ГЛАВА IV
КРИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР КАМПАНИИ
В результате неправильных мер, принятых прусским военным ведомством, в сентябре на театре войны в Тюрингии было сосредоточено только около 110 000 человек. Саксонцев было 18 000 человек, и, таким образом, вся армия насчитывала 128 000 человек. Но 15 000 под командованием герцога Евгения Вюртембергского не смогли бы участвовать в начале кампании, если бы она началась в первой половине октября; таким образом, оставалось только 113 000 человек.
Как впоследствии выяснилось, численность французов достигала, примерно, 130 000. В то время она не была точно известна, но предполагали, что если удастся быстро вторгнуться в Франконию, то придется иметь дело, самое большее, с 80 000 — 100 000 человек[1]. При таких условиях успех могли сулить только два плана. Первый заключался в том, чтобы держаться оборонительного образа действий и при приближении противника медленно, но без решительного боя отходить за Эльбу, а затем и за Одер, соединиться с русскими и расположенными в тылу пруссаками, после чего дать всеми соединенными силами сражение, примерно, в Силезии или в Польше. В этом случае, если бы саксонцы не отпали, а русские подошли бы в составе 50 000 человек, можно было бы иметь, вычтя потери в боях и гарнизоны крепостей на Эльбе и Одере, до 150 000 человек, тогда как у французов осталось бы для перехода через Одер едва 80 000. Но при такой обстановке саксонцы, вероятно, скоро заключили бы сепаратный мир и присоединили бы своих 18 000 человек к французской армии. 10 000 человек Пруссия, вероятно, потеряла бы вследствие дезертирства, так что соотношение сил составило бы, быть может, не 150 к 80, а 120 к 100.
Ввиду снижения благоприятных результатов, которых можно было бы ожидать от отхода в глубокий тыл, и затем ввиду того, что не хотели на первых же порах отдавать столько провинций, так как считали несовместимым с честью Пруссии предпринимать такой дальний отход без сражения, наконец, потому, что это было весьма необычно и никто не мог бы свыкнуться с этой мыслью, — об этом плане даже и не говорили. Однако, помимо моральных факторов, он был бы самым естественным.
Второй план был следующий: быстро вторгнуться соединенными силами в Франконию, обрушиться на французов на их квартирах, разбить их корпуса поодиночке, прежде чем они успеют соединиться, и этим принудить французов к отступлению за Рейн. Если бы этот удар увенчался успехом, то рассчитывали приобрести хорошую моральную базу, большой запас силы, уверенности в себе и почтения, за счет которых можно было бы протянуть некоторое время, если бы дело приняло затем менее благоприятный оборот. Надеялись после такого удара привлечь на свою сторону всю Северную Германию, выиграть время для подтягивания русских и восточнопрусских сил, вызвать высадку англичан и новые вооружения австрийцев. Это представление о последствиях столь удачного удара безусловно не было преувеличенным, но сам удар был бы далеко не легким предприятием. Выражения “обрушиться на квартиры”, “разбить корпуса поодиночке” имеют, как и многие другие военные выражения, что-то весьма неопределенное, и если разобраться в них точнее, то в большинстве случаев от них остается только риторическая фигура.
Армия никогда не даст застигнуть себя целиком на квартирах, как это может случиться с отдельным батальоном; это выражение означает намерение так быстро обрушиться на нее, чтобы она не успела сосредоточиться в одном пункте, лежащем внутри района этих квартир. Поэтому ей приходится выбирать этот пункт в тылу и при этом тем дальше, чем обширнее районы расквартирования. Если нанести такой внезапный стратегический удар с большой силой, то, конечно, можно помешать тому или другому корпусу сосредоточиться, но со всеми сразу этого никогда не может случиться. Если бы нам удалось заставить застигнутые нами отдельные корпуса драться поодиночке, мы многое выиграли бы этим; мы имели бы большое численное превосходство и возможность напасть на них одновременно с разных сторон и уничтожить их. Однако, в таких случаях войсковые соединения остерегаются оказывать сопротивление, а спешат отойти подальше, так что весь результат обычно сводится к следующему:
1) к большему или меньшему выигрышу территории;
2) к тому, что если нападение проведено очень искусно, то у противника возникает некоторое смятение и отдельные небольшие части его будут сильно потрепаны; общая сумма потерь будет в конце концов довольно значительной. Если принять во внимание боевой опыт французской армии, то вряд ли можно предположить, что она очень усилила бы этот успех внезапного нападения своими дальнейшими неправильными действиями.
Так именно представляли себе внезапное нападение и иначе нельзя было себе его представить. В лучшем случае надеялись быстрым наступлением между квартирными районами французов помешать им найти общую точку сосредоточения в Южной Германии и тем заставить их собрать свои войска по ту сторону Рейна, неся при этом множество мелких потерь. Если бы французские маршалы отважились оказать нам сопротивление двумя-тремя соединенными корпусами, — атаковать их превосходными силами и к вышеупомянутым успехам прибавить еще выигрыш сражения.
Многие скажут на это, что Бонапарт поистине не был таким человеком, от которого можно было ожидать подобных ошибок и которого можно было бы превзойти быстротой и решительностью действий. Что Бонапарт был способен на большие, даже невероятные ошибки, в частности на величайшее пренебрежение всякой осторожностью, было впоследствии достаточно убедительно доказано опытом. Правда, в то время еще нельзя было знать и доказать это опытом. Однако, мы утверждаем, что с точки зрения тогдашних полководцев необходимым фактором ведения войны была вера в возможность ошибок со стороны противника и в успех собственного чрезвычайного усилия. Тот, кто не хочет допустить этого, тот в сущности не знает, о чем идет речь, тот не понимает ни рассматриваемого здесь вопроса, ни самого себя; он вставляет штифт в действующий часовой механизм и требует, чтобы часы все-таки продолжали идти. Таким образом, если нельзя по внутренним причинам объявить такой успех невозможным, остается только вопрос о том, делала ли его вероятным внешняя обстановка.
Король решился на войну в начале августа. Считая 8 суток на оповещение и 14 суток на мобилизацию, армия в конце августа закончила бы мобилизацию. И действительно, войска, стоявшие в Западной Пруссии, выступили в конце августа. Так как войска из Восточной и Южной Пруссии не привлекались к участию в кампании, а войска, стоявшие в Западной Пруссии, должны были образовать резервный корпус, то все сводилось к тому, чтобы быстро сосредоточить бранденбургские, силезские, померанские, магдебургские и вестфальские части, самые отдаленные стоянки которых находились не далее, чем в 60 милях (445 км). Таким образом, через три недели, то есть в середине сентября, можно было бы вовремя собрать всю армию у подножия высот Тюрингенского леса, причем это не вызвало бы со стороны французов никаких иных мероприятий, кроме тех, которые они действительно провели, так как вооружение Пруссии и передвижения ее войск фактически начались 9 августа, а в первой половине сентября пруссаки начали собираться в Саксонии.
Во второй половине сентября французская армия была расположена следующим образом:
1) Бернадот — в Ансбахе (1-й корпус);
2) Даву — в Этингене (3-й корпус);
3) Сульт — в Пассау (4-й корпус);
4) Ланн — в Бишофсхейме (5-й корпус);
5) Ней — в Мемингене (6-й корпус);
6) Ожеро — во Франкфурте (7-й корпус).
Большой треугольник, образованный этими штаб-квартирами (Пассау, Франкфурт, Меминген), имеет две стороны по 40 миль (300 км) и одну сторону в 60 миль (445 км). Кроме того, каждый корпус был растянут на 15 — 20 миль (110 — 150 км).
Прусская армия, собравшаяся за Тюрингенским лесом, находилась всего в 25 милях (190 км) от линии Пассау — Франкфурт. Нельзя отрицать того, что такая армия находится в очень выгодном положении. Если бы во второй половине сентября она двинулась через Тюрингенский лес на Вюрцбург, она встретила бы там или позднее, между Вюрцбургом и Рейном, самое большее четыре корпуса Бернадота, Даву, Ланна и Ожеро, то есть около 70 000 человек. Она могла бы оттеснить их через Шварцвальд в долину Рейна и дальше либо за Рейн, либо в район Келя, прежде чем корпуса из Пассау и Мемингена успели бы соединиться с ними. Несомненно, это была прекрасная перспектива, и тот, кто не понимает таких вещей, никогда не должен вынимать меча из ножен.
Так именно и возникла первая идея прусского наступления. Но, как всегда случается с идеями, когда их приходится просеивать через сито чужих мнений, когда много людей имеют сказать свое слово, а главное, когда отсутствует решимость, — эта идея была постепенно настолько искажена, что в конце концов перестала быть похожей на самое себя.
Прежде чем проследить за дальнейшим ходом болезни этой идеи, мы должны заняться вопросом об организации прусского командования. Командовать всеми силами должен был герцог Брауншвейгский; король хотел ехать с ним, чтобы своим присутствием повысить быстроту и энергию всех мероприятий.
Король взял с собой фельдмаршала Меллендорфа, так как не знали, куда его иначе пристроить, и король полагал, что сможет извлечь пользу из его советов. Король взял к себе и генерала Генерального штаба Пфуля, так как он был старшим офицером Генерального штаба и так как герцог, который терпеть его не мог, выбрал себе в начальники штаба полковника Шарнгорста. Король думал, что Пфуль пригодится ему в совете, благодаря своему более научному образу мышления. Наконец, король призвал к себе генерала Цастрова, командовавшего бригадой, так как с давних пор питал к нему особое доверие. Кроме этих вновь призванных лиц, при короле, естественно, находился полковник Клейст в качестве генерал-адъютанта-экспедитора, то есть статс-секретаря военного департамента, не говоря уже об обоих дипломатах — Гаугвице и Луккезини и генерале Кекрице.
Герцог Брауншвейгский, вместо того чтобы прийти в ужас от этой свиты, по-видимому, был втайне очень доволен ею. Он очень постарел и настолько опустился, что даже не решился поехать в Берлин, а приехал только в Галле, желая этим еще сильнее подчеркнуть, что он намеревается только командовать армией как фельдмаршал, а не принимать участие в войне как государь. Так боязливый хватается за соломинку, и эта соломинка является лучшей мерой внутренней боязни. Итак, повторяем: одряхлевший герцог, по-видимому, втайне радовался составу королевской свиты, так как присутствие короля было ему приятно не столько потому, что оно придавало его приказам больший авторитет, сколько потому, что он мог предоставлять решение всех вопросов высшему авторитету короля; а так как он боялся, что король из-за своей скромности не станет вмешиваться в дела в той мере, как этого желал сам герцог, он и смотрел на королевскую свиту, примерно, как на арматуру магнита.
Генерал-квартирмейстером герцога был полковник Шарнгорст; кроме него, при герцоге не было ни одного лица, заслуживающего упоминания. Капитан Генерального штаба фон-Мюффлинг, с которым идейно был близок Шарнгорст, конкретно разработал план операций, так как лучше всех знал тюрингенские горы и вообще Тюрингию. Поэтому он до известной степени привлекался к различным совещаниям, но, ввиду своего небольшого чина, играл на них лишь подчиненную роль. Таким образом, на совещаниях штаб герцога был представлен очень слабо. Кроме того, Шарнгорст не только был моложе по службе, чем Пфуль и Массенбах, но и был слишком новым человеком в армии, чтобы пользоваться безусловным доверием. Все это неизбежно должно было отодвигать его на второй план, так что он далеко не пользовался той свободой действий и влиянием, которые обычно имеет начальник штаба нерешительного полководца. В довершение всего он за последние дни форменным образом поссорился с герцогом.
Таков был состав синклита (Kongress), который должен был руководить армией; как мы скоро увидим, к нему приходится причислить еще князя Гогенлоэ и полковника Массенбаха.
Король очень неохотно соглашался на войну; поэтому он еще раз сделал через фон-Кнобельсдорфа представления и предложения в Париже. Дипломаты высчитали, что ответ может быть получен 8 октября, и поэтому 8 октября было назначено днем начала операций. Что ультиматум был бесполезен, это мог сказать всякий, но что он был совершенно несовместим с планом стратегической внезапности, было еще очевиднее. 25 сентября, когда герцог Брауншвейгский представил свой план операций, французские корпуса, по-видимому, еще не трогались с места; однако, после решительного заявления, которое прусский кабинет приказал сделать в Париже, можно было наверняка ожидать немедленного сосредоточения французской армии. Кроме того, 25 сентября план операций герцогом должен был бы быть не только составлен и представлен, но и приведен в исполнение, и прусская армия должна была бы находиться в Франконии. Герцог Брауншвейгский должен был бы протестовать против этих проволочек и настаивать на быстром переходе в наступление; однако, герцог боялся войны и ее последствий, пожалуй, еще больше, чем сам король, и его нерешительность позволяла ему еще надеяться на дружественное соглашение там, где его разум должен был бы подсказать ему, что нет иного исхода, кроме отчаянной обороны.
Если кампания должна была начаться только 8 октября, то на Майне прусская армия могла быть не ранее середины октября; следовательно, надо было ожидать найти там противника почти сосредоточившимся, так как в 14 суток можно довольно свободно пройти 30 — 40 миль (225 — 290 км). Таким образом, хотя сохранили идею наступления, так как при этом все же было больше всего надежды обрушиться всеми силами на часть сил противника, однако, это наступление перешло теперь в категорию обыкновенных.
Прежде чем продолжать рассмотрение плана операций, мы должны сказать несколько слов о распределении сил армии. Герцог Евгений Вюртембергский с эападнопрусскими войсками численностью в 16 000 человек образовывал резервную армию, которую подтянули в Саксонию позднее всех остальных войск, так как думали, что она может понадобиться в Вестфалии. Хотя это было двойной ошибкой, во-первых, потому, что всякий стратегический резерв является нелепостью, а, во-вторых, потому, что дело, очевидно, должно было решаться в Саксонии, а не в Вестфалии, однако, этому не приходится слишком удивляться, потому что это вполне соответствовало обычным взглядам людей. Таким образом, герцога Вюртембергского приходится скинуть со счетов, и для вторжения в Франконию оставались две армии и корпус, а именно главная армия под непосредственным командованием герцога, силезско-саксонская армия под командованием князя Гогенлоэ и корпус генерала Рюхеля.
