Массены, в коем император не был уверен, перейдет ли тот на его сторону или в первом бою уничтожит его маленькое войско. Кроме того была еще свежа в памяти сцена народного гнева в Провансе. Император почитал разумней высадиться во Фрежюсе и маршировать в Париж через Альпы.

Во время депрессии Наполеон внимательно прочитал роман мадам де Сталь «Германия». До этого он читал лишь места, выделенные цензорами. Он нашел роман великолепным и об этом написал Жермен. Писательницу так растрогала похвала императора, что она предупредила о готовящемся покушении на его жизнь. И даже назвала имя убийцы – полковник граф Шавени де Бло. Наполеон немедленно воспользовался предупреждением. Использовать благоприятные обстоятельства – в этом равных ему не было.

12 января император закрыл столицу для въезда чужаков, а свой флагман приказал покрасить на английский манер, загрузить в него провиант и боеприпасы на случай срочного бегства с острова. Оба мероприятия нашли понимание у английского комиссара. Мимо его внимание прошла аренда трех кораблей, как и покупка Пасквером бригантины «Сен-Эсприт» грузоподъемностью 194 тонны. Штальмейстер заплатил капитану 25 тысяч франков наличными, и никто не знал, что стоящая в бухте Порто-Лангона бригантина принадлежит Наполеону.

6 февраля Наполеон, под предлогом готовящегося на него покушения, провел флотские учения, на предмет быстрой посадки и бегства. Вслед за учениями император совершил короткую морскую прогулку, проверяя ходовые качества отремонтированного флагмана, на случай бегства императора от убийц. По возвращению Наполеона, Кэмпбелл сообщил, что неотложные дела призывают его на 3-4 недели в Ливорно.

– Езжайте – ответил ему Наполеон – я достаточно подготовился, чтобы встретить любую опасность.

16 февраля Кэмпбелл уехал решать с проститутками Ливорно свои неотложные дела, а император с воодушевлением готовил бегство, намеченное на конец месяца. Политическая ситуация складывалась благоприятно. Ультра во Франции бесновалась, и Бурбоны с каждым днем теряли популярность. Венский конгресс пока ни к чему не пришел. И самое главное: от Евгения он доподлинно знал, что конгресс закрывается 21 февраля. Пока новость о его бегстве дойдет до монархов коалиции, если к этому времени она еще будет существовать, они уже разъедутся, и, чтобы собраться и принять против него меры, потребуется время. Время – вот что было важно.

В это время на острове появился Флери де Шаболон, авантюрист 36 лет от роду. Шамболон серьезно уверил некоторых историков, что его приезд на Эльбу подвиг Наполеона уехать с острова.

В свои 36 лет Шамболон медленно дорос до должности аудитора и подпрефекта Шато-Салина. Он со слезами на глазах встретил приход новой эры Бурбонов, и не получил ничего. Ультра с трудом переваривала назначения наполеоновских выкормышей. Назначения эти инспирировал Александр, а король, если хотел получить трон, должен был согласиться. Роялисты смогли перекрыть вхождение во власть уж очень одиозным фигурам, вроде Маре или Савари, или вроде маршала Даву, тем кто не успел к большому дележу, не успел обгадить недавно обожаемого императора и воскурить фимиам новой власти. В такие дни, в дни перемен, следует быть в эпицентре событий, а Даву валял дурака в Гамбурге, и благодаря этому обстоятельству остался верен императору. С мелким чиновничьим людом ультра не могла ничего поделать, в силу многочисленности этого люда. Но со средним звеном, в рядах которого имел несчастье состоять и Шамболон, суд был скор и несправедлив. Вскоре они все, или большая часть из них, оказались на улице без средств к существованию.

Шамболон не стал рыдать, заламывая руки, рассказывать товарищам по несчастью о мировой несправедливости и неблагодарности. Он поехал в Париж, поклявшись перед отъездом в вечной ненависти к Бурбонам и в вечной преданности поверженному императору.

Агрессивный подперфект нашел возможность встретиться с Даву и предложить тому свои услуги в качестве курьера на Эльбу. В своей наивности Шамболон думал: император сидит на своей Эльбе дурак дураком и не знает что происходит во Франции. Предполагая провокацию, маршал «настороженно отнесся к малознакомому Шамболону». Попросту выгнал с позором.

Первая неудача не обескуражила нашего героя. Он напросился в гости к Маре, по актуальному состоянию власти – фальшивому герцогу Бассано. Был принят, выслушан и обнадежен. Маре много лучше Даву знал подперфекта и его печальную историю. Что-то случилось в Париже в конце января; какая-то подлость властей по отношению к Маре, или какой-нибудь особо гадкий указ короля, заставили Маре не дожидаться регулярного курьера, а воспользоваться случайным каналом связи.

Риск, конечно, был, но он был не так велик. Тайная полиция пропагандирует себя вездесущей и всеведущей. Она не спит, не ест, а хранит короля. Если бы это было так, не случались бы время от времени заговоры, революции и перевороты. Даже в сетях лучших тайных полиций имеются прорехи и дыры, а что же говорить о только что созданной королевской тайной полиции. Шамболон легко проскочил ее сети, и 12 или 13 февраля передал на Эльбе императору Наполеону призыв Маре – приезжай и владей.

Подготовка кораблей шла полным ходом, когда вдруг все предприятие едва не рухнуло. Утром 24 февраля в порт Порто-Феррайо вошел английский корвет «Патридже», которым командовал капитан с многозначительной фамилией Адье. Этот корабль отвез Кэмпбелла в Ливорно.

Когда император увидел входящий в порт корвет, сердце его упало в пятки. «Что ж он, сволочь, вернулся – зло думал Наполеон – сказал же три недели!». К счастью Кэмпбелла на борту не оказалось. Простояв в порту четыре часа – за это время Адье нанес короткий визит Бертрану – корвет отчалил. Он направился в Ливорно забрать комиссара. «Слава Богу, ничего не заметил» – отлегло от сердца Наполеона.

Это было не так. Адье заметил достаточно, чтобы поторопиться в Ливорно за комиссарскими инструкциями.

Кэмпбелл в Ливорно уже неделю отдыхал по крупному. Он перемещался от одной красавицы к другой, как переходящий вымпел, и всюду много, со вкусом пил. Пока Адье нашел комиссара, пока тот протрезвел до степени вменяемости и наконец понял в чем дело, прошло двое суток. Вечером 27 февраля комиссар с большим трудом взобрался на борт. Едва корабль вышел в море, Кэмпбелла так замутило, что не захотелось жить. Он приказал вернуться в порт.

– Нет ветра, капитан – зеленый, едва живой от морской болезни, сказал Кэмпбелл – будем ждать ветра.

– Слушаюсь сэр. Нет ветра – ответил Адье.

А на Эльбе, 150 километров южнее ветер был.

Остаток дня 24 февраля и весь день 25 прошли в лихорадочной деятельности. 26 числа к четырем часам дня все 1200 солдат погрузились на борты.

Наполеон сердечно попрощался с матерью, с ветряной сестрой Полиной, и за четверть часа не торопясь дошел от дворца до пристани. В восемь вечера пушечный выстрел известил, что на борту флагмана находится император. На пристани кто с облегчением, кто с сожалением кричали: «Да здравствует Франция! Да здравствует Наполеон!». Свежий ветер наполнил паруса, и Наполеон отправился в свое последнее Большое Приключение.

Утром 28 февраля и в Ливорно прилетел ветер. В полдень этого дня Кэмпбелл приплыл в столицу империи Эльба. Бог мой, как он был зол, что его подопечный сбежал. Час комиссар пробыл на пристани, и снова на борт, и сразу в погоню. Похвальное служебное рвение. Есть у англичан такое свойство – служебное рвение. Медаль Кэмпбеллу за это не дали, но и не наказали. А что касается упреков французов, мол не уберегли, мол упустили, так чего же они сами не охраняли остров. Море оно никому не заперто.

Ходу маленькой флотилии ничто не препятствовало, и никто не препятствовал. Везло. В восемь часов следующего утра корабли были на широте острова Капрая, удалившись от Эльбы на 80 километров. В течение этого дня беглецы встречали много французских и английских кораблей. С командой брига «Церир» команда «Индепендета» перебросилась несколькими словами. Этот бриг спешил в Ливорно в распоряжение Мариорти, чтобы не дать Наполеону удрать с Эльбы.

– Поторопитесь – крикнул первый офицер Индепендета – Мариорти вас заждался!

Утром 28 февраля по правому борту показалась земля, пока еще итальянская. Сутки спустя корабли приблизились к прибрежному городку Антиб. Двадцать один гренадеров и два офицера были посланы на берег завоевывать крепость. Не завоевывать, конечно, а капитан Ламуре уверил императора, что он уговорит своего родственника, коменданта крепости, перейти на сторону Наполеона. Родственник не перешел, и весь десант попал в плен. Друо говорил, что нужно штурмовать крепость, выручить товарищей...

– Время слишком дорого – ответил Наполеон – Мы должны двигаться. Лучшее средство стереть плохое впечатление, оставленное Антибом, как можно быстрее маршировать, достигнув Парижа быстрее новостей о нас.

6

В час дня между Антибом и Канами Наполеон сошел на берег. В 5 часов закончилась высадка войск. Император дал отдохнуть своей маленькой армии, и в полночь с 1 на 2 марта войско выступило маршем через Каны в Грассе. К утру войско достигло деревни Серанон, расположенной на высоте 1400 метров. Несколько часов отдыха, простой завтрак, и снова в путь. За первый день марша армия прошла 70 километров. Наполеон сам шел пешком, опираясь на палку. Иногда он оскальзывался и падал, но настроение его не падало никогда. Он снова в деле, он снова стремится вперед!

3 марта маршал Массена в Марселе узнал о высадке Наполеона в заливе Жуана и его марше. Тотчас он отправил депешу в Париж, а генерала Молиса с 83 линейным полком отправил в Систерону на перехват Наполеона. Когда 83 полк пришел в Систерон, Наполеон был уже у Гап (60 километров северней). Это значит, что Наполеон маршировал быстрее, чем рассчитывал Массена. Намного быстрее.

В полдень 5 марта маршал Сульт, военный министр королевства, получил депешу Массены. Пару часов спустя началось экстренное заседание совета министров под председательством самого короля. Король решил, а совет подтвердил волю короля своим постановлением, что все войска в Лионе и южнее Лиона возьмет свою команду граф Артуа. Совет назвал императора Наполеона давно забытым Бонапартом. Так вот, Бонапарт объявлялся предателем и мятежником. Всякого француза совет обязывал относиться к Бонапарту как к предателю и мятежнику.

Между тем, 6 марта в два часа пополудни император – не станем слушать советы совета, и по-прежнему будем называть его императором – и его маленькое войска вышли из Гапа на Гренобль. К этому часу в Гренобле уже двое суток знали о марше Наполеона, времени как раз достаточно, чтобы проникнуться уважением к падшему титану. Командующий гарнизона Гренобля генерал граф Маршан и префект барон Фурье, в свое время молодым чиновником участвовавший в Египетской экспедиции, решительно оставались верны королю. Генерал поначалу был настроен выступить навстречу «корсиканскому разбойнику», но настроение солдат внушило ему некоторые сомнения в успехе предприятия. Потому он решил запереть войска от Наполеона в Гренобле, а марш самого императора замедлить, взорвав мост через реку Бонне. Генерал рассчитывал выиграть день-два, пока подойдут верные королю отряды.

Исполнение этого задания Маршан поручил батальону 5 пехотного полка, придав ему саперную роту. Командир батальона полковник Пелесе, ранее служивший в императорской гвардии, намеренно или нет, к мосту не успел. Не доходя до Ле Мюра, полковник узнал о переходе армией Наполеона моста, и отступил, оседлав перевал Лаффре.

Седьмого марта до рассвета Наполеон вывел свою армию из деревни Корпс. В полдень прошли мост через Бонне. Около пяти часов подошли к перевалу. Идущий в голове колонны Наполеон, увидел на дороге построенных в боевой порядок солдат «условного противника» и остановил свои войска.

Во время отступления Пелесе, нанятые Наполеоном за несколько су крестьяне пытались всучить солдатам листовки с обращением императора к нации и армии. Солдаты листовки брали так, чтобы не видели офицеры, но на марше читать их было невозможно, потому действия они никакого не произвели. Построенных к бою солдат, наполеоновские офицеры пытались соблазнить интересными предложениями. Но было слишком далеко, ветер относил слова, и солдаты призывов не услышали.

Наполеон понял, что не миновать личного выхода на сцену. Он встал с барабана, приказал своим солдатам взять ружья в левую руку, как знак мирных намерений и спокойно пошел на «врага». В одиночку!

Капитан Рандон, племянник и адъютант генерала Маршана, грозно и гневно кричал:

– Огонь! Огонь, черт вас задери!

Но все как зачарованные смотрели на безумного «капрала» спокойно идущего на батальон. Император приближался. Рандон выхватил пистолет. Находящийся рядом Пелесе крепко взял его за руку. В холодных глазах бывшего гвардейца Рандон прочел смертный приговор, сделай он малейшее неверное движение. Пистолет выпал из ослабевших рук капитана, он повернул коня и сквозь расступившиеся ряды солдат ускакал вне себя от злости и стыда. Ускакали еще несколько офицеров.

– Солдаты пятого полка – крикнул Наполеон хорошо поставленным голосом – я ваш император.

Он распахнул шинель, показывая парадную генеральскую форму и подставляя грудь пуле.

– Узнали меня? Если кто-то из вас хочет убить своего генерала, я здесь!

Это было слишком для солдат Гренобля.

– Да здравствует император – хором ответил батальон.

Их командир, справедливый и строгий полковник, соскочил с коня, вынул шпагу и как драгоценность на вытянутых руках понес навстречу императору. В 20 метрах от строя он передал шпагу, император обнял рыдающего в голос полковника. Плакали и солдаты в строю. Они срывали королевские кокарды и цепляли на шляпы трехцветные ленты, полученные от крестьян вместе с листовками. Невероятно! Здесь, на перевале Лаффре Наполеон отвоевал корону. Битва за Францию, битва без единого выстрела завершилась оглушительной победой императора.

Между тем Рандон и оставшиеся верными королю офицеры прискакали в Гренобль. Как пожар распространилась в казармах весть – батальон полностью перешел на сторону императора. Этот батальон решил все предприятие, как первый камень решает лавину. Маршан и пару десятков офицеров ускакали на север, а седьмой линейный полк во главе со своим командиром полковником Бердоу поспешил навстречу императору, чтобы влиться в ряды его непобедимой армии. Чтобы марш полка был истолкован правильно, он шел сопровождаемый барабанным боем, а знаменосец нес впереди полка императорского орла. Солдаты Наполеона радостно приветствовали приход полка, а император крепко обнял полковника, которого за этот поступок Бурбоны приговорили к расстрелу.

Теперь, когда войско Наполеона выросло вчетверо, узнали своего императора массы крестьян. Они тысячами собрались вокруг Гренобля, демонстрируя любовь к императору, и только крестьяне деревни Оргон дрожали от страха, осознав вся низость своего поведения в апреле прошлого года.

В 10 часов вечера войска вошли в Гренобль. Наполеон дал отдохнуть солдатам 40 часов, ведь за неполных шесть дней они прошагали 340 километров. Почти по 60 километров за маршевый день. Достижение это никто не мог перекрыть. Сказались постоянные тренировочные марш броски на Эльбе.

9 марта в два часа пополудни увеличенная армия выступила из Гренобля, и в 9 вечера десятого марта передовые отряды, частично перевозимые на крестьянских телегах, вошли в Лион.

Утром 10 марта в Лион приехали граф Артуа и маршал Макдональд. Скоро они узнали, что их намерение остановить триумфальный марш Наполеона неосуществимо, ибо войска им не подчинились. В полдень уехал граф Артуа. Некоторое время маршал раздумывал, не послать ли Бурбонов ко всем чертям, но не решился. В два часа пополудни Макдональд уехал из Лиона. Армия в эти дни расслоилась. Солдаты, унтер-офицеры и офицеры вплоть до полковников радостно приветствовали возвращение императора. Все маршалы и большинство генералов были решительно против. Сульт назвал его авантюристом, Журдан открыто ругал, Ней грозился привести Наполеона в клетке, бранил императора Массена, но что стоит маршал без солдат?

В Лионе Наполеон оставался до полуночи 12 марта, и снова в путь. В Гренобле и в Лионе были дополнительно отпечатаны в большом количестве листовки с обращением к нации и армии. До Лиона, если где-нибудь предоставлялась возможность выступить перед массами, император выступал и не скупился при этом на обещания. В Лионе Наполеон понял, что его битва за Францию выиграна, и, поняв это, снова стал императором, со всеми вытекающими недостатками и достоинствами. Из Лиона он указом распустил парламент и назначил на май собрание представителей департаментов для принятия новой конституции, гарантирующей гражданские и демократические свободы.

10 марта маршал Ней приехал в свою штаб-квартиру в Безансоне. На другой день в штаб Нея прибыл посыльный императора. Он передал Нею короткое письмо императора, заканчивающееся словами: «Я обнимаю вас, как тогда, в день битвы под Москвой». Кроме того Наполеон приказывал маршалу ждать его с войсками в Шолон-сюр-Сене. Ней решил подчиниться судьбе и императору. 15 марта маршал, в исполнение приказа императора, вывел свои войска на марш, 18 в Auxerre император обнял верного Нея, как тогда под Москвой.

Король же в ночь с 18 на 20 марта бежал их Парижа. Сгоряча он хотел было поехать в Лондон, но окружение уговорило его остановить свой бег где-нибудь в Бельгии. Людовик пробыл все второе царствование Наполеона в Генте. С королем бежали маршалы Бертье и Макдональд. Вскоре к ним присоединились граф Артуа и маршал Мармон.

А император вечером 20 марта триумфально въехал в Париж. Чудо произошла. Наполеон завоевал Францию.

7

Возвращение Наполеона уберегло Европу, возможно уберегло Европу, от новой масштабной войны. Оно свело к нулю усилия главного европейского миротворца Талейрана по разжиганию вражды между Александром и Францем. Наполеон как бы отрезвил государей, едва не заигравшихся польским и саксонским вопросами.

13 марта, два дня спустя прихода новости о высадке Наполеона близь Кан, впервые в полном составе собралась Европейская комиссия. Главы делегаций Австрии, России, Пруссии, Англии, Франции, Испании, Португалии и Швеции в совместном коммюнике назвали Наполеона разрушителем спокойствия Европы. Через несколько дней Веллингтон, Меттерних и Талейран посетили в Пресбурге саксонского короля Фридриха Августа. Пруссаки сняли с него арест, едва новость о проделке Наполеона достигла Вены. Делегация сообщила королю, что деление Саксонии – дело решенное и бесповоротное, и что король с этом должен смириться. Однако смирился с этим король только два месяца спустя. 18 мая в прусско-саксонском договоре он отказался от северной части своей страны в пользу прусского короля и отказался от прав на герцогство Варшавское.

Параллельно с саксонским вопросом, не обгоняя и не отставая, решался польский. Император Александр сигнализировал конгрессу свою готовность отказаться от образования польского королевства под покровительством России и готовность уступить часть польской территории Пруссии и Австрии. А именно: Пруссии герцогство Познань в составе Познань, Гнесен и Торн; Австрии Тернопольский округ в восточной Галиции. Наконец Краков объявлялся свободным городом под защитой России, Австрии и Пруссии.

Когда готовность России и Пруссии к компромиссам обозначилась достаточно рельефно, четыре страны – Россия, Австрия, Пруссия и Англия, подписали договор, названный «Священным союзом». Ближайшая цель союза – устранение Наполеона, и перспективная – решительная борьба со всякими революционными проявлениями на континенте. В течение апреля в союз вступили все представленные на конгрессе страны.

7 апреля Австрия известила о создании Ломбардо-Венецианского королевства под патронатом Вены. 3 мая новый дележ Польши был закреплен русско-прусско-австрийским договором. Даже Англия поступилась частью Ганновера. 29 мая Пруссии от Ганновера отошли Hildesheim, Goslep и восточная Фридландия.

Немецкая комиссия тоже сильно интенсифицировала свою работу. 9 июня, после многих заседаний и многих, многих споров был подписан заключительный акт Немецкого союза, состоящий из 121 статей. В него вошли 39 государств. Австрийская империя. Пять королевств – Пруссия, Бавария, Ганновер, Вюртемберг и Саксония. Курфюрство Гессен-Кассель. Семь великих герцогств – Баден, Гессен-Дармштадт, Мекленбург-Шверин, Мекленбург-Штерлитц, Саксония-Веймар, Мекленбург и Ольденбург. Десять герцогств. Десять княжеств. Маркграфство Гессен-Гомбург. Четыре свободных города.

В июне разрешился датско-шведский конфликт. Норвегия осталась у Швеции, но она уступила Дании Померанию и герцогство Лауенбург.

Прежде чем в Вене были подписаны последние документы, против Наполеона были предприняты меры.

8

Собственно стодневное второе царствование Наполеона продолжалось неполные 94 суток. Началось оно трудно и закончилось плохо.

«Триколор над Тюильри развевался уже три часа – писал из Парижа Симонде ди Симонди – ...Я нахожусь в самой населенной части города, и слышу только один призыв «Да здравствует император!»... Некоторые юноши восклицают: «Да здравствует король!», и, если на них обращают удивленное внимание, добавляют они, смеясь: «...Рима и его папа».

Новый-старый монарх, завоевав Париж, исчерпал свои физические и душевные силы. Физическую слабость император чувствовал еще несколько дней, но не было времени заботиться о здоровье, которое для его 46 лет находилось в достаточно разболтанном состоянии, ибо время было на вес золота. Не только возраст и насыщенная событиями жизнь подрывали его здоровье. Я уже упоминал – Наполеон был сладкоежка. От этого проблемы с весом и со здоровьем. Английский профессор оставил нам портрет императора, относящийся к апрелю 1815 года: «Его лицо очень бледное, скулы широкие, но не выступающие, как я слышал. Губы тонкие такой формы, что внушают обаяние. Он имел привычку втягивать губы, будто жует табак. Но я уже много раз слышал, что это движение вызвано леденцом во рту, который он сосал почти постоянно, чтобы предотвратить кашель.

Волосы темно-коричневые тонкие на висках. На макушке лысина, за которую солдаты прозвали его «наш маленький монах». Верхняя часть тела не очень массивная, но его живот так выпирает, что видно нижнее белье...».

Всем: и императору, и сановникам, и парижанам было совершенно ясно, что так, как было прежде, не должно быть сейчас. С безграничной, самодержной властью покончено, и, если он хочет править, следует вызвать к жизни силы, могущие удержать его на троне. Сила эта – поддержка масс. Не народных, но чиновничьих и людей, способных оказать влияние на настроение население. Новая установка диктовала относительную свободу прессы для последних и новую конституцию для первых, делящую власть между императором и другими.

Отказаться от абсолютной власти было трудно и обидно, но Эльба несколько смирила неукротимый дух императора. «Склонность к конституциям, переговорам и речам кажется вернулась – сказал император в разговоре с Бенжамином Констанцем, недавним врагом своим, с каким он был вынужден примириться – Однако не обманывайтесь, ибо это желание меньшинства. Народ, если позволите – большинство, хочет только меня! Вы не видели массы, которые шли за мной, которые спускались с гор, искали меня, приветствовали меня! После моей высадки в Канах, я не воевал, я занимался управлением. Я не только, как меня называют, солдатский император, но я и император крестьян и плебеев Франции... И вы видите, несмотря на все, что произошло, народ вернулся ко мне. Мы симпатичны друг другу... Я сам вырос из народа, и мой голос такой же, как их...».

Итак, Наполеон дошел до того, что назвал себя народным императором, знающим что народу нужно. Он действительно знал. Это не так сложно определить. Крестьянам, большей части населения, не нужно перераспределение собственности в пользу старой аристократии – это гарантировалось нахождением Наполеона на троне, и нужен мир – с этим сложнее. «Я любил войну, – говорил император графу Понтеколну – Нынче я не хочу ее. Мы должны забыть, что были властелинами мира. Я хочу лишь крепко держать вожжи управления с тем, чтобы сделать Францию свободной счастливой и независимой».

Император пытался, так хорошо, как он мог, отвести от Франции нависшую опасность в виде в виде огромных армий, не ушедших домой, не уменьшенных, не разоруженных, в силу возможности продолжения войны, если бы государи не договорились в Вене. Сейчас эти армии объединились против одной Франции, точнее против Франции Наполеона.

1 апреля Наполеон отослал тестю письмо, в каком просил как можно скорей прислать в Париж Марию и Луизу и сына. Через три дня он отправил письма императору России, королю Пруссии и королю Англии. Во всех письмах Наполеон заверял государей, что забыл прошлое и его единственное желание жить в мире со всем миром. Может быть, государи и поверили бы Наполеону – хотя вряд ли – может быть, у него была бы возможность политического маневра, но французского императора подвел другой его родственник – король Неаполитанский Иохим I. Подвел так сильно, как не мог подвести никто.

9

Осенью 13-го года, вернувшись с последнего закончившегося катастрофой похода, Мюрат проникся идеей Великой Италии. Исторически Италия созрела к объединению, но не с мозгами Мюрата решать эту задачу.

В то время когда король Иохим воевал в Саксонии, королеву неаполитанскую обрабатывали патриоты единой и неделимой Италии, вроде генерала Леши, с которым военный министр королевства Италия генерал Пино стоял в тесной переписке. Королева Королина с пониманием отнеслась к стремлениям итальянцев объединиться под счастливой короной династии Мюратов. Словом, когда король приехал в Неаполь, королева твердо стояла на стороне патриотов. Уговорить короля включиться в объединительный процесс не составляло большого труда. Авантюрист по природе – одной авантюрой больше, одной меньше.

Мюрат вернулся в Неаполь в середине ноября, а уже через две недели две дивизии неаполитанского войска двинулись на захват Рима, а две другие – на захват Анконы. При этом Неаполь, как государство, не воевал с государством Франция, под чьим патронатом находились Рим и Анкона. Захватил Мюрат, потому что представилась такая возможность. Сбылось предсказание патриотов о том, что объединение Италии задача довольно простая. Стоит только начать, и она сама упадет в руки.

Наполеон много раз пытался образумить ставшего вдруг упрямым короля и свою сестру. Добрую половину декабря в Неаполе просидел Фуше, беседуя каждый день с королевской парой. Все напрасно.

Как поведет себя Неаполь в предстоящей войне против Наполеона, интересовало, естественно, союзников. И прежде всего Австрию, поскольку она на Италию имела большие виды. С целью прояснения ситуации, император Франц послал в Неаполь графа Ниппега.

В ночь с 30 на 31 декабря граф приехал в Неаполь, а уже 11 января 1814 года он и Марше ди Галло со стороны Неаполя подписали соглашение, по которому король Иохим обязывался воевать против своего кумира силами 30 тысяч солдат. За это австрийцы гарантировали Иохиму сохранение за ним его Неаполя и территорий уже занятых неаполитанской армией.

17 января 1814 года новая надежда Великой Италии король Иохим обратился воззванием ко всем итальянцам словом и делом способствовать святому делу создания единой Италии. А войска Иохима 5 февраля заняли Флоренцию. Двумя днями раньше, 3 февраля, лорд Бентик и вездесущий Галло подписали англо-неаполитанское перемирие, прекратившее формальное состояние войны между странами. Одновременно был подписан торговый договор, открывший английскому сахару и чаю свободный доступ в неаполитанские и итальянские порты.

Из Флоренции Иохим повел войска в Болонью. 18 февраля пала Анкона, а тремя днями раньше Иохим объявил Наполеону войну. Казалось, объединение страны дело ближайших недель. Казалось, были правы патриоты, утверждавшие несложность этого дела.

Однако в это время Мюрата стали одолевать несвойственные ему сомнения: правильно ли он делает, воюя против своего товарища по оружию, друга и где-то ученика вице-короля Евгения. В результате этих сомнений неукротимый бег неаполитанской армии остановился где-то на линии реки Рено. И простоял там Мюрат со своим войском примерно два месяца.

В это время вице-король вполне успешно воевал с фельдмаршалом Беллигардом. 8 февраля Евгений нанес ощутимое поражение австрийцам на реке Минчо. 2 марта еще раз их побил возле Пармы, можно сказать на глазах у короля Иохима, вдруг впавшего в апатию. Патриоты уговаривали Мюрата действовать решительно, внедряться в Северную Италию, брать Пьяченцу, Милан, Геную, Турин. Брать – кричали они – пока дают! Но нет. Мюрат отвечал, что не может воевать против брата. Нес какой-то бред о верности и чести, а драгоценные недели уходили как песок сквозь пальцы.

Наконец 10 апреля Иохим очнулся от своей странной благородной дремоты и повел армию на север. А уже 16 апреля он и Евгений подписали перемирие. На другой день Евгений подписал соглашение с Беллигарде. Мюрат радовался: он и честь сохранил и для объединения Италии много сделал. Патриоты не радовались. Галло считал дело этой весны проигранным, проигранным исключительно из-за глупости короля. Иохиму, конечно, ничего такого неприятного не говорили.

Союзники обидели Мюрата. В свою команду победителей не взяли, в Вену делить Европу не пригласили, ни кусочка от Северной Италии не дали. Мало того, австрийцы попросили вернуть Рим законным владельцам. При этом прозрачно намекнули – коль будет упорствовать, отберут и Неаполь.

– Какие законные владельцы – негодовал Мюрат в Неаполе – я и есть законный владелец.

Весь его жизненный опыт основывался на праве завоевателя. Рим и Анкону он завоевал – завоевал, стало быть, они его. Марше ди Галло едва уговорил Мюрата подчиниться силе.

Из всей этой истории патриоты сделали вывод – Мюрат не подходит на роль объединителя Италии. Они обратили свои взоры на Эльбу, на Наполеона, тем более, что он был наполовину итальянец. И здесь их ждало разочарование, ибо Наполеон грезил Францией, не Италией.

Как только Наполеон завоевал Францию, Мюрат решил, что пробил его час завоевать Италию. Он второй раз призвал все народы Италии объединиться под его рукой. В конце первой декады апреля Мюрат объявил обманувшей его много раз Австрии войну, 17 числа, оставив королеву Каролину править Неаполем, двинул свои войска на север.

Так что государи, если бы и хотели на сей раз поверить Наполеону, не могли это сделать. Поставьте себя на их место. Они получают его письма, полные мирных заверений, а пару дней спустя король Иохим начинает войну. Доказательства тайной связи Наполеона и Мюрата очень скоро обнаружились, потому что тайная связь имела место. Кроме того, хотя Наполеон не поддержал в явной форме Мюрата, но и не осудил его. Так чего стоят мирные заверения Наполеона? Ответ – ничего.

Коль мы затронули судьбу Мюрата, доведу ее до, как выражаются австрийцы, «горького прощай». Командующий австрийскими войсками в Италии генерал от кавалерии граф Фриман Палота располагал примерно 33 тысячами солдат, против 80 тысяч Мюрата. К австрийцам спешили ведомые фельдмаршалом Ниппегом войска из Венеции, а из Тосканы шли отряду под командой фельдмаршала Бианки. В конце апреля произошли несколько боев, а 2-3 мая Бианки под Толентино (недалеко от Анконы) наголову разбил Мюрата.

Почти без войск вернулся Иохим в Неаполь, но и там не нашел он покоя. Сподвижники прежнего короля Фердинанда при содействии командора Кэмпбелла, упустившего Наполеона с Эльбы, подняли на флоте мятеж, какой вскоре перекинулся на столицу.

20 мая, в день когда перешедший на сторону Фердинанда генерал Коллета подписал с Ниппегом перемирие, Мюрат, король без королевства, с несколькими сподвижниками покинул Неаполь и 25 мая высадился в Канах.

Наполеон запретил Мюрату появляться в Париже, дабы не портить ему имидж миротворца. И Мюрату оставалось только молиться на императора. Видно недостаточно искренне молился. Наполеон сам потерял корону.

В ночь с 22 на 23 августа Мюрат выбрался из своего скромного укрытия где-то на побережье возле Кан и поплыл на Корсику. Там он собрал за месяц несколько сот авантюристов и с ними поплыл отвоевывать свое королевство. 8 октября экспедиционный корпус Мюрата высадился в Калабрии. Первая же встреча с регулярными войсками привела к тому, что корсиканцы разбежались, прихватив деньги Мюрата, а самого его арестовали. 13 октября военный суд Неаполитанского королевства приговорил своего бывшего короля к расстрелу.

– Солдаты! Делайте, что вам приказано. Стреляйте в сердце, но не в лицо!

Были последние слова отчаянно смелого, но глупого гасконца.

10

Вернемся к Наполеону и его приключениям. Армия перешла на сторону вернувшегося императора. Только на юге, в Бордо, да в Вандеи роялистам удалось организовать хоть какое-то сопротивление. Впрочем, и оно было легко подавлено.

Собрать дееспособное правительство оказалось не так просто, как подавить монархистов. Потому что многие отказывались от предложенной чести. Чтобы понравиться республиканцам, министром внутренних дел Наполеон назначил несгибаемого Карно. Коленкур стал министром внешним. Савари отказался от поста министра полиции, согласился возглавить жандармерию. А министром полиции стал вездесущий Фуше. Осторожный Камбасерес возложил на себя нейтральное министерство юстиции. Даву, как само собой разумеющееся, принял военное министерство. Маре опять стал госсекретарем. Разделившие с Наполеоном горький хлеб изгнания Бертран и Друо остались ни прежних должностях. Первый – палац-маршалом, второй – командиром гвардии.

Кроме того в столице находились три брата Наполеона – Жозеф, помирившийся с императором Люсьен и Жером. Младший Жером был слишком легкомыслен для серьезных дел, а Жозеф и Люсьен здорово помогали Наполеону, особенно Люсьен. Был еще один брат у Наполеона – Луи, бывший король Голландии. Его Наполеон считал самым слабым, и надо же – именно он проявил большую твердость. Он не только отослал Наполеону навязанную ему в жены Гортензию, но и остался глух ко всем призывам старшего брата.

Главное дело марта-апреля – дать французам конституцию.

14 апреля Бенжамен Констан, традиционный недруг Наполеона и традиционный друг мадам де Сталь, получил приглашение в Тюильри, очень удивившее его. Император был необычайно ласков с Констаном. Он предложил 30 тысяч франков годового дохода, место в госсовете и написать конституцию. Констан в это время находился в стесненных денежных обстоятельствах, поскольку в феврале карта легла плохо, и он проиграл 20 тысяч, разумеется в долг. Констант принял предложение.

Через четыре дня он появился в Тюильри с проектом конституции. За основу он взял императорскую, там подтянул, сям чуть подправил – и готово. Констант передал свой проект Камбасересу и Маре. Эти двое следующие четыре дня поработали над конституцией, согласовали изменения с Констаном, показали императору и получили его одобрение.

За последние четверть века конституция во Франции принималась и отменялась, отменялась и принималась дюжину раз. Первая, конституция национального собрания, принималась долго и трудно, но чем дальше, тем легче становился этот процесс. Казалось, любой образованный француз при известном прилежании мог за неделю наваять основной закон. Последнюю конституцию закончили за восемь дней. Она состояла из 67 статей и называлась «Дополнительный акт к конституции империи». 23 апреля конституция появилась в прессе.

Основные ее положения. Законодательная инициатива в равной степени принадлежала императору и двухпалатному парламенту. Сам парламент состоял из верхней палаты пэров, введенной в обиход конституцией Бурбонов и оставленной Констаном, и нижней палаты депутатов, выбираемых прямым голосованием сроком на пять лет. Права палат были достаточно широкими. Они могли изменять предложенные правительством законы, утверждать или отклонять государственный бюджет. Самое главное, министры были ответственны перед парламентом так же, как и перед императором.

20 мая, после плебисцита по конституции, как всегда успешного, Наполеон поклялся ее исполнять.

1 июня на Марсовом поле состоялось празднование по случаю принятия новой, которой еже, конституции. На этом празднике император Наполеон последний раз показался общественности. Около часа дня император приехал к месту проведения церемонии в запряженной восьмеркой карете, в той самой, в какой он и Жозефина ехали в Нотердам на коронацию, в том счастливом декабре 1804 года. Император был одет в фантастический костюм, должный скрыть его нездоровую полноту и придать ему геройский вид. Многие нашли его наряд неподходящим. По бокам в одеждах белого атласа императора сопровождали братья Жозеф и Люсьен.

Перед военной школой на уровне окон второго этажа был сооружен помост, а на нем установлен трон. На него император должен сесть – в этом смысл представления. Зрители расположились на заранее устроенных, идущих террасами скамьях. Было их числом 20 тысяч, да 200 тысяч публики без мест. До трибуны императора сопровождали кроме братьев двор, министры, маршалы и члены государственного совета. Взойдя на помост, император-актер, гениальный актер проникающим голосом произнес речь, тщательно продуманную и хорошо отрепетированную.

Он говорил о начале новой эры, когда его гений будет укреплять демократические завоевания, о великой французской нации, о свободе... Впрочем, неважно, что он говорил. Важно как. Говорил он проникновенно, убедительно, с большим душевным подъемом говорил. И костюм, безвкусный и попугайский на пути к трону, стал к месту, придав императору имперское величие. «Да здравствует император! Да здравствует нация! Да здравствует свобода!» – ответила публика.

Наполеон сел на трон, и в таком положении поклялся исполнять конституцию.

В третьем, финальном акте Наполеон спустился к нации. Ну не совсем к нации, а к делегациям департаментов. Они терпеливо ждали возле помоста, символизируя опору режима не на военную силу, как было прежде, а на гражданские власти. Одним он говорил: «Вы мои старые товарищи по оружию», другим: «У вас я вырос», третьим: «Мы были вместе в Риволи, Арколе, Маренго, Йене».

На другой день император утвердил список палаты пэров. Он состоял из 119 человек и среди них все четверо братьев Наполеона. 3 июня состоялись первые заседания палаты пэров и палаты депутатов. Битва разгорелась на втором заседании 4 июля. При избрании председателя палаты депутатов победил противник Наполеона депутат Lanjuinais, набрав 277 голосов из 427. Два следующих дня депутаты выбирали вице-президентов, и в этом бонапартисты потерпели поражения. Были избраны Flaugergues, Pupont, Лафайет и генерал Гренье. Этими избраниями парламент заявил серьезные претензии на власть.

Надежды Наполеона все поменять, ничего, в сущности, не меняя, рухнули, и спасти самодержавную власть императора могла только большая победа. Она заткнет глотки недовольным и вознесет императора над, по своей природе враждебным, парламентом.

11

С первых дней второго царствования первой заботой императора была армия. Его и военного министра маршала Даву. За последние три кампании много французских солдат нашли вечный покой на полях России, Саксонии и Шампании. Так что в марте 1815 года армия Франции насчитывала всего 200 тысяч человек. Этого было очень мало.

Наполеон и Даву посчитали, что, с вернувшимися из плена, с новыми наборами, они могут рассчитывать на 800 тысяч солдат. Этими силами вполне можно противостоять миллиону союзников, учитывая разность целей членов коалиции. Для создания такой армии требовалось 6-8 месяцев, а их не было. Союзники не собирались давать Наполеону время для подготовки. Они стягивали войска к границе Франции. Стратегия диктовала – добиться где-то местного успеха, и на волне этого успеха заключить перемирие, дающее императору недостающие 3-4 месяца. Словом, внутреннее и внешнее положение Наполеона требовали быстрой победы.

К первым числам июня Наполеону и военному министру удалось почти удвоить армию. В крепостях находились 120-140 тысяч солдат, а для полевых операций на границах располагались 230 тысяч. Последние были поделены на четыре армии и три обсервационных корпуса. Поделены неравномерно. В шесть войсковых соединений входило 106 тысяч солдат. Седьмое войсковое соединение, Северная армия насчитывала 124 тысячи солдат при 370 пушках. Командование этой армией принял Наполеон. Ее силой он надеялся решить свои внутренние и внешние проблемы.

Со всех сторон к Франции спешили вражеские полчища. С юга, покончив с неаполитанской армией, маршировала армия австрийская. С востока двигалась русская армия. На ее флангах маршировали корпуса союзников. На левом австрийские, а на правом прусские. В Бельгии за рекой Маас накапливалась английская армия Веллингтона, а севернее ее сосредотачивалась прусская армия Блюхера. Две последние были единственные, в пределах досягаемости Наполеона. С ними он и решил разобраться.

Для этого Северная армия сосредоточилась на франко-бельгийской границе. Она была поделена на пять пехотных, четыре кавалерийских корпуса, гвардию пешую и конную. Гвардией командовал генерал Друо. Пехотой командовали генералы Эрлон, Рейль, Жерар, Вандам и Лобау. Кавалерией – генералы Пажоль, Эксельман, Келлерман и Milhaud. Общее командование кавалерией император доверил графу Груши.

За день до отъезда в войска, 11 июня, Наполеон назначил Жозефа председателем госсовета. Одиннадцатого вечером император последний раз провел заседание госсовета. «Он очень страдал от простуды – заметил Лаваллет, когда в полночь император садился в карету, уезжая с совета – все же, когда он садился в карету, был он удовлетворен, что, казалось, обещало счастливый исход».

Через четыре часа Наполеон выехал из Парижа. Его сопровождали три маршала. Сульт, ставший начальником штаба императора, Груши, ставший маршалом 15 апреля, и Мортье. Правда последний, в Авене сказавшись больным, вернулся в Париж. Однако, в Авене к императору приехал маршал Ней. Некоторое время он был обижен на императора, потому что император, хотя и обнял Нея, но не смог ему до конца простить грубости при отречении. А Ней, перешедший на сторону императора, рассчитывал на благодарность и... не дождался ее. Словом, полководцы были в ссоре. Некоторое время Ней жил в своем поместье, и приехал к императору по просьбе Даву. «Кузен – писал император военному министру перед отъездом – позовите Нея; если он хочет принять участие в первых битвах, 14 он должен приехать в Авен, где будет находиться моя квартира».

План Наполеона был простой. По линии Мобёж – Шарлеруа – Намюр – Льеж вклиниться между армиями Веллингтона и Блюхера. Разбить сначала Блюхера, а потом Веллингтона. Именно в такой последовательности. Он полагал, что Веллингтон вряд ли придет на помощь Блюхеру, в то время как Блюхер обязательно поможет Веллингтону. В общем, он был прав.

Союзником не пришлось предпринимать экстренных мер по увеличению своих армий. Они были до сих пор укомплектованы по военному времени. Австрийские войска почти сразу занялись Мюратом, русские были далеко на марше, а первыми подготовились к войне пруссаки.

17 марта король Фридрих Вильгельм назначил фельдмаршала Блюхера главнокомандующим прусских войск в Бельгии. Начальником штаба Блюхер взял генерала Гнейзенау. В конце марта Бельгийская армия пруссаков была готова к битвам.

Не следует недооценивать ту опасность, какую видели союзники в Наполеоне. Прусский король, например, по предложению Гарденберга и военного министра Боена, несмотря на сопротивление многих, ввел всеобщую воинскую обязанность, что он не сделал ни в 13-м, ни в 14-м годах.

Англия увеличила военное присутствие в Бельгии. Выставили дополнительные войска Нидерланды и курфюрство Ганновер.

4 апреля в Аахене состоялась первая встреча Веллингтона и Гнейзенау. Цель встречи – определение совместных операций. Было решено; если французы начнут наступление, битву им дать южнее Брюсселя. Не из военных соображений, но из политических. Зная пристрастие англичан в войне на континенте держаться побережья, Гнейзенау добился от Веллингтона обещание; в случае поражения в первое битве не отступать в Антверпен, а оттуда кораблями в Англию, оставив прусскую армию при этом в одиночестве, а отступать в Маасстрихт, то есть в сторону Пруссии. Веллингтон сначала обещал выполнить такой маневр одним корпусом, потом согласился в случае первой неудачи повести на восток всю армию.

В течение апреля три корпуса армии Блюхера подошли из Пруссии и расположились от Трира до Шарлеруа. Два корпуса Веллингтона и резервы закрывали Бельгию от Шарлеруа до побережья.

В начале мая в прусской армии произошли большие неприятности, которые, напади французы в это время, могли закончиться катастрофой. 2 мая случился саксонский бунт. Второй армейский корпус под командой генерала Борстелла состоял из саксонцев. В силу отпадения северной Саксонии к Пруссии, примерно половина солдат корпуса становилась пруссаками, вторая половина оставалась саксонцами. Новые пруссаки должны были – это естественно – принести присягу королю Фридриху Вильгельму. Это обстоятельство вызвало большое возмущение в рядах еще не пруссаков, но уже не саксонцев. Дело дошло до того, что фельдмаршал Блюхер спешно ретировался из своего дома, дабы не пасть позорной смертью от руки разгневанного саксонца.

Бунт он тем и есть бунт, что основан на каком-нибудь сильном чувстве и быстро выдыхается. Саксонский бунт быстро выдохся. А когда он выдохся, прусские войска окружили мятежников, схватили зачинщиков и расстреляли их. Знамя гвардейского батальона, мотора всего предприятия, было сожжено, личный состав батальона был расформирован по другим частям, а командир корпуса, допустивший солдат до такого безобразия, был отстранен от командования. Король доверил командование мятежного корпуса генералу Пирху I.

На другой день после подавления мятежа в Тирлемонте (Между Брюсселем и Льежем) Блюхер встретился с Веллингтоном. Полководцы общались через переводчика. Это не помешало договориться; в случае опасности одному, другой придет на выручку. Собственно, встреча носила протокольный характер. Блюхер лишь подтвердил то, о чем уже договорился Гнейзенау 4 апреля в Аахене.

Герцог Веллингтон в Вене предложил государям внедриться во Францию немедленно, пока Наполеон не успел создать новые войска. Однако монархи не спешили. Было неясно во что выльется второе воцарения Наполеона: в национальный подъем, подобный революционному 20-ти летней давности, и тогда придется договариваться с Наполеоном миром, или, если Наполеон не сумеет поднять нацию против внешнего врага, все предприятие будет носить форму военной операции.

В конце апреля – начале мая ведущим кабинетам Европы стало ясно, что Наполеон не смог преодолеть внутреннюю вязкость Франции, и национальный подъем не произошел. В это время австрийский кабинет в лице князя Шварценберга выдвинул план кампании. По нему союзники начинают военные действия 1 июня по всей линии силами 850 тысяч человек.

По различным причинам, в основном из-за отставания русских, форсирование Рейна, а с ним и начало похода, было перенесено на 27 июня.

В июне в Бельгии находились следующие войска.

Прусская армия. Тридцатитысячный первый армейский корпус генерал-лейтенанта Цитена II занимал оперативный район от французской границы до Шарлеруа. За Цитеным на восток, от Шарлеруа до Намюра, стоял второй армейский корпус генерала Пирха, числом 30 тысячи солдат. От Намюра на юг до города Сине, прикрывая восточный берег реки Маас, располагались части 23-х тысячного третьего армейского корпуса генерал-лейтенанта Тильманна. И за передовыми корпусами в Льеже накапливался 25-ти тысячный четвертый армейский корпус знаменитого генерала Бюлова. Вместе с резервами ставки Блюхер располагал 113 тысячами солдат. Артиллерийский парк состоял из 228 пушек.

Английская армия. Первый армейский корпус под командой наследного принца Вильгельма Оранского стоял ближе всего к пруссакам. Он занимал позиции по дороге Монс – Брюссель. Правее корпуса Оранского, по дороге Лилль – Брюссель располагались части второго армейского корпуса генерал-лейтенанта лорда Хилла. Эскадроны резервного корпуса генерал-лейтенанта графа Эксбриджа заполняли расстояния между дорогами. Пехота резервного корпуса стояла в Брюсселе и вокруг Брюсселя. Только одна бригада резерва корпуса охраняла в Генте Его Христианское Величество. Армия Веллингтона насчитывало 93 тысячи человек. Она состояла из четырех наций: 37 тысяч немцев (ганноверцев, нассаунцев и брауншвайгцев), 32 тысяч англичан, 24 тысяч голландцев и бельгийцев. Наиболее боеспособной частью армии была английская, закаленная в боях на Иберийском полуострове. Бельгийско-голландские части, множество раз сражавшиеся на стороне Наполеона, внушали командующему некоторые опасения. Артиллерия армии состояла из 204 пушек.

12

Утром 14 июня французские войска массово нарушили бельгийскую границу. У Хама и Тюэна французы столкнулись с разбросанными частями корпуса Цитена. Несмотря на быстрое наступление противника, Цитену к вечеру удалось собрать весь корпус за Шарлеруа, у Флерюса, в 20 километрах от места первого столкновения. При отступлении пруссаки потеряли 1200 человек, по большей части пленными.

Утро 15 июня началось для Наполеона с большой неприятности. Командир первой дивизии корпуса Жерара генерал Бурмон, начальник штаба дивизии полковник Клое, три капитана и лейтенант перебежали на сторону противника. В своей палатке Бурмон оставил записку, адресованную генералу Жерару, содержащую обещание не выдавать врагу военных тайн. И конечно, нарушил обещание. Блюхер, в отличие от Александра, который в 1813 году при подобных обстоятельствах с распростертыми объятьями принял перебежчика Жомени, не захотел видеть Бурмона.

– У него на шляпе белая кокарда – обратил внимания Блюхера его адъютант.

– Ну и что – удивился фельдмаршал – предатель остается предателем.

15 марта Наполеон, выбив из Шарлеруа слабый прусский отряд, накапливал войска в городе. Справа собиралась группировка маршала Нея из пехотного и двух кавалерийских корпусов. Наполеон с удовлетворением отметил, что английская и прусская армии пока разъединены, и Ней должен воспрепятствовать Веллингтону прийти на помощь Блюхеру.

В это время Блюхер накапливал свои силы в 10-15 километрах северо-восточней Шарлеруа, между городами Флерюс и Сомбрефф. Фельдмаршал намеривался принять битву на найденной еще в мае и подготовленной позиции возле Сомбреффа. К началу сражения Блюхер собрал 83 тысячи человек. Не хватало корпуса Бюлова, и не подошла армия Веллингтона. Отсутствие на поле боя корпуса Бюлова традиционно связывают с нерасторопностью Гнейзенау, который послал приказ Бюлову слишком поздно, а Веллигтон... С ним другая незадача.

Наполеон правильно определил основное душевное качество английского командующего. Он был весьма заносчивый джентльмен. Британская заносчивость – заносчивость самого неприятного сорта. Она базируется на твердом убеждении в превосходстве всего британского над всем остальным. И потом, совсем недавно в Вене Веллингтон на равных с двумя императорами и королем определял судьбы Европы, а сейчас какие-то Гнейзенау и Блюхер смеют ему указывать куда идти и что делать.

Блюхер вызвал в свой штаб полковника Мюффлинга, прусского атташе при штабе Веллингтона. Такие же функции при штабе Блюхера исполнял английский полковник Гардинг. Блюхер отослал Мюффлинга в английский штаб с письмом к командующему, в каком просил Веллингтона сообщить как можно скорей когда и где тот собирается соединить свою армию, и каким целям он будет следовать. Далее Блюхер писал, что он намеривается принять битву у Сомбреффа, и было бы желательно подтянуть английскую армию или часть армии к месту предполагаемой битвы с тем, чтобы атаковать левый фланг противника. Письмо это было написано в выражениях осторожных, чтобы, ни дай Бог, не поранить гордость Веллингтона.

В то время когда Блюхер в Сомбреффе передавал Мюффлингу письмо, герцог Веллингтон в Брюсселе садился обедать. В разгар трапезы, которую разделили с Веллингтоном многие его генералы, в обеденную залу вошел принц Оранский с вестями... Впрочем, герцог не пожелал прерывать обед ради войны. Такое застольное мужество вызвало аплодисменты английских генералов. Похлопаем мысленно и мы смелости герцога правильно расставившего приоритеты – сначала еда, потом война. Трапеза продолжалась бесконечно долго, потом был неторопливый коньяк, и только в шесть часов Веллингтон обратил внимание на Оранского.

– Что у вас, Ваше Высочество? К чему такая спешка?

– Вчера в полдень – докладывал принц – неприятель большими массами атаковал Цитена возле Тюэна. Сейчас он накапливается возле Шарлеруа. Похоже, завтра Наполеон намеривается напасть на Блюхера.

– Уверяю, вы ошибаетесь. По моим сведениям Наполеон даст битву послезавтра, а сегодня у нас бал у герцогини Ричмондской.

В комнату вошел адъютант командующего и передал Веллингтону записку.

– Герцогиня спрашивает, – обратился Веллингтон к принцу, прочтя записку – что может быть следует отменить бал. Положительно, все лучше меня знают, что собирается предпринять Наполеон.

Веллингтон подошел к столу, начертал несколько слов и отдал записку адъютанту.

– Отошлите ее герцогине – сказал Веллингтон, и, дождавшись ухода адъютанта, добавил – бал состоится, Ваше Высочество.

Однако Оранский не ошибался. В семь часов прибыл посыльный от генерала Цитена, а час спустя Мюффлинг привез письмо Блюхера. Только после этого Веллингтон подписал приказы некоторым частям выдвинуться к Сомбреффу.

Отдав необходимые распоряжения, герцог отправился на бал.

13

Герцог отправился на бал, а маршал Ней остановился у Катр-Бра.

Только в полдень 15 июня, въехав в отвоеванный Шарлеруа, император доверил Нею командование левым крылом, состоящим из пехотных корпусов Рейля и д'Эрлона, причем кавалерия была уже выслана вперед по дороге на Брюссель, а тяжелая кавалерия Келлермана, сильно отставая, еще находилась по ту сторону реки Самбра. Ней должен был немедленно ехать в Госселье (шесть километров на север от Шарлеруа) принимать командование.

Некоторое время бригада Штайнмеца корпуса Цитена вполне успешно отражала атаки солдат Рейля на Госселье. Около двух часов Штайнмец отвел бригаду на восток. Три дивизии корпуса Ней расположил возле города, а четвертую дивизию и кавалерию генерала Лефевра послал по Брюссельской дороге через Малле к Катр-Бра. Около Франа французские кавалеристы столкнулись с аванпостами английской армии. Пехотный батальон войск из Нассау и конная батарея голландцев отбили несмелую атаку улан, и французский генерал запросил подкрепление пехотой. Около шести часов к Франу подошла французская пехота, а войска английской армии отступили Катр-Бра.

В то время когда нассаунцы вошли в деревню Катр-Бра с юга, с севера, из Женаппа, подошел полуторатысячный полк Саксен-Веймарского. Кроме того из Нивелля к перекрестку дорог спешила бригада Перпонше. В семь часов три передовых батальона Перпонше вошли Катр-Бра. Все эти маневры командиры английской армии совершили по собственной инициативе. Таким образом, в результате стечения обстоятельств, как это зачастую бывает на войне, к семи часам вечера на перекрестье дорог в деревушке Катр-Бра накопилось 4000 солдат английской армии при восьми пушках.

Маршал Ней мог легко сбить английский отряд, однако он опасался одним корпусом отрываться от главных сил, и опасался флангового удара находящейся невдалеке прусской бригады Штайнмеца. Может еще чего-нибудь опасался Ней, может перечисленных опасностей достаточно, но факт остается фактом: он не повел их Катр-Бра, а расположил их на ночной отдых во Фране. Сам маршал вернулся в Госселье, плотно поужинал и стал писать рапорт, тяжко раздумывая ехать мириться с императором или проявить гордость. До полуночи гордость побеждала, и он отослал рапорт с адъютантом, а как часы пробили полночь возобладал здравый смысл. Будучи маршалом королевских войск, и уезжая в Безансон, Ней неосторожно пообещал Людовику поймать Боунапарте и привезти его в Париж в железной клетке. Разумеется, подхалимы, коих при императоре водились всегда в достатке, не преминули передать Наполеону хвастливое обещание Нея. Император как видел Нея, так сразу вспоминал эту клетку, и ничего не мог с собой поделать. Оттого и были полководцы в ссоре.

Группировка Наполеона успешно продвигалась на восток. Пехота Вандама и кавалерия Груши гнали перед собой части корпуса Цитена. Наполеон находился в авангарде. В половине четвертого, дав распоряжение Груши и Вандаму по возможности наступать до Сомбреффа и там укрепиться, император вернулся в Шарлеруа, потому что устал чрезвычайно. И не только он. Солдаты были сильно утомлены. За неполные два дня пехота Вандама прошла с боями около 60-ти километров. Поэтому когда император уехал отдыхать в Шарлеруа, марш сам собой прекратился. Вечером французская армия расположилась биваком на следующих позициях: 1-й и 2-й корпуса – между Маршьенном и Франом, дивизия Жирара – в Ванженье, около Флёрюса; кавалерийские корпуса Пажоля и Эксельманса – между Ламбюсаром и Кампинером, корпус Вандамма – прямо позади них, вокруг Солельмона; гвардейская пехота – между Жийи и Шарлеруа; кавалерийские корпуса Мийо (Мило) и Келлермана, а также 6-й пехотный корпус – около Шарлеруа, но еще на дальнем берегу Самбры; 4-й корпус – вокруг Шатле, и одна дивизия – на другом берегу реки.

«Монсеньор, сейчас девять вечера, – писал Жозефу секретарь Наполеона барон Фейн – Император, будучи верхом с трех утра, вернулся чрезвычайно утомленный. Упал на кровать отдохнуть несколько часов. В полночь ему снова нужно будет сесть на лошадь».

Едва император проснулся, как адъютант доложил о прибытии маршала Нея. Маршал второй раз плотно поужинал, и, обговорив с императором действия своей группировки наступающего дня, уехал в свой штаб.

В Брюсселе, у герцогини Ричмондской, между тем, проходил бал. В разгар его, в час ночи 16 июня, Веллингтону сообщили, что французы были замечены у Катр-Бра. Командующий собрал генералов в отдельной комнате, доверил им это неприятное известие, приказал выезжать в свои части и быть готовым немедленно выступить маршем в Сомбрефф. Между двумя и тремя часами утра Веллингтон, любезно попрощавшись, оставил дом герцогини. Пару часов он поспал дома и с восходом солнца отправился в Катр-Бра. В это время английская армия уже пришла в движение. Полки и дивизии сворачивали лагеря и маршем выступали на восток. Из Брюсселя под завывание волынок выходили шотландцы. За ними следовали брауншвейгцы.

В девять часов Веллингтон приехал на место. К этому часу в Катр-Бра находились две голландские бригады и английская дивизия Перпонше общей численностью 7700 человек. Очень скоро Веллингтон понял, что находящихся здесь войск недостаточно, чтобы сдержать решительное наступление противника. А если французы возьмут перекрестье, соединение его армии с войсками Блюхера станет делом весьма проблематичным. Еще хуже было то, что в ближайшие 6-8 часов он не сможет поддержать пруссаков. Вот таким боком вылез его обед и бал. Все же около 10 часов Веллингтон сообщил Блюхеру о своем прибытии, и указал фельдмаршалу, где находятся английские войска. При этом он сыграл на опережение. Он указал расположение своих бригад и дивизий с опережением на 3-4 часа.

Так как до полудня французское наступление не последовало, Веллингтон посетил прусскую штаб-квартиру. Он обещал фельдмаршалу скорую помощь, разумеется, если сам не будет атакован. Эта обещанная помощь 15 вечером, 16 утром и 16 в полдень есть причина задержки выступления корпуса Бюлова из Льежа.

Прусская армия в полдень была готова к битве. Центр и правый фланг занимали четыре бригады первого корпуса Цитена, с опорами в деревнях Бри, Сент-Аман и Линьи. Левый фланг занимал третий корпус Тильманна. За спинами Цитена и Тильманна у Сомбреффа накапливался второй корпус Пирха. Блюхер к полудню располагал 83 тысячами солдат.

Пробыв в расположении прусской армии около часа, Веллингтон поехал обратно. По дороге он услышал пушечные выстрелы. Это Ней атаковал перекрестье дорог.

14

Утром 16 июня Ней готов был вывести 13-ти тысячный корпус Рейли и 4-х тысячную кавалерию на дорогу Нивель – Брюссель. По уверениям императора Ней не мог встретить на марше большие силы неприятеля. Максимум отдельные полки английской армии, спешащие на помощь пруссакам, которые следовало со всей решимостью разбить. Ней готов был выступить, однако конная разведка в это время доложила, что у Катр-Бра вместо оставленного вчера батальона находятся силы не меньше дивизии. Ней заподозрил, что в расчеты императора вкралась какая-то ошибка. Ней сомневался, и эти сомнения выразились в задержке с выступлением, посылке в главный штаб депеши об актуальном положении и просьба новых инструкций. В половине десятого, когда Наполеон собирался отъехать из Шарлеруа во Флёрюс, подоспел гонец из Франа, чтобы сообщить, что к Катр-Бра подходят силы противника. Император продиктовал записку Нею, приказывая ему уничтожить эти войска, и добавил: «Блюхер еще вчера был в Намюре, вряд ли он смог бы привести кого-либо в Катр-Бра. Так что вас никто не побеспокоит, кроме тех, кто идет из Брюсселя». Император был очень недоволен непонятной робостью Нея.

В 11 часов адъютант Наполеона генерал Флао привез Нею недовольство императора и его записку. Еще час ушел на сборы, и в полдень выступили.

Из обещанных Наполеоном 45 тысяч Ней располагал у Катр-Бра 17-ю тысячами: три дивизии корпуса Рейля и две кавалерийские дивизии. Да сзади в Фране 25-ти тысячный корпус д'Эрлона. И с этими войсками он должен захватить Брюссель, имея во фланге стотысячную английскую армию. Понятны сомнения маршала в реализуемости плана императора.

В два часа пополудни пятая дивизия Башлю предприняла правый обходной маневр позиций противника, идущая следом девятая дивизия генерала Фуа фронтально атаковала неприятеля. Солдаты Башлю выдавливали из леса солдат Саксен-Веймара, события на этом участке грозили Веллингтону крахом всей позиции.

Через час боя обе стороны получили подкрепления. К французам подошла шедшая в арьергарде шестая пехотная дивизия Жерома Бонапарта, а к британцам подошла кавалерия, 5-ти тысячная английская дивизия генерала Пиктона и трехтысячная ганноверская бригада генерала Беста. Ней увеличил подкреплениями давления в центре и на левый фланг неприятеля.

Веллингтон поставил Пиктона в центр, а ганноверцев послал на левый фланг. В четвертом часу к британцам стали прибывать части семитысячного корпуса Черного Герцога, так называли герцога Браушвегского с 1809 года, когда он в одиночку воевал против всей французской империи, пытаясь отвоевать свое герцогство. Часть браунщвегцев Веллингтон поставил в центр, часть послал на правый фланг. Пока шли перестроения и чтобы выиграть время Веллингтон приказал голландской кавалерии произвести атаку по центру. Однако у французов на этот раз было большое преимущество в кавалерии. Контратака кирасир Келерманна, смела голландских драгун, но при преследовании французские кавалеристы не отважились пробиваться сквозь плотный огонь британской пехоты.

Около четырех часов стороны пришли к положению шаткого равновесия. Ней не мог взять английские позиции. Веллингтон не мог отогнать французов и прийти на помощь Блюхеру. Оставим Нея и Веллингтона в этом положении и обратим свои взоры на другую пару, Наполеон – Блюхер.

Главные силы французской армии вышли на марш двумя часами раньше корпуса Рейли. Немногочисленные прусские батальоны отступали, ведя французскую армию на подготовленные к обороне позиции.

В авангарде следовал корпус Вандама (16 тысяч), за ним кавалерия Груши (6 тысяч), потом гвардия (21 тысяча) и замыкал колону главных сил корпус Жерара (15 тысяч). Прибыв во Флерюс в одиннадцать часов, Наполеон был удивлен присутствием Груши, который, согласно его приказам, уже давно должен был занять оставленный пруссаками Сомбрефф. Ему с трудом смогли объяснить, что происходит, ибо поначалу он отказывался верить в увеличение числа пруссаков. Опыт войны 13-го и 14-го годов говорил: Блюхер всегда перед ним отступает. Почему он должен себя вести по-другому в 15-м году? Однако факт присутствия Блюхера упрямой вещью стоял перед императором, и он должен был принять его. Затем он произвел инспекцию. Мельница была в мгновение ока превращена в его наблюдательный пункт. В полдень авангард достиг прусских позиций и отошел влево от дороги, следующая за ним кавалерия подалась вправо, а гвардия заняла центр.

В 14 часов с севера, с той стороны, где Ней должен наступать на Брюссель, послышалась канонада. Заслышав пушечную стрельбу, когда корпус Жерара был уже на подходе, Наполеон приказал Вандаму готовиться к атаке, а гвардейской артиллерии приказал выдвинуться на переднюю линию. В половине третьего дело началось. Оно началось артиллерийским обстрелом прусского центра и наступлением корпуса Вандама на прусский правый фланг.

Дивизия Лефоля первой же атакой выбили из Сент-Амана бригаду генерала Ягова. Французы не успели укрепиться, как контратакой бригада Штайнмеца вернула деревню. Во время этой контратаки пруссаков корпус Жерара вступил в борьбу за обладание другого пункта – городка Линьи. Пруссаки хорошо подготовили город к обороне. 12 пехотная дивизия генерала Пешо наступала под сильным перекрестным артиллерийским огнем. За какие-то 10 минут на километровой, прострельной дистанции дивизия потеряла 500 человек убитыми и ранеными, дошла до стоящей на окраине городка церкви и здесь нарвалась на такой плотный ружейный огонь, что спешно ретировалась. Видя провал атаки, Наполеон распорядился подвести поближе к фронту гвардейскую артиллерию, придав ей артиллерию корпуса Жерара. Батареи планомерно поджигали дома Линьи, выкуривая засевшую там прусскую пехоту.

На левом фланге Вандам получил в распоряжение 4-х тысячную дивизию генерала Жирара (не путать с командиром четвертого корпуса Жераром) из корпуса Рейла, отозванную от Нея еще с вечера. В половине четвертого Вандам вновь атаковал пруссаков. На околице Сент-Амана разгорелся кровавый бой со штыковыми атаками и контратаками. За полчаса с каждой стороны было убито по 2,5 тысячи солдат, но деревню Вандам взял. Мертвых перед ней было в десять раз больше, чем живых в ней в лучшие ее времена.

Потеря Сент-Амана грозила Блюхеру разрывом правого крыла обороны и фланговым ударом прорвавшихся французов по артиллерийским батареям центра и проигрышем всего дела. Блюхер понимал угрозу прорыва Вандама не задним умом, а заранее предпринял меры по предотвращению такого неприятного сценария. По старой Римской дороге он послал в обход позиций Вандама 6,5 тысячную бригаду генерала Типпелькирха с тем, чтобы ударить французов в подбрюшину левого фланга. Вандам вовремя увидел какую подлость затевают пруссаки и значительно усилил войска слева, находящиеся в деревне Вагнеле, при этом, естественно, уменьшил давление на участке Сент-Аман. Усиленный левый фланг Вандама отбил прусскую атаку, но наступательный порыв корпуса иссяк.

Артиллерийские батареи в центре частично подавили огонь прусских пушек, что позволило французской пехоте возобновить атаки на Линьи. В горящем аду Линьи французские и прусские пехотинцы сошлись в рукопашной безжалостной схватке. Когда французы уже почти выбили противника, к Линьи подоспела побывавшая сегодня в деле бригада Ягова, и ее солдаты прогнали французов из развалин городку.

К пяти часам положение на поле боя пришло в состояние шаткого равновесия, как часом ранее пришло в равновесие положение в Катр-Бра. Ситуацию мог изменить ввод в битву свежих сил. У Наполеона было три крупных свежих войсковых соединений. Корпус Лобау, гвардия (15 тысяч) и первый пехотный корпус нового имперского маршала д'Эрлона. Этот корпус где-то бродил между двумя битвами, и оба полководца, Ней и Наполеон, имели на него большие виды. У Наполеона, правда, были еще два кавалерийских корпуса маршала Груши на правом фланге, но кавалерию император берег для преследования и полного уничтожения уже разбитого Блюхера.

Итак, корпус д'Эрлона. В половине четвертого Наполеон написал Нею записку, в какой просил маршала оставить в Катр-Бра абсолютный минимум, только для сдерживания врага, а остальные части отослать к нему. О корпусе д'Эрлона Наполеон не писал, но именно его имел в виду император. Эту записку повез Нею адъютант императора генерал Шарль Лабедойер, заслуживший генеральские эполеты не на полях сражений, а в Гренобле, перейдя со своим полком на сторону Наполеона. Не только генеральский чин, но и пэрство Франции.

Вместо того, чтобы ехать к Нею и передать ему приказ Наполеона, генерал проявил инициативу, имевшую фатальные последствия. Он просто заехал по дороге к д'Эрлону, чей корпус находился на подходе к Катр-Бра. Иногда подобная инициатива приносила славу, чины, положение. Каждый француз знал историю генерала Дезе и его чудесного появления на поле битвы под Маренго. Иногда, правда, инициатива приносила горькое разочарование, как, например, с Жомени. Сейчас – убеждал Лабедойер Эрлона – так просто повторить подвиг Дезе и даже превзойти его, спасти битву, императора и Францию. Он уверен, – продолжал Лабедойер – что Ней отошлет корпус к Линьи, только случится это на два часа позже, так лучше прямо сейчас выступить на восток. Эрлона убедили доводы императорского адъютанта, – кому же, как не ему, находящемуся рядом с императором, лучше знать оперативную обстановку – и он повернул марш корпуса от Катр-Бра к Линьи.

Маршал д'Эрлон пошел спасать императора, а Лабедойер продолжил свой бег к маршалу Нею. В четверть пятого Лабедойер нашел Нея, передал ему записку и, дождавшись пока Ней прочтет записку, сказал: «Не беспокойтесь маршал, Эрлон уже на марше к императору». Ней готов был разорвать на месте зарвавшегося выскочку. Как он его не расстрелял? Наверное пистолета рядом не было. Все неприятности последних месяцев, ссору с императором Ней гневом излил на голову Лабедойера. В простых солдатских выражениях Ней втолковал наложившему в штаны генералу примерно следующее: если через два часа Эрлон со своим корпусом не предстанет перед ним, то он клянется, что расстреляет и Эрлона и инициативного Лабедойера, и никакой император не помешает ему исполнить это. Может быть, даже скорей всего, Ней отослал бы корпус д'Эрлона, но собственным решением, а не по указке какого-то прощелыги. Лабедойер вскочил на коня и галопом помчался к Эрлону исправлять страшную ошибку.

В 17 часов, когда Лабедойер нашел Эрлона, корпус находился в трех километрах от Вандама. Его одновременно увидели Вандам, Наполеон и Блюхер. Первый и второй приняли его за вражеские массы. Простой подсчет времени не позволили императору предположить, что это Эрлон, ведь не на крыльях же он прилетел. А Вандам? Только что он отбил опасную фланговую атаку Теппелькирха, и снова справа появились пехотные массы. Что он должен был предположить? Только подготовку врагом нового флангового удара. О своих соображениях Вандам сообщил императору, и Наполеон согласился с ним.

Появление д'Эрлона чрезвычайно оживило ситуацию. Блюхер принял неясные очертания пехоты на горизонте за англичан, и решил перейти к решительной контратаке, которая с помощью наконец-то подошедшего Веллингтона обратит битву в полный разгром французов.

Обманулись все трое. А Эрлон, узнав об угрозе Нея, а Ней славился в армии тем, что непременно исполнял свои угрозы, поворотил оглобли корпуса и исчез так же загадочно, как и появился, оставив всех в полном недоумении. д'Эрлон так и не поучаствовал в этот день в битве ни у Нея, ни у Наполеона. Хорошо ли это, плохо ли? Для битвы, наверное, плохо. Для солдат, определенно, хорошо. Побольше таких полководцев, так и солдат гибло бы меньше.

Однако вернемся к Нею и Веллингтону.

Отослав Лабедойера возвращать д'Эрлона, Ней решился на штурм британских позиций. При массированном артиллерийском огне в атаку бросились кирасиры дивизии Пере. Британские полки держались, а вот оборона браушвейгской пехоты была взломана, и в брешь устремились французские пехотинцы дивизии Башлю. Контратака браушвейгской кавалерии не остановила французскую атаку. Черный Герцог, пытающийся остановить своих бегущих солдат, был смертельно ранен французской пулей, и умер он в тот же вечер.

Слом левого фланга привел к серьезным трудностям в центре, поскольку войска центра должны были сдерживать атаку по фронту и наступление во фланг. Соседний с браушвегцами 42-й пехотный полк англичан был уничтожен наполовину. Державший рядом оборону 44-й пехотный полк при отступлении только чудом не потерял знамя, что по тем временам было равнозначно расформированию части, а на офицеров такой части на всю службу ложилось темное пятно, подавляющие карьерный рост.

В эти критические минуты Катр-Бра достигли первая ганноверская бригада (3,3 тысячи) генерала Кильмансегге, пятая бригада (2,5 тысяч) генерала Халькетта из состава третей британской пехотной дивизии генерала Ольтена, нассауанский контингент (2,8 тысяч) под командой генерала Крузе и голландская конная артиллерия.

Халькетт, Крузе и артиллерия восстановили левый фланг, прекратив атаку Башлю и кавалеристов Пере, а ганноверцы восстановили центр, отбив наступление дивизии Жерома Бонапарта. Войска Веллингтона занимали новые позиции уже на околице деревни.

В половине шестого Ней был уверен, что левый фланг неприятеля вот-вот сломается. Маршал бросил в разрыв британской обороны еще не задействованых всадников Келерманна. Кирасиры атаковали бригаду Халькета при построении. Передние два полка, 33-й и 69-й были сметены. 69-й полк потерял знамя. Но пока кирасиры рубили и кололи пехотинцев 33-й и 69-й, 30-й и 73-й полки бригады успели построиться в каре, а против каре кавалерия редко добивается успеха. Ружейный и пушечный огонь трех каре остановил кавалеристов. Повинуясь командам командиров, кирасиры ушли вправо, а за ними оказались наступающие пехотинцы дивизии Башле, усиленной двумя полками Жерома.

В половине шестого к Веллингтону подошла 4-х тысячная гвардейская пехотная дивизия генерала Кука. Веллингтон приказал гвардейцам скрытно накапливаться в лесу на правом фланге. И когда давления на левом фланге ослабло, Веллингтон приказал Куку атаковать неприятеля. Однако лес не давал возможности эффективно наступать, там хорошо обороняться, но плохо наступать. Бой на правом фланге запутался среди сосен и елей.

После 6 часов вечера к Веллингтону подошли четыре пехотные бригады общей численностью 15 тысяч человек. Массой своей британцы выдавили французов с позиций, и оттеснили их к Франу. Сражение закончилось примерно в девять вечера.

Потеряв по пять тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, оба полководца добились половинчатой победы. Ней не разбил Веллингтона, но и не пропустил его к Блюхеру. Веллингтон не разбил Нея, но и не дал тому взять важное перекрестье дорог. Впрочем, несколько часов спустя важность перекрестка так сильно упала в цене, что Веллингтон сдал его без боя. Словом, классическая ничья при убийстве многих тысяч людей.

В десяти километрах южнее, в Линьи исход битвы был иной. Мы оставили сражение в положении, когда всех обманул д'Эрлон, показавшись корпусом на горизонте и исчезнув. В семь вечера на поле боя сложилось примерно следующее положение. На правом французском фланге маршал Груши продвинулся примерно на полтора-два километра, взяв последовательно деревни Балатре, Богнэ, Тонгренелле и наступал на Мон-Потьякс. Ему противостоящий корпус Тильманна, ослабленный отдачей частей в центр и на правый фланг, яростно сопротивляясь, медленно отходил. В центре Линьи, множество раз переходившая из рук в руки, пруссаки удерживали в своей власти. На левом французском фланге усиленный молодой гвардией Вандам очередной раз взял Сент-Аман.

В это время к Блюхеру на взмыленной лошади прискакал адъютант Веллингтона. Он передал фельдмаршалу записку. Веллингтон писал: он не может помочь в силу того, что сам ведет отчаянную битву. «Кто же это был на севере, если не англичане? – удивился Блюхер – Если французы, почему ушли? Загадка! Загадка!». Блюхер усилил войска удерживающие Линьи, а силами двух бригад корпуса Пирха произвел наступление на Сент-Аман. Пруссаки вновь отобрали многострадальную деревню.

Но и Наполеон думал о финальном ударе. И если Блюхер ударил правым флангом, то Наполеон атаковал по центру. Сначала он бросил пробить брешь 2700 кирасиров Мило, а за ними двинулась старая гвардия. Удар был ужасающей силы. В 19:45 гвардия взяла Линьи и двинулась дальше, разрезая прусскую армию надвое. Спасая армию от разгрома, Блюхер сам повел кавалерию корпуса Пирха в контратаку. Завидев прусскую конницу, французские ветераны остановились, и из-за их спин выскочили с палашами наголо вездесущие кирасиры. В полукилометре восточнее Линьи конные массы сцепились.

Лошадь под 72-х летним фельдмаршалом сраженная пулей пала, своим телом спрятав мужественного старика от копыт огромных коней, от сабель и пик всадников. Французские кавалеристы ускакали, гоня перед собой прусских улан, как ветер листья в ноябре. Французская гвардия еще не подошла. И как раз в этот крошечный зазор между уходом вражеской кавалерии и приходом вражеской пехоты, стонущего под тяжестью лошади командующего открыл его адъютант майор Ноститц. Майор был сильный и смелый человек. Он освободил ногу Блюхера, усадил его в седло, сам вскочил сзади, и вдвоем под пересвист французских пуль они ускакали с поля боя.

Командующий не вернулся с последней атаки, и вся ответственность за судьбу армии свалилась на плечи генерал-лейтенанта Гнейзенау. В 20:30 начальник штаба, ставший волею судьбы командующим, приказал общее отступление.

Заслуга Гнейзенау – говорят военные историки – состоит в том, что он приказал отступать корпусам Цитена и Пирха не в Намюр, а оттуда, очевидно, за Рейн, не в Льеж, имея в виду корпус Бюлова, а в противоположную Намюру сторону, в Тилли, поближе к армии Веллингтона. Им виднее, военным историкам, мне же кажется держаться поближе к союзникам вполне естественным, тем более что дорога на Намюр была перекрыта кавалерией Груши. Прусское отступление прикрывали наименее потрепанный корпус Тильманна и бригада Ягова.

При отступлении Гнейзенау к своей великой радости узнал, что фельдмаршал чудесным образом спасся. В полночь прусский авангард миновал Тилли, и, поскольку приказа остановиться не последовало, продолжил марш по дороге на Варву. В полночь Блюхер догнал штаб. Он был помят, чувствовал себя совершенно разбитым физически, но дух его был крепок. Гнейзенау доложил командующему свои последние приказы. Блюхер подтвердил распоряжения начальника штаба, сверх того приказал оставшимся двум корпусам Тильманна и Бюлова тоже следовать на Варву. Короткое совещания коллег-друзей Блюхера и Гнейзенау привело к заключению, что исход битвы при отсутствии англичан, при отсутствии корпуса Бюлова, следует рассматривать скорей положительным, чем отрицательным. Этот вывод подкреплял доклад Гнейзенау о потерях – ориентировочно от шести до десяти тысяч. Он не сильно ошибся. Пруссакам стоил этот день 12 тысяч убитыми, ранеными и пленными. В неразберихе отступления некоторые полки и батальоны инстинктивно бежали в Льеж. Иногда эти части историки включают в общие потери, и получается убыль прусской армии 20 тысяч против 11 тысяч французов.

Еще до рассвета Блюхер послал в английскую штаб квартиру офицера, который должен был уяснить намерения Веллингтона. Собирается ли английский командующий еще раз померяться силами с Наполеоном, или он поступит так, как повелось среди английских командующих последние годы – удерет в Англию?

Наполеону хоть и не удалось уничтожить прусскую армию, но он одержал в этот день уверенную победу. Единственное, что удалось пруссакам – это избежать полного разгрома.

15

Уже на острове Святой Елены поверженный император тщательно обдумал две свои последние битвы и обнаружил причины своих неудач. Он был не совсем здоров. Это правда. Бесконечные походы, нервы, пристрастие к сладкому оставили незаживающие рубцы на его здоровье. Традиционно император сослался на легкую простуду, подобна той, какая у него была на Бородинском поле. На самом деле это была застарелая болезнь почек, отягощенная избыточным весом.

Кроме нездоровья нашлись два главных виновника, по одному на каждую битву. Маршал Ней своим приказом д'Эрлону не дал императору полностью разгромить Блюхера, а маршал Груши украл у него победу под Ватерлоо. Чтобы подтвердить или опровергнуть последнее утверждение императора, следует внимательно проследить отношения Наполеона и Груши 17 и 18 июня, выраженные в приказах и распоряжениях начальника штаба маршала Сульта.

Маршал Ней стал виновником не совсем удачного исхода битвы у Линьи уже в изгнании, а поздним вечером 16 июня 1815 года Наполеон был убежден, что Блюхер разбит наголову, пруссаки бегут беспорядочными толпами, как они бежали в 1806 году, и что прусскую армию в целом можно сбросить со счетов если не окончательно, то на ближайшие несколько недель. Потому-то Наполеон не сделал никаких распоряжений относительно немедленного преследования пруссаков.

Около восьми часов вечера Наполеон оставил свой наблюдательный пункт и отправился к генералу Вандаму наблюдать разгром противника. Здесь ему доложили в самом радужном свете о прорыве по центру, о дезорганизации прусской армии и о полной победе. В это время и войска Вандама бросились догонять отходящего врага, косвенно подтвердив доклад о полной победе. Наполеон не мог обозреть все поле боя и самому убедиться в корректности докладов, да и сомневаться в них у императора не было ни малейшего повода. Словом, он поверил – победа полная!

Наполеон смертельно устал. Единственное его желание – лечь плашмя, согреться, чтобы внутренние органы успокоились, и дали ему возможность как-то существовать дальше. В паре километров от поля боя находилось поместье барона Цулара, где расторопные адъютанты приготовили ужин, постель и, может быть, ванную, какая одна только и помогала быстро снять боли. По дороге к замку Цулара Наполеону доложили о прибытии корпуса графа Лобау.

Давно прошли те времена, когда Наполеон засыпал в любое время суток, спал два-три часа, просыпался бодрым, свежим, готовым к новым подвигам. Давно миновали те светлые времена, когда император вскакивал посреди ночи, гонял адъютантов и штабных, с первыми лучами солнца, а то еще до света, начинал сражения. Давно прошли те времена. Ныне император не мог спать из-за резких болей в пояснице, и это постоянное желание помочиться. Только к утру боли отпускали, и он засыпал.

На другое после битвы утро в замок Цулара приехал маршал Груши за дальнейшими распоряжениями императора, и был вынужден ждать почти полтора часа, пока император проснется и сделает туалет. Только в половине девятого он принял маршала. Император удивился малому количеству пленных, но не подал виду. Это не соответствовало концепции полной победы. Наполеон распорядился послать на добивание пруссаков дивизию Тесте из корпуса Лобау и кавалерийскую дивизию Пажоля. Груши помчался исполнять указания императора, а полчаса спустя и Наполеон в карете поехал осматривать поле вчерашнего убийства.

Возле Линьи он пересел на коня, и в таком бравом виде показал себя войскам, привычно скандировавшим при его появлении «Да здравствует император!». По силе выкриков император всегда тестировал моральное состояние войск. Самый простой и самый действенный способ определения готовности солдат умирать за императора и Францию. Моральным состоянием солдат император в целом остался доволен. Конечно не то, что перед Аустерлицем, когда крики «Да здравствует император!» сливались в гул, подобный сильному ветру в лесу, но в целом армия была вполне боеспособна.

В 11 часов на мельнице – в Голландии и Бельгии ветряных мельниц несметное количество, положительно, всякое событие происходило на мельнице – император встретился с маршалом Груши и генералом Жераром. В это время Наполеон уже знал об исходе сражения у Катр-Бра, и в этот час Ней еще не был ни в чем виноват. Даже метание корпуса д'Эрлона император был склонен рассматривать как забавное происшествие. Враг наголову разбит, что еще надо? Император, маршал и генерал беседовали о внутреннем положении Франции, и все нашли, что сегодня положение много стабильней, чем вчера. Около полудня мирную беседу на мирные темы нарушил адъютант Нея, доложивший о сосредоточении больших вражеских сил в Катр-Бра.

– Война не дает покоя – вздохну император, и, поворотившись к подошедшему Сульту, приказал остальным дивизиям корпуса Лобау выступать без промедления к Нею.

В половине первого прискакал вестовой от генерала Пажоля. Генерал писал: он зацепился за арьергард пруссаков, они отходят в относительном порядке на север по дороге на Варву. Из этого сообщения Наполеон сделал два вывода. Первый – Блюхер побежден, но окончательно не разбит, иначе бы по пути отступления пруссаков в большом количестве валялись бы разбитые пушки и поломанные телеги, о которых непременно упомянул бы Пажоль. И второй – недобитые пруссаки приближаются к недобитым британцам. Оба вывода требовали одного следствия – пруссаков следует добить, и как можно скорей.

После короткого раздумья император приказал Груши седлать коней. Генералам Вандаму и Жерару Наполеон приказал стать под команду маршала Груши и отправляться бить пруссаков. Предположительно 33 тысячи морально воодушевленных французских солдат должны легко справиться с примерно 50-ю тысячами морально подавленных вчерашним поражением пруссаков. Гвардии император приказал через Сульта следовать в Катр-Бра, и если бог войны будет благосклонен, еще сегодня покончить с британцами.

Час спустя следующий в авангарде корпус Лобау сделал короткую остановку в деревушке Марбе, лежащую на полдороге между Самбреффом и Катр-Бра. Оттуда император письменным приказом подтвердил устные распоряжения маршалу Груши. Прежде всего – писал Наполеон в приказе – не терять пруссаков из виду.

В два часа пополудни, едва авангард вышел из Марбе, хлынул дождь. Не просто дождь, проливной ливень, сразу развезший все дороги.

16

Поздним вечером 16 июня Велингтон перенес штаб квартиру из Катр-Бра на четыре километра северней, в Женаппе. Английский командующий рассчитывал к утру семнадцатого собрать у Катр-Бра большую часть свое армии и продолжить битву с прежних позиций, если Блюхеру удалось удержаться на своих позициях, и если пруссаки помогут силами одного корпуса.

На исходе ночи штаб Веллингтона прискакал уставший до последней степени майор Ноститц. Он привез удручающую новость – Блюхеру не удалось удержаться на позициях. Прусский фельдмаршал спрашивал, где и когда Веллингтон собирается принять генеральное сражение и сообщал, что прусская армия марширует к Варве, и там, на реке Диль собирается оторваться от преследования.

Веллингтон распорядился накормить майора, и позволил ему пару часов поспать, пока будет продолжаться военный совет.

На совете, обрисовав положение союзников, командующий в духе английской демократии задал генералам вопрос: следует ли им отступать к побережью, или решаться на новое сражение? Командующий и все генералы высказались за продолжения борьбы. Решив главный вопрос, генералы приступили к рассмотрению где и когда. Впрочем, когда решает атакующая сторона. Остается – где. Первое и самое простое решение – следовать в Варву, соединиться там с Блюхером, и, уже соединившись, дать сражение где-нибудь между Варвой и Брюсселем, или за Брюсселем. Такой вариант Веллингтон отказался рассматривать, ссылаясь на плохие дороги и сложный рельеф. Всякому на совещании было ясно, что не в дорогах дело, а во власти. Если бы Веллингтон хотел, он бы объединился еще в мае, как и договорились он и Блюхер еще 4 мая. Но кто был бы в этом случае главнокомандующий. По возрасту, званию, опыту и заслугам герой испанской кампании должен уступить место герою французской кампании, а этого герцогу очень не хотелось. Поэтому генералы с большим интересам рассматривали карту, выискивая место для битвы, достаточно близкое от пруссаков, но и достаточно удаленное от них.

Инстинктивно генералы чувствовали, что командующий согласится на 10-20 километров от пруссаков. Ла Юлп. Удобная местность, холмы, много озер, защищающие фланги, рядом большой лес, о какой может разбиться наступление противника, сзади небольшая река, за какую по заранее наведенным мостам можно спрятаться в случае неудачи. Слишком близко. Восемь километров. Другое предложение – Бран-ле-Шато. Удобная местность. Есть холмы для артиллерии. Сзади небольшая река, но слишком далеко – 25 километров. Генералы уже час спорили, доказывая удобства своего варианта и пагубность варианта соперника. Веллингтону это изрядно надоело. Он ткнул пальцем в карту. «Здесь!». Палец попал перед Ватерлоо. Неудобная местность нет реки, лес мал, холмы низкие. Генералы все как один прикинули расстояние до Варвы – 15 километров. В самую середину. Просто и гениально.

На рассвете Ноститца разбудили, вручили запечатанный конверт, посадили на свежего коня и, со словами напутствия пожелать фельдмаршалу крепкого здоровья, отправили в прусский штаб. Веллингтон для страховки послал еще к Блюхеру двух своих ординарцев. Чуть раньше Веллингтон послал офицеров-саперов по дороге Женаппе – Ватерлоо искать подходящее место для удобного убийства тысяч людей.

Гнейзенау не доверял Веллингтону. Он был убежден, что в бою 16 числа тот намеренно оставил прусскую армию в беде. Но по мере узнавания подробностей произошедшего в Катр-Бра, начальник штаба изменил свое мнение. Даже если бы Веллингтон хотел помочь, он не смог бы этого сделать. Его можно было упрекнуть разве что в некоторой медлительности.

До двух часов пополудни ординарцы и адъютанты командующих сновали между прусским и английским штабами. В полдень вернулись саперы и указали Веллингтону на несколько мест возможной битвы. Командующий выбрал позицию у Мон-Се-Жан. Недостатки местности должны восполнить укрепленный замок Угомон на правом фланге, постоялый двор в центре позиции, замок Фишемон и ферма Папелотт на левом крыле обороны.

Сразу после полудня приехал адъютант Блюхера. Он привез обещание фельдмаршала поддержать английскую армию двумя корпусами. Таким образом, когда Наполеон двинул свои дивизии из Линьи в Катр-Бра, в надежде покончить с англичанами еще до темноты, Веллингтон уже знал что делать и куда отступать. То есть, союзники диктовали условия игры.

17

Ливень сильно затормозил марш французских дивизий в Катр-Бра. Колеса пушек и подвод с боеприпасами вязли по ступицу в грязи. Император во главе кавалерии, обогнав пехоту, около трех приехал к Нею. Маршал доложил: по данным лазутчиков и наблюдателей примерно час, как британцы начали отступление.

– Так атакуйте, дьявол побери! – вспылил Наполеон.

Ней скрипнув зубами, пошел исполнять приказание, и горе было нерасторопным офицерам, мешкавшим с исполнением распоряжений маршала.

Слишком поздно. Час назад энергичная атака кавалерии и легкой пехоты могла привести к захвату английской артиллерии и багажа противника.

К шести часам вечера Веллингтон закончил маневр, и английская армия заняла новые позиции. Из-за непрекращающегося дождя возвести земляные укрепления не было решительно никакой возможности.

В шесть часов Ней привел первые пехотные батальоны в деревню Плансенот.

В половине седьмого измученный морально и физически император приехал на постоялый двор Белла-Альянс. Первый владелец его, горбатый мрачный старик, имел несчастье взять в жены молодую смазливую крестьянку, потому, в заботах о сохранении порядочности легкомысленной жены, и мрачен он был. Дом, в каком каждый день разыгрывались трагедии шекспировского накала, местные остряки прозвали «прекрасный союз». Имя прижилось, и 50 лет спустя в Прекрасном Союзе остановился уставший французский император.

Из-за дождя, из-за медленного подхода воинских частей, из-за усталости солдат, потративших, преодолевая грязь, втрое больше сил, битву было невозможно начинать немедленно. Наполеон приказал войскам расположиться по обеим сторонам дороги, напротив британских позиций. Солдаты обеих армий провели очень неспокойную, холодную, мокрую ночь. У британцев хоть горячий ужин был, а французские полевые кухни застряли где-то между Катр-Бра и Плансенотом. Пришлось французским солдатам переносить трудности службы императору на голодное брюхо.

Это не относилось к генералам. И уж конечно не относилось к императору. Передохнув в Белла-Альянсе, Наполеон отправился ночевать на постоялый двор Ле-Кайю, лежащий в трех километрах южнее Альянса. Его комната еще не была готова. Наполеон приказал развести костер, а сам зарылся в стог прошлогодней соломы, кашлем распугав согревшихся где-то в глубине стога мышей. Наконец адъютант доложил о готовности комнаты. В жарко натопленном помещении ординарцы с трудом стащили с императора напитанные водой сапоги. Ужинал император в постели. И во время ужина и после его не было ему покоя. Все время приходили люди: кто с новостями, кто за приказами. В десятом часу Наполеон приказал никого не пускать, и провалился в беспокойный сон.

В час ночи он проснулся, полежал с открытыми глазами, раздумывая стоит ли власть таких мучений, и, отбросив малодушие, кряхтя встал. Позвал Бертрана, и велел тому подать сухую одежду.

С Бертраном и несколькими адъютантами император объехал верхом позиции своей армии. По огням на стороне противника император определил, что британцы не собираются отступать, и, стало быть, завтра, нет уже сегодня, битва. В Ле-Кайю, куда император вернулся в два часа ночи, его ждала депеша маршала Груши. Командир ударной группы по состоянию на 10 часов вечера 17 июня сообщал: его подопечные расщепились на две группы; одна отступает на Намюр (Груши принял отдельные полки числом 8 тысяч за корпус, прусские историки окрестили ушедшие на Намюр полки дезертирами), а вторая на Варву. Император принял к сведению информацию Груши, но никаких, дополнительных к уже имеющимся указаний не дал.

В два часа ночи Веллингтон получил важную депешу прусского штаба. Блюхер сообщал, что он прибудет на поле битвы не двумя корпусами, а всей армией.

В семь часов утра император завтракал. По традиции на завтрак перед битвой или на ужин, если битва начиналась очень рано, Наполеон приглашал командиров – кузнецов предстоящей победы. В неформальной обстановке оговаривались последние детали скорого сражения. Конечно имелась и диспозиция, не такая подробная, какую любили австрийские генералы, но все же достаточно детализированная, были и приказы штаба, определяющие, согласно этой диспозиции, задачу каждой части, но завтрак-ужин перед боем являл собой важный элемент наполеоновской тактики. Генералы и маршалы в полном объеме узнавали замысел императора, и часто это помогало им принимать правильные решения на поле боя. Не отступил от традиции император и в это утро перед последней своей генеральной битвой.

После завтрака император поехал верхом на заранее облюбованный им холм для наблюдательного поста, с абсолютной отметкой «141 метр» и возвышением над прочей местностью примерно на 50 метров. Уже на холме Наполеону доложили, что кухни только прибыли и надо бы накормить людей, потому что солдаты передней линии отказываются погибать голодными. Император проявил человечность, перенеся начало сражения на один час.

От нечего делать Наполеон подъехал к собранным возле Белла-Альянса солдатам, услышал воодушевленное «Да здравствует император!», и уехал удовлетворенный. Время еще оставалось, и около десяти император продиктовал Сульту приказ для маршала Груши. В то время как маршал сообщает о двух колоннах – записывал Сульт – существует третья колонна пруссаков, марширующая на Варву. Император обращает внимание Груши на это обстоятельство. В любом случае маршал должен продолжать марш на Варву, и держать императора в известности своих маневров и маневров противника. Таким образом, в 10 часов Наполеон не отдавал приказ Груши прибыть к нему в распоряжение.

Едва адъютант Наполеона ускакал к Груши, к Наполеону прискакал адъютант Груши. Маршал отослал депешу в шесть часов утра из Жамблу. Сообщение Груши не добавило ничего нового о положении прусской армии. В 10:15 император раздраженно спросил Сульта:

– Почему не начинают?

Солдаты ели, горячей кашей и бренди отогреваясь после ночного холода и сырости. Сульт это знал, но он нутром чувствовал, что для императора это недостаточная причина задержки сражения.

– Земля сырая после дождя, – ответил Сульт первое, что пришло ему в голову – надо бы дать просохнуть земле.

– Да! – удивился император – и как долго, по вашему мнению, она будет сохнуть?

– От часа до двух – бодро доложил Сульт.

– Ну-ну!

Император был недоволен и это «ну-ну» не предвещало ничего хорошего. К счастью для Сульта Наполеона отвлек генерал пионеров барон Нахо. Наполеон посылал сапера определить, имеются ли у британцев земляные укрепления. Барон доложил – нет, не имеются. Это был хороший признак. Значит англичане не готовили заранее эту позицию, значит это не ловушка, значит следует неприятеля атаковать и как можно скорее.

– Сульт! – властно крикнул император.

Окружающие смущенно переглядывались между собой.

– Где Сульт? – строго обратился к ним Наполеон.

Сульт исчез, от гнева императорского подальше. Ближе всех из смущенных стоял генерал Моран, да генерал Кио.

– Пишите – приказал им Наполеон.

Не выполнить приказ императора в такую минуту грозило тяжкими телесными увечьями. Словно из воздуха в руках генералов появились свинцовые карандаши и бумага. Обреченно они сели на корточки, положив листы на правое колено. Император указал пальцем на Морана.

– Генералу Бонапарту. Приказываю немедленно атаковать правое крыло противника, и до часа дня взять замок Угомон.

И, посмотрев на второго коленопреклонного генерала, продолжил:

– Маршалу Нею. Приказываю немедленно атаковать центр противника, и до часа дня овладеть селением Мон-Се-Жан.

Полчаса спустя Жером Бонапарт левым флангом открыл дело. Но прежде посмотрим на расстановку войск.

18

Оборонительная позиция британцев, расположенная по обеим сторонам дороги на Брюссель, опиралась на три точки. Протяженность ее по фронту составляла пять километров. На правом фланге располагался замок Угомон с запущенным парком вокруг него. Центр защищала укрепленная за ночь ферма Ла-Э-Сент. И правый фланг был защищен фермой Папелотте и замком Фишамон. Насытив опоры артиллерией и стрелками, промежутки между опорами Веллингтон заполнил пехотой и кавалерией.

Правый фланг английского построения находился под ответственностью командира второго корпуса лорда Хилла. Первый корпус принца Вильгельма Оранского держал центр. И 5-я англо-ганноверская пехотная дивизия сэра Томаса Пиктона отвечала за надежность левого крыла. Кроме того, допуская вероятность глубокого обхода своих позиций по правому флангу, Веллингтон отнес далеко вправо (в Халле, 12 километров от поля боя) 17-ти тысячный корпус принца Фридриха Нидерландского, и это было лучшее решение английского командующего, хотя Наполеон не предпринял такой маневр, корпус не участвовал в битве, и за ослабления армии Веллингтон заслужил упреки всезнающих историков. Обход левого фланга Веллингтон полагал маловероятным, поскольку слева находилась прусская армия, невидимая за горизонтом, но грозная сила.

Угомон обороняла 1-я гвардейская бригада лорда Сетлона, в парке располагались наусский пехотный полк и две роты ганноверских стрелков. Остается добавить: под командой Веллингтона стояли и сидели на конях 68 тысяч штыков и сабель. Артиллерия английской армии насчитывала 184 пушек.

Наполеон имел небольшое преимущество в еще живой силе, и большое в артиллерии. У него под рукой находились 73 тысячи солдат и офицеров при 254 пушках. Левый фланг французов имел сразу двух командиров: командира 2-го армейского корпуса генерала Рейла и решившего совершить подвиг генерала Жерома Бонапарта. Зато центр и правый фланг испытывал явный недобор – обоими командовал маршал Ней. Ней был обижен на императора. Застарелую обиду неприятно освежил вчерашний разнос при подчиненных. Он и маршал Сульт давно жалели, что опять связались с Наполеоном. Они завидовали Мармону и Мортье – этим бывшим адъютантам Его Величества, всегда знавшим как устроиться в жизни. Завидовали Макдональду, в последнюю минуту оставшемуся верным королю. Даже выпавшему из окна Бертье немного завидовали.

В первую линию Ней поставил первый корпус маршала Эрлона, сачканувшего в позавчерашних сражениях. Во второй линии стоял корпус графа Лобау, тоже не участвовавший в предыдущих сражениях, но не по своей вине. За собой император оставил гвардию и кавалерийские корпуса генералов Минхари и Келерманна.

В 11:15 Жерому Бонапарту, в обход его непосредственного начальника генерала Рейла, поступил приказ императора овладеть Угомоном. В 11:30 солдаты младшего Бонапарта налетели на прятавшихся за деревьями английских стрелков. Следуя за обстоятельствами, Рейл двинул в парк 5-ю дивизию генерала Башлю и 9-ю дивизию генерала Фуа. Одновременно с атакой Жерома на левом фланге, Ней в центре приступил к обстрелу английских позиций.

Пушечная пальба успокоила кровожадное сердце императора и обеспокоила маршала Груши, находящегося на марше в Варву в 15 километрах восточнее стоянки гениального императора.

Солдаты Груши уже четвертый час вытаскивали сапоги и колеса пушек из непролазной грязи. Несмотря на всю спешку, марш замедлился вдвое против обычного. Два километра в час – невелика скорость, но и она давалась крайним напряжением сил. Заслышав канонаду с запада, друг Груши генерал Жерар предложил оставить разбитую пруссаками дорогу, через три километра свернуть на относительно хорошую дорогу в Невиль и идти на звуки стрельбы. Хорошо Жерару предлагать, не неся за это ответственности, а у маршала подтвержденное дважды предписание императора следовать за пруссаками.

17 июня из-за позднего начала преследования и сильного ливня группировка Груши дошла только до Жамблу, преодолев лишь десять километров. В десять вечера, едва арьергардный корпус Вандама приполз в Жамблу, Груши отправил императору рапорт. За два часа до выхода, в шесть утра 18 июня, Груши написал еще один рапорт. В нем он писал: пруссаки, похоже, двинулись не на восток в Первез, а на север в Варву, и оттуда, вероятно, их марш продолжится на Брюссель. Еще он писал, что преследует неприятеля. Преследует – слишком оптимистически, он едва полз за ним.

Ну а противник Груши? Пруссаки отступали всю ночь с16 на 17 и утром поняли, что оторвались. К тому времени как пошел дождь – напомню, это случилось в два часа пополудни 17 июня – корпус Бюлова находился уже в Варве, корпус Цитена в трех километрах от цели, арьергардный корпус Тильманна был дальше всех. Он только прошел Вален, примерно в 12 километрах от Варвы. И корпус Пирха маршировал посередине между Цитеном и Тильманном.

Поздним вечером 17 июня последние батальоны Тильманна по мосту в Варве зашли за реку Диль. Оставить между побитой прусской армией и ее преследователями водную преграду – в этом был смысл маневра Гнейзенау.

Погода способствовала пруссакам. Утром 18 июня кроме реки между войсками Блюхера и дивизиями Груши лежало 18 километров непролазной грязи. Впрочем, примерно столько же, если следовать не по полям, а по дорогам, чуть менее непролазной грязи лежало между Блюхером и Веллингтоном.

В 10:30 в штаб Блюхера наконец-то прибыли все в земле и в поту кавалерийские разъезды, посланные командующим на рассвете. Офицеры доложили: французы еще не прошли Вален. По таким дорогам они бесконечно далеко.

В 11 часов, кряхтя и охая после позавчерашних приключений, фельдмаршал взобрался на коня. «Ну куда я, старый дурак, поперся – удивлялся себе Блюхер, чувствуя каждую косточку своего организма – Что за мальчишество! Такое к лицу майору, ну полковнику. Но мне-то зачем?».

Корпус Цитена готовился к маршу. И корпус Пирха должен замыкать колонну. Генералу Тильманну Блюхер поставил задачу не дать французам в Варве перейти реку.

В 11:30 Блюхер, как все участники событий этого дня, услышал на западе канонаду. Он вызвал Бюлова и приказал тому выслать корпусную кавалерию вперед. Эта канонада придала пруссакам сил для напряженного марша. А сам марш принес Блюхеру кличку «генерал Вперед».

Определив начало битвы, император Наполеон велел подать кресло. Кресло – стул с высокой спинкой – было изъято у хозяина подворья Россомм и через три минуты материализовалась под императорской задницей. Под басы пушек и барабанный перестук ружей император на полчаса забылся. Некоторые нечестные историки сообщают, что император, якобы, в это время откушал в доме некой Делестанде, и после еды целый час спал. Какая подлая ложь! Как можно рассказывать об императоре, что он уснул во время битвы.

Очнувшись от странной забывчивости, император пожелал переменить позицию, потому что дом загораживал ему часть поля боя. Несколько десятков окружающих императора людей, со стульями, столами, картами передвинулись на 200 метров в северо-восточном направлении. Если говорить нормальным языком – попросту обогнули дом. Первым, кого увидел император, передвинувшись в северо-восточном направлении, был маршал Сульт.

– Сульт! – удивился император – где вы пропадали?

Сульт казался смущенным, будто его поймали на чем-то нехорошем. Но бывший вице-король Валенсии потому и достиг таких высот, что мог находить выход в самых критических ситуациях.

– Кхе, кхе, Ваше Величество, я с маршалом Неем проверял землю.

– Ну и как?

– Еще сырая.

Император с сомнением ковырнул носком сапога землю.

– А на мой взгляд вполне просохла.

– Это здесь на холме подсохло – воодушевлялся Сульт – а в низине, где требуется наступать пехоте, чистое болото.

– Хорошо, хорошо, сколько времени она будет сохнуть?

– Я полагаю, Ваше Величество, через два часа Ней атакует неприятеля.

Император посмотрел на часы.

– Сейчас 12:30, стало быть в 14:30.

– Может даже раньше, Ваше Величество – обрадовал Наполеона Сульт.

Заложив руки за спину, император в беспокойстве ходил по холму, то и дело поглядывая на часы. В непрестанном хождении и поглядывании прошло полчаса. Император не выдержал.

– Сульт – позвал он строго.

– Я здесь, Ваше Величество.

– Пишите приказ маршалу Груши.

Сульт разложил письменные принадлежности на походном столике.

– Я готов, государь.

– Ваше движение к Корбе и Варве полностью соответствует планам Его Величества... В данный момент мы участвуем в сражении на позиции у селения Мон-Се-Жан...

Письмо написано, запечатано, конверт скреплен императорской печатью и передан ординарцу, стоящему рядом с оседланной лошадью. Но что это? Что это за движение?

– Сульт – позвал император – что там за суета?

– Сейчас узнаю.

Адъютант Сульта поскакал к группе всадников, рысью взбиравшихся на холм. Ординарец с письмом к Груши хотел было уехать, но Сульт жестом приказал ему остаться. Всадники почтительно остановились в тридцати метрах от императора. Посланный адъютант подъехал, спрыгнул с коня и доложил маршалу.

– Ну что там, Сульт? – нетерпеливо спросил Наполеон.

– Пленный прусский гусар.

– Прусский гусар – поразился Наполеон – откуда он здесь взялся.

– Сейчас узнаю, Ваше Величество.

– Постойте, постойте – Наполеон был рад нежданному развлечению, облегчающему его нервное ожидание – давайте его сюда, мы его допросим.

Это был действительно гусар из корпуса Бюлова. Спешащий к Веллингтону прусский генерал по всем законам военной науки вправо, влево и вперед себя выслал быстроходные разъезды. Один из них возле деревни Ла Гайе нарвался на боевое охранение французского правого фланга. Под свист пуль полуэскадрон ускакал, а под этим несчастным была убита лошадь, так он попал в плен.

Развлечение не очень получилось. Пруссак не знал французский, а никто из присутствующих не владел немецким. Да и зачем? Еще три года назад странно было бы всякому французу изучать чужой язык, как странно сегодня любому англичанину знать другой кроме английского язык. Это остальной мир должен знать французский (английский) язык.

На простой и ясный вопрос, кто он и из какой части, из бессвязного гортанного бормотания император уловил только слово «Бюлов».

– Он из корпуса Бюлова – гениально догадался Наполеон.

– Похоже на то – подтвердил Сульт.

– Отведите его в тыл, накормите и перевяжите.

– Он не ранен, государь.

– Тогда просто накормите.

Начальник штаба махнул рукой, и пленный исчез, словно провалился к подножью холма.

– Да, Сульт – вспомнил император – посыльный к Груши уже уехал.

– Ждет, Ваше Величество.

– Это хорошо. Добавьте в письмо – пусть маршал поторопится приблизиться к нам.

– Будет исполнено, Ваше величество.

«Обо всем приходится заботиться самому – устало думал император – ни на кого нельзя положиться». Наполеон посмотрел на часы. Они показывали 13:30.

– Сульт – требовательно позвал он.

«Бог мой – подумал несчастный Сульт – как Бертье это выдерживал. Годами! Вот уж поистине воловье терпение».

– Да, Ваше Величество.

– Земля просохла?

19

Земля в самом деле была сыровата. Не так чтобы очень, но все же. Ней злился на императора, и потому на его участке земля не просыхала. Зато просохла на участке Жерома Бонапарта.

Генерал Бонапарт серьезно решил спасти империю и императора Бонапарта. По его разумению спасение империи находилось за стенами замка Угомон. Солдаты Жерома заняли парк до самих стен замка, оттеснив ганноверцев и нассаунцев. Немцы перестроились и выбили французов чуть ли не на опушку. Веллингтон прислал в замок подкрепление – шесть стрелковых рот британской гвардии. К солдатам Жерома присоединились пехотинцы Башлю и Фуа. Совместно они выбили ганноверцев и нассаунцев из парка и пытались штурмовать замок. Тщетно. Английские стрелки были мужественные и меткие, пороха и пуль имелось в избытке. Генерал Рейл трижды пытался образумить Бонапарта. Он уговаривал Жерома оставить у замка полк или два, а остальными силами обойти препятствие справа, а еще лучше слева. Тщетно! Генерал Бонапарт был тверд в своем заблуждении. Запас решимости был неисчерпаем.

Безумство Жерома историки окрестили отвлекающим маневром на левом фланге. Пусть так. Маневр, так маневр. Только кого он отвлекал, и от чего? Герцог Веллингтон не мог и мечтать о таком подарке – пару тысяч его солдат сковали шестую часть французской армии. Быть может Жером облегчил жизнь Нею? Ни в малейшей степени. Ней не атаковал, он ждал сухой земли. Стало быть, Жером отвлек шестую часть французской армии от сражения. В этом смысле маневр на самом деле стал отвлекающим. Почти до самого конца сражения Жером неугомонно искал победу под стенами Угомона. Оставим его наедине со своими химерами, и вернемся к старшему Бонапарту.

– Земля просохла?

Император терпеливо ждал ответа начальника штаба и не дождался.

– Я вот что думаю, Сульт, этот гусар неспроста здесь Отправьте-ка Дюмона и Сюберви до... – Наполеон подошел к столику с картами – до Шапель-Сен-Ламбера – прочитал он длинное название города – пусть они разведают ситуацию.

– Будет исполнено, мой государь – бодро отрапортовал Сульт.

Наполеон некоторое время смотрел на поле боя, покрытое игривыми облачками пороховых дымов.

Он тяжело вздохнул и, повернувшись к Сульту, произнес:

– Пишите приказ Нею.

Император подумал минуту.

– Приказываю начать наступление и овладеть Мон-Се-Жаном. Подпись – император Наполеон.

Этот приказ Ней получил около двух часов дня, и он был, как и предыдущие два, проигнорирован. Может быть Наполеону не следовало писать приказы находящемуся в полутора километрах от него Нею, а еще утром поехать к нему и извиниться. Может быть четыре простые слова «Мишель я был неправ» высушили б землю, и история пошла бы по-другому. Но Наполеон не смог пересилить себя, и история потекла по тому руслу, в каком мы ее знаем.

В половине третьего земля под Неем просохла, и он дал команду начинать сражение. В атаку пошел весь первый корпус. Первая дивизия генерала Пликса (ее вел в бой генерал Кио) и вторая дивизия генерала Донзело атаковали британскую оборону между центральной и западной опорами. Третья дивизия генерала Марконье и четвертая дивизия генерала Дюратта то же самое делали на участке между центральной и восточной опорами. Причем большая часть последней дивизии штурмовала восточную опору, то есть ферму Папелотт.

Военные историки недоумевают по поводу античного, плотного построения французских дивизий, при котором только передние ряды могли вести ружейный огонь. Объясняю. Расстояние между опорами английской обороны составляло примерно два километра. Построение гуськом, конечно же, снижало эффективность французской атаки, но и относило французские колонны за пределы эффективного стрелкового и артиллерийского огня британских бастионов. Только Дюратт – продолжают недоумевать военные историки – по собственной инициативе применил современное, мобильное построение. Генерал Дюратт атаковал ферму Папелотт. Так или иначе, чтобы приблизиться к ферме, он должен был вынести стрелковый и артиллерийский огонь. Не будем, право, умнее и опытней закаленных в боях французских генералов. Античное построение первых трех и мобильное построение четвертой дивизии полностью соответствовало обстоятельствам.

Первая дивизия – в передних рядах ее шли маршал Ней, в обиде своей хотевший умереть здесь и сейчас, и провинившийся маршал Эрлон – спустилась в пологий овраг между холмами, и затем под плотным огнем взобралась на холм, где располагались британские пехотинцы. Первая бригада первой дивизии сбила вражеских стрелков Ла-Э-Сента, загнав их внутрь фермы, и частично переняв огонь опоры на себя. Бригада облегчила положение соседей слева. Батальоны первой и второй дивизии смогли раздвинуться.

Дивизия Марконье справа от центрального бастиона с жаром атаковала бригаду Биланда, и ее атака принесла успех. На правом крыле дивизия Дюратта вплотную приблизилась к ферме Папелотт, какую защищала нидерландская бригада Саксен-Веймарского.

Шел тот бой, о котором ни один участник не может сказать в точности, когда и что произошло. Бой, в котором время течет по своим, неясным человеку законам. «Бой похож на бал – говорил герцог Веллингтон, вспомнив, очевидно, свое бальное приключение – вспоминаются бесчисленные подробности, но невозможно верно расположить события». Смерть витала над бельгийским полем, выкашивая роты и батальоны, как прилежный крестьянин выкашивает спелые ржаные колосья.

Потрепанные французские роты отходили перестроиться, их место занимали свежие и стреляли, стреляли, стреляли... Уменьшенные смертью британские, голландские и немецкие роты отходили перестроиться, их место занимали свежие и стреляли, стреляли, стреляли...

Зачем! Господи, зачем!

Император Наполеон с удовлетворением взирал на кровавое творение своего гения. Бесстрашные французские солдаты, неудержимые как ураган, теснили трусливых британцев и их трусливых прихвостней. Император приказал перенести ставку ближе к битве. Новая ставка расположилась в 200-х метрах севернее Белла-Альянса. Некоторые авторы уверяют нас, что император наблюдал за ходом битвы с обсерватории. Это неправда, неправда по трем причинам. 1 – не в той кондиции находился император, чтобы по крутой лестнице взбираться на 25-ти метровую высоту. 2 – она была – была расположена, потому что сгорела за полгода до битвы, левее левого французского фланга. И наконец, 3 – то что сгорело прошлой зимой было не обсерваторией, а вышка для измерения полей.

Перед переездом ставки прискакал адъютант Груши. Маршал депешей сообщал, что по состоянию на 11 часов он продолжает марш в Варву, но из-за отдаленности и трудности дорог прибудет туда не раньше пяти вечера.

Примерно в то время когда Наполеон приблизил ставку к фронту, герцог Веллингтон отдалил свою от фронта. Перед переездом Веллингтон приказал командиру первой британской дивизии генералу Пиктону, контратаковать на левом фланге, спасая бегущих солдат Биланда, а генералу Эксбиджу приказал силами двух бригад кирасир восстановить положение справа от центральной опоры, которая к тому времени была потеряна.

В пятом часу Нею казалось – битва выиграна. Ла-Э-Сент, центральный пункт британской обороны взят, ферма Папелотт на правом фланге тоже взята, между Ла-Э-Сентом и Папелотт враг бежит без оглядки, но еще держится между Ла-Э-Сентом и Угомоном. Именно туда Ней бросил кавалерию.

Атака кавалеристов корпуса Мийо была стремительной и всесокрушающей. Она бы смела к чертовой матери потрепанную британскую пехоту, если бы слева ей наперерез не выскочили столь же стремительные и столь же неудержимые кирасиры Сомерсета и Понсобри. Столкновение кавалеристов, в промежутке между замершими в изумлении пехотными батальонами, у всех наблюдавших за ходом сражения вызвало впечатление средневекового поединка. Ломались пики, звенели сабли, хрипела кони кровавой пеной. Фортуна колебалась и... отдала предпочтение британцам. Уланы повернули коней, кирасиры устремились за ними, и все вмести смели к чертовой матери французскую пехоту. При отступлении три тысячи французских солдат попали в плен, бросившейся вслед кавалерии британской пехоте. При наступлении британцы вновь овладели Ла-Э-Сентом.

«Вот как бывает – горько думал Ней, взбираясь на четвертую лошадь (вскоре и она падет под ним) – ты побеждаешь, а через десять минут в полном дерьме».

Так бывает.

20

Английские кирасиры слишком увлеклись, гоня бегущего врага. В своем порыве они натолкнулись на построенные в каре французские батальоны. Многих британских всадников каре истребили огнем, а остальных пленила оправившаяся от позора французская кавалерия.

На правом французском фланге ситуация развилась ничуть не лучше. Пехотинцы Марконье на плечах удирающих голландцев взбежали на гребень холма, и здесь их встретил ураганный огонь британских гвардейцев. Совсем не ожидали французы такого горячего приема. От неожиданности они повернули обратно, и в своем беге не остановились, пока не достигли исходных позиций, при этом сгоряча сдали ферму Папелотт.

В половине пятого над полем повисла зловещая неопределенность.

«Зачем, зачем менял я позицию – думал Наполеон, нервно расхаживая руки за спину (великие полководцы порой бывают до смешного суеверны) – чем плоха была прежняя?».

– Что там, Сульт?

Уже пять минут среди штабных офицеров, адъютантов и ординарцев ощущалось некоторое волнение. Все смотрели на восток, тихо переговариваясь между собой.

– Что там, Сульт? – повторил император и глянул в сторону всеобщего внимания.

В трех километрах на восток, на опушке леса прозванным Парижским, виднелось темное пятно, слегка меняющее очертание.

– Что там, Сульт? – третий раз спросил император, и голос его дрогнул.

Сульт пожал плечами.

– Может тень от облачка, Ваше Величество.

– Вы всегда такой идиот или только по пятницам. Какое облачко? Посмотрите на небо!

Небо было затянуто тучами, иногда оттуда сыпал мелкий противный дождь.

– Это солдаты, Сульт. Только чьи?

– Может это Груши – с сомнением произнес Сульт, глядя в подзорную трубу – мне кажется, сир, я вижу на них французскую форму.

– Если бы Груши мог летать – пробормотал Наполеон – дайте мне трубу.

В два часа пополудни в Ле-Бараке, в четырех километрах от Варвы, идущие на острие французской колонны драгуны Эксельманса были атакованы отрядом прусских гусар. Столкновение было легким, пробным для пруссаков, и они сразу отошли в Варву. Корпус Вандама последовал за нахальными гусарами, в то время как сам Груши с корпусом Жерара и дивизией Тесте принял влево, чтобы обследовать окрестности Лималетта и Лимала на предмет переправы через реку Диль.

С небольшим конным отрядом, обогнавшим пехоту, Груши подъехал к реке. Переправу он не обнаружил, зато обнаружил на противоположном, левом берегу реки Диль кавалерийские и пехотные отряды противника. В сердце маршала закралось нехорошее предчувствие, что пруссаки его войска просто заперли рекой. С этим чувством и двумя дивизиями Жерара между половиной четвертого и четырьмя часами маршал приехал к генералу Вандаму, который в это время подходил к Варве.

В походном штабе Вандама маршала ждал адъютант Наполеона с письмом императора от 10 часов. Император приказывал маршировать в Варву. Стало быть, он поступил правильно. Это немного успокоило Груши, и он приказал Вандаму атаковать неприятеля.

На окраине городка завязался бой. Солдаты Вандама медленно теснили пехотинцев 11-й и 12-й прусских бригад к мосту. Бой шел уже час, когда прибыл посыльный главной квартиры. Груши с удивлением читал противоречивое послание Наполеона. Все письмо одобряло его действия, но приписка призывала его прибыть к императору, что косвенно порицало его поступки.

Если бы Груши мог летать, и отрастил бы себе крылья столь могучие, что мог поднять в воздух не только себя, но и всю армию со всей артиллерией, лошадьми и обозом, он бы, конечно, перенесся бы через реку, охраняемую пруссаками, через раскисшие поля и дороги, вовремя прибыл к императору, и спас бы его. Но Груши не умел летать, не отрастил себе крылья достойные маршала, и за это – и только за это – заслуживает самого сурового порицания истории.

Пожалуй, нет ни одного французского историка, кто бы не осудил Груши за то, что он по получению приказа Наполеона немедленно не остановил сражение и не отправился в Ватерлоо. Я призываю судей взглянуть на карту, и обратить внимание на синюю полосочку, перерезающую Варву с севера-востока на юго-запад, и дальше, причудливо извиваясь, ленточка эта поворачивает на юг, проходя рядом с деревнями Лимал и Лималетта. Синяя ленточка – эта река Диль. Чтобы исполнить приказ императора, ее следовало преодолеть, потому что обойти ее не было никакой возможности. Точнее, обход реки требовал двое суток марша, плюс-минус несколько часов. Атакуя неприятеля в Варве и Лимале, Груши делал не что иное, как выполнял приказ императора. По-другому, как только пробиться за реку, исполнить приказ маршал не мог.

21

Наполеон долго смотрел в подзорную трубу.

– Это не Груши, дорогой Сульт, – произнес он, опуская трубу – Это совсем не Груши, это Бюлов, и молите Бога, чтобы он был один.

Император, как всегда, был прав. Это был не Груши, это был Бюлов.

Когда фельдмаршал Блюхер узнал о наступлении французов на Варву, – это случилось примерно без четверти три – он приказал двум задним бригадам корпуса Пирха следовать, одной в Лимал, другой в Лималетт, благо они находились невдалеке. Их передовые отряды и увидел маршал Груши на левом берегу Диля. Корпуса Бюлова, Цитена и две бригады корпуса Пирха продолжили марш на Ватерлоо. В половине первого первые батальоны вышли их Парижского леса и стали накапливаться на его опушке.

– Срочно! – командовал Наполеон, непонятно откуда обретший энергию – корпус Лобау передвинуть на правый фланг, артиллерию на переднюю линию, гвардию подтянуть к Нею...

Приказы следовали за приказами. Адъютанты и ординарцы разлетались повсюду, словно стайка испуганных воробьев, и возвращались к императору, неся в клювах зернышки донесений. Император брал битву в свои руки.

– Мы успеем, Сульт, мы еще успеем!

В четверть шестого корпус Лобау занял позиции южнее замка Фишемона. Первые роты Бюлова подошли к позициям корпуса и атаковали их. В четверть шестого дивизия Кио, ведомая самим Неем пошла в атаку на центральную опору британской обороны, и в четверть шестого загрохотали пушки армейской артиллерии, выдвинутые по приказу Наполеона. По своей силе этот обстрел намного превосходил первый, ленивый, трехчасовый.

Однако убийственный эффект его продолжался первые пятнадцать минут, потому что герцог Веллингтон приказал отвести пехоту из зоны поражения огнем. Этим приказом герцог сохранил жизни нескольким сотням солдат. Честь и хвала ему за это. Убрать пушечное мясо от пушек, поступок для полководца его уровня, прямо скажем, необычный. Настолько необычный, что Ней отвод британской пехоты, несмотря на все сопутствующие обстоятельства, принял за общее отступление противника. А если противник отступает, значит есть работа кавалерии.

В течении 20 минут Ней подготовил кавалерийскую атаку. Были сведены вместе третий кавалерийский корпус Келлерманна, уже побывавший в деле четвертый кавалерийский корпус Мийо, первая кавалерийская дивизия генерала Жакино из корпуса Эрлона и даже кавалерийская дивизия генерала Пере из корпуса Рейла. Словом, Ней собрал всю кавалерию, до какой мог дотянуться, а не мог он дотянуться только до гвардейской кавалерии, находящейся в прямом подчинении императора.

Без четверти шесть две бригады Бюлова отчаянно сражались с дивизиями Лобау. Пруссаки теснили французов и император усилил Лобау шестью батальонами молодой гвардии, и они находились уже на подступах к позициям корпуса. Без четверти шесть дивизия Кио вновь овладела центральной опорой, а дивизия Дюратта – левой. Без четверти шесть армейская артиллерия прекратила обстрел, и 10 тысяч французских всадников бросились бить отступающих британцев.

На острове Святой Елены Наполеон отказался от авторства массированной кавалерийской атаки, возложив всю ответственность за нее на самоуправство Нея. Согласно бонапартистской традиции, Наполеон не ведал, что творит Ней. Пусть так. Пусть самоуправство, пусть не знал. Но, согласно концепции самого Наполеона, за все, что происходит на поле боя, в конечном счете, отвечает командующий. Знал, не знал – не принимается в расчет.

Британцы не бежали с поля боя, как обманулся император, и были готовы встретить кавалерию. Английская пехота построилась в каре, а впереди живых крепостей стояли пушки. Канониры имели приказ – дважды, если получится трижды, выстрелив картечью по конно-человеческой массе, бежать под прикрытия стен из острых штыков.

Когда-то давно в Египте генерал Бонапарт своими каре уничтожил конницу мамелюков. С тех пор считалось аксиомой, что кавалерия неэффективна против построенной в квадраты пехоты. И вот, по прошествии 17 лет, Судьба надсмехалась над императором Наполеоном, поставив его в то же положение, в какое когда-то он поставил бесстрашных мамелюков Мурада и Ибрагима.

Пехота, казалось, была отдана на растерзание хлынувшей на нее кавалерийской массы, но она устояла. Солдаты переднего ряда опустились на колено, второй ряд стрелял с пояса, третий – с плеча. Особой меткости не требовалось. Близость и кучность целей приводило к тому, что не меньше половины пуль находили свои жертвы. Лошади шарахались от штыков, а кавалеристы своими пиками и саблями кололи и рубили воздух.

Когда французская кавалерия, разбившись о каре, была уже достаточно дезорганизована и достаточно деморализована громадными потерями в своих рядах и ничтожными в рядах противника, ее контратаковала тяжелая кавалерия графа Эксбиджа, и довольно легко обратила в бегство. Второе бегство французов в этот день. Трижды водил Ней кавалерию в атаку, и трижды британцы отбивались. Все чего смогли добиться французы – это разрушить и изрубить два каре, но оставшиеся шесть держались насмерть.

В целом задуманная Наполеоном невиданная атака кавалерии, как последний гвоздь в гроб Веллингтона, обернулась невиданным фиаско. Центр провалился, зато на правом фланге Лобау имел неожиданный для всех успех. Шесть батальонов молодой гвардии не только вернули корпусу утраченные позиции, но и далеко отогнали пруссаков.

Успех гвардейцев ободрил императора. Последовательно он применял артиллерию, пехоту, кавалерию, снова артиллерию и еще раз кавалерию, но еще оставалось в запасе старое проверенное оружие – его непобедимая гвардия.

Около семи часов император подскакал к ожидающим приказа гвардейским батальонам. Короткая речь императора воодушевила старых бродяг войны. Наполеон сам повел 11 батальонов старой, средней и молодой гвардии к Нею. Только тогда, отдавая маршалу гвардейцев, полководцы помирились и обнялись. Ненадолго, правда.

Провалом кавалерийской атаки и успехом на правом фланге закончился основной этап битвы. Близился финал. Это понимали или чувствовали все. Либо, либо. 50 на 50. Или полная победа, или полное поражение, потому что никаких мер к отступлению император упорно не предпринимал. Если гвардии и дивизиям Рейла, снятым Неем с бесполезного штурма Угомона, удастся пробить вражескую оборону и британцы побегут, не будет иметь значение прибытие Блюхера, если не удастся – не будет иметь значение всё.

Перед самым финалом Ней поставил пушки в и за фермой Ла-Э, и прямой наводкой бил по английской пехоте. Перед самым финалом на левый английский фланг прибыли бригады корпуса Цитена.

Перед самым финалом, примерно в 19:20, к противнику перебежал французский капитан.

– Проклятый Наполеон идет сам со своей гвардией! Посмотрим, как вы удержитесь! – сказал он командиру 52-го пехотного полка полковнику Фразеру.

Капитана немедленно доставили к Веллингтону. Узнав о скором наступлении неприятельской гвардии, английский командующий заделывал зияющие бреши обороны чем мог. А мог он заткнуть дыры только прусскими батальонами. Цитен направлялся на помощь корпусу Бюлова, что было вполне естественно. Барон Мюфлинг прискакал к генералу Цитену.

– Битва проиграна, если первый корпус не придет на помощь герцогу.

Находящийся тут же Блюхер дал позволение помочь герцогу. За несколько минут до французской атаки прусские батальоны стали заполнять бреши обороны центра.

Веллингтон ждал финальной атаки. Либо, либо. 50 на 50. Или полная победа, или полное поражение, ибо никаких приготовлений на случай отступление герцог упорно не делал.

И наконец, перед самым финалом из Парижского леса вышел корпус Пирха.

В 19:50 Ней повел в атаку гвардию, дивизии Башлю и Жерара, остатки дивизий Кио и Донзело. Всего около 15 тысяч солдат. Веллингтон находился в передней линии, и, когда гвардия приблизилась на выстрел, скомандовал он:

– По гвардии готовсь!

Гремели барабаны, визжали трубы истошным криком, земля дрожала под мерной поступью. Гвардия шла в атаку. В левый бок ее со стороны угомонского парка ударила тридцатипушечная батарея. Под маршалом Неем пала пятая лошадь. Он повел гвардию пешком. По правому боку ее ударила другая батарея крупной картечью, валя передние ряды гренадеров. Залп, и правый бок гвардейского монолита штыками атаковала бригада Дитмерса. Левый бок сбил браушвейгцев, и они бежали. Фронт ударил по среднему квадрату бригады Халкетта, выдержавший три кавалерийских наскока. От удара гвардии каре рассыпалось, словно карточное.

Гремели барабаны, визжали трубы, гвардия неудержимо наступала. Правый бок ее штыками рвали британцы, в левый прямой наводкой била батарея и бригада Балтона. Егеря отвечали дружными залпами. По фронту неприятеля не было. Батальоны достигли гребня холма, и тут, как из-под земли, вырос противник. Это поднялись залегшие во ржи британская гвардия и прусские батальоны.

– По гвардии готовсь! – срывая голос кричал Веллингтон.

– По гвардии огонь! – кричал он.

Залп снес триста передних французов.

– Гвардия в атаку! – кричал Веллингтон.

Британцы и немцы, истошно вопя каждый на своем языке, бросились на опешивших французов. Егеря смешались и отхлынули назад, но уже приближался четвертый егерский полк – последняя ударная колонна. Британцы вернулись за гребень и стали ждать новой атаки. В это время пробравшийся по краю угомонского парка полк Фразера ружейным огнем ударил в тыл левого бока. Захваченные врасплох с тыла, французы развернулись навстречу новой опасности. Охваченные огнем с трех сторон егеря, остановились, потом дрогнули, отступая, а когда 52-й полк и ганноверцы Балтона бросились в штыковую, беспорядочно побежали, увлекая за собой еще не вступивший в дело 4 егерский полк. Как раз в этот момент высшего замешательства французской гвардии герцог приказал кавалеристам Вивиана атаковать по фронту.

Во время атаки гвардии Бюлов и подошедший к нему Пирх оттеснили Лобау до Планшенуа, и положение французов не выровняли четыре батальона старой гвардии.

«La Garde recyl! Гвардия отступает!» с быстротой молнии распространилась по рядам французской армии, наблюдавшей победный марш неустрашимой гвардии. Бегство гвардии – это еще не была паника, всеразрушающая и погибельная. Панику подняли пехотинцы дивизии Дюратта, когда поняли, что приближающиеся к ним пехотные массы вовсе не полки Груши, но пруссаки.

По крайней мере с трех часов, как только наметились первые трудности, командиры поддерживали боевой дух солдат скорым прибытием Груши. Не потому, что все они были потенциальными лгунами. Такая установка исходила от императора. Ложь императора во спасение, обернулась ложью на его погибель. Бросая оружие и крича «Нас предали командиры! Спасайся, кто может!», солдаты Дюратта бежали с поля боя. Это была паника, эта была катастрофа.

Герцог Веллингтон, как древний рыцарь на коне, возвышался на гребне так и не взятого французами холма. Он снял шляпу и помахал ее в воздухе. Британские командиры по всему фронту истолковали этот жест как сигнал всеобщей атаки. Забили барабаны, запели трубы истошным визгом, заиграли волынки, выворачивая душу наизнанку, британская армия по всему фронту поднялась в наступление.

Английская атака по центру и хлынувшие слева батальоны Цитена, не дали французам ни малейшего шанса организоваться и защититься. Великий полководец Наполеон проиграл битву, а с нею четвертую кампанию подряд. На сей раз разгром был столь же основательным, как и предыдущие три, но рекордно скорым. На сей раз великому полководцу Наполеону для уничтожения собственной армии понадобилось всего сто часов.

Часы пробили четверть девятого. Наполеон невдалеке от Ла-Э-Сента занимался построением старой гвардии, чтобы бросить ее в брешь, пробитую Неем. В это время бегство его армии стало очевидным. Император приказал трем батальонам построиться в квадраты, правым краем закрыв Брюссельскую дорогу.

Маршал Ней в порыве отчаянья во главе сохранившей строй бригады Бою бросился в уже бессмысленную контратаку, в надежде дать императору время организовать в тылу оборону. Бессмысленную, потому что император с Сультом, с Бертраном, со всеми адъютантами и ординарцами бежал с поля боя.

В час ночи он уже был в Катр-Бра, а в пять часов утра 19 июня приехал в Шарлеруа. Говорят, той ночью видели его плачущим. О чем плакал император? О тысячах погибших, о тысячах в муках умирающих на поле от ран, о вдовах и сиротах? Странным кажется такое допущение.

Между тем британская атака докатилась до тех трех каре, которые оставил Наполеон на Брюссельской дороге прикрывать свое бегство. Окруженные со всех сторон гвардейцы, медленно отходя, яростно отстреливались. Держали стой, штыками отгоняя британцев и пруссаков. Два крайних каре неприятель взломал и разметал, но среднее держалось. Его, поредевшего окружили несметные толпы англичан, голландцев, пруссаков. С белым флагом вперед выехал британский офицер. В тишине было слышно звяканье сбруи.

– Гвардейцы, сдавайтесь! – громко крикнул офицер – ваш император сбежал.

– Дерьмо! – емко ответил генерал Камбронн.

Много позже кисейные барышни парижских салонов услышали в этом дерьме «Гвардия умирает, но не сдается!». Им, салонным дамам, видней каково оно на цвет и на вкус дерьмо по имени Война.

– Дерьмо! – емко сформулировал Камбронн, и гвардейцы ответили ржанием.

– Дерьмо – обозвал генерал сбежавшего императора, и пали гвардейцы под британскими и немецкими пулями.

Сам генерал был тяжело ранен в голову. Он выжил в этой мясорубке. За несалонное, непоказное презрение к своей и чужой жизни, за это восклицание был прощен королем и даже пожалован в виконты. Не многие генералы так удачно вышли из второго царствования Наполеона.

Центр был полностью разгромлен. Оставшаяся у так и не взятого Угомона часть корпуса Рейла, корпус Лобау у сданного Планшенау еще сохраняли боеспособность. Они, руководимые Неем, ретировались так быстро, как могли, теряя артиллерию, багаж, оставляя раненых на милость победителей.

В десятом часу все было закончено. Почти 50 тысяч человек убитых и раненых лежали на поле боя или находились в госпиталях (24 тысячи французов, 15 тысяч солдат армии Веллингтона и 7 тысяч пруссаков, в основном из корпуса Бюлова). Оставшиеся в живых французы оторвались от преследования. Английская и прусская армии расположились на отдых.

В десятом часу чуть южнее Белл-Альянса встретились английский и прусский командующие. Довольно быстро Веллингтон и Блюхер договорились, что преследовать разбитых французов будет прусская армия. Сложнее оказался найти единство по второстепенному вопросу – как назвать битву. Блюхер хотел назвать ее Белл-Альянс. Мне кажется это название очень удачным. Бюлов настаивал на названии Плиншенау, он там сражался. Принц Оранский предлагал назвать ее битвой у Угомона – он там сражался. Маршал Веллингтон попросил всех оставить битве название – Ватерлоо. Вклад герцога в победу был решающим, и генералы согласились.

22

В 9 часов утра из Филипвилля, 25 километров южнее Шарлеруа, Наполеон послал брату Жозефу удручающее известие о поражении. В который раз он бросал армию, в который раз он спешил в Париж. Через Лаон (20 июня), утром 21 июня, полностью исчерпанный морально и физически, император приехал в Елисейский дворец.

Как повелось в подобных случаях, император пожелал принять ванну. Он как бы смывал с себя грязную, потную одежду солдата, и облачался в благоухающее одеяние дипломата и государственного деятеля.

Во время перерождения теплой водой, император принял Жозефа и Люсьена. В прежние годы оба, особенно второй, активно интриговали против брата. Люсьен последние годы вообще жил в Англии, и, казалось, их отношения разрушены навсегда. Тем удивительней была их нынешняя дружба. Братья совещались примерно час. Вчера вечером Жозеф получил письмо Наполеона, отосланное из Филипвилля. Ночью Жозеф и Люсьен посовещавшись нашли, как им казалось, выход. Решение звучало примерно так: диктатура Наполеона – приостановление работы парламента – национальный подъем – тотальная война. Выйдя из ванной комнаты, Наполеон уже знал куда следует вести министров, парламент и нацию.

Новость о приезде императора ошарашила и первых, и вторых, и простых парижан. В Елисейский дворец съезжались министры, накануне вечером уведомленные Жозефом о «некоторых трудностях в Бельгии». Жалкий, растрепанный вид прибывших с Наполеоном офицеров предательски выдавал масштаб бельгийских трудностей.

В десять часов император открыл совещание министров. Наполеон с привычной легкостью жонглировал Францией, национальным величием, низостью врагов, вперемешку с сотнями тысяч, которые следовало призвать, одеть в солдатскую форму и положить на полях сражений, защищая его право забирать жизни у французов.

– За два месяца я призвал в национальную гвардию [своего рода ополчение] 180 тысяч человек. Неужто я не смогу найти еще 100 тысяч? Чтобы спасти страну, мне необходимо доверить огромную власть, временно – диктатуру. Я мог бы захватить власть, но будет лучше, если палаты сами предоставят ее мне.

Странным было это совещание. Император получил поддержку там, где не рассчитывал ее получить и отпор там, где рассчитывал получить поддержку. Карно, старый республиканец Карно, в годы побед державшийся в отдалении от окруженного подхалимами трона, а в трудные месяцы неудач неизменно стоявший рядом. Создатель революционной армии, защитившей нацию, а при Наполеоне обернувшаяся монстром, пожирающим нацию, Карно высказался за диктатуру. С некоторыми оговорками, но решительно. Военный министр маршал Даву тоже был за диктатуру.

По всем сценическим законам за Карно и Даву остальные министры должны с воодушевлением принять предложение императора. Ан, нет! Коленкур, Камбасерес и Маре – трое самых верных соратников первого царствования – осторожно высказались за совместную работу с парламентом. «Они что не слышали – внутренне кипел император – я же сказал – диктатура». И внешне спокойно обратился к собравшимся:

– Кто еще?

Это была ошибка. Ренью де Сен-Жан Анжели предупредил, что парламент может потребовать отречения Наполеона. Магическое слово «отречение» произнесено. Отречение – другое решение проблемы.

Люсьен горячо защищал брата:

– Если понадобится император может вовсе обойтись без парламента, обратившись к нации без его посредничества.

Остальные министры молчали. Мало кто верил в способность императора побеждать. Красноречивей всех молчал Фуше.

23

Министр полиции по своим каналам узнал о катастрофе в Бельгии на несколько часов раньше Жозефа, и немедленно начал действовать. Диктатура, роспуск парламента, как в легендарные времена 18 брюмера – эти действия императора были прогнозируемы. Стало быть, парламент является камнем преткновения на пути Наполеона к безграничной власти. Либо он своротит этот камень, либо парламент своей тяжестью похоронит императора под собой. Вечером 20 июня, после совещания министров, устроенного Жозефом, Фуше встретился с Лафайетом.

– Наполеон потерял свою армию и едет в Париж набрать новую – без обиняков заявил Фуше – первое, что он сделает – постарается избавиться от парламента.

– Что-то в этом роде я предполагал – ответил Лафайет – надо действовать.

В ночь с 20 на 21 июня, когда Жозеф и Люсьен в Тюильри совещались как спасти брату императорскую корону, Фуше с группой депутатов (Лафайет, президент палаты представителей Ланжюинэ, Мануэль, Жэй и Лакост) в своем доме совещались как императора-неудачника лишить этой короны. Министр полиции придавал заговору респектабельность. Очень скоро заговорщики определили корень проблемы – время. Зная своего императора, они предположили, что Наполеон будет действовать быстро и решительно. Его решительности следовало противопоставить большую решительность парламента.

Было непросто подготовить и осуществить такую сложную операцию как переворот менее чем за сутки. Заговорщики попытались, а Наполеон им помог.

Обычно заседания начинались в два часа пополудни. Заговорщики решили начать заседания нижней палаты так рано, как это получится. Следовало собрать депутатов не так как они приходят, к половине второго – к двум, а к восьми – девяти. Всю ночь агенты Фуше разносили депутатам повестки, подписанные Ланжюинэ.

В девять часов, когда император плескался в ванной, Палас-Рояль начали прибывать первые обеспокоенные депутаты. В коридорах и кулуарах дворца споры становились тем горячей, чем больше депутатов становилось. Одни доказывали, что император их непременно разгонит, выбросит на улицу, как щенков. Другие этому не верили, убеждая оппонентов в глупости подобного решения.

– Посмотрим, посмотрим – восклицал Лафайет – вы еще увидите как я прав, и очень скоро!

Не прошло и часа, как предсказание Лафайета сбылось. В двенадцатом часу из Елисейскоро дворца прибыл гонец от Фуше с запиской: «Даву и Люсьен давят на императора, убеждая его распустить обе палаты». Последовал взрыв возмущения, и больше всех возмущались неверовавшие в подобный исход. На гребне волны негодования Ланжюинэ пригласил депутатов в зал. На часах было 12:15.

Заговорщики действовали быстро и решительно, совсем в духе Наполеона. На трибуну поднялся Лафайет. «Господа, если после стольких лет здесь вновь звучит мой голос, который, я полагаю, здесь узнают все старые друзья свободы, то это лишь потому, что я считаю своим долгом привлечь ваше внимание к опасности, угрожающей нашей стране, спасти которую можете только вы. Ходили зловещие слухи, и теперь они, к несчастью, подтверждаются. Настало время сплотиться вокруг старого трехцветного знамени, знамени 89-го года, свободы, равенства и общественного порядка. Только это правое дело мы должны защищать как от внешних претензий, так и от внутренней угрозы. Господа, может ли ветеран этого святого дела, который никогда не был вовлечен ни в какие фракции, предложить некоторые предварительные решения, необходимость которых, надеюсь, вы сами увидите».

Великолепная речь! Старая революционная кляча заржала в грязном стойле, куда ее загнал Наполеон. Зловещие, хищные тени Робеспьера и Дантона закружили над Парижем, выискивая первую жертву. А вот и сами резолюции.

«Палата объявляет о начале непрерывной сессии. Любые попытки ее роспуска являются государственной изменой, и любой, кто попытается это сделать, является предателем своей страны и будет рассматриваться, как таковой».

Единодушно!

«Военный министр, министры иностранных дел, внутренних дел и полиции приглашаются немедленно собраться в палате представителей».

Франция готовилась выйти на второй круг: революция – Робеспьер – Бонапарт. Она бы и вышла, если бы не полмиллиона вражеских солдат на восточных границах, если бы не стремительно приближающиеся к Парижу войска Блюхера.

В это время в Палас-Рояль прибыл Ренью, посланный Наполеоном подготовить нижнюю палату, под угрозой ее роспуска, к объявлению императора диктатором. То что он увидел и услышал, потрясло его, и в состоянии потрясения он и депутатская комиссия из пяти человек направились в Елисейский дворец. Фуше и Лафайет опередили Наполеона на несколько часов.

Совещание министров все еще продолжалось, когда явились депутаты.

– Это конец – прошептал Наполеон, выслушав депутатов – вы погубите Францию.

Роспуск парламента при данных обстоятельствах означал гражданскую войну.

– Время для действий упущено – подвел итог Даву, еще два часа назад призывавший к силовому решению вопроса.

Один Люсьен призвал разогнать парламент войсками, подобно тому, как это было сделано 18 брюмера.

18 брюмера. Другое время, другие обстоятельства. Император ясно видел то, что не видел, или не хотел видеть, Люсьен. 18 брюмера была хорошо продуманная, подготовленная операция. Не зря она проходила в пригороде Парижа, не зря туда заранее стянули войска. Теперь же кроме уличных боев и баррикад ничего не выйдет. И потом, всякая операция, будь то разгон парламента или нападение на страну, требует времени для ее подготовки. А парламент напал так неожиданно и так решительно, что не дал Наполеону времени. Словом, время – вот корень проблемы.

Чтобы выиграть время, император послал в палату представителей Ренье, а в палату пэров Карно. И тот и другой должен зачитать записку; император, мол, готов сотрудничать с парламентом, готовятся предложения по разрешению опасной ситуации и вскоре они будут представлены палатам.

Случилось так, что Карно в Люксембургском дворце зачитал записку императора раньше, чем пэры были информированы о восстании палаты представителей. В зале повисла гнетущая тишина. Наполеон-демократ, пэры онемели от удивления. В тишине в зал вошел курьер из Палас-Рояль и передал председателю записку. Тот встал, откашлялся и тихим голосом зачитал резолюцию Лафайета. Зал оживился. Ну, все в порядке, все стало на свои места. Оказывается в Париже революция. Пэры приняли резолюцию поддержать палату представителей и объявили двухчасовой перерыв.

24

Наполеон сидел со своими министрами в Елисейском дворце, как в осажденной крепости. Предательство пэров – всех их он возвеличил и обласкал – дополнительный, и очень серьезный удар по его авторитету. Он дрогнул и позволил министрам отчитаться перед парламентом. Со времен Директории такого не происходило. Он послал к депутатам Коленкура, Даву, Карно и Фуше, придав им Люсьена в качестве чрезвычайного комиссара.

В шесть часов вечера началось чрезвычайное заседание палаты представителей. Люсьен зачитал обращение Наполеона к парламенту, содержащие обещание немедленно начать переговоры с коалицией и просьбу к собранию помириться с ним. Последовательно выступили Даву, Коленкур и Карно. Они убедительно говорили о заканчивающих формироваться дивизиях и корпусах, о разногласиях в стане союзников, позволяющие маневр, о больших ресурсах Франции.

– Вы действительно полагаете, что Франция в состоянии отразить натиск объединенной Европы? – обратился депутат Жэй к военному министру, и, посмотрев на Коленкура, произнес – А вы действительно считаете, что наличие Наполеона на троне не является основным препятствием к заключению мира?

Жей был категоричен. Он предложил парламенту послать к императору депутацию с просьбой о добровольном отречении, и предупреждением – в случае отказа отречение будет насильственным.

Спасая брата, Люсьен взобрался на трибуну. Ах, какая это была речь. Люсьен превзошел себя шестнадцатилетней давности. А тогда он был не последним оратором. Была страсть, накал, неожиданные повороты и убийственные выпады.

– Это ложь, – громогласно вещал Люсьен – что союзники борются против Наполеона. Они вторглись во Францию, чтобы поделить ее провинции. Это ложь, что атаке подвергся император, напали на французский народ. И в это время – горько закончил Люсьен – вы предлагаете оставить Францию без ее вождя.

На трибуну вышел Лафайет. Он спокойно, даже как-то лениво, полностью уничтожил усилия Люсьена.

– Вы обвиняете нас в том, – сказал он, – что мы не исполняем свой долг чести в отношении Наполеона. Разве вы забыли, что мы для него сделали? Вы забыли, что кости наших детей и братьев повсюду свидетельствуют о нашей преданности? За десять лет три миллиона французов сложили головы за человека, который снова желает сражаться с Европой. Мы достаточно для него сделали. Наш долг теперь – спасать страну.

Речь Лафайета вызвала бурю аплодисментов, подобно той, какой в последние годы удостаивался один лишь император, но аплодировали зубру революции искренне.

Старые соперники схлестнулись, и Люсьен проиграл по всем позициям. Депутаты вспоминали те парламенты, в которых отточенная фраза, жест, одно лишь слово могли повернуть историю. Палата не поставила на голосование предложения Жея, но постановила создать комиссию из пяти членов от каждой палаты, и эта комиссия вместе с советом министров была призвана выработать меры по обороне страны. Таким образом, де факто император устранялся от принятия решений.

Люсьен вернулся в Елисейский дворец. Он был в гневе. Надо либо распускать парламент, либо отрекаться – таков был окончательный диагноз Люсьена. Гортензия, с которой обедал Наполеон, уповала на милость императора Александра. В ее кудрявую головку не вмещалась мысль, что кто-нибудь способен отправить на свалку истории гениального Наполеона со всеми его гениальными свершениями. Люсьен с презрением посмотрел на нее.

– Ах, милая Гортензия, вы не знаете, как мир жесток!

Мир жесток, а император был совершенно утомлен этим бесконечным днем. Он отправился спать, так и не сказав ни да, ни нет.

Чернь на улицах Парижа волновалась в защиту императора. Странные пристрастия парижской черни.

В одиннадцать часов министры и парламентская комиссия сели за стол переговоров. За час до полуночи император де факто потерял корону. Правительство и комиссары заседали до трех часов утра. Министры всеми силами пытались удержаться в рамках разработки мер национальной безопасности, депутаты во главе с Лафайетом настаивали на недопущении войны, если понадобится ценой отречения или низложения императора. Переговоры закончились компромиссом: просить императора позволить палатам послать делегацию к союзникам для мирных переговоров. Учитывая венские резолюции, ответ союзников был легко предсказуем.

Утром в Париж пришла весть – маршал Груши оторвался от преследования и движется в столицу. Это давало Наполеону надежду. Впрочем, ее тут же подорвали Коленкур и Маре, искренне уговаривавшие Наполеона отречься, пока парламент не низложил его.

К девяти часам палата депутатов собралась в Палас-Рояль и дожидалась ответа Наполеона на ночную резолюцию.

Наполеон был в глухой обороне, и она трещала по всем швам. Бастионы падали за бастионами, авторитет власти рушился на глазах изумленного наблюдателя. Следующий штурм обороны Наполеона предпринял не парламент, а правительство. Министры вырвали у императора согласие «пойти на любые жертвы, если именно он является непреодолимым препятствием на пути к миру».

Однако кровожадному парламенту этого уже было мало. Депутаты громогласно требовали отречение императора. Люсьен присутствовал на этой бурной сессии, с горечью наблюдая, как люди коллективно предают своего вчерашнего повелителя, гением которого они так долго и так искренне восхищались. Поникший и разочарованный вернулся он в Елисейский дворец.

– Отречение, увы, единственный выход – сказал он брату.

Вскоре прибыла депутация парламента, которая подтвердила слова Люсьена.

– Отречение, Ваше Величество, единственный выход для страны.

– Уйдите с глаз моих – сказал им Наполеон – я пришлю вам свое решение.

Последний раз в своей жизни Наполеон открыл совещание министров. Все уже смирились с неизбежным, только непоследовательный Люсьен требовал призвать армию. «Какая армия! – хотелось крикнуть императору – армии нет!». Все понимали, что за Люсьена говорит обида из-за вчерашнего поражения в парламенте.

В какой-то момент растерянный толстяк обернулся тем львом, которого боялся весь мир. Наполеон энергично ходил по комнате и в свойственной ему манере рубил, рубил рукой воображаемых в воздухе врагов. Вызвать войска в Париж! Разогнать этот сброд! Поднять нацию! Ударить по врагу! Победа или смерть! Недолго продолжалась эта вспышка. Император сел в кресло, и лев, поджав хвост, уполз в таинственные глубины души Наполеона. Перед министрами снова сидел толстый, не знающий что предпринять человек.

– Сир – осторожно обратился к нему Ренье – я прошу вас не бороться более с превосходящими силами обстоятельств. Время летит, и враг подступает все ближе. Не дайте палатам и народу оснований обвинить вас в том, что вы препятствуете миру...

Другими словами – не доводите парламент до вашего ареста, как врага нации.

– Я не собираюсь отказываться от отречения – скулил из своего убежища лев – но я хочу, чтобы мне дали возможность обдумать это спокойно. Велите им подождать.

Следующее четверть часа Наполеон пребывал в некой прострации. Очнувшись, он велел Люсьену взять пего и бумагу.

«Французы!

Когда я начал войну за сохранение национальной независимости, я рассчитывал на объединение всех сил, всех желаний и на прилежание всех чиновников. Я смел надеяться на успех, несмотря на все заявление держав против меня.

Обстоятельства изменились.

Я приношу себя в жертву их ненависти. Быть может их угрозы и их вражда направлены только против меня.

Моя политическая жизнь завершена, и я призываю на трон своего сына Наполеона II императора французов.

Действующие министры образуют регентский совет. В интересах моего сына призываю я палаты без промедления принять закон о регентстве.

Объединяйтесь для общего блага, и чтобы остаться независимой нацией.

Елисейский дворец 22 июня 1815 года.
Наполеон».

В два часа пополудни текст отречения был зачитан в палате представителей и в палате пэров. В верхней палате Карно, прочитав обращение Наполеона к парламенту, перешел к освещению военного положения страны в редакции маршала Даву.

– Неправда – раздался возглас из задних рядов.

25.

– Неправда – все обернулись.

Возле дверей стоял маршал Ней, небритый, в запыленной форме, с глазами, как горящие уголья.

– Ложь, каждое слово ложь! – медленно, чуть подволакивая левую ногу, маршал проследовал на трибуну, поспешно освобожденную Карно – противник победил нас по всем пунктам. С того времени, как я стал под командование императора, я видел лишь сплошной хаос.

Маршал как мог описал хаос Ватерлоо. По его словам выходило, что хуже выйти не могло. Солдаты с честью сражались, но грубейшие ошибки Наполеона привели к катастрофе. Пэры слушали, не веря в услышанное. Солдаты сражались мужественно и с честью исполнили свой долг, но грубейшие ошибки маршала Нея и неприход на поле боя маршала Груши привели армию к катастрофе – с этой версией, с версией Наполеона, пэры были уже знакомы, и как-то сжились.

Редакция Нея бельгийской кампании была столь же справедлива и столь же фальшива, как и редакция Наполеона. Ватерлоо было их совместное творение, со всеми ошибками и взаимными обидами.

– Через шесть-семь дней противник может оказаться в столице – закончил Ней – Нет никакого другого средства спасти страну, кроме как начать переговоры.

Ней вколотил последний гвоздь в гроб власти Наполеона. И до этого парламент не был склонен следовать указанием Наполеона по поводу регентства его сына, а после вмешательства Нея.

«Этот жирный боров пусть будет счастлив, что Ней не появился двумя часами раньше – говорили депутаты, которым вскоре стало известно все, о чем рассказал Ней – иначе его арестовали бы, как врага нации, и...». Фантазия на этом «и» останавливалась, но в таинственных уголках сознании депутатов рисовались неясные картины казни короля.

Нижняя палата игнорировала рекомендации Наполеона, словно их не было. В верхней палате попытки Люсьена возбудить интерес к персоне короля Рима закончились ничем. Франция была сыта по самое горло Бонапартами, всеми вмести и каждым в отдельности. И парламент старался скорей перевернуть эту кровавую страницу истории. Хороша ли будет новая эра, плоха ли – неважно. Она будет другая.

В итоге парламент избрал временное правительство. Нижняя палата выдвинула Фуше, Карно и генерала Гренье (примечательно – республиканец Лафайет не вошел в него). А пэры из своих глубин выдвинули Кинетта и Коленкура.

Остаток дня 22 июня ознаменовался ленивыми демонстрациями преданности императору черни – на них мало кто обратил внимания – и повышением курса на бирже, этого барометра общественного настроения. Наполеон сыграл свою роль – говорила биржа – пора ему уступить подмостки, пора выйти на сцену новым героям и новым злодеям.

На другой день, на первом заседании временного правительства, Фуше был избран его председателем. Уже на этом заседании правительство решило искать возможность наладить отношения с королем.

26

Между тем военные операции продолжались. От 20 до 30 тысяч французских солдат, все, что осталось от главного войска, Сульт собрал в Лаоне. Груши убежал от Тильманна, и 24 июня его 30 тысяч пришли в Петель, где маршал узнал о втором отречении Наполеона.

Пруссаки жестко преследовали французов, сторицей отдавая врагу долг 1806 года. Тремя корпусами Блюхер стремился в Париж, а корпус Тильманна выделял отряды на осаду крепостей. Блюхер и Гнейзенау были настроены весьма решительно.

– Отрекся! – зло выговаривал фельдмаршал Муфлингу – если он попадется, я его расстреляю. Во рву! Как он расстрелял несчастного герцога Энгиенского.

Ни минуты не сомневаюсь, что Блюхер так бы и поступил. Велика была его ненависть к корсиканскому пройдохе.

Пруссаки вели себя примерно так, как вели себя девять лет назад французы в Пруссии, грабежами и насилием возбуждая ненависть мирного населения. И неизвестно чем бы закончилось это предприятие, если бы Барклай и Шварценберг не просили Блюхера утихомирить свой гнев, если бы не приказал Фридрих Вильгельм вести себя помягче, если бы не умное поведение герцога Веллингтона.

Герцог, как никто другой, хорошо знал, как легко военная операция по смене династии может превратиться в масштабную партизанскую войну. Где нет правых и виноватых, где люди режут друг друга только потому, что у них есть ножи, где мирный с виду крестьянин стреляет из кустов. Пример Испании у него был перед глазами. Веллингтон приказывал расклеивать повсюду манифесты, обещавшие крестьянам и горожанам спокойствие и безопасность. В войсках строго наказывалось любое проявление мародерства. За провиант англичане платали французским селянам звонкой монетой. Вслед за английской армией двигался кортеж Его Королевского Величества.

25 июня в штаб-квартиру Блюхера приехал парламентер временного правительства. Он привез письмо генерала Морана. В нем официально сообщалось об отречении Наполеона, и содержалось просьба заключить перемирие. Блюхер был согласен на капитуляцию при условиях: ареста и передачи ему Наполеона, сдачи Парижа и всех крепостей.

Временное правительство находилось в отчаянном положении. Фуше обратился за помощью к своему старому товарищу Талейрану, Талейран надавил на Людовика, тот попросил союзных монархов проявить снисхождение к заблудшей стране, и в результате этой запутанной комбинации в Сен-Клу было подписано перемирие. Париж не капитулировал, но военные действия пруссаки прекращали. Через несколько дней Людовик XVIII был восстановлен на троне, а Фуше, по просьбе Талейрана, был назначен министром полиции королевства.

Все последние события проходили уже без малейшего участия Наполеона.

27

Вторая сложность временного правительства – это наличие Наполеона.

Наполеон был зол на Фуше, на министров, на парламент, на то, что его отрицали как личность и как явление. Он постоянно провоцировал правительство, не отказывая себе в удовольствии появляться в саду Елисейского дворца, приветствовал оттуда толпу, подогревая низменное желание черни крушить и грабить.

«Может действительно аккуратно упаковать его, и сдать Блюхеру» – думал Фуше, но председатель временного правительства еще с революционных времен помнил как мстительна и как скора на расправу бывает толпа.

Фуше настойчиво просил Наполеона покинуть Париж. Беснуясь от собственного бессилия, Наполеон отправился в Мальмезон, в дом приемной дочери Гортензии. Три дня Наполеон гулял в садах Мальмезона, и все ему казалось, что счастливая звезда не покинула его навсегда, что она вернется. Быть может его счастливой звездой была Жозефина. Камни Мальмезона еще помнили ее легкие шаги. Быть может он зря расстался с ней, выстраивая политические комбинации. Быть может там, на небесах она простит его, и осветит ему путь в этом лабиринте. И в самом деле небеса подали ему знак. Блюхер отказался от перемирия, и 28 июня временное правительство объявило осадное положение столицы.

Рано утром 29 июня Наполеон появился перед изумленными обитателями замка в полном генеральском облачении. Он объяснил соратникам, что намерен стать во главе армии, дать битву пруссакам, выиграть ее, затем сдать командование и уехать в изгнание, ведь ему ничего не нужно, кроме независимости и процветания любимой Франции. В части «ничего не нужно» и «сдать командование, победив» никто не поверил, даже Гортензия. С этим гениальным планом в Париж помчался генерал Беккер.

Временное правительство тоже не поверило Наполеону.

– Вот что генерал – сказал Фуше посыльному Наполеона – передайте ему, что он никак не сможет изменить положение дел. Его появление во главе армии будет лишь стоить нам еще одной катастрофы и разрушения Парижа.

Не перспектива разрушения столицы, и не перспектива гибели тысяч людей отрезвила неугомонного Наполеона. Фуше предупредил: Блюхер жаждет его крови, и временное правительство не может гарантировать его безопасность. Словом, убирайся пока цел. Но куда, куда убираться?

Два последних дня Наполеон и его окружение обдумывали этот вопрос. От агентов короля, какие постараются его прикончить, прятаться нужно или очень далеко или очень надежно. Очень далеко означало Северную Америку. Кроме Европы только она могла дать относительный комфорт существования. Очень надежно означало под защиту одной из четырех держав-победительниц: Австрии, Пруссии, России или Англии. Разве можно отказать Наполеону в трезвости мышления, если дело касалось его персоны. Вспомните, чем закончил герцог Энгиенский, находившийся под защитой слабосильного Бадена.

Пруссия, по известным причинам, отпадала. Австрию, как вариант, Наполеон отказался рассматривать. Это странно, ведь там было полно родственников, и сам император Франц как-никак был его родственником. Но уж очень зол был Франц на Наполеона за его нерешительность перед первым отречением. Наполеон это знал и был уверен, что Франц откажет ему в убежище. Оставалась Россия и Англия.

Коленкур из Парижа советовал ехать в Россию, Бертран хотел в Англию. В своей простоте Наполеон думал, что и там и там ему будет обеспечен стол и дом, однако интуитивно чувствовал, что в России дом будет холодным, а в Англии стол скудным. Наполеон решил ехать очень далеко, решил ехать в Америку.

Временное правительство отказало ему в последний раз и бескорыстно послужить отечеству, стало быть, надо уезжать. Наполеон удалился в гримерную и вышел из нее в костюме, подобающим его новой роли. Он явился публике в простом, темном костюме, в роли непонятого и непризнанного гения. Сколько лиц, сколько характеров мог сыграть Наполеон, что там Тальма со всеми его талантами.

28

Все было готово к отъезду. Кареты стояли у подъезда, скромный багаж упакован. Не медля более ни минуты Наполеон сел в головную карету.

– Трогай – скомандовал он,

и кортеж тронулся, только скрипнуло жалобно колесо, да глубоко вздохнул Наполеон, навсегда прощаясь со столицей.

3 июля Наполеон и его свита приехали в Рошфор. Временное правительство предоставило Наполеону два военных фрегата – только бы он убрался. Фрегаты были готовы, но на выходе из гавани британский крейсер «Беллерофон» жерлами пушек запирал путь в заветную Америку. Пять дней Наполеон просидел в Рошфоре. Он даже арендовал торговый корабль, но так и не решился выйти в море, проплыв мимо крейсера.

8 июля Фуше прислал Наполеону из Парижа последнее «прости». Временному правительству – писал Фуше – осталось жить несколько часов. Как только Его Христианское Величество займет трон, за Наполеоном начнется настоящая охота. И если ему дорога жизнь, следует немедленно покинуть страну.

Наполеон должен был выбирать между попыткой убежать от англичан, встречей с агентами короля и добровольной сдачей англичанам. Он выбрал последнее. Утром 15 июля компаньоны, предварительно договорившись с капитаном о всех формальностях, в шлюпке доставили Наполеона на борт крейсера.

«Перед лицом тех, кто делит мою страну, – писал Наполеон принцу-регенту – и враждебностью великих европейских держав я закончил мою политическую карьеру. Я иду, подобно Фемистоклу, присесть у британского очага. Я вступаю под защиту закона, обращаясь с просьбой к Вашему Высочеству как самому могучему, самому постоянному и самому щедрому из моих противников».

Подлые британцы разожгли камин новому Фемистоклу не во дворце Йокшира, не в загородном доме Плимута, даже не а Малой Азии, подобно царю Артаксерсу, а на скалистом острове Святая Елена.

Наполеон протестовал, выворачивая так, словно дело касалось только его и только Англии. Все протесты были вежливо отклонены, и 8 августа крейсер «Нортумберленд» вышел из Плимута, навсегда увозя Наполеона от разворошенной им Европы.