Разгром королевства Неаполь

Летом 1796 г. командующий французскими войсками в Италии генерал Бонапарт подписал с королевством Неаполь (позднее название – королевство Обеих Сицилий) мирный договор, одним из главных пунктов которого было обязательство королевства закрыть свои морские порты британскому военному флоту. Королева Неаполя Мария Каролина, родная сестра казненной три года назад Марии Антуанетты, изрядно струхнула. Обстоятельства порой сильней королевских пристрастий и как ни ненавидела она Францию и Французскую революцию, но, чтобы избежать позора оккупации и потери владений, была вынуждена подписать это соглашения. В европейских столицах дружно и единогласно осудили соглашательскую политику неаполитанского двора, который – какой ужас! – за спиной изнемогающей в борьбе Австрии предательски заключил мирный договор с французским режимом, ненавидимый всеми европейскими монархами. Особенно жесткая оценка прозвучала из соседнего Рима. Понтифик был очень недоволен политикой королевства. Однако, скорое будущие показало, что Мария Каролина была права, а папа – да простят меня католики – заблуждался в оценке жизнеспособности Директории. И это заблуждение дорого ему обошлось. В начале 1798 г. генерал Бертье почти без сопротивления оккупировал Папскую область и занял Рим. Верховенство католической церкви в Папской области было низложено, а папе Бертье рекомендовал уехать из Рима, от греха подальше. Святой отец внял совету революционного генерала и, вместе со всеми кардиналами, поселился в соседней Флоренции. На месте Папской области Бертье основал Римскую республику, представляющей собой уменьшенную, точную копию республики Французской.

Захват Рима и провозглашение Римской республики поверг неаполитанский двор в состояние уныния и тоски. Второй раз за неполные два года двор жил в страхе французской интервенции, которую правительство Неаполя в то время оценивало как очень вероятную. Французские войска оперировали непосредственно на границах королевства и Мария Каролина, не без оснований, полагала, что «этим бандитам» ничего не стоит перейти границу и захватить её земли. «Если эти звери могли казнить невинного ангела Антуанетту, то нарушить договор – было бы меньшее из зол ими совершенных» – в сердцах говорила королева придворным. Как ответная мера на захват Рима, Неаполь начал активно искать союзников в европейских столицах, могущих защитить королевство от возможной французской агрессии. Королева была твердо убеждена, что спасти Неаполь могут австрийские войска, английские деньги и (или) английский флот. Французское правительство в то время решала совсем другие задачи, и ему было не до Неаполя и интриг Марии Каролины. Бонапарт собирался в Индии нанести Англии смертельный удар, и для этого в Тулоне и на Корсике были собраны войска, готовые отправиться в Египет и дальше в Индию. Так что страхи королевской четы были несколько преждевременны.

Королева Неаполя Мария Каролина.

Вскоре поиски Неаполем союзников увенчались успехом. Королева нашла сочувствие и понимание у своих австрийских родственников. 19 мая 1798 г. (в день отплытия египетской армии из Тулона) в Вене между Неаполем и Австрией был заключен оборонительно-наступательный союз. Через месяц, 18 июня, к союзному договору последовало секретное приложение. По договору Австрия брала на себя обязательства в случае опасности со стороны Франции послать в Неаполь сорокатысячную армию, а при необходимости удвоить количество войск (удвоение австрийского контингента в Неаполе и был предмет секретного приложения).

В конце мая 1798 г. Бертье с частью войск покинул Рим и присоединился к флоту Бонапарта. Уменьшение французского присутствия в Южной Италии королевская чета и двор восприняли как добрый знак свыше, а когда в Неаполе – первыми во всей Европе – узнали об охоте Нельсона за французским флотом, королева от всего сердца пожелала «доброму самаритянину» Нельсону удачи. Чем хуже шли дела у французов, тем воинственней становился Неаполь, а после Абукира воинственность эта перешла в зуд немедленных военных действий. Объект приложения усилий и искать не надо было. Соседняя Римская республика, торчавшая как кость в горле, являлась для Неаполя постоянным фактором опасности не только, и даже не столько потому что находилась под прямым патронажем якобинской Франции, не обращавшей ни малейшего внимания ни на традиции, ни на законность, в ее монархическом толковании, ни на права престолонаследия, но еще в большей степени существование якобинского кубла по соседству являлось фактором внутренней нестабильности самого королевства, дурным образцом для плебса, могущего соблазниться примером Франции и Рима, взбунтоваться и свергнуть законных правителей, тех самых кои «не желают ничего более, как только счастие своих подданных». Народ всегда отличался черной неблагодарностью по отношению к своим благодетелям – это королева знала на верное. Словом, само существование Римской республики королевству Неаполь и династии грозило большими неприятностями.