По настоянию полковника Шарнгорста армия была разделена на дивизии из всех родов войск. Состав армии был следующий:
| главная армия | 6 дивизий |
| силезско-саксонская армия | 5 » |
| корпус генерала Рюхеля | 3 » |
| Итого | 14 дивизий |
Это деление на две главные армии, бесспорно, противоречило всем разумным принципам. Каждая лишняя ступень в организации ослабляет командование. Но если дивизий было слишком иного, чтобы можно было непосредственно подчинить их герцогу, то было бы вполне уместно, как всегда делается в новейшее время, сформировать корпуса из 2 — 3 дивизий. Это дало бы 5 — 6 корпусов — как раз самое удобное число для обычных потребностей операций. Но князь Гогенлоэ уже командовал таким корпусом в 1792, 1793 и 1794 годах; он начал играть в прусской армии более важную роль, чем герцог, так как был моложе последнего на 10 — 12 лет и предприимчивее; считали, что ему нельзя отказать в командовании отдельной армией, хотя и под главным командованием герцога; поэтому для него была сформирована армия, примерно, такой же численности, как главная армия. Чем больше отряд, которым командует подчиненный генерал, тем самостоятельнее хочет быть этот последний, тем большая доля энергии главнокомандующего растворяется в силе этого подчиненного. В этом смысле князь Гогенлоэ позволил своему беспокойному другу и генерал-квартирмейстеру Массенбаху увлечь его в такую крайность, которая, правда, не является чем-то необыкновенным при отсутствии властного главнокомандующего, но которая в том опасном положении, в каком мы находились, является вдвойне опасной.
Гогенлоэ и Массенбах, по собственному их признанию[2], имели намерение поставить себя до известной степени в положение, независимое от герцога, и выдвигали принципы управления, которые нельзя было допустить даже по отношению к генералу, командующему на отдельном театре военных действий в 10 — 20 милях (75 — 150 км) от главного, и которые были уже совершенно немыслимы на одном и том же театре войны. Правда, Гогенлоэ и Массенбах так и не добились осуществления этого неразумного требования, однако, главное командование ограничилось тем, что оставило это требование без ответа, вместо того чтобы сразу же резким внушением приучить их к повиновению. Во время кампании герцог ни разу не мог решиться говорить с князем Гогенлоэ определенным тоном прямого приказа, а всегда предоставлял ему гораздо большую свободу, чем это совместимо с упорядоченным ведением войны. К этому извращенному мнению Гогенлоэ и Массенбаха относительно того, что им подобало, следует еще добавить их расхождение во взглядах с герцогом насчет плана кампании; обе эти причины привели к тому, что Гогенлоэ и Массенбах так и не приняли идеи герцога, держались про себя совершенно другого направления, и, как неправильно поставленный корабль, их лишь с большим трудом и усилиями удалось привести в движение.
До открытого неповиновения они не дошли; но их вечные возражения, их постоянные жалобы на ослепление и неведение, естественно, должны были еще увеличить слабость и нерешительность и без того слабого командования. В конце концов король стал недоверчивым, герцог с каждым днем становился все нерешительнее, совещаниям не было конца, нерешительность росла гигантскими шагами.
Коснувшись этого положения князя Гогенлоэ, продолжим рассмотрение плана операций. Герцог вручил его королю 25 сентября, следовательно, в это время он был уже готов, и с этого момента его и надо оценивать.
Передвижения французской армии либо еще не начались, либо еще не были известны, но, как мы сказали выше, их можно было предугадать. Можно было ожидать встретить на Верхнем Майне значительные части неприятельской армии, однако, надеялись иметь численное превосходство над ними, так как самые удаленные части противника вряд ли успели бы прибыть в этот район к тому времени, когда туда подошла бы прусская армия (примерно, к середине октября). Дальнейшие события показали, что это предположение было ошибочным и что на Верхнем Майне пришлось бы драться с такими же, если не большими, силами противника, какие прусская армия в действительности имела против себя на Заале. Тем не менее из-за этого нельзя считать самую идею наступления неправильной, так как на войне никогда нельзя быть уверенным в правильности таких расчетов, и ошибка была во всяком случае простительной. Но, конечно, это наступление уже не оправдывалось одними лишь соображениями, говорившими в пользу внезапного наступления, которое было бы предпринято на 14 суток раньше, да и вообще не оправдывалось ничем, кроме поднимающего моральное состояние армии сознания, что она является наступающей стороной; но этому соображению в то время придавали слишком большое значение.
Весь вопрос сводился теперь к тому, какими путями наступать на противника. Имелись следующие возможности:
1) оставить Тюрингенский лес справа и наступать через район Хофа на Бамберг;
2) оставить его слева и наступать по Франкфуртскому шоссе;
3) наступать прямо через Тюрингенский лес на Вюрцбург;
4) разделиться и наступать по двум или даже по всем трем главным направлениям.
При выборе направления надо было руководствоваться следующими основными соображениями:
первое — насколько возможно сохранять силы сосредоточенными, так как самое главное было иметь в бою превосходные силы;
второе — действительно встретить значительную часть армии противника, а не наносить удара по воздуху; так как приходилось учитывать, что противник вскоре будет значительно сильнее нас, то нельзя было рассчитывать обойти его; если бы не удалось встретить значительную часть его сил и нанести им решительный удар, мы могли оказаться в положении обойденного, а следовательно, в большой опасности;
третье — сохранить за собой по возможности прямой путь отступления.
Соображение первое совершенно исключало идею наступления главной массы войск больше, чем по одному направлению; соображение второе исключало направление на Франкфурт, так как там был расположен только один корпус противника — корпус Ожеро, который мог бы отойти на центр, и тогда это наше движение оказалось бы тем более неправильным, что с Франкфуртского шоссе нельзя было свернуть влево, так как тогда пришлось бы переходить по проселкам через ренские горы.
Таким образом, для наступления оставался выбор только между Тюрингенским и Байройтским лесами. Если ближайшими пунктами для отступления считать Магдебург и Виттенберг, то отступление было бы обеспечено лучше всего, если бы наступали через Тюрингенский лес, но если предполагали отступать главными силами на Дрезден, то направление на Хоф было удобнее. Несомненно, отступление на Виттенберг и Магдебург было более естественным, так как при этом была бы дольше обеспечена столица; Эльбу было легче оборонять между Виттенбергом и Магдебургом, чем под Дрезденом, так как эта река позволяла задержаться на более продолжительное время; кроме того, Силезия лучше обеспечена благодаря своему положению позади Богемии и благодаря своим многочисленным крепостям, чем Бранденбургская Марка. Это соображение заставляло выбрать направление через Тюрингенский лес. Кроме того, наступая по этому направлению, прусская армия оставалась бы в центре и скорее могла бы отразить возможный обход своего правого фланга, чем в случае наступления на Хоф, то есть на левом фланге. Наконец, немаловажным преимуществом было и то обстоятельство, что противник был бы, вероятно, застигнут врасплох этим наступлением прямо через Тюрингенский лес, так как действительно было бы нечто несбыточное в этом движении через главный хребет вместо лежащих справа и слева седловин. Но это преимущество, вероятно, погашалось неудобством дорог. На основании этих соображений и был составлен план герцога.
Десять дивизий должны были перейти через Тюрингенский лес шестью колоннами по смежным дорогам, соединиться под Мейнингеном и Хильдбурггаузеном и затем перейти в наступление.
Одна дивизия должна была оставаться в Байройтском лесу для прикрытия тамошних перевалов.
Три дивизии должны были наступать по Франкфуртскому шоссе, чтобы сковать корпус Ожеро.
В этом плане операций заслуживает порицания лишь то, что, вероятно, из уважения к генералу Рюхелю не захотели делить три дивизии его корпуса, так как иначе было бы лучше обойтись на последнем направлении одной или двумя дивизиями и соответственно усилить главную армию. Но так как численность трех дивизий все равно была не больше, чем корпус Ожеро, который они, по всей вероятности, сковали бы, то эта ошибка была незначительной.
Движение должно начинаться 9 октября, а 10-го, самое позднее 11-го, рассчитывали быть в Хильдбурггаузене и Мейнингене.
Конечно, можно было опасаться, что этот план, составленный 25 сентября, уже нельзя будет привести в исполнение, но это нельзя было знать заранее, и поэтому его составление все же нельзя считать ошибкой. Если бы противник предупредил нас, мы могли бы перейти к обороне, не ставя себя в невыгодное положение; а на войне всегда приходится считаться с возможностью того, что наши намерения окажутся расстроенными и что придется составлять другие планы.
Таким образом, план наступления пришлось дополнить соображениями об обороне, к которой предполагали перейти в случае необходимости, и эти соображения вошли составной частью в общий план операций. План обороны заключался в том, чтобы временно занять сосредоточенное расположение под Эрфуртом или Веймаром. Если бы главные силы противника двинулись по Франкфуртскому шоссе, то мы оказались бы прямо против них, точно так же, как если бы они двинулись через Тюрингенский лес. Если бы они прошли через Байройтский округ, то мы оказались бы отделенными от них р. Заалой, и, если бы они продолжали движение в этом направлении, не обращая на нас внимания, мы могли бы следовать за ними с фланга и преградить им путь у Вайсенфельса. Если бы противник в этом случае исполнил захождение влево, чтобы переправиться через Заалу и напасть на нас, то это лучше всякой другой обстановки открывало бы для нас возможность выгодных наступательных комбинаций. Долина р. Заалы имеет характер крутой горной теснины, а лежащая за ней равнина допускает быстрые передвижения. Таким образом, можно надеяться, что если будет сочтено уместным дать сражение, то удастся напасть превосходными силами на одну из колонн противника.
Правильность этого предположения настолько подтвердилась, что, когда действительно произошел последний из вышеупомянутых случаев, прусская армия, несмотря на всю нерешительность и целый ряд ошибок, все же смогла под Ауэрштедтом атаковать с 45 000 человек 27 000 французов, которые, опираясь тылом на обрывистые склоны долины Заалы, оказались в одном из худших положений, какое возможно на войне. Правда, было рискованно обороняться против неприятеля, располагавшего численным и моральным превосходством, на фланговой позиции с повернутым фронтом и естественной линией отхода в сторону фланга. Но при достаточной осмотрительности можно было бы своевременно предотвратить вытекающие отсюда неудобства. В худшем случае мы все же имели бы у себя в тылу обширную дружественную страну, тогда как Бонапарту пришлось бы сражаться также с повернутым фронтом, имея линию отступления в сторону левого фланга и сохраняя в тылу лишь узкую полоску территории до границы Богемии[3]. Против этого плана герцога, плана, который всегда казался мне простым, естественным и понятным, горячо восстали князь Гогенлоэ и полковник Массенбах. Они еще раньше — благонамеренно, но непрошенные — представили королю свои соображения о ведении всей войны. Эта самонадеянность показывает, в каком состоянии духа и настроении находились оба. План, на проведении которого они настаивали, заключался в том, чтобы армия Гогенлоэ, усиленная до шести дивизий, заняла проходы у Заальфельда, Заальбурга, Хофа и Адорфа; главная армия должна была наступать по Франкфуртскому шоссе на Эйзенах и Фах и затем двумя большими массами, подобными фланговым бастионам, обойти Тюрингенский лес в то время, как 10 000 человек заняли бы последний, а генерал Рюхель вел бы активную оборону на правом фланге (то есть, по-видимому, в Гессене или в Айхсфельде). Эти сбивчивые идеи, родившиеся в путаном мозгу Массенбаха, почти все журнальные писатели более или менее приняли за основу своих суждений в зависимости от их большего или меньшего понимания дела. Однако, в недалеком будущем, вероятно, всюду воцарится убеждение, что на войне крупные передвижения и комбинации всегда должны быть очень простыми и не потому, что сложные движения слишком трудно выполнимы, а потому, что они в большинстве случаев являются только ненужными ухищрениями, фокусами, не ведущими прямо к цели. Тогда, может быть, предстанет во всей своей наготе эта ложная ученость генерального штаба, которой в течение почти целого столетия отводят глаза правительству и обществу; тогда можно будет только удивляться всем этим пустым выражениям, однобоким сравнениям и путаным фразам, как, например, “фланговые бастионы” и “активная оборона”, в таком серьезном деле, в котором важнее всего величайшая ясность и точность представлений. Однако, довольно негодования! Автор выражает его не для того, чтобы предостеречь потомство, а чтобы отвести от себя подозрение в том, что и он мог попасться на удочку этой бессмыслицы.
Как только князю Гогенлоэ и полковнику Массенбаху стал известен план операции герцога, они были вне себя и решили проявить величайшую деликатность и тактичность тем, что строго-настрого запретили своему штабу издеваться над этим планом. Видя, что их план формально не принят, они захотели втянуть герцога в такие действия, которые силой обстоятельств увлекли бы его на правый берег Заалы. Оборонительное расположение на правом берегу Заалы было бы само по себе более естественным, простым и менее опасным; таким образом, в пользу его можно было сказать многое. Но об этом не было и речи, а идея герцога была совсем иная. Поэтому можно считать ошибочным и гибельным стремление штаба Гогенлоэ силой вовлечь герцога в круг этой идеи и тем самым еще более усилить нерешительность и путаницу в главном командовании. С этого момента представлениям и угрожающим предостережениям не было конца, и вся деятельность Массенбаха была направлена на то, чтобы насильно втянуть герцога в наступление по правому берегу Заалы.
К 4 октября, когда герцог со своей штаб-квартирой находился в Эрфурте, а армия еще выдвигалась в район сбора, было получено столько сведений о противнике, что можно было усомниться в том, удастся ли еще выполнить план наступления, составленный 25 сентября. Было ясно, что мы встретим соединенные силы противника на Верхнем Майне или уже во время их марша в Саксонию. Узнали, что Бонапарт уже прибыл в Ашаффенбург, и действительно, как выяснилось впоследствии, французская армия находилась в это время уже на линии Нюренберг — Бамберг — Швайнфурт — Хаммельбург.
С этой минуты ясно выявилось внутреннее состояние герцога. Он втайне желал, чтобы что-нибудь помешало началу войны, и имел тайное намерение использовать присутствие короля, чтобы совершенно отойти на второе место. Поэтому вместо того, чтобы принять соответствующее обстоятельствам решение, как ему пришлось бы сделать, если бы он был один, он воспользовался положением, создавшимся в армии, чтобы 5 октября созвать совет, на котором и предстояло решить, что делать дальше.
4 октября, ввиду того, что генерал Рюхель еще не приехал, у герцога состоялось предварительное совещание с генералом Пфулем, полковником Массенбахом, генерал-адъютантом короля полковником Клейстом и капитаном Генерального штаба Мюффлингом. Герцог в сущности уже отказался от идеи наступления, но не высказывал этого. Он выражал свое убеждение в том, что французы стремятся занять позицию за р.р. Баунах и Франконской Заалой и что Бонапарт будет избегать перехода в наступление, чтобы не казаться агрессором. Массенбах привез с собой данные рекогносцировки французских позиций в Франконии с тайным намерением вызвать этим наступательное движение на правом берегу Заалы[4].
Идея безусловной необходимости отхода на правый берег Заалы совершенно овладела Массенбахом. Он непрестанно говорил об этом и тянул туда, как норовистая лошадь к стенке. Однако, во всех его представлениях было так мало ясности и было так очевидно, что он сам не отдает себе ясного отчёта в своих идеях, а все было сдобрено такими риторическими излияниями, что он никого не убедил и только способствовал усилению нерешительности. Настоящее совещание состоялось 5 октября; кроме его величества короля, в нем участвовали следующие лица:
герцог Брауншвейгский,
фельдмаршал фон-Меллендорф,
князь Гогенлоэ,
генерал фон-Рюхель,
генерал фон-Пфуль,
генерал фон-Кекриц,
полковник фон-Массенбах,
полковник фон-Шарнгорст,
полковник фон-Клейст (генерал-адъютант короля),
граф Гаугвиц,
маркиз Луккезини.
Полковник Массенбах снова настаивал на переходе обеих главных армий влево через Заалу, чтобы атаковать неприятельскую армию во время ее наступления и тем не дать отрезать себя от Верхней Эльбы и Силезии. Тем временем генерал Рюхель должен был разведывать и сковывать противника; где и как — об этом не было сказано. Полковник Шарнгорст, которому надоело вечное расхождение во мнениях и который видел опасность, угрожавшую нам при таком управлении армией, заявил, что на войне не так важно, что именно делаешь, как то, чтобы действовать с соответствующей энергией и единством. Ввиду того, что расхождение во взглядах командующих главными армиями и их генерал-квартирмейстеров так велико и что попытка примирить их заняла бы слишком много времени и все же оказалась бы тщетной, — он предлагает командованию главной армией уступить и выполнить предлагаемое князем Гогенлоэ и полковником Массенбахом движение налево, но сделать это немедленно и с величайшей энергией. Однако, полковник Массенбах так мало убедил собрание, что и это не помогло. Так как на это не хотели согласиться, то Массенбах предложил сбор на трех позициях: генерала Рюхеля — под Краула на дороге из Эйзенаха в Лангензальцу, главной армии — под Эрфуртом, князя Гогенлоэ — на высоте Эттерсберг близ Веймара, что он считал сосредоточенным расположением. Это предложение достаточно ясно доказывает, что и полковник Массенбах не был уверен в том, что французская армия действительно будет наступать через Франконию. В последнем предположении можно было найти целесообразным только расположение близ Веймара, то есть возможно ближе к Заале. Но такое предложение не встретило общего одобрения, совещание было прервано, прежде чем пришли к какому-нибудь заключению, и продолжалось после обеда у герцога.
Здесь было принято решение продолжать движение до 8-го, когда была назначена общая дневка, но от всех трех армий выслать разведку в сторону противника и временно выбрать три позиции: для генерала Рюхеля — под Краула, для главной армии — под Эрфуртом, для армии князя Гогенлоэ — под Хохндорфом близ Бланкенхайна. Но король отверг предложение о разведке, и поэтому было решено послать только одного офицера генерального штаба (капитана Мюффлинга) на Франконскую Заалу. Сведения, которые он должен был добыть, могли быть получены в главной квартире уже 8-го, и, таким образом, движение через Тюрингенский лес, если бы его еще сочли уместным, могло совершиться 9-го, как было назначено.
Здесь и в дальнейшем герцог Брауншвейгский предстает перед нами в очень невыгодном свете, то есть как человек, не находящийся на высоте положения, не могущий побороть боязни и забот и совершенно запутавшийся в поисках выхода там, где его не было.
Идея добиться на совете из 12 лиц решения того, что он сам мог решить при условии наличия у него хоть единой ясной мысли, надежда предотвратить войну, мнение, будто французы займут в Франконии оборонительную позицию, предложение выслать разведку при удалении в 12 миль (более 75 км) от противника — все это свидетельствует о полнейшей растерянности. Таким беспомощным герцог не был сам по себе и не был бы, если бы оставался один, но, привыкнув всегда маскировать собственное мнение и подчиняться высшему решению, окруженный людьми, которые, очевидно, были приставлены к нему, чтобы контролировать его действия, он счел нужным, наполовину из чувства долга, наполовину по политическим соображениям, всюду отступать на задний план, чтобы не отягчить своей ответственности за неуспех тем, что он, мол, считал себя умнее всех, которые были призваны служить ему советниками[5]. Таким образом, те ясность мысли и решимость, которые еще оставались у него в 70-летнем возрасте, окончательно исчезли вследствие внутренних трений в организованном не по-военному главном командовании.
6 октября положение прусской армии было отнюдь не запутанным и не опасным. Если считали, что уже нельзя рассчитывать на достижение эффекта стратегической внезапности, то надо было просто решиться на то, чтобы извлечь из обороны все преимущества, которые она могла представлять, то есть надо было дождаться наступления противника в Саксонии, чтобы затем либо самим атаковать его, либо дать ему атаковать нас на хорошо выбранной позиции, либо, наконец, если бы он оказался слишком сильным, отходить шаг за шагом внутрь страны, чтобы соединиться со своими подкреплениями. Наступление на противника сулило успех только в том случае, если можно было надеяться застать его разделенным, так как иначе наступление в Саксонии имело не больше смысла, чем наступление в Франконии, от которого только что отказались. Если хотели дать противнику атаковать нас на хорошей позиции, то это могло означать только, что мы должны были расположиться на удобном для нас естественном рубеже, который противник должен был бы преодолеть, чтобы подойти к нам, а затем использовать все преимущества, предоставляемые местностью, чтобы сочетать оборону с наступлением. Так как здесь не могло быть и речи об укрепленном лагере с обеспеченным тылом, пассивность обороны ни в коем случае не должна была простираться так далеко, чтобы спокойно дожидаться подхода противника в пределы тактической досягаемости нашей позиции; в этом случае нам как слабейшей стороне пришлось бы ожидать самого худшего от охвата с его стороны.
Наконец, намерение отойти внутрь страны без решительного боя оправдывалось только в том случае, если бы обстановка оказалась слишком неблагоприятной для решительного боя. Таким образом, наступление на противника или отход в глубь территории должны были зависеть от обстановки, и в этом отношении нельзя было сделать много больше, чем временно расположиться в центре театра военных действий. Но намерение, до известной степени уравнять свои силы с силами противника путем использования выгодной для нас местности уже заранее предопределяло выбор района, в котором предполагалось дать сражение.
Здесь следует упомянуть еще об одной альтернативе. Река Заала образует глубоко врезанную долину, и эта долина в сочетании с другими особенностями местности делит театр войны на две части, совершенно различные по своим свойствам. Если расположиться на левом берегу р. Заалы, то можно обратиться фронтом против неприятеля, наступающего через Эйзенах или прямо через Тюрингенский лес, причем обеспечен прямой отход на Магдебург и Виттенберг. Зато противника; наступающего через Байройтскую область, можно будет в этом случае встретить только на фланговой позиции.
Если расположиться на правом берегу Заалы, то мы будем обращены фронтом к противнику, наступающему через Байройтскую область, и иметь прямой путь отхода на Лейпциг или Дрезден. Но в этом случае нельзя занять флангового расположения по отношению к противнику, наступающему через Эйзенах или Тюрингенский лес, так как нельзя обратиться тылом к Богемии. Но, кроме того, в этом случае, ввиду близости Богемии, отступление будет ограничено гораздо более узкой базой, и если располагающий превосходными силами противник сочтет нужным пройти мимо нашего правого фланга или хотя бы только сделает вид, что собирается обойти наш правый фланг, то мы вообще не сможем принять боя, так как мы подвергнемся опасности быть оттесненными в Богемию.
Поэтому от противника зависит отогнать нас без боя до Эльбы так скоро, как он только может двигаться.
Не так обстоит дело на левом берегу Заалы, где мы имеем за собой всю Северную Германию и, следовательно, в случае необходимости можем отступить в любом направлении; мы говорим в случае необходимости, так как мы отнюдь не отрицаем большого значения сохранения связи с Одером и Пруссией. Так как нельзя было переправляться через Заалу с ее крутыми берегами в последнюю минуту и в присутствии противника, то приходилось принимать своевременное решение, на каком берегу дать сражение.
Пока было еще совершенно неизвестно, будет ли противник наступать главными силами через Эйзенах или через Тюрингенский лес, или через Хоф, расположение на левом берегу Заалы было более центральным и более пригодным для всех трех форм сопротивления, то есть для перехода в наступление, для обороны и для отхода в глубь страны. Но как только с уверенностью выяснится, что следует ожидать наступления противника через Байройтскую область, эту позицию можно будет использовать только как фланговую позицию. Выступить с нее фронтально против неприятеля в последнюю минуту уже было бы невозможно, так как приходилось опасаться одновременного прибытия с ним в намеченный район расположения, а это значило бы действительно дать застигнуть себя во время флангового марша, при этом на сильно пересеченной местности, во всех отношениях неудобной для нас.
Таким образом, если ни в коем случае не хотели подвергаться опасностям, присущим всякому фланговому расположению, то нужно было, отказавшись от наступления, то есть 5 октября, немедленно двинуться на шоссе, ведущее из Лейпцига в Берлин, откуда мы вмели бы прямой путь отступления на Берлин и в крайнем случае могли бы лучше всего уйти. Правда, при этом мы не вмели бы никакой надежды на успех в сражении. Но расположение за Заалой было на редкость удобным фланговым расположением и обещало превосходную обстановку в случае сражения. Это соображение снова возвращает нас к рассмотрению вопроса о фланговой позиции.
Первое требование, предъявляемое к фланговой позиции, заключается в том, чтобы противник не мог пройти мимо нее, без того чтобы не почтить ее своим вниманием. Это условие крайне трудно выполнимо, но в данном случае оно было бы выполнено целиком. Коммуникация французов проходила бы по такой узкой полоске между Заалой и Богемией и эта коммуникация была настолько открыта для флангового удара из-за Заалы, что они никоим образом не могли продолжать движение, не атаковав прусскую армию, расположенную за р. Заалой.
Второе условие фланговой позиции заключается в том, что она должна представлять выгоды для самого боя, иначе не имеет смысла занимать ее. Долина Заалы является глубокой впадиной гористого характера, через которую противник мог перейти только отдельными колоннами; по левому берегу параллельно ей тянется ровное, плодородное плато, допускавшее самые точные маневры нашей армии. В то время как мелкие отряды нашей армии занимали бы самую долину Заалы и могли бы оказывать там сопротивление в течение непропорционального их силам продолжительного времени, наша армия могла бы из своего центрального расположения обрушиться на ту часть армии противника, которая обещала наибольшие выгоды. Противнику пришлось бы драться тылом к крутым обрывам Заалы, имея едва достаточное пространство для развертывания, драться, имея в тылу королевство Богемию, а узкую лазейку через Фойхтландскую область, куда ему пришлось бы отступать, — с фланга.
Таковым было расположение за Заалой по отношению к противнику, который повел бы наступление через Байройтскую область. Вообще же говоря, небольшой театр, на котором оно находилось, был ограничен в направлении на противника с одной стороны Тюрингенским лесом и Айхефельдом, а с другой — глубокой впадиной долины Заалы. Внутри этого района находилась плодородная равнина, на которой войска не голодали бы и которая повсюду допускает самые быстрые и точные передвижения. Действительно, вряд ли можно найти в истории второй пример такого удобного положения для обороняющейся армии.
Если бы занять центральное расположение под Эрфуртом, то можно было бы выступить прямо навстречу всякому, кто подходил бы через Эйзенах или Тюрингенский лес, и обрушиться превосходными силами на одну из отделившихся колонн противника. Если бы противник появился через Байройтскую область, то следовало перейти в Веймар и занять переправы через Заалу. Если бы тогда противник захотел пройти мимо нас, что, правда, трудно было себе представить, то можно было бы под прикрытием долины Заалы в полной безопасности обогнать его по большой дороге на Мерзебург и таким образом легко возвратить себе пространство, временно уступленное голове колонны противника. Для этого было достаточно небольших приготовлений в виде наводки двух-трех мостов под Фрейбургом и занятия Кезена и Мерзебурга. Это было бы нормальным и более осторожным образом действий; но при достаточной смелости можно было бы переправиться через Заалу в тылу у противника и атаковать его во фланг и с тыла, так чтобы у него не было другого пути отступления, как через Богемию. Этот смелый шаг оправдался бы благоприятным для нас расположением тыловых дорог: у противника не оставалось бы ни одной, а мы имели бы в своем распоряжении все занятые нами переправы через Заалу. При подобной обстановке Бонапарт ни минуты не поколебался бы нанести таким образом самый решительный удар, какой только возможен на войне. Но конечно, при моральном и численном превосходстве противника и при слабости нашего, главного командования такого шага нельзя было ожидать. В данном случае полковник Шарнгорст дал такой совет, но герцог отверг его.
Если бы противник не стал двигаться мимо нас, а завернул бы влево, чтобы атаковать нас, то сражение разыгралось бы при упомянутых благоприятных для нас условиях. Это-то и случилось в действительности, и это подтверждает правильность только что сделанного вывода. 14 октября герцог с 45 000 встретил 27 000 противника под командованием Даву. Если бы 13-го герцог не ушел в Ауэрштедт и если бы мы отказались от “закусок” в виде боя под Заальфельдом и экспедиции в Франконию, то 80 000 человек могли бы точно так же двинуться 14 октября на Иену против Бонапарта, который имел там в сборе всего 60 000; при этом оставалось бы еще 25 000 для занятия Кезена, Камбурга и Дорнбурга. Эти силы не пропустили бы Мюрата, Даву и Бернадота или, по крайней мере, помешали бы им вовремя появиться под Иеной.
Таким образом, решение, которое надо было принять 6 октября, когда отказались от наступления, было в высшей степени простым, а именно: надо было оставить корпус генерала Тауэнцина под Хофом в качестве обсервационного корпуса, приказав ему отходить на Наумбург, не принимая серьезного боя; занять переправы через Заалу от Заальбурга до Иены; войска князя Гогенлоэ расположить за Иеной, главную армию и корпус генерала Рюхеля — под Эрфуртом, выдвинув сторожевое охранение на высоты Тюрингенского леса и на дорогу на Эйзенах.
Меры, принятые в действительности, не очень отличаются от указанных здесь, и можно было совершенно спокойно дожидаться 14 октября без неудач и без слишком больших волнений при следующих условиях:
1) если бы генерал Тауэнцин при своем отходе не понес слишком больших потерь из-за того, что он оказал противнику ненужное сопротивление; направление движения этого генерала на Иену имело ту отрицательную сторону, что, как теперь мы уже знаем, голова колонны противника далеко продвинулась по Лейпцигской дороге и что противник нашел Наумбург и Кезен незанятыми;
2) если бы принц Луи не был разбит, что явилось следствием его совершенно бесполезной безрассудной смелости;
3) если бы армия Гогенлоэ, вовремя не сосредоточенная, не оказалась в состоянии смятения и панического страха, о чем мы скажем ниже;
4) если бы герцог не дал себя уговорить на нелепое наступление на Франконию под командованием герцога Веймарского.
Эти четыре обстоятельства привели к тому, что в сражении армия была на 20 000 человек слабее, чем могла бы быть, и что ее мужество и уверенность были уже поколеблены. Но эти события не были следствием ни прежнего плана наступления, ни избранного расположения; за исключением двух обстоятельств — неправильного направления отхода Тауэнцина и наступления, предпринятого на Франконию, — они были следствием неправильных мероприятий даже не самого герцога, а подчиненных ему командующих. Но, конечно, благоприятный результат нашей стратегической обстановки предполагал наличие армии, умеющей драться, и полководцев, достаточно решительных, чтобы использовать временный перевес в силах, достаточно предусмотрительных, чтобы не упустить самых существенных мероприятий. В то время полагали, что этого можно ожидать от прусской армии, от герцога Брауншвейгского и от князя Гогенлоэ. Конечно, если бы можно было предвидеть ту неловкость, с которой мы вели себя в боях, нерешительность и растерянность наших полководцев до последней минуты, огромное количество случаев неповиновения, противоречий, путаницы, имевших место до самого конца, то безопаснее всего было бы посоветовать расположиться по прямой Лейпцигской дороге, чтобы, по крайней мере, иметь более легкий путь отступления.
Вернемся теперь к рассмотрению событий.
7 октября прусская армия занимала еще обширные районы расквартированием от Крейцбурга и Фаха до Заалы, а князь Гогенлоэ, вопреки полученному им приказу, даже оставил саксонцев на расстоянии большого перехода за Заалой у Нейштадта. Генерал Тауэнцин стоял еще под Хофом, откуда он выступил 7-го вечером. Резерв под командованием герцога Вюртембергского собирался в Бранденбургской провинции. Французская армия продвигалась тремя большими колоннами. Правое крыло, состоявшее из корпусов Сульта и Нея, подходило через Байройт и Хоф, куда оно прибыло 8 октября. Центр, при котором находился Бонапарт, состоял из корпусов Бернадота и Даву, гвардии и резервной кавалерии под командованием Мюрата и наступал через Бамберг и Кранах; 8-го он дошел до Заальбурга. Левое крыло, состоявшее из корпусов Ланна и Ожеро, двигалось от Швайнфурта через Кобург, куда оно пришло 8-го. Главная квартира Бонапарта была 8-го в Штайнвизене.
Как сказано выше, прусская армия была разделена на 14 дивизий из всех родов войск; при этом избрали неправильную систему распределения конницы между всеми дивизиями по 10 — 15 эскадронов на дивизию. Себе не оставили крупного кавалерийского резерва.
Корпус генерала Рюхеля состоял из дивизий Лариша, Вининга и Чаммера.
Главная армия состояла из дивизий герцога Веймарского (авангард), принца Оранского, графа Вартенслебена, графа Шметтау и резерва под командой графа Калькрейта в составе дивизии графа Кунгейма и генерала Арнима.
Армия Гогенлоэ состояла из дивизий графа Тауэнцина и принца Луи (авангард), Граверта, Цецешвица (саксонцы) и Притвица.
Несколько саксонских полков было придано генералу Тауэнцину и принцу Луи. Состав див. главной армии можно принять
| по 9 000 чел., итого | | 54 000 чел. |
| » » армии Гогенлоэ по 8 000 чел. » | | 40 000 » |
| » » корпуса Рюхеля по 6 000 чел. » | | 18 000 » |
| Всего | | 112 000 чел. |
8-го у нас была общая дневка; только генерал Тауэнцин продолжал свой отход до Шлайца.
9-го генерал Тауэнцин был атакован под Шлайцем французами под командой Бернадота; он оказал плохо задуманное и организованное сопротивление, понес значительные потери, и его дивизия, наполовину рассеянная, была отогнана за р. Орла под Нейштадтом, где ее приняла на себя дивизия генерала Цецешвица.
Распоряжения на 9-е предусматривали, что генерал Тауэнцин отойдет на князя Гогенлоэ, а последний займет переправы через Заалу в Келе, Орламюндэ и Рудольштадте, и сам расположится на позиции у Хохндорфа близ Бланкенхайна; что главная армия двинется туда же, а генерал Рюхель перейдет в Эрфурт. В то же время на предложение капитана фон-Мюффлинга — атаковать тылы французов в Франконии несколькими кавалерийскими полками — было отдано распоряжение о таком набеге под руководством генерала Рудорфа, но, к сожалению, и герцогу Веймарскому было приказано перейти со всем авангардом через Тюрингенский лес, чтобы поддержать этот набег. Генералу Рюхелю тоже было приказано двинуть несколько тысяч человек в наступление на Хамельбург. Это мелкое предприятие, о котором можно поистине сказать, что оно было совершенно несвоевременным, ослабило армию для сражения, примерно, на 12 000 человек. 9 октября армия находилась в следующем расположении:
генерал Тауэнцин отходил на Миттель-Пельниц;
генерал Цецешвиц находился под Миттель-Пельницем;
генерал Граверт — под Орламюндэ;
принц Луи — у Рудольштадта;
генерал Притвиц — под Иеной;
герцог Веймарский выступил, чтобы перейти через Тюрингенский лес.
Главная армия выступила со своих квартир, чтобы соединиться под Хохндорфом; генерал Рюхель выступил на Эрфурт.
В этот же день французское правое крыло наступает на Плауэ, центр направляется на Шлайц, где Бернадот бьет и отбрасывает генерала Тауэнцина. Левое крыло продвигается до Грефенталя.
Главная квартира Бонапарта находилась в Эберсдорфе близ Заальсбурга.
10-го утром, получив сведения о наступлении крупных сил противника на Заальфельд, принц Луи выступил туда со своей дивизией и в надежде одержать там блестящий успех, так как он предвидел, что будет иметь дело только с одним корпусом противника, вступил в бой с маршалом Ланном. У принца было 12 батальонов и 18 эскадронов, то есть около 10 000 человек. Он мог предвидеть, что ему придется иметь дело с французским корпусом, то есть с 15 000 — 20 000, а может быть и с 25 000 человек. Местность была чрезвычайно неудобной: это было небольшое расширение долины Заалы по ту сторону города, окруженное заросшими склонами Тюрингенского леса, высоты которого уже были в руках противника. Принц не посчитался со всеми этими условиями. Мысль, что посредством прусской тактики и при том мужестве и решимости, которые он чувствовал в своей груди, он сможет разбить хотя бы вдвое сильнейшего противника, победила все сомнения. Он стал жертвой железной силы обстоятельств. Прусская тактика оказалась совершенно неудовлетворительной, мужество войск было вскоре поколеблено, только принц сохранил мужество и оставался верен своему решению; поэтому он не ушел с поля боя. Дивизия принца отошла в состоянии полного разложения на Рудольштадт, куда навстречу ей шел генерал Граверт. Потери составили, примерно, 4000 — 5000 человек.
Таким образом, с двумя дивизиями армии Гогенлоэ уже произошла катастрофа. Нельзя утверждать, что причиной этого были определенные распоряжения князя, но отчасти та самостоятельность, с которой он мыслил и высказывался, передалась и его подчиненным; последние действовали по своему усмотрению там, где они должны были бы считаться с общим замыслом. Генерал Тауэнцин и принц Луи были, по-видимому, проникнуты мыслью, что вся армия будет переправляться на правый берег Заалы, и придавали слишком большое значение владению пространством на том берегу и обеспечению переправы. Другая беда заключалась в том, что князь слишком надолго оставил генерала Цецешвица под Нейштадтом и вообще не собрал свою армию в одном лагере и не занял переправ через Заалу небольшими отрядами, как это намеревался герцог Брауншвейгский. Теперь войска, находившиеся на том берегу Заалы, поспешили усиленными маршами через Рода на Иену, куда они тем не менее прибыли только 11 октября в очень расстроенном виде.
Этот беспорядок, потеря дивизии Тауэнцина, разгром дивизии принца Луи внесли такое смущение в армию Гогенлоэ, что 10-го и 11-го под Иеной, когда, распространился слух о том, что противник будто бы вступил в город, возникла позорная паника, и лишь с большим трудом удалось восстановить спокойствие и порядок. 10-го князь отправил полковника Массенбаха в королевскую ставку с новыми представлениями, и, таким образом, постоянное неправильное стремление руководить действиями всей прусской армии привело к тому, что в армии Гогенлоэ упустили принять необходимые меры.
В такие минуты, когда начинаются сложные и ускоренные маневры, когда необходимо отдавать множество тактических распоряжений, начальник штаба отнюдь не является лишним, и это недостойное состояние силезской армии 10 и 11 октября можно приписать только бездарности полковника Массенбаха и тому ложному направлению, которое он придал действиям князя. Легко понять, что это было плохой подготовкой к генеральному сражению.
Расположение армии 10 октября было следующее:
главная армия — под Хохндорфом, однако, еще не полностью в сборе;
генерал Рюхель — под Готой;
части армии князя Гогенлоэ (приблизительно):
генерал Граверт — под Орламюндэ и на марше оттуда на Рудольштадт;
генерал Притвиц — под Иеной;
генералы Цецешвиц и Тауэнцин — на марше из Миттель-Пельниц на Рода.
Левое крыло французов под командой Ланна 10-го атаковало принца Луи под Заальфельдом. Ожеро был в полупереходе за ним.
Центр продвинулся до Аумы и Геры, правое крыло находилось на марше от дороги на Плауэ до дороги на Шлайц. Бонапарт был в Шлайце.
11-го часть центра продвинулась на большой переход в направлении на Лейпциг и Наумбург и стала, таким образом, правым крылом, тогда как прежнее правое крыло перешло в тылу его фланговым маршем на дорогу из Шлайца и, таким образом, сделалось центром.
В этот день французская армия была расположена следующим образом:
Мюрат — между Цайцем и Лейпцигом;
Бернадот — в Цайце;
Даву — в направлении на Наумбург;
Сульт и гвардия — в Гера;
Ней — в Нейштадте;
Ланн — в Иене;
Ожеро — в Келе.
Так как из Заальфельда противник не продвинулся дальше на левом берегу Заалы, то из этого следовало, что он либо просто пройдет мимо нас, либо наметил место атаки, а следовательно, переправы, ниже по течению реки Заалы. Поэтому было решено 11-го передвинуть главную армию в Веймар, а князю Гогенлоэ приказать занять позицию между Веймаром и Иеной (в этот день генералы Цецешвиц и Тауэнцин подошли к Иене), спешно отозвать назад герцога Веймарского и подтянуть его, а также генерала Рюхеля в Веймар.
12-го расположение нашей армии было следующее:
главная армия — под Веймаром;
генерал Рюхель — между Эрфуртом и Веймаром;
князь Гогенлоэ — под Капеллендорфом и Иеной;
герцог Веймарский — на марше на Ильменау.
В этот день узнали, что противник выслал отряд на Наумбург и занял этот город.
Хотя расположение армии было в общем таким, каким его представляли себе при рассмотрении мероприятий, необходимых на случай обороны, и хотя положение армии не было ни неправильным, ни невыгодным, а таким, что в данную минуту трудно было бы указать лучшее, однако, обстановка значительно ухудшилась ввиду понесенных потерь, отделения герцога Веймарского от главной армии и генерала Вининга от корпуса Рюхеля, а также ввиду поколебленной уверенности и подорванного мужества войск.
Под влиянием крика, поднятого партией Гогенлоэ, и уже пережитых неудач начало распространяться и крепнуть мнение, что армию ведут к гибели. Известие о занятии Наумбурга, где у нас имелись военные склады (магазины), еще более увеличило общее недоверие и растерянность. Повсюду говорили об измене, причем неуклюжее воображение не знающих обстановки офицеров и необученных солдат, как это обычно бывает, начало создавать самые необыкновенные предположения. В эти дни наша армия действительно обнаруживала признаки состояния горячки, и общая сумма ее моральных сил была значительно ослаблена, хотя отдельные лица сохранили ясность мысли и бодрость. Итак, армия была на 20 000 человек слабее, чем она могла бы быть, без доверия к своим начальникам, уже наполовину побежденная мыслью о непобедимости противника.
Если уже с самого начала было трудно внушить надежду на победу над французской армией, то при создавшейся теперь обстановке эту надежду приходилось считать совсем ничтожной. Все дело сводилось теперь к тому, чтобы решить, надо ли еще следовать за этим слабым лучом и постараться решительно использовать свои сосредоточенные силы и получить где-нибудь численное превосходство над противником или же следует отойти влево, расположиться прямо поперек пути противника и соединиться с герцогом Вюртембергским, чтобы затем действовать в зависимости от обстановки.
Так как в то время еще нельзя было предвидеть, пройдет ли противник мимо нас или он намеревается охватить нас слева, а затем атаковать, то теперь, одновременно с решением принять сражение, приходилось принимать решение, что в случае, если противник не перейдет в наступление через 3аалу, а пройдет мимо нас, — последовать за ним, а затем атаковать его с тыла. Герцог думал, что противник пройдет мимо, полковник Шарнгорст полагал, что он атакует нас. Герцог считал слишком рискованным пропустить противника мимо себя и затем последовать за ним, полковник Шарнгорст видел в этом необходимое решение, которое должно быть принято, если не хотели немедленно отходить. Генерал Пфуль подал записку, в которой рекомендовал приблизиться к своим магазинам. Генерал Калькрейт предсказывал, что мы потеряем всю Саксонию; оба последние, а также Гогенлоэ и Массенбах держались такого мнения, что противник двигается на Лейпциг или выслал туда отряд.
Трудно поверить, какие устарелые и полинявшие оперативные идеи высказывались в этот момент, когда простое чутье должно было непосредственно указать цель. Ведь вопрос заключался не в том, что мы находимся ближе или дальше от своих магазинов, даже не в том, что мы могли потерять один или два магазина, и не в том, что мы прикрывали или не прикрывали Саксонию, а в том, где и как можно выдержать и выиграть сражение: здесь ли или, соединившись с принцем Вюртембергским, за Эльбой, или, соединившись с русскими, за Одером. Было совершенно ясно, что Бонапарт не удовольствуется захватом посредством маневров двух-трех магазинов или клочка территории, а что он постарается одержать над нами решительную победу здесь или там, где он нас найдет, и что, следовательно, мы должны подготовить все для этого сражения. Перед нами стояла только следующая альтернатива.
1. Если мы хотели рискнуть дать сражение здесь, то надо было только держать все силы готовыми соединиться и удачно выбрать момент, когда мы могли бы обрушиться на отделившуюся часть армии противника; для этого расположение главной армии под Веймаром, а армии Гогенлоэ между Веймаром и Иеной было вполне подходящим. Одну дивизию следовало назначить для удерживания в течение возможно более продолжительного времени переправы под Иеной, другую спешно выслать на Кезен, как только узнают о движении противника на Наумбург, а переправы у Дорнбурга и Камбурга занимать небольшими отрядами. Таким образом, мы могли бы боем перед Заалой выяснить, где собираются переправляться главные силы противника, и двинуться туда, что было бы более решительным образом действия. Если бы мы захотели действовать более осторожно, то — против той части противника, которая была предназначена для обхода нашего левого фланга, а потому являлась для нас наиболее опасной. В последнем случае значительная часть армии должна была бы двинуться навстречу главным силам противника и удерживать их на Заале, пока это было бы возможно, не втягиваясь в решительный бой.
2. Если бы мы не захотели использовать эту очень простую и, не говоря о соотношении сил, весьма выгодную обстановку, для того чтобы дать сражение, то необходимо было немедленно отходить на р. Унштрут, чтобы попасть в Лейпциг раньше противника.
Если мы сопоставим эти решения, которые надо было принять на первых порах, с мероприятиями противника, как они выяснились впоследствии, то мы увидим, что бой на Заале произошел бы 13-го под Иеной, как это и случилось в действительности с генералом Тауэнцином, с той лишь разницей, что фактически этот генерал уже не имел нерасстроенной дивизии и сделал ошибку, слишком рано очистив Иену и отойдя слишком далеко назад на Дорнберг. Генерал Тауэнцин чисто прусским инстинктом стремился на равнину и не нашел ничего лучшего, как оставить противоположные, неудобные обрывы долины Заалы в руках французов и отойти по ровному плато так далеко назад, чтобы быть в состоянии, как полагается, снова атаковать противника уступным порядком. Ведь сотни тысяч раз учили, рекомендовали и проповедывали, что на войне наступление является наилучшим образом действий и дает большие преимущества, что прусским войскам наиболее подходит эта форма боя; атака же уступом была до известной степени квинтэссенцией прусской тактики, благодаря которой Фридрих Великий разбил австрийцев под Лойтеном; к этому маневру и полагалось прибегать в самые опасные моменты. Такой момент наступил сейчас, и потому генерал Тауэнцин оставил долину Заалы и 13-го вечером отошел, чтобы 14-го в густом тумане снова перейти в наступление, предварительно по старому обычаю предоставив противнику время и пространство для построения боевого порядка.
Вместо этого прискорбного образа действий, вытекавшего из рутины парадных плацов и из пренебрежения здравым смыслом, дивизия, стоявшая под Иеной, должна была бы 13 октября шаг за шагом оборонять чрезвычайно трудно проходимую местность; здесь именно была вполне уместна пассивная, строго выдержанная оборона крутых скатов и оврагов. Силой взять их у 8 000 человек было невозможно, французам пришлось бы обходить генерала Тауэнцина, что потребовало бы времени; при таких условиях и ввиду близости армии Гогенлоэ не было ничего легче, как 13-го числа удержать в своих руках край Долины Заалы и убедиться в том, что напротив находится Бонапарт со своими главными силами. В этом можно было убедиться по ходу самого боя; в этом не убедились, так как генерал Тауэнцин отошел без боя. Это привело к безусловно очень вредному и опасному состоянию неизвестности, в котором еще 14-го утром находился князь Гогенлоэ. Так как от Веймара до Иены всего 2 мили (около 15 км), то главная армия могла бы на рассвете 14-го быть уже под Иеной, то есть там можно было собрать 10 дивизий — примерно, 80 000 человек — и дать сражение в такой обстановке, при которой противник имел бы вплотную позади себя крутые скаты долины Заалы. При таких обстоятельствах Бонапарт не стал бы действовать иначе, чем он действовал, так как, переходя в наступление под Иеной, он не мог знать, что герцог ушел. Но под Иеной Бонапарт имел с собой не более 60 000 человек; 60 000 были выделены под командой Даву, Бернадота и Мюрата, а 20 000 еще не успели подойти. Так обстояло бы дело, если бы мы пожелали дать сражение на Заале против главных сил противника; эту обстановку нельзя назвать иначе, как благоприятной.
Если же пожелали бы дать сражение тоже на Заале, но не главным силам противника, а той части его, которая обходила нас, то есть той, которая шла через Наумбург, то можно было уйти ночью, как это и случилось, а на рассвете атаковать противника на том направлении. В этом случае пришлось бы значительную часть армии, то есть 3 — 4 дивизии, использовать в качестве своего рода арьергарда, который как можно дольше задерживал бы главную французскую армию в долине Заалы, — до тех пор, пока противник, овладев другим, не так сильно занятым пунктом, не обошел бы позиции под Иеной, и пока он еще не был бы в состоянии принудить расположенные там войска принять сражение на равнине. С остальными же войсками, то есть с 8 — 9 дивизиями, мы обрушились бы на маршала Даву. Прежде чем главная армия противника смогла бы выгнать наш арьергард из долины Заалы и оттеснить его в район сражения, то есть на 3 мили (22 км), наступил бы вечер, и исход боя против Даву должен был бы уже решиться. Если бы нам удалось совершенно разгромить корпус этого маршала, мы могли бы обратиться всеми силами против главной армии противника. Но если бы успех против Даву не был столь решительным, то нам оставался отход через р. Унштрут. Если же мы хотели вовсе избежать сражения на Заале, то мы должны были еще 12-го двинуть армию на Фрейбург и 13-го, не задерживаясь, перейти там за Унштрут, в то время как 3 — 4 дивизии, оставленные в арьергарде под Иеной, в течение 13-го также отходили бы на Фрейбург, а Кезен оставался бы занятым в течение этого времени парой дивизий. Таким образом распутались бы нити стратегического клубка, образовавшегося 12 октября, и мы еще раз находим подтверждение того, что, не считая неудачных боев под Шлайцем и Заальфельдом и посылки 12 000 человек в Франконию, прусская армия находилась в самом благоприятном положении, какое только допускало ее физическое и моральное состояние[6]. Герцог считал более вероятным, что Бонапарт пройдет мимо него, чем то, что он атакует нас; может быть, это было только притворное мнение, так как герцог знал, что при данной обстановке мало кто стал бы порицать его, если бы он отошел влево, чтобы снова преградить дорогу противнику. Но при таком отходе сражение на Заале становилось невозможным, а этого-то сражения герцог и хотел избежать. Он открыто мог бы высказать свое намерение избежать сражения теперь и дать его позднее, но все настолько прониклись мыслью о решительном сражении, что герцог не считал возможным отказываться от него без какого-нибудь нового, важного мотива.
Как бы то ни было, 12 октября герцог принял решение 13-го отойти влево. Дивизия Шметтау, расположенная на левом фланге, должна была выступить на несколько часов раньше, чтобы образовать авангард, остальные 4 дивизии — последовать за ней, генерал Рюхель — занять позицию под Веймаром, а князь Гогенлоэ — оставаться под Иеной для обеспечения движения. Первым переходом предполагалось дойти до района Ауэрштедта, вторым — за. р. Унштрут до Фрейбурга. И это решение герцога нельзя безусловно порицать; оно давало ему возможность снова непосредственно преградить дорогу противнику, а первый переход, так как он был начат не 12-го, а только 13-го, позволял атаковать превосходными силами противника, который переправился бы через Заалу, примерно, у Кезена.
Однако, при осуществлении этой идеи было допущено несколько крупных ошибок.
1. Зачем было генералу Рюхелю идти в Веймар; почему нельзя было направить его прямо к Гогенлоэ или же в район Апольды для обеспечения связи между обеими армиями, если уже не хотели позволить ему двигаться вместе с главной армией, что мы считали бы за наилучшее. Если бы он находился при главной армии, то мы даже при всем желании вряд ли могли бы проиграть сражение под Ауэрштедтом.
Если бы он находился непосредственно при Гогенлоэ или под Апольдой, то это ничем не изменило бы хода событий; только это было бы естественнее, чем оставлять его под Веймаром. Вероятно, этим герцог хотел наложить узду на князя Гогенлоэ, чтобы помешать тому ввязаться в решительное сражение.
2. Дивизия Шметтау должна была вечером 13-го занять Кезен, для чего ей оставалось пройти всего 4 мили (30 км).
Если вообще не хотели вступать в бой с противником, то тем более следовало заткнуть эту дыру. Если противника хотели пустить на этот берег, то это всегда можно было достичь, и дивизия Шметтау послужила бы для того, чтобы еще лучше уяснить себе силы и замысел противника; кроме того, если бы эта дивизия стала отходить перед переправляющимся противником в естественном направлении, то есть параллельно реке, мы получили бы лучшую позицию для боя, чем та, которую нам пришлось занять 14-го утром ввиду расположения, занятого противником. Впоследствии мы увидим, какое влияние это имело на ход сражения.
3. Князю Гогенлоэ надо было не только строго-настрого запретить атаковать, что и было сделано, а тем более переходить через Заалу, что было бы уже совершенной нелепостью, но и точно указать его задачу.
А задачей его было возможно дольше мешать противнику продвинуться через Иену и Дорнбург, а также энергично вести бой с противником на краю долины Заалы. Но с той минуты, как удерживаться там дольше оказалось бы невозможным, или если бы противник овладел другим пунктом или тесниной, выводящей из Иены, следовало начать отход, избегая серьезного боя на равнине. Сражения князь Гогенлоэ не смел проигрывать, да и вообще давать, так как было бы смешно ввязываться с 40 000 человек в сражение с главными силами французов, которые свободно могли насчитывать 80 000 человек. Избежать решительного боя на равнине было нетрудной задачей. Всегда можно избежать боя на равнине, если имеется достаточное пространство для отхода и если сил не так мало, что их может принудить к бою одна конница противника. Но так как армия и без боя не может пройти за день много больше 3 миль (22 км), то нельзя было ожидать, что за один день князь Гогенлоэ будет оттеснен больше, чем на 3 мили. В этой обстановке не представило бы затруднений оказать до известной степени упорное сопротивление и все же избежать поражения. Правда, на обыкновенной местности это было бы трудной задачей, даже, может быть, и невыполнимой ввиду численного превосходства противника, но дело обстоит совершенно иначе, когда перед фронтом проходит такая глубокая долина и если противник должен переправиться по мостам. Такой крутой скат, как край долины Заалы, нельзя штурмовать бегом. Нужно несколько часов, чтобы отогнать удачно расположенную пехоту и артиллерию противника, чего можно добиться только продолжительным превосходным огнем и небольшими обходами отдельных частей и т. д. Таким образом, французам, вероятно, потребовалось бы несколько часов, чтобы выйти на высоту; и тогда все еще было бы время отойти, так как противнику пришлось бы развертываться из теснины, что также требует не нескольких минут.
Нет сомнения, что князь Гогенлоэ без сражения выиграл бы, таким образом, больше времени, чем при таком сражении, какое он дал. Если герцог ясно и определенно не указал этой цели в своих распоряжениях, то это, несомненно, была его ошибка; однако, мы ничего не знаем относительно подлинных приказов герцога, а так как все болтливые писатели другой партии были настроены против герцога, а следовательно, не были заинтересованы в том, чтобы выяснить этот вопрос, то мы не можем позволить себе высказаться безусловно против герцога. По замыслу герцога армия Гогенлоэ, несомненно, имела такую задачу. Как бы то ни было, но даже и без подробной инструкции, если бы князь Гогенлоэ хотел быть достойным звания генерала, он должен был понимать свое назначение именно так и действовать в этом духе; то, что он сделал, ниже всякой критики и является одной из важнейших причин всей катастрофы. Об этом мы еще упомянем при рассмотрении сражения под Иеной.
4. Главной ошибкой герцога было то, что он недостаточно подумал об организации наступления. Если в силу обстоятельств приходится обращаться фронтом в сторону, то путь отступления проходит уже не прямо в тыл, а более или менее в сторону фланга. Если для отхода имеется всего одна дорога или две-три дороги, идущие параллельно на небольшом расстоянии одна от другой, то в такой обстановке вообще нельзя принимать бой. Если располагают широкой базой для отхода и могут в случае необходимости отходить в разные стороны, то можно принимать бой с повернутым фронтом. В таком именно положении находились мы на Заале. В сущности должны были отходить на Виттенберг и Магдебург или на Лейпциг и Галле, но в случае крайней необходимости мы могли отступать также на Эльбу ниже Магдебурга, а в худшем случае даже в Вестфалию. Однако, видеть себя оттесненными от своей собственной базы всегда весьма неприятно, и поэтому, принимая бой, важно было сразу подумать о занятии такого положения, которое возвращало бы нас к естественному направлению на нашу базу.
Герцогу это было бы легко осуществить под Ауэрштедтом: ему стоило только в то время, как дивизия Шметтау и Вартенслебена вели бой с противником, пройти дальше в тылу их и расположиться тылом к Фрейбургу. Однако, дело касалось не только армии герцога. Нацелить в этом направлении армию Гогенлоэ было труднее. Последний не мог отходить от Иены на Фрейбург, так как это привело бы его к Ауэрштедту, и, если бы бой под Ауэрштедтом не был выигран, Гогенлоэ наткнулся бы на противника. Поэтому на тот случай, если бы мы были разбиты, чего впрочем вряд ли можно было ожидать на левом фланге, было бы естественно выбрать средний путь отступления, а именно переправиться через Унштрут не под Фрейбургом, а под Небра, Рослебеном и Артерном и предоставить князю Гогенлоэ направление через Бутштедт. В этом случае, если бы главная армия была вынуждена отходить, она могла бы у Бутштедта принять на себя князя, так как дальше Бутштедта ее резерв и так не зашел.
Однако, перед сражением, по-видимому, не было принято никаких ясных решений относительно во всяком случае необходимого отступления; это всегда является большой ошибкой; при облическом расположении, имея перед собой смелого противника в превосходных силах, это было двойной ошибкой. Главная армия дралась под Ауэрштедтом так, словно она по необходимости должна была отходить на Веймар, и, действительно, 14-го вечером она собиралась отступать туда, намереваясь соединиться с князем Гогенлоэ. Но дорога на Веймар и Эрфурт вела скорее в сторону противника, чем к нашей базе. Как мы вскоре увидим, это обстоятельство, главным образом, привело к необычайно большим последствиям победы противника.
Возвратимся теперь к рассмотрению событий.
Три дороги, по которым Бонапарт наступал на Саксонию между лесистыми Богемскими горами и Тюрингенским лесом, были выбраны в предположении найти пруссаков на позиции на правом берегу Заалы. Когда Бонапарт увидел, что это предположение неправильно, он совершил захождение налево, выслал свои центр вперед на Цайц и Наумбург и решил перейти через Заалу между Иеной и Наумбургом, чтобы дать пруссакам сражение на том берегу реки. По-видимому, он предполагал, что они застряли на оборонительной позиции вдоль Заалы. Поэтому 12-го левое крыло и центр французской армии оставались на месте, и только Даву продолжал свой марш на Наумбург, куда он пришел вечером.
Расположение корпусов не указано во французских “бюллетенях”, но, вероятно, оно было таким же, как 11 октября, так как все они находились на расстоянии, самое большее, одного перехода от Заалы, на которую они вышли только 13-го. По-видимому, 12 октября было использовано для сбора корпусов и для других внутренних приготовлений, 13-го расположение было следующее:
Даву и резервная кавалерия Мюрата — под Наумбургом;
Бернадот — в Дорнбурге;
Ней — в Рода;
Ланн — в Иене, где он отбрасывает генерала Тауэнцина и прочно утверждается на Ландграфенберге;
гвардия — также под Иеной в тылу Ланна;
Ожеро — в Келе.
Причина, почему Сульт и Ней не подошли в тот же день к Заале, не указана. Как кажется, Бонапарт боялся, что кто-нибудь все же перейдет в наступление против его правого фланга или что Даву будет задавлен превосходными силами.
14 октября Сульт, Ланн, Ожеро и гвардия соединились под Иеной, Даву переправился через Заалу под Кезеном, Мюрат вернулся с кавалерией из Наумбурга в Иену, но прибыл туда только после сражения. Ней и Сульт были двинуты только вечером, ночью находились на марше и поэтому прибыли после сражения довольно поздно. Из корпуса Нея в сражении участвовало всего только 3 000 человек; остальные еще не успели подойти. Где находились остальные, об этом нигде не говорится; по-видимому, они все же уже прибыли в район военных действий; зато отсутствовала гвардейская кавалерия, которая, по данным французского “бюллетеня”, находилась еще в 36 часах пути позади.
Бернадот должен был наступать через Дорнбург, но 13-го находился уже в районе Наумбурга, а 14-го вовсе не появлялся, запутавшись в неправильных движениях, как говорят “бюллетени”. Таким образом, случилось, что Бонапарт имел при себе, примерно, только 60 000 человек, что 28 000 под командой Даву были расположены против герцога, а 40 000 человек частью еще не подошли, как отдельные дивизии корпуса Нея, а частью оказались вдали от поля сражения вследствие неправильных движений, как весь корпус Бернадота и большая часть конницы под командой Мюрата.
Теперь мы подошли к краткому рассмотрению сражений под Иеной и Ауэрштедтом.
О том, что князь Гогенлоэ должен был делать со своей армией под Иеной, мы уже говорили. Если бы он отдал свои распоряжения в этом духе, то он 13 октября совершенно отказался бы от своей позиции между Капеллендорфом и Иеной; она была занята в предвидении совершенно иной обстановки. У него было еще, примерно, 33 000 человек, из которых 10 000 с шестьюдесятью пушками он должен был расположить под Иеной, а 3 000 с двадцатью пушками занять местечко Дорнбург; тогда у него осталось бы в резерве 20 000 человек и 70 пушек, а также генерал Рюхель с 15 000 человек для обеспечения отхода.
Если бы генерал, командовавший под Иеной, — командовать там целесообразнее всего было бы самому князю, — уничтожил в Иене мосты, занял город несколькими тысячами человек, а остальных расположил бы на Ландграфенберге, искусно использовав все преимущества, предоставляемые местностью, то для противника было бы почти невозможно прорваться в этом пункте без больших потерь и большой траты времени. До полудня 14-го противник не достиг бы своей цели, так как ему пришлось бы затратить 13-е на наводку моста. Под Дорнбургом следовало принять подобные же меры. Если бы ввиду слишком прочного занятия Иены противник направил бы свой главный удар на Дорнбург, то князь должен был бы усилить находившиеся там войска половиной своего резерва, что было для него тем легче, так как такое движение было бы, примерно, в направлении его отхода.
Мы утверждаем, что такими мероприятиями князь был бы в состоянии 13-го точно выяснить намерения противника, 14-го в течение первой половины дня оказывать сопротивление, а затем без слишком больших потерь отойти к главной армии. Вместо этого князь остается на своей перевернутой позиции, на которой он был обращен к противнику скорее тылом, чем фронтом; его левофланговая дивизия вовсе не обороняет Заалу, то есть не держится на ней даже столько времени, сколько удерживают обыкновенную линию охранения, чтобы точнее выяснить движения противника; поэтому 14-го князь ничего не знает о намерениях противника; мост через Заалу остается неразрушенным; скат долины отдают противнику без выстрела, а с ним и достаточное пространство, на котором противник может утвердиться. Князь может предполагать, что имеет здесь дело с Бонапартом и с 100 000 французов, он знает состояние своих войск, знает, что генерал Рюхель не подчинен ему, и все же вопреки всему, как бы издеваясь над приказами герцога, он единолично решается принять здесь большое сражение.
Какой же характер носит само сражение? В ночь с 13-го на 14-е генерал Тауэнцин отходит на равнину, с тем чтобы утром в густейшем тумане атаковать противника. Он, конечно, оказывается разбитым, и войска его наполовину рассеиваются. Затем подходит генерал Граверт, меняет свой фронт, также атакует противника и терпит поражение. После этого прибывает генерал Рюхель, переходит в наступление и терпит поражение. Тем временем саксонцы остаются в бездействии на своей фланговой позиции на горе Флоберг, словно ничего не происходит; противник обходит их и берет в плен. Таким образом, каждое из этих соединений в 6 000, 10 000 и 15 000 человек пыталось провести свое маленькое сражение против 60-тысячной массы без малейшего единства и согласованности действий.
Последовательное использование сил в сражении было разработано в новейшее время главным образом Бонапартом и является само по себе настолько сильным методом, что почти каждый раз приносило победу над противником, сразу вводившим в дело все свои силы. Но это, очевидно, нечто совсем другое, чем то, что произошло в данном случае. Прежде всего такой образ действий вообще более свойствен обороне, чем наступлению, так как здесь дело не только в том, чтобы постепенно вводить свои силы в бой, а в том, чтобы в течение долгого времени сковывать и утомлять противника, сохраняя в руках большую часть сил, то есть главный козырь. Это легче делать тому, кто в качестве обороняющегося использует местность и ее рельеф. Если же этот прием последовательного использования сил хотят применить при наступлении, то само наступление должно носить соответствующий характер. Медленным, осмотрительным продвижением, огневым боем редких цепей, продолжающимся часами, атаками небольших кавалерийских масс надо по возможности вызвать преждевременный расход сил со стороны противника, а затем свежими массами добиваться решения в тот момент, когда противник этого не ожидает.
Самое главное — связать этот последний акт в одно целое с первым, то есть не дать разбить, уничтожить, прогнать с поля сражения войска, используемые для первой атаки, и тем кончить дело, прежде чем начнется второй акт. Нет ничего менее соответствующего такому последовательному использованию сил, как тогдашняя прусская тактика, согласно которой наступали сомкнутыми массами, стремились покончить все несколькими батальонными залпами, а затем завершить победу штыками, то есть сразу и в несколько минут бросали все в бездну боя; при этом, если начинался второй бой, от действия первого не оставалось почти никакого следа. Если князь Гогенлоэ непременно хотел дать сражение, то при такой тактике не могло быть другого способа, как соединить все четыре дивизии в обычном боевом порядке и атаковать противника в надежде сбросить его в долину Заалы. Я не думаю, что князь выиграл бы сражение, но можно было хотя бы верить в такую возможность.
Князь Гогенлоэ не только проиграл сражение, но — что является почти неслыханным случаем — был совершенно уничтожен на самом поле сражения, так что из 48 000 человек, которые, считая и корпус Рюхеля, дрались там, после сражения не собралось и 10 000. Разумнее всего для князя Гогенлоэ было бы отступать на Апольду, а оттуда на Бутштедт, чтобы иметь возможность соединиться с главной армией, но он выбрал путь отступления на Веймар, откуда одна часть разбитой армии попала в Эрфурт, а другая ушла в направлении на Франкенгаузен, Зондерсгаузен и Нордгаузен. Если бы князь выбрал первую линию отступления, остатки его армии соединились бы под Бутштедтом с разбитой армией герцога, и разложение было бы не таким полным.
Во всем этом боевом акте у князя не заслуживает похвалы ничто, кроме его мужества и доброй воли.
Сражение под Ауэрштедтом
Утром 14 октября голова дивизии Шметтау, ночевавшей на биваках меньше, чем в 1 миле (7 км), от Кезенского моста, сталкивается с противником. Герцог принимает решение наступать этой дивизией, остальными следовать за ней и отбросить противника, находящегося между ним и кезенской переправой, а для этого, если противник окажется в значительных силах, дать ему сражение.
Можно было прозакладывать сто против одного, что мы наткнемся здесь только на один, самое большее на два корпуса противника, а следовательно, будем иметь численное превосходство, и эта преимущество не следовало упускать. Таким образом, решение дать сражение было в высшей степени уместным.
Дивизия Шметтау преждевременно выдвинулась головой в тумане и попала под жестокий картечный огонь с ближайшей дистанции, так что развертываться ей пришлось несколько дальше в тылу. Это произошло между деревнями Таугвиц и Хассенгаузен. Узнали, что противник имеет всего 30 000 человек, из которых 8 000 расположены под Хассенгаузеном, а остальные находятся на марше из Кезена. Было решено дождаться дивизии Вартенслебена, приказав ей через спешно высланных ей навстречу адъютантов ускорить свое движение.
Генерал Блюхер, который ввиду отсутствия дивизии герцога Веймарского должен был образовать новый авангард, получил теперь от короля 25 эскадронов кавалерии, взятых от дивизий, построил их слева от дивизии Шметтау и, обойдя с ними правый фланг первой линии противника, вскоре оказался на фланге и в тылу ее. Блюхер с 25 эскадронами неослабленной прусской конницы в тылу у французов! Ни один пруссак не усомнился бы в успехе. Однако, атаки были повсюду отбиты, и эта кавалерия отошла на порядочное расстояние от поля сражения.
Этот результат был вполне естественным. За первой линией противника были расположены резервы, находившиеся в полном порядке: этого было вполне достаточно, чтобы отбить атаки самой лучшей конницы, не говоря уже о такой, которая в большей своей части никогда не нюхала пороха.
Здесь опять была ошибка, вытекавшая из нашего предвзятого мнения и плацпарадной тактики: первое считало прусские сабли под командой такого начальника, как Блюхер, неотразимыми; вторая учила только одному — строиться в боевой порядок и атаковать. Следствием этого было то, что эта кавалерия больше не появлялась и что слабая неприятельская конница в составе каких-нибудь 9 эскадронов смогла позднее окончательно опрокинуть уже сильно потрепанное левое крыло дивизии Шметтау и тем нанести удар, решивший исход сражения. Герцог Брауншвейгский не хотел продолжать наступление с дивизиями Шметтау и Вартенслебена, а намеревался дождаться прибытия дивизии Оранского и резервов. Но фельдмаршал Меллендорф увлек короля вперед, напомнив ему поговорку, которую Фридрих Великий применил против Шверина во время сражения под Прагой: “Свежая рыба — хорошая рыба!” Таким образом, перешли в наступление двумя дивизиями, даже не дав себе времени дождаться артиллерии дивизии Вартенслебена, которая еще не успела так быстро подойти. Двинулись одной линией, дали залпы целыми батальонами и в результате сперва продвинулись вперед и отбросили те части, которые противник ввел в бой, но понесли сравнительно большие потери от его стрелкового и артиллерийского огня и, как только наткнулись на более густые массы и подошедшие подкрепления противника, остановились.
Теперь две прусские дивизии находились в бою против двух французских Гюдена и Фриана. Прусские дивизии были выведены прямо вперед без настоящего плана. Поэтому они развернулись приблизительно перпендикулярно дороге, по которой они подошли, а затем двинулись вперед. Так как своим левым крылом они наткнулись на деревню Хассенгауэен, в которой противник оказал сильное сопротивление, то прусское правое крыло имело больший успех, и само собой получилось вращательное движение, в результате которого пруссаки все больше поворачивались тылом к реке Ильм, тогда как их тыл должен был быть по меньшей мере обращен к Экартсберга.
Больше всего пострадала дивизия Шметтау, так как она раньше вступила в бой и наткнулась на деревни; она была уже значительно ослаблена, когда появилась конница противника, атаковавшая ее левый фланг и отбросившая так всю дивизию, что она образовала прямой угол (Haken) с дивизией Вартенслебена. Теперь, еще до прибытия дивизии Оранского, герцог был смертельно ранен.
Так как марш дивизии Вартенслебена был очень ускорен, то до прибытия дивизии Оранского прошло много времени, так что, когда она подошла, обе дивизии, находившиеся в бою, были уже значительно ослаблены и морально потрясены. Дивизию Оранского следовало целиком использовать для подкрепления левофланговой дивизии, чтобы восстановить надлежащее положение по отношению к линии отступления; однако, в течение всего сражения эта мысль, по-видимому, никому не приходила в голову; ограничились тем, что из этой дивизии, которая по диспозиции должна была находиться на правом фланге, одну бригаду подтянули к левому флангу; но этим уже не смогли восстановить там положение.
Теперь маршал Даву подтянул и свою третью дивизию (Морана) и использовал ее для еще более глубокого обхода уже отогнутого назад прусского левого крыла, направив ее через Шпильберг на Таугвиц, а частью даже на Лисдорф. Даву было приказано взять прусскую армию во фланг, чтобы еще больше оттеснить ее от ее линии отступления. В этом духе он и маневрировал, считая, что опасность, которая при этом угрожала ему самому, будет предотвращена той помощью, которую могли оказать ему корпуса Бернадота и Сульта, находившиеся между ним и главной армией; эти корпуса в своем наступлении должны были выйти в тыл прусской армии.
Однако, эти корпуса не явились, так как Сульт был подтянут в Иену, а Бернадот совершал неправильные маневры. Между тем прусский резерв под командой Калькрейта находился всего в 1/4 мили (менее 2 км) от поля сражения; таким образом, положение маршала Даву было в высшей степени опасным. До сих пор три прусские дивизии сражались с тремя французскими; силы обеих сторон были приблизительно равны и составляли, примерно, по 27 000 человек. Таким образом, налицо имелось равновесие сил. Но французы, имевшие больший боевой опыт, освоившие преимущества новой тактики, постепенно получили перевес; они понесли меньшие потери, чем их противник, и оттеснили последнего в невыгодное косое расположение. Этот результат был достигнут совершенно просто и естественно. Если бы в этот момент (вероятно, было, примерно, 10 часов утра) резерв под командой генерала Калькрейта получил приказ броситься на правое крыло французов, которое маршал Даву загнул вперед до Лисдорфа близ дер. Экартсберга, то было бы чудом, если бы маршал Даву не был смят и не потерял большей части своего корпуса, прежде чем он успел бы вернуться к Кезенскому мосту.
Но если Бернадот не вышел в тыл пруссакам, то и Калькрейт не вышел в тыл французам. Он так поздно выступил со своего бивака под Ранштедтом, что, когда он подошел к Ауэрштедту, три его дивизии находились уже в потрепанном виде; король, лично принявший теперь командование, уже не думал о том, как ему удастся восстановить положение при помощи резерва. Если бы король знал положение своего противника, как мы его знаем теперь, то он, вероятно, не колеблясь ни минуты, использовал бы резерв против французов, и тогда, как уже сказано, было бы чудом, если бы он не одержал здесь блестящей победы. Однако, считали, что в бою против наших трех дивизий противник имел значительно превосходящие их силы, так как видели, что эти дивизии разбились о них и что у противника все еще оставались резервы; еще недостаточно хорошо были знакомы с действием новой тактики, по которой силы вводятся в бой очень экономно, и поэтому не учли соответствующим образом разницы между результатами обоих способов ведения боя. Вообще на войне всегда склонны считать противника сильнее, чем он есть на самом деле, особенно же когда он, благодаря лучшему использованию своих сил, повсюду расстраивает наши замыслы. Но, кроме того, не было известно, какие еще силы подтягиваются вслед за маршалом Даву через Кезенский мост. Три дивизии, ведшие бой, были порядком расстроены, и если бы теперь атаковали резервом и потерпели неудачу, то и резерв пришел бы в такое же состояние, и проигранный бой превратился бы в полное поражение. Поэтому решили ограничиться тщетной попыткой отойти с ослабленной армией на князя Гогенлоэ, которого считали нетронутым, чтобы затем соединенными силами рискнуть на новое сражение или же отойти еще дальше назад. Таково было рассуждение, которое положили в основу дальнейших действий, и на первый взгляд оно представляется вполне естественным. Однако, если правильно вдуматься, то можно сделать следующие замечания.
Так как на войне мы всегда находимся в неизвестности относительно истинного положения дел у противника, то нужно приучаться действовать всегда на основании общих вероятностей; совершенно напрасно дожидаться минуты, когда не будет никакой неизвестности и когда можно будет обойтись без каких бы то ни было предположений. Поэтому тот, кто считает легкомысленным, что от него требуют действий на основании наиболее вероятных предположений, тот сам не знает, чего он хочет, и не понимает самого главного. Поэтому безусловно стоит труда проверить решение, принятое под Ауэрштедтом, представив себя в обстановке того момента и спросив себя, каков будет результат рассуждения, если положить в основу его наиболее вероятные предположения, а затем следовать строгой логике.
Первое сделанное тогда предположение заключалось в том, что за маршалом Даву следуют через Кезен другие корпуса; это предположение было совершенно произвольным. Конечно, это было возможно, так как местность между Хассенгаузеном и Заалой не стол, который можно окинуть одним взглядом; однако, она все же не очень закрытая; никаких корпусов, следующих за Даву, не было видно; поэтому не было оснований считать их присутствие вероятным. Далее, можно было достаточно ясно понять, что Кезен находится на крайнем правом фланге противника, так как 10 октября он появился под Заальфельдом в крупных силах; трудно было предположить, что главные силы французов находятся впереди всей армии; гораздо вероятнее было, что крупные массы поведут наступление из Камбурга и Дорнбурга. Если бы они своевременно подошли к Ауэрштедту, то, конечно, победа не была бы возможна; но ведь вся попытка дать сражение была основана на том, чтобы напасть на одну из колонн противника, переправляющихся через Заалу, и разбить ее прежде, чем смогут подойти остальные; а остальные колонны и в самом деле еще не подошли. Поэтому то, что в основном замысле считали возможностью, а именно встречу со значительно более слабыми силами противника, нельзя было при осуществлении замысла считать невозможным из-за одного только малодушия.
Конечно, нельзя отрицать того, что возможность увидеть свой резерв разбитым, не добившись никакого успеха, была налицо; однако, такая опасность грозит во всяком сражении, учитывать же следовало не всяческие возможности, а только вероятность. Последняя же сулила блестящую победу над корпусом противника; если бы ее и оказалось недостаточно для решения исхода войны, то все же она была бы своего рода скидкой с тех неудач, которых приходилось ожидать, и во всяком случае была бы тем, чего хотели и на что при данной общей обстановке в сущности только и можно было претендовать. Таким образом, то, что сражение под Ауэрштедтом не продолжали, а значит и не выиграли, является ярким примером нерешительности на войне. Не имея абсолютной уверенности в успехе, сочли разумнее и осторожнее прервать бой, тогда как разум и осторожность требовали как раз наоборот — не упустить единственного преимущества, на которое можно было заранее рассчитывать в этой войне.
До сих пор ошибка, которую допустили, прервав сражение, была только следствием нерешительности. Но теперь она еще усугубляется неправильным рассуждением.
Второе сделанное предположение заключалось в том, что войска князя Гогенлоэ окажутся нетронутыми. И это предположение противоречило всякой вероятности, так как даже если бы князь не дал никакого сражения, то было совершенно невероятно, чтобы он мог уйти непотесненным и без серьезного арьергардного боя. Теперь начинается неправильное рассуждение. Чего хотели от князя Гогенлоэ? Соединившись с ним, дать сражение? Но тогда лучше было вовсе не отделяться от него. Пока противник должен был переправляться через Заалу, прежде чем подойти к нам, мы могли надеяться атаковать соединенными силами отдельные части его армии, но как только он уже перешел бы через Заалу, соединение наших сил уже не могло обещать нам преимущества, так как в этом случае мы вероятнее всего наткнулись бы на соединенные силы противника. Если же хотели соединиться с Гогенлоэ, чтобы вместе продолжать отход и идти навстречу русским, то было более или менее безразлично, будут ли две дивизии Калькрейта нетронутыми или ослабленными сражением. Рассуждения, которыми руководствовались под Ауэрштедтом, относятся к поверхностным, праздным разговорам, так часто ведущимся на войне теми, кто окружает полководца и к кому он в минуту сомнения обращается за советом. Обыкновенные люди всегда отступают перед опасностью важного решения и поэтому склонны прикрываться поверхностным рассуждением, так как они даже не сознают своего малодушия. Тот, кто в такие минуты, не обладая незаурядным прирожденным мужеством, не может сохранить душевного равновесия, тот должен, по крайней мере, обладать сильной логикой, ясно представлять себе, чего он хочет, ясно понимать, что именно важнее всего в данную минуту, и всегда идти прямо к цели. Того и другого можно ожидать скорее от самого полководца, чем от окружающих его лиц, во всяком случае от тех лиц, которые с самого начала не были посвящены во все замыслы полководца. Поэтому всякие советы и разговоры в момент принятия важного решения приводят к очень нежелательным последствиям.
Теперь еще одно — третье — соображение. Для отхода, который хотели продолжать совместно с армией Гогенлоэ, надо было сперва с боем проложить себе дорогу под Ауэрштедтом. Весь план обороны за Заалой был построен на том, что если противник обойдет нашу армию слева и своими головными частями преградит нам естественный путь отступления, то мы должны отбросить эти головные части; только в том случае, если бы это не удалось, мы избрали бы другой путь отступления, возможно ближе к первоначальному. Но на самом деле под Ауэрштедтом мы не только не отбросили головного соединения противника, но допустили такой поворот нашего фронта, что в случае отхода прямо назад мы вернулись бы туда, откуда вышли и где в это время уже должен был находиться противник, то есть в Веймар.
Чтобы провести совместно с князем Гогенлоэ отход, который поставил бы нашу армию в более выгодное положение, чем то, в каком она находилась в данное время, нужно было иметь возможность продержаться на позиции в районе Экартсберга, пока князь Гогенлоэ не достиг бы Бутштедта, а затем вместе с ним двигаться к р. Унштрут. Для этого надо было разбить противника под Ауэрштедтом, а без такой победы нам все равно пришлось бы отступать в невыгодных условиях, спешно двигаясь кружными путями, чтобы преградить дорогу противнику. Таким образом, и с этой точки зрения было большой ошибкой слишком рано прервать сражение под Ауэрштедтом.
Здесь пруссаков было 45 000 человек против 27 000 французов, которые имели у себя в тылу глубокую долину с единственным мостом. Пруссаки были разбиты потому, что не были знакомы с новыми приемами ведения боя в действовали недостаточно решительно. Можно сказать, что раз они не сумели победить здесь, то приемлемый для них исход войны был совершенно невозможен. Таким образом, неудачный оборот, который приняла кампания, объясняется тактическими результатами, а не стратегическим замыслом.
Теперь мы подошли к общему отступлению. Прежде чем рассмотреть условия, в которых оно происходило, укажем в общих чертах фактическую сторону, то есть самые существенные события.
14 октября. Армия Гогенлоэ и корпус генерала Рюхеля находились в таком состоянии разложения, что нельзя даже сказать, где они были. Часть их взяла направление на Эрфурт, другая часть — на Бутельштедт, третья — между двумя первыми, на р. Унштрут. Сам князь Гогенлоэ прибыл ночью в замок Фиппах с частью конницы, которая вскоре затем куда-то исчезла.
В главной армии дело обстояло не лучше. К вечеру около 35 000 человек покинули в относительном порядке район Ауэрштедта, чтобы отойти через Бутельштедт на Веймар. Но так как узнали о проигрыше сражения князем Гогенлоэ, то направление марша изменили и свернули через Бутштедт на дорогу в Семерда. Об этом изменении узнали не все войска, и поэтому часть пошла на Бугельштедт, другая — на Бутштедт.
Часть первых выступила так поспешно, взяв под командой фельдмаршала Меллендорфа и принца Оранского направление на Эрфурт, что уже не узнала о месте сбора армии, и 15-го была окружена в Эрфурте противником. Король и генерал граф Калькрейт отправились в Семерда, где должна была собраться армия герцога.
14 октября французская армия не преследовала нас далеко за пределами районов сражений; Даву дошел до Ауэрштедта и Экартсберга, а главная армия — до Веймара, где была ставка императора.
15 октября. Князь Гогенлоэ прибыл в Зондерсгаузен, где он начал собирать некоторые остатки своей армии, между тем как другие его части ушли на Франкенгаузен.
Король оставался до вечера в Семерда, затем переехал в Зондерсгаузен, чтобы там собрать войска, которые во время ночного марша разбрелись в разные стороны, и перевести их на квартиры на том берегу р. Унштрут. Хотя от Ауэрштедта до Семерда немного более 4 миль (22,5 км), однако, многие батальоны пришли только ночью; всего там собралось, примерно, 14 000 человек. Из французской армии Мюрат и Сульт двинулись на Эрфурт. Ней следовал за разбитой армией из Веймара в направлении на Франкенгаузен. Ланн и Ожеро свернули вправо на Наумбург. То же сделали Бернадот и Даву.
16 октября. Князь Гогенлоэ достиг Нордгаузена, где он продолжал собирать остатки своей армии; их уже собралось здесь, вероятно, от 8 000 до 10 000 человек. В Зондерсгаузене король передал командование армией, за исключением двух дивизий Калькрейта, князю Гогенлоэ, после чего уехал из армии. Генерал Калькрейт выступил из Семерда, чтобы через Вайсензее и Грейсен перейти в Зондерсгаузен. В Вайсензее он уже застал несколько кавалерийских полков противника под командой генерала Клейна, принадлежавших корпусу принца Мюрата. Генерал Клейн был очень рад услышать, что уже ведутся переговоры и что ввиду этого заключено перемирие; генерал не питал никаких замыслов против колонны Калькрейта, чувствуя, что она представляет для него большую опасность. Поэтому он беспрепятственно пропустил генерала Калькрейта на Грейсен. Но едва колонна дошла до этого местечка, как из Эрфурта подошел через Тенштедт маршал Сульт, имея в голове кавалерийскую дивизию Ласаля. Генерал Калькрейт рассчитывал спокойно переночевать под Грейсеном. Но так как маршал Сульт и слышать не хотел о перемирии, то пришлось продолжать марш до Зондерсгаузена, куда колонна пришла к утру.
Из французской армии Мюрат находился еще под Эрфуртом, где 16-го утром фельдмаршал Меллендорф сдался ему, примерно, с 14 000 человек. Отсюда Мюрат выступил в направлении на Лангензальца. Сульт находился под Грейсеном, Ней — за Сультом, Ланн и Ожеро были в Наумбурге, Даву — в Вайсенфельсе, Бернадот двинулся прямым путем на Магдебург и находился в Кверфурте, Бонапарт и гвардия были в Веймаре.
17 октября князь Гогенлоэ дожидался генерала Калькрейта под Нордгаузеном; Калькрейт, не сделав привала, выступил из Зондерсгаузена и после полудня пришел в Нордгаузен. Вечером обе армии выступили и перевалили через Гарц, Гогенлоэ — через Штольберг и Гюнтерсберг на Кведлинбург, генерал Калькрейт — через Ильфельд и Штиге на Бланкенбург. Тяжелая артиллерия под прикрытием одного батальона и 600 коней под командой генерала Блюхера обошла через Остеродэ, Зезен и Брауншвейг вокруг западной оконечности Гарца, а впоследствии переправилась через Эльбу под Зандау.
Из частей французской армии Мюрат также двинулся в обход Гарца с запада и находился в этот день между Лангензальца и Зондерсгаузеном. Сульт и Ней следовали на Нордгаузен, куда они прибыли к вечеру. Ланн и Ожеро пришли в Мерзебург, Бонапарт с гвардией — в Наумбург. Бернадот двинулся на герцога Вюртембергского, стоявшего под Галле, и разбил его; Даву оставался в Вайсенфельсе.
Так случилось, что самая прямая дорога из Ауэрштедта на Магдебург, именно дорога через Айслебен и Штасфурт, не была занята ни нашим, ни неприятельским корпусом.
18 октября. Армия Гогенлоэ находилась под Кведлинбургом. Армия Калькрейта начинала собираться под Бланкенбургом после ночного марша, во время которого она рассеялась. Герцог Вюртембергский отошел 17-го от Галле на Дессау и теперь находился на марше из Дессау на Магдебург.
Из соединений французской армии конница под командой Мюрата, вероятно, находилась в районе Блайхероде, Сульт и Ней переваливали через Гарц, Ланн и Ожеро пришли в Галле, Бонапарт прибыл в Мерзебург, Даву вступил в Лейпциг. Бернадот снова покинул дорогу на Дессау и повернул на Магдебург; вероятно, он находился, примерно, под Кенерном.
19 октября. Гогенлоэ подходит через Эгельн к Магдебургу, Калькрейт прибывает в район Ошерслебена, герцог Вюртембергский — в Магдебург, Мюрат, Сульт и Ней достигают района Хальберштадта, Бернадот — Бернбурга, Ланн и Ожеро — Радегаста, Даву — Дюбена, Бонапарт — Галле.
20 октября. Князь Гогенлоэ пришел в Магдебург, генерал Калькрейт на плотах переправился через Эльбу ниже Магдебурга до Ерихова. Таким образом, в этот день остатки прусской армии численностью около 45 000 человек соединились под Магдебургом. Командование принял князь Гогенлоэ. Генерал Калькрейт уехал в Пруссию.
Французы под командой Мюрата, Сульта, Нея и Бернадота подошли в район Эгельна и Ошерслебена, а частью даже под пушки Магдебурга, Ланн и Ожеро пришли в Дессау, Даву — в Виттенберг.
Таким образом, за этот первый период отступления прусская армия отошла на 18 миль (132 км) к Магдебургу, сделав крюк, примерно, в 8 миль (60 км), тогда как прямая дорога была фактически свободна; в течение 16-го и 17-го армия безостановочно прошла 14 миль (около 100 км) от Семерда до Бланкенбурга, перешла через Гарц ночью по скверным проселкам, что привело ее в полное расстройство, так что последние 8 миль (около 60 км) до Магдебурга она смогла пройти только в три дня. Несколько дней спустя, а именно 24-го, генерал Блюхер пришел указанным выше путем к Зандау, где и переправился через Эльбу. Герцог Веймарский, слишком поздно отозванный со своей дивизией из Франконии, подошел 15 октября к Эрфурту, где он хотел освободить запертый там гарнизон; так как эта попытка не имела успеха, он двинулся через Лангензальца, Мюльгаузен, Хейлигенштадт, Дудерштадт, Остеродз, Зеезен, Вольфенбютель, Кенисглутер, Гарделеген на Зандау, где он 26-го, почти на глазах у Ожеро, благополучно переправился через Эльбу. Французы разделились на две главные массы. Левым крылом, а именно корпусами Мюрата, Сульта и Нея, они следовали за разбитыми армиями по тому кружному пути, по которому шли последние, не особенно впрочем наседая на них, до Магдебурга, а правым они старались отрезать всю прусскую армию в целом и для этого стремились занять Дессау и Виттенберг.
Бернадот, находившийся в центре между ними, хотел идти прямой дорогой, но был отвлечен с нее герцогом Вюртембергским. Гвардия следовала за правым крылом.
Под Магдебургом князь Гогенлоэ переформировал остатки армии и 21-го выступил дальше, примерно, с 24 000 человек. В Магдебурге должны были остаться только 12 000 человек, но ввиду общего беспорядка в поспешности точный контроль был невозможен, и лишь впоследствии выяснилось, что осталась 21 000 человек.
Так как князь уже не надеялся попасть в Берлин до противника, то решил идти в Штеттин кружным путем через Ратенов и Руппин. Для этого он разделился на две колонны, из которых одна состояла из пехоты с одной кавалерийской бригадой, а другая из конницы. Пехота должна была следовать через Ратенов, Фризак, Руппин, Гранзее, Тэмплин, Пренцлау, кавалерийская колонна — через Хафельберг, Кириц, Витшток, Везенберг, Вольдегк, Пазевальк на Штеттин.
Третья колонна, состоявшая из 35 эскадронов легкой кавалерии и некоторого количества легкой пехоты, под командой генерала Шимельпфениг, должна была обеспечивать этот длинный фланговый марш, следуя по дорогам, проходившим ближе к противнику через Цизар, Плауэ, Фербелин, Цеденик.
У французов Ней, а на первых порах и Сульт остались под Магдебургом, Ланн, Ожеро и Даву продолжали движение на Берлин, откуда дальше пошел один Ланн; Мюрат и Бернадот, не смогшие переправиться через Эльбу под Магдебургом, вернулись в Дессау и выступили оттуда: Мюрат через Плауэ на Фербелин в Цеденик, где он соединился с Ланном, а Бернадот — через Ратенов и Вустергаузен. Точных указаний относительно их местонахождения на каждый день не имеется.
21 октября. Князь Гогенлоэ шел с пехотной колонной на Бург.
Кавалерийская колонна собралась на Эльбе. Шимельпфениг шел на Цизар.
22 октября. Пехотная колонна — в Гентин, кавалерийская колонна — в Ерихов, Шимельпфениг — в Плауэ.
23 октября. Пехотная колонна — Ратенов, конница — Зандау, Шимельпфениг — близ Науэна.
Так как мост под Фербелином был разрушен, то генералу Шимельпфенигу было приказано быть на следующий день в Фризаке; это послужило предлогом к тому, чтобы сделать с пехотой еще лишний крюк, а именно через Ринов. Кавалерийской колонне была придана бригада пехоты под командой полковника Хагена.
24 октября. Пехотная колонна находилась под Нейштадтом, кавалерийская колонна — под Кирицом, генерал Шимельпфениг — под Проценом. В этот день генерал Блюхер перенравился через Эльбу под Зандау.
Дивизия Нацмера, сформированная из вюртембергского корпуса, осталась под Риновом в качестве арьергарда и была теперь подчинена генералу Блюхеру, который должен был держаться с нею на расстоянии небольшого перехода позади армии.
25 октября. Пехотная колонна — Альт-Руппин, кавалерийская колонна — Витшток, генерал Блюхер — Нейштадт, Шимельпфениг — Цеденик.
В этот день капитулировала крепость Шпандау.
26 октября. Пехотная колонна — Фюрстенберг, кавалерийская колонна — Везенберг, генерал Блюхер — Альт-Руппин.
В этот день отряд генерала Шимельпфенига был настигнут головой колонны Мюрата под Цедеником, совершенно рассеян и большею частью взят в плен; только два эскадрона его полка под командой князя фон-Плес достигли р. Одер. Маршал Ланн находился позади Мюрата, но подошел к Цеденику только к вечеру.
Князь Гогенлоэ сделал новый крюк, пройдя из Гранзее не на Тэмплин, а на Фюрстенберг, чтобы приблизиться к своей кавалерийской колонне; но из-за этого войска лишились продовольствия, заготовленного в Тэмплине.
27 октября. Князь Гогенлоэ следовал через Лихен на Бойценбург. Но так как за полчаса до его прибытия туда пришел разъезд противника, то он опять бросил продовольствие и сделал новый крюк через Кревиц на Шенермарк, куда колонна пришла только к утру.
Кавалерийская колонна должна была соединиться с пехотой под Пренцлау. Но приказ об этом был получен только некоторыми полками. Поэтому при пехотной колонне была только бригада Беерена в составе 5 эскадронов жандармов и 5 эскадронов полка Беерена. Из бригады Шверина лейб-полк, из бригады Вобезера 5 эскадронов Притвица, 5 эскадронов Крафта, 5 эскадронов Квицова, 5 эскадронов Вобезера, всего 35 эскадронов. 15 эскадронов под командой генерала Била должны были последовать за ними, но уже не смогли соединиться с пехотной колонной. Полк жандармов должен был соединиться с генералом Била, а последний — обеспечивать вместо Шимельпфенига правый фланг пехотной колонны. Поэтому полк жандармов двинулся из Лихена справа от озера мимо Бойценбурга в направлении на Пренцлау. Под Вихьмансдорфом он был задержан превосходными силами неприятельской конницы и принужден к сдаче. Только майор Юргас пробился с одним эскадроном, который впоследствии был взят в плен под Анкламом.
Таким образом, 27 октября или, вернее, 28-го перед рассветом прусские войска были расположены следующим образом.
Пехотная колонна — под Шенермарком; 35 эскадронов кавалерии — под Шенермарком, остальные полки кавалерийской колонны в составе 45 эскадронов — под Фюрстенвердером; генерал Била с 15 эскадронами — между Лихеном и Шенермарком; генерал Блюхер — в Лихене и Фюрстенберге.
28 октября. Князь Гогенлоэ выступает на рассвете из Шенермарка и следует на Пренцлау, куда приходит почти одновременно с конницей противника.
Мюрат подошел с головными частями своей конницы из Тэмплина через Хаслебен, Ланн следовал за ним. Бернадот находился дальше позади и следовал за генералом Блюхером через Руппин и Лихен. Сульт переправился в этот день через Эльбу под Зандау. Остальные французские корпуса частью находились на марше на Франкфурт