При неаполитанском дворе существовало две партии: пробританская, руководимая сэром Джоном Актоном, англичанином, принявшим неаполитанское гражданство и профранцузская во главе с Марше ди Галло. Борьба этих партий в миниатюре отражала, как англо-французское противостояние на европейской политической арене, так и политические тенденции на континенте. Усиление одной партии означало автоматическое ослабление другой. Летом, по мере отдаления опасности французской интервенции, популярность ди Галло неуклонно снижалась. Французская партия теряла сторонников, которые, верхним нюхом чуя веяние времени, переходили в противоположный лагерь. Обычные интриги при дворе средней руки европейского монарха, где каждый вельможа и сановник определенно знал, откуда дует свежий ветер перемен, ориентируясь, прежде всего, на настроение и предпочтение своего сюзерена. Но не все так просто в неаполитанском королевстве – политика короля должна учитывать настроение двора. И невозможно с точностью сказать, в какой мере двор следовал политическим тенденциям, а в какой мере он их определял; как и невозможно точно определить в какой мере монарх следовал собственной линии, а какой мере двор делал короля. Поздней весной 1798 г. освежающий ветер перемен отчетливо дул из Британии. Его принес на своих парусах контр-адмирал Нельсон. Партия ди Галло переживала упадок и загнивание. Положение не изменило и прибытие в Неаполь в мае нового французского посла Гарата. Хотя его милостиво принял король Фердинанд IV и вступительная речь посла была проникнута миролюбием и заверением в самых дружеских намерениях Франции по отношению к Неаполю, при дворе он завоевал мало сторонников.

Возглавляемое Талейраном министерство иностранных дел Франции квалифицировало действия Гарата, как провальные. Не дав проработать и полутора месяцев, Талейран личным приказом сместил его и назначил послом генерала Лакомба. Назначение Лакомба произошло 14 июня, а приехал он в Неаполь лишь 28 сентября(!). Оставить воинственный Неаполь в такое время без посла, все равно, что способствовать его союзу с Англией. Летом 1798 г. подобные накладки ведомства Талейрана стали обычной нормой. Похожая история произошла и с назначением французского посла в Константинополь, являвшимся ключевым пунктом французской внешней политики лета 1798 года. После отъезда армии Бонапарта в Египет, вместо того, чтобы отправиться в Турцию, как было давно согласовано с Директорией, и о чем Талейран клялся генералу, министр сочинил инструкцию будущему послу в Константинополе. Имя адресата на конверте с инструкцией не было написано, а стояло загадочное «господину Х». В турецкую столицу Талейран так никого и не отправил и, соответственно, инструкция превратилась в макулатуру, в исторический казус. В действительности инструкция эта предназначалась вовсе не послу, а была написана исключительно для успокоения граждан директоров. Они иногда вспоминали о существовании армии Бонапарта и требовали от министра решительнейших действий. Талейран отвечал, что вопрос не забыт, всё находится под контролем, вот и инструкция послу уже готова. В ней, в полном соответствии с указаниями правительства и договоренностями с Бонапартом, послу вменялось в обязанность объяснить султану, что захват его провинции не враждебная, направленная против него акция, а как раз напротив – акт дружбы и пример добрых межгосударственных отношений. Посол должен убедить турецкое правительство, что, захватив Египет, французами движет лишь желание освободить султана от его заклятых врагов – мамелюков и англичан. Этой версии, версии освобождения султана от недругов, придерживался и Бонапарт в своих посланиях Великому визирю в Константинополь и турецким сановникам в Сирию. Министр объяснял директорам, что сам он сейчас не имеет никакой возможности отправиться в Константинополь, поскольку коварная Англия сколачивает антифранцузскую коалицию и он, как министр иностранных дел и как гражданин Франции, считает невозможным в это сложное время оставить министерство без руководства, ибо в противостоянии грязным поползновениям Англии он и видит свою главную задачу и свой гражданский долг. Талейран добился того, что хотел; Директория уже сама не желала его отпускать для решения пусть важной, но не главной внешнеполитической задачи.

Бонапарт в начале египетской компании находился в полной, абсолютно наивно-искренней уверенности, что Талейран вскоре прибудет полномочным послом в Константинополь. С Мальты генерал послал обратно в Тулон один из своих фрегатов, который должен находиться в распоряжении Талейрана, чтобы тот смог как можно скорей прибыть в Турцию. По расчетам Бонапарта к моменту прибытия фрегата в Тулон Талейран должен уже ждать его чуть ли не на пристани. Корабль в пути перехватили англичане, но и Талейран вовсе не спешил паковать багаж.

Позднее, уже в конце лета – начале осени, Бонапарт начал подозревать что-то неладное, постепенно начал осознавать, что где-то произошел сбой и что-то пошло не так, как планировалось. Он слал письма правительству во Францию и, полагая, что министр давно отплыл из Тулона, Талейрану в Константинополь. Отправка почты на родину, письма в Константинополь или Сирию стоило Бонапарту корабля со всей командой и вооружением. Цена огромная, учитывая, что после Абукира французский флот уменьшился на 90%. Трудно было решиться на отправку корреспонденции, тем не менее, Бонапарт за год пребывания в Египте отослал полтора–два десятка посланий. Большинство кораблей не достигли цели; они были взяты на абордаж англичанами.

«Я не знаю, находится ли Талейран в Константинополе. Вы должны отправить туда посла. Это очень важно. Талейран должен сдержать свое слово и отправиться в Константинополь» – в своём министерстве читал Талейран адресованную правительству депешу Бонапарта от 19 августа 1798 года.

В Константинополе, в главном пункте всего египетско-индийско-английского предприятия, французского посла вообще не было, ни плохого, ни хорошего. В начале 1798 г. прежний посол умер, а его обязанности, временно, до прибытия Талейрана, исполнял переводчик посольства Руффин, которого Талейран приказом по министерству назначил поверенным в делах. Суть не в названии должности – переводчик или поверенный в делах, а в том, что Руффин не имел никакого влияния при дворе султана. О том, чтобы он мог на равных конкурировать с английским послом, в распоряжении которого находились огромные денежные средства, предназначенные для привлечения Турции на сторону коалиции, смешно было и говорить. Знал ли это Талейран? Знал ли он о некомпетентности поверенного и о том, что Руффин в силу своего положения просто не способен чего-либо добиться в пользу Франции? Разумеется, знал и лучше чем кто-либо другой.

Руффин делал то, что он в состоянии был делать в его малоприятном положении – он боялся. Талейран в послании от 10 мая, т.е. ещё до того как Бонапарт отправился из Тулона, утешал поверенного на своеобразный лад: «Я понимаю сколь неловко и деликатно Ваше положение в Порте» – писал министр Руффину и внушал ему мужество – «не бойтесь Семи Башен^[1]. Оттоманская Порта сейчас находится в процессе распада и практика сажания на кол не столь часта и не столь ужасна как в прошлом. Во всяком случае, Вы можете быть уверены, что республика отомстит, если Вам будет суждено умереть». Ответ поверенного на это оптимистическое послание министра неизвестен.

Как и боялся Талейран с самого начала, назначение посла в Турцию оказалось делом крайне сложным и многотрудным. То один кандидат смертельно заболел, то второй умер, то возникли трудности с отправкой посольства морем в связи с разгромом французского флота, то находилась ещё какая-нибудь, не менее весомая причина. А Англия в это время ковала меч антифранцузской коалиции. И стараниями английских дипломатов Турция, неожиданно для неё самой, оказалась в союзе со своими заклятыми врагами – Россией и Австрией. Заслуга Талейрана в том не меньше, чем заслуга всего английского дипломатического корпуса. Наконец в последних числах августа наш министр нашел подходящую кандидатуру. Им оказался Дескорше, уже исполнявший обязанности посла в Константинополе с 1793 по 1795 годы и, по общему мнению, хорошо знавший тонкости отношений на Востоке. 2 сентября, с опозданием больше чем на три месяца, что в данных условиях равнозначно провалу миссии, Дескорше получил приказ министерства собираться в дорогу. Итак, приказ издан, директора прибывают в уверенности, что посол не сегодня-завтра, пусть с некоторым опозданием, всё же отправиться в дорогу, но не тут то было. Посол, как выяснилось в последнюю минуту, нуждается в инструкциях, учитывающие изменившееся за три месяца политическое положение, ему необходимы богатые подарки султану и турецким вельможам. Ни то ни другое ещё не готово. Наконец посол нуждается в помощниках. Выяснилось, что штат посольства не укомплектован и требуется ещё некоторое время для его комплектации. Разумеется, за преступные упущения и халатность в подготовке константинопольской миссии, за нарушения исполнительной дисциплины, отдельных работников министерства иностранных дел Талейран сурово, но заслуженно наказал. Еще сорок дней продолжалось составление инструкций и доукомплектование штата. Но все имеет свойство заканчиваться и 12 октября посол уже собирался выезжать, но тут, экая незадача, к величайшему огорчению министра и облегчению Дескорше, который как никто другой знал все прелести пребывания в Турции, пришло сообщение об аресте Руффина и заключения его в ту самую тюрьму Семи Башен, о которой Талейран так дружески предупреждал поверенного ещё весной. Вот и не верь после этого в пророчества. Отправка посла с точно выверенными инструкциями, с полностью подготовленным и укомплектованным штатом, с багатыми подарками отложилась на неопределенное время, а со вступлением Турции в войну против Франции вопрос о назначении посла вообще отсох. Какой же идиот будет посылать посольство к врагу на верную гибель? Хватит мученика Руффина.

Однако вернемся в Неаполь. За период междувластия французского посольства в Неаполе английская партия укрепилась до такой степени, что Лакомб, будь он хоть гений дипломатии, был обречен на неуспех. Это-то и соответствовало планам Талейрана. К тому же угораздило Лакомба приехать в Неаполь как раз во время чествования Нельсона. Весь двор праздновал разгром французского флота при Абукире, а тут явился Лакорб, смутив всех своим бестактным приездом.

22 сентября флот Нельсона стал на якорь в неаполитанском порту. Редко кого из иностранных военачальников так принимали, как королевская семья и двор тогда приняли Нельсона. Празднования и фейерверки продолжались несколько дней. Нельсон сам был несколько удивлен столь горячему приему. Вскоре после прибытия в Неаполь у Нельсона случился бурный роман с подругой королевы Эммой Гамильтон, женой английского посла. Сама атмосфера двора располагала к подобного рода занятиям. Знаменитый флотоводец полностью, в ущерб интересам государственной службы, погрузился в пучину страсти.

Пока Талейран не мог определиться, кто же будет руководить дипломатической миссией в Неаполе, пока он самым тщательным образом готовил нового посла, произошло два события окончательно определивших королевство в фарватер английской политики. Первое – захват французами Мальты. Сначала, после прихода сообщения о захвате острова, королевская семья опасалась, что в наказание за договор с Австрией (но как они могли узнать так быстро? – удивлялась королева) французы займут Сицилию. Но, узнав, что интервенты ушли с Мальты, потерявшись в просторах Средиземного моря, двор облегченно перевел дух и сделал вывод – французам сейчас не до Неаполя, а значит можно проводить более или менее независимою от Парижа политику, можно нахальничать, но в меру. И второе – победа Нельсона при Абукире. После этого события контуры второй антифранцузской коалиции начали принимать видимые очертания. Лед тронулся, господа, и королева страстно желала быть в первых рядах борцов с революционной заразой.

Усилиями английского посла сэра Гамильтона и его любвеобильной жены эта страсть королевы была легко удовлетворена. 5 октября 1798 г. между королевством Неаполь и Англией был заключен договор, закрепляющий де-юре фактическое положение – Неаполь открывал порты английскому военному флоту. Согласно принятому 1 декабря дополнению к договору, подписанному с английской стороны Нельсоном, Англия обязалась силами флота защищать порты королевства.

Уже с начала осени, точнее сказать с получениея известия о победе английского флота при Абукире, Неаполь взял твердый курс на подготовку войны с Римской республикой. Мария Каролина горела желанием отомстить ненавистным французам за казненную сестру и за недавнее унижение страхом. Никакие разумные доводы не могли остановить её в этом стремлении. В конце августа неаполитанский посол в Вене обратился к первому министру Тугуту с просьбой исполнить майский договор и послать в Неаполь обещанные сорок тысяч солдат. Канцлер удивился и заметил на это, что договор предусматривает посылку войск в случае опасности королевству, а он такой опасности пока не видит. Далее Тугут рекомендовал Неаполю воздержаться от каких-либо активных действий по крайней мере до весны следующего года. Весной – обещал австрийский канцлер – Неаполь получит войска независимо от того, будет ли грозить королевству опасность или нет.

Королеву такая позиция Вены никак не устраивала. Ей вожжа попала под хвост, и ждать до весны было невтерпеж. Еще больше это не устраивало английское правительство и его представителей в Неаполе дипломатическую чету Гамильтонов.

Кабинет Питта не мог ждать так долго. Не мог ждать пока раскачается Австрия, пока решатся Россия, Пруссия и Турция. Армия Бонапарта уже заканчивала захват Египта и следующими на очереди были Сирия и Индия – это не было секретом для английского правительства, как и не было секретом то обстоятельство, что войск, коими располагает Бонапарт в Египте недостаточно для проведения такой масштабной операции, как поход в Индию. Следовательно, главная задача Англии осени и зимы 1798 г. состояла в том, чтобы не дать возможность Франции прислать подкрепление Бонапарту. Морской путь посылки войск победой Нельсона был практически исключен, разумеется, при условии плотной блокады Средиземного моря доблестным королевским флотом. Но только лишь блокады недостаточно, ибо кроме морского пути в Сирию или Египет возможен и сухопутный и путь этот лежит через Северную Италию, Балканы и дальше через Дарданелы в Сирию. Кабинет видел свою историческую задачу в превращении этого пути в непроходимую дорогу, в превращении Италии в театр военных действий, причем не весной 1799 г., как планировала осторожная Австрия, а ещё осенью 1798 года.

Австрия же, несмотря на титанические усилия сэра Эдана^[2], английского посла в Вене, не соглашалась начинать войну ранее весны следующего года. У Тугута и Франца имелись свои резоны не торопиться: армия ещё не была готова, она недостаточно вооружена, а новобранцы, процент коих в связи с увеличением армии был достаточно высок, были плохо обучены. Достаточно веские резоны, чтобы мягко отказать английскому кабинету в его притязаниях немедленного начала военных действий. И потом, – рассуждал Тугут и с этим полностью соглашался Франц – что для империи Габсбургов сахарные плантации в Индии. Австрии от них никакого проку, а вот если французы решатся снять часть войск с Италии и послать их через Балканы в Константинополь, австрийским войскам будет много легче отвоевать потерянные по кампоформийскому договору территории.

Так или иначе, английскому правительству не приходилось рассчитывать на немедленное выступление Австрии. Турция, по планам английского кабинета, должна сражаться с французами непосредственно в Египте и Сирии. Её или совсем невозможно было задействовать на европейском театре военных действий, или участие Турции в Европе было возможно в весьма ограниченном формате. Какие возможности еще оставались? Россия. В Петербурге Витворт добился несомненных успехов, но русский царь, в силу своего взбалмошного характера, слишком капризный партнер, требующий большой осторожности и деликатности в обхождении. Чтобы обработать его до нужной кондиции, Витворту требовалось время. Но даже если Павел завтра согласится на полномасштабное участие, все равно остается неразрешимой проблема пространство-временного континуума; времени не было вовсе, а расстояние от России до Италии велико. Остаются Бавария и Неаполь. В этой ситуации Бавария предпочтительней, но в Мюнхене слишком нерешительны. Несмотря на заверения Англии в скорой, грандиозной победе над Республикой, несмотря не обещания кабинета оплатить все издержки курфюрства до последнего фунта, и несмотря на золотой дождь, оросивший мюнхенский двор и давший обильные побеги в саду военной партии, не смотря на все это дважды осторожный курфюрст не решался вступить в игру. Основной аргумент Максимилиана против немедленного вступления в войну был таков: пусть сначала старший брат Австрия начнет, а Бавария сразу подключится. Кто может после этого отказать Максимилиану в трезвости оценки политической ситуации? В Неаполе же всё складывалось замечательно. Все способствовало успеху начинания: и слабость в военных вопросах короля Фердинанда, склонного переоценивать боеспособности своей армии; и ненависть королевы, которую с таким старанием раздувала ее лучшая подруга Эмма, взывая к отмщению гадким французам; и присутствие в столичном порту королевского флота во главе с победоносным Нельсоном; и помощь Талейрана, упорно не присылавшего течении трех самых нужных месяцев в Неаполь посла. Неважно, что Неаполь не мог один на один сражаться с Францией, для Англии главное начать войну как можно скорее. Если Неаполь продержится несколько месяцев, до вступления в дело Австрии, то можно считать, что он выполнил свою стратегическую задачу, а если при этом погибнут король, королева или оба, что ж будет еще двумя мучениками больше. Поднимутся ещё два знамени на борьбу с революционной чумой.

Барон Карл Мак фон Лейберих.

После отказа Тугута прислать войска, неаполитанский король попросил Франца, по крайней мере, откомандировать в его армию опытного австрийского генерала в качестве командующего. Фердинанд просил прислать Готца или Мака. Вена согласилась удовлетворить эту просьбу и 3 октября, в разгар чествований Нельсона, Мак прибыл в Неаполь. Австрийский генерал попал в атмосферу шапкозакидательства, в атмосферу, где присутствовали только лишь победные настроения, будто Неаполь уже разгромил Францию или, по меньшей мере, Рим. Трезвые суждения о том, что военные потенциалы королевства и Франции не поддаются никакому сравнению, были нежелательны и даже как-то неприличны. Мак сначала невольно поддался этой атмосфере, как бы заранее, авансом праздновать победу неаполитанского оружия, но инспекционная поездка к границам королевства в места дислокации войск слегка отрезвила командующего. Однако Маку не удалось убедить двор, что лучше принять оборонительную стратегию или хотя бы дать ему несколько месяцев для приведения армии в состояния боевой готовности. Ни король, ни королева не захотели даже слушать командующего. При дворе говорили с усмешкой, что Мак, конечно же, гениальный стратег, но он совсем не понимает неаполитанцев и не знает их отчаянной, безрассудной храбрости. Когда армия не готова к войне, когда она плохо вооружена и необучена, а воевать надо или очень хочется, как было в случае с Марией Каролиной, профаны и подхалимы, коих при любом дворе всегда в достатке, с умным видом знатоков рассуждают о храбрости своих солдат, которые априори храбрей солдат противника. Их единственный и решающий аргумент – это высокий моральный дух войск и преданность простого солдата государственной идее. Если войну отложить – говорили при дворе – как будет выглядеть Неаполь в глазах английского героя – победителя французов и как он будет выглядеть в глазах европейских монархов. Гамильтоны, со своей стороны, убеждали Марию Каролину, что вся Европа, затаив дыхание, смотрит на маленькое, но храброе королевство. Королеве очень хотелось посрамить сверхосторожного венценосного племянника и заодно страстно хотелось реабилитироваться перед лицом европейской монархии за позорное соглашение 1796 года. Словом австрийская осторожность Мака была не ко двору. Послушать перестраховщика Мака, – говорили сановники друг другу, – который, как уже упоминалось, не знает и не может знать, насколько отчаянно храбр неаполитанский солдат в бою, то нужно войну отложить на неопределенное время, а то и вовсе отменить отмщение французам за поруганную честь. Нет, и ещё раз нет! На это не могла пойти королевская семья. Королева и король не хотели потерять лицо; война с Римом было делом решенным.

Численность неаполитанской армии составляла 45000 человек. Это почти вдвое превышало численность французов в Риме. И это давало еще один повод для самых радужных надежд и мечтаний.

5 ноября Нельсон, после трехнедельной отлучки, во время которой он сделал неудачную попытку штурмом овладеть Мальтой, вернулся в Неаполь. Неделю спустя по его возвращению состоялся военный совет. На нем присутствовали Нельсон и Мак. Желание королевы воевать не могло сдержать ни известие из Лондона, что финансирование кампании несколько задерживается (если дело решенное, то зачем тратить деньги, которые могут понадобиться в другом месте), ни отрицательный ответ Тугута на ещё один запрос Неаполя всё-таки попытаться изыскать возможность прислать австрийский корпус. Военный совет единогласно принял решение в ближайшие две недели начать военные действия против Римской республики. 24 ноября 1798 г. Неаполь объявил Риму войну. Днем раньше первые отряды неаполитанской армии перешли границу.

Вместо того, чтобы всеми имеющимися войсками ударить по Риму, как сделал бы это Бонапарт, Мак разделил армию на пять колонн. Сам он с главными силами пошел на Рим. Остальные колонны шли по разным направлениям.

Французским контингентом в Римской республике командовал генерал Шампионнэ. Его очень ценил Бонапарт не только как талантливого полководца, но и как человека. Под его началом находилось 19 100 солдат. Из них: 10 200 человек под командованием дивизионного генерала Маклональда стояли в Риме и 3 350 под командованием дивизионного генерала Касабланки дислоцировались в Перудже. Остальные войска небольшими отрядами располагались в различных городах республики. 25 ноября французский командующий узнал, что главные силы неприятеля движутся на Рим и что неаполитанская армия марширует независимыми друг от друга колоннами. Такое движение войск неприятеля сильно облегчило задачу французов. Шампионнэ отошел от Рима на заранее подготовленные, хорошо укрепленные позиции в Чивито Кастеллана, расположенного примерно в сорока километрах севернее Рима. 27 ноября ведомая Маком первая колонна, главные силы неаполитанской армии, без боя заняла Рим. Пока всё складывается для Неаполя просто отлично. За четыре дня войны захвачена столица вражеского государства и добрая половина его территории. Армия при этом практически не понесла потерь. Ликование двора не знало границ. Французы бегут перед грозной поступью храброго воинства, посрамлены скептики, неверовавшие в высокий моральный дух неаполитанского солдата. Когда в Неаполь пришла радостная весть о взятии Рима королевская чета вместе с вельможами и сановниками незамедлительно выехала в поверженную столицу врага, чтобы там продолжить празднование победы. Однако по дороге в Рим королю пришло сообщение; коварные французы, коих все при дворе уже считали побежденными, неожиданно напали и в боях 27 и 28 ноября полностью уничтожили две колонны. Из абсолютной радости двор впал в тупое уныние. Двор, король и королева поспешили обратно в Неаполь, оставив Мака и армию на милость проведения.

Генерал Шампионнэ.

Тем временем 4 декабря Мак главными силами атаковал французские укрепления в Чивито Кастеллана и после упорного боя потерпел чувствительное поражение. Мак решил ещё раз штурмовать неприятельские позиции, но войск для полномасштабного штурма было явно недостаточно. Он послал адъютантов в оставшиеся две колонны с приказом к командирам идти в Рим на соединение с главными силами. Каково же было удивление австрийского генерала, когда вместо прибытия подкреплений вернулись одни адъютанты и сообщили ему, что они не нашли войска в обозначенных для них местах, а по слухам в бою 9 декабря четвертая колонна разбита и большая часть морально стойких солдат попали в плен.

Последняя, пятая колонна, также не была найдена там, где она должна была находиться по диспозиции Мака. Ею командовал французский генерал эмигрант-роялист. Он, в отличие от короля и двора, не считал Мака ни гениальным стратегом, ни выдающимся полководцем. Напротив, он весьма скептически относился и к Маку, и ко всей кампании. Видя, что неаполитанская армия в основном разбита, командир пятой колонны не стал выполнять диспозицию, не пошел на соединение с главными силами, а повернул свои войска и, не дав не одного серьезного боя, просто вернулся в Неаполь. Позже Мак объяснял свое поражение предательством пятой колонны.

После всех потерь, понесенных неаполитанской армией, у Мака под ружьем оставалось всего 7000 человек. За две недели боев гениальный Мак умудрился потерять шесть седьмых состава вверенной ему армии. Прямо скажем – это надо уметь. С таким количеством бойцов продолжать войну не имело смысла, и Мак с остатками армии спешно отступил в пределы королевства. 22 декабря, менее чем через месяц после начала военных действий, Мак пересек границу в обратном направлении. Однако с отходом из Римской республики несчастья Мака не закончились, а только начались.

Королевская семья решила, что у неё нет иного выхода, как только бежать на входившую в состав королевства Неаполь Сицилию. При дворе царило уныние и страх. Королева сказала, что пора бы мужчинам, наконец, взяться за дело, а не сваливать все на бедную, слабую женщину. Мужчины – король Фердинанд – и в мирное время не отличался особой храбростью, не считая храбрость, проявляемую им на охоте или на рыбной ловле, теперь же совершенно скис и клял всех, включая Гамильтонов и королеву (королеве доставалась от мужа больше всех). Да и все при дворе ругали французов, ругали и боялись. Как-то забылось, что инициатива войны исходила отнюдь не от них. В сознании венценосных особ и вельмож двора каким-то образом перевернулась действительность, и оказалось, что именно французы напали на мирное, беззащитное королевство. В этой ситуации – с этим соглашались все – только бегство могло спасти королевскую династию и неаполитанскую элиту. 21 декабря королевская семья и большая часть двора погрузились на английские военные корабли. Десять миллионов марок государственной казны заранее, тайно погрузили на флагман Нельсона. Сразу же по окончании погрузки корабли отошли от пристани Неаполя. Перед отправкой были сожжены или потоплены почти все корабли неаполитанского флота. Как ранее денастия и двор предоставили армию своей судьбе, так и теперь они поступили со своими подданными. 27 декабря неаполитанский двор прибыл в Палермо.

Король Неаполя Фердинанд IV.

Преследуя остатки неаполитанской армии, армия французская пересекла границу королевства. Французы практически не встречали сопротивления регулярных частей. Больше хлопот им доставляло местное население. В ответ на грабежи французов повсюду спонтанно вспыхивали восстания. Гористая местность возле Неаполя способствует повстанческим настроениям, предлагая множество укрытий, куда крестьяне уходили сами, уносили, сколько могли, продовольствия и уводили за собой скот.

11 января 1799 года Мак и Шампионнэ подписали соглашение о капитуляции королевской армии. В соответствии с ним существенная часть территории Неаполя отходила Римской республике. Кроме того, Неаполь должен был выплатить французской армии контрибуцию в размере десяти миллионов франков. Несколько странно, что такое серьезное соглашение со стороны Неаполя подписал австрийский генерал, не имеющий даже неаполитанского гражданства, но и французов можно понять – больше не с кем было договариваться. Все сбежали.

Тем временем сопротивление со стороны крестьян нарастало. Мак с группой австрийских офицеров вынужден был спасать свою жизнь от разгневанных крестьян во французском лагере, где его и его сопровождающих объявили пленными и отправили в Париж. Только так он и его офицеры смогли спастись от простого народа, возмущенного тем, что австрийцы предали и продали их родину. На самом деле претензии следовало бы предъявлять не несчастному Маку, а собственным королеве и королю. Но истинные виновники народных бед, как всегда, далеко, а Маки рядом, – значит они и виноваты.

Непрекращающиеся столкновения с местным населением и преследование Мака крестьянами дало повод французскому командованию признать договор недействительным. Французские войска двинулись маршем на захват столицы. После трехдневной осады, город, защищаемый простыми неаполитанцами – крестьянами и горожанами, был взят штурмом. Французские войска потеряли при этом штурме более 1000 человек. Потери со стороны защитников города никто не считал. Безусловно, что они были значительно выше, чем у атакующей стороны и измерялись несколькими тысячами человек.

Французы наложили на город 2,5 миллиона золотых дукатов контрибуции и ещё 15 миллионов на остальное королевство. Это соответствовало примерно 60 миллионам франков. Кроме того, Неаполь должен покрывать все текущие  потребности армии. Это ещё дополнительно несколько миллионов франков в год. На месте королевства Неаполь была образована Партенопейская республика.

Сразу после начала войны в европейские дворы через английскую дипломатическую почту были разосланы сообщения об успешных военных действиях Неаполя против Франции. Как рассчитывал английский кабинет, Неаполь должен, с одной стороны, служить примером всей Европе, а с другой пристыдить европейские дворы; вот смотрите, пока вы раздумываете, маленькое королевство мужественно сражается против могущественной Франции. И действительно, пример оказал воздействие. С помощью английских дипломатов в короткий период между первыми победными реляциями с фронта и известием о полном поражении Неаполя, королевству удалось заключить два договора о военной помощи – с Россией и Турцией. Через несколько дней после заключения союзного англо-русско-турецкого договора, в Петербурге было подписано соглашение между Российской империей и Неаполитанским королевством. С русской стороны соглашение подписали Безбородько, Кочубей и Растопчин. Со стороны Неаполя – герцог Каприола. Самое непосредственное и горячие участие в подписании договора между Россией и Неаполем принял английский посол в Петербурге сэр Витворт. Согласно договору Россия брала на себя обязательства в случае необходимости оказать Неаполю поддержку сухопутными войсками в количестве до 10000 человек. Финансовую сторону вопроса, как то: снабжение русских войск на территории королевства, стоимость транспортировки армии, жалование офицерам и солдатам и оплата в казну, взяла на себя прямо или косвенно великодушная Англия.

Благодаря активному участию Англии во внешних отношениях Неаполя в начале 1799 года королевство подписало второй договор с мусульманской Портой, по которому Турция предоставляла Неаполю такое же, как и Россия войско. По договору 10000 албанцев должны сражаться и умирать на земле Италии. Как и с Россией, финансовая сторона вопроса мало заботила Фердинанда и Каролину – это была проблема Англии.

Разумеется, и королевский двор Неаполя, и английское правительство, и европейские политики понимали, что Неаполь не может долго противостоять Франции. Расчет Англии был прост. Неаполитанское королевство начинает войну и вскоре к военным действиям против республиканской Франции подключаются другие европейские страны. Прежде всего, Англия рассчитывала на Австрию, Россию и Пруссию. Кроме того, на Британских островах шла подготовка широкого «освободительного» движения роялистов. Никто не рассчитывал, что неаполитанская армия потерпит такое быстрое и такое основательное поражение. В этом был просчет лондонских стратегов. Но, несмотря на краткосрочность войны, главная цель Англии была достигнута – на территории Италии проходили военные действия, существенная часть французской армии была связана войной с Неаполем и, как следствие, Франция не могла послать подкрепление египетской армии сухопутным путем. А это означало безопасность английских владений в Индии. Вторая цель этой, так неудачно сложившейся для Неаполя войны, также была достигнута – Англия выиграла время. Менее чем через три месяца после взятия французами Неаполя на сцену вышли Австрия и Россия, главные действующие лица этой драмы.

Забытая всем светом королевская чета с остатками двора влачила жалкое существование на Сицилии. Один из немногих, кто остался верен своему королю и сохранил способность конструктивно действовать, был кардинал Фабрицио Руффо. У католичества имелись собственные счеты с революционной Францией, и кардинал горел святым желанием эти счеты сквитать. Руффо предложил королю план организации партизанской войны. По этому плану он с небольшим отрядом должен высадиться в Калабрии и именем бога и короля поднять крестьян на борьбу против безбожников и захватчиков земли неаполитанской. В конце января король одобрил план Руффо. Кардинал получил полновластные полномочия проведения этого предприятия и титулы королевского комиссара и генерал-викария. Денег, впрочем, Фердинанд не дал, но обещал по-королевски наградить в случае успешного завершения дела.

Неаполитанская Королевская семья.

Руффо с кучкой добровольцев на нескольких английских кораблях покинул берега Сицилии и 8 февраля отряд монахов-монархистов десантировался на мысе Реццуто в Калабрии. Удачно выбранный бренд – «бог и король» и жестокость французских войск по отношению к местному населению обеспечили Руффо невиданную досели популярность. Отовсюду к нему стекался народ, жаждавший принять участие в изгнании французских захватчиков. Через несколько месяцев успешных партизанских действий вся Калабрия снова находилась под властью короля.

Ещё одна успешная попытка восстания была предпринята по инициативе дворянина Антонио Михерокса, вступившим в контакт с адмиралом Ушаковым, который в то время был занят осадой французской крепости на острове Корфу. Завоевав Корфу, Ушаков позволил Михероксу набрать из карабельных команд добровольцев. Михерокс при поддержке русских и турецких моряков поднял восстание в Апулии. Для подавления восстания Михерокса французы неоднократно посылали крупные отряды и те имели успех, но мятеж этот до конца так и не был подавлен. В других частях неаполитанского королевства не было такого размаха повстанческого движения, как в Калабрии и Апулии, но и там оккупационным войскам было достаточно неспокойно.

Кардинал Фабрицио Руффо.

В конце февраля, ввиду нарастающего повстанческого движения, Директория отозвала Шампионнэ и передала командование генералу Макдональду. В Париже придерживались мнения, что основной причиной непрекращающихся мятежей явилась жестокость командующего. Несомненно, правительство Франции правильно определило причину. Насилие порождает насилие. Новый командующий попытался изменить политику предшественника, начав переговоры с руководителями повстанцев. Возможно, что Макдональд добился бы успеха и принес стране долгожданное спокойствие, но было слишком поздно. С наступлением весны 1799 года общая обстановка в Италии складывалась для Франции крайне неблагоприятно. В начале марта австрийские войска начали активные боевые действия в Швейцарии, а через месяц в Северной Италии был открыт второй фронт военных действий. Там против французов сражались австро-русские отряды под общим командованием фельдмаршала Суворова. В такой ситуации держать значительный воинский контингент в королевстве Неаполь являлось непозволительной роскошью, а в случае удачных действий австро-русских войск в Пьемонте, корпус Макдональда мог быть отрезан от Франции, что означало его потерю.

8 апреля Макдональд получил приказ Директории готовиться к выступлению на север. Через месяц, в начале мая, французы оставили Неаполь. Удержать страну в своих руках не представлялось возможным, но было желательно оставить столицу за Францией, чтобы в будущем использовать ее как плацдарм для отвоевания территории королевства. В городе остался небольшой французский гарнизон и правительство Партенопейской республики, поддержанное частью горожан воспринявших революционные идеи. Макдональд, по заверению Директории, твердо пообещал правительству молодой республики, что им на помощь и защиту обязательно придет французский флот. Директория рассчитывала на флот адмирала Брюи, уже вышедший к тому времени из Бреста.

Когда французы покинули страну, повстанцы располагали следующими боеспособными отрядами – отряды Руффо, Михерокса и отряды, набранные из команд русских и турецких военных кораблей. Руффо, получив позволение короля, пошел на столицу. По пути к нему присоединились отряды Михерокса, русские и турецкие моряки. В начале июня повстанцы начали штурм Неаполя. Несколько дней продолжалось кровопролитное сражение. Наконец неаполитанцы-роялисты захватили город. Многочисленные пленные республиканцы были живьем сожжены на кострах. Таким страшным образом проявилась религиозная составляющая восстания.

В руках республиканцев находилось ещё несколько хорошо укрепленных замков. Во избежание дальнейшего кровопролития, которым были по горло сыты обе стороны, победители вступили в переговоры с осажденными, и 21 июня переговоры закончились подписанием соглашения, согласно которому в обмен на сохранение жизни и доставку во Францию республиканцы складывают оружие и передают крепости и замки в руки роялистов. Соглашение подписали со стороны Неаполя – Руффо и Михерокс, с английской стороны – капитан фрегата Фут, со стороны русского флота – находящийся на службе России ирландец Бали и с турецкой стороны – Ахмед-бей. Все участники завоевания Неаполя поставили свои подписи.

Когда уже шла подготовка к передаче замков, на рейде Неаполя появились корабли Нельсона с четой Гамильтонов и со всей королевской компанией. Нельсон, подзуживаемый королевой и леди Гамильтон, денонсировал договор и даже после серьезного разговора с Руффо не изменил своего решения. 26 июня по приказу Нельсона всех сдавшихся республиканцев арестовали. Чтобы придать расправе над ними вид законности, король 28 июня передал Нельсону высшие военные полномочия. Вечером того же дня новоиспеченный главнокомандующий приказал доставить на свой флагман членов республиканского правительства «под стражей и в кандалах». На другой день Нельсон приказал доставить на свой корабль адмирала Караччиоло, бывшего командующего небольшим республиканским флотом. После нескольких часов формального допроса, во время которого Караччиоло вел себя чрезвычайно достойно, Нельсон приговорил его к смертной казни через повешенье. Приговор был немедленно приведен в исполнение. Адмирала повесили на рее собственного флагмана – фрегата «Диана». Эта казнь явилась сигналом к началу избиения. За два дня были казнены более четырех тысяч республиканцев. Королевская семья сейчас жестоко обходилась со своими недавними противниками. Вообще говоря, в этой истории венценосные супруги показали редкую даже для королей трусость и подлость.

После казней, как бы в продолжение осенних праздников, опять начались балы и фейерверки. Будто не было войны, не было тысяч погибших, десятков тысяч обездоленных и лишившихся крова. Конец этой истории так же примечателен, как и её начало – спасителем неаполитанского отечества был объявлен лорд Горацио Нельсон. Король Фердинанд IV указом пожаловал ему титул герцога Бронте с годовым доходом три тысячи фунтов стерлингов. Не заставила себя ждать и награда со стороны собственного правительства. За успешное завоевание Неаполя(?) лорд Нельсон был назначен главнокомандующим восточной части средиземноморского флота. Руффо и Михерокс, люди, которым династия на самом деле обязана возвратом трона, были забыты, и их присутствие при дворе стало неугодным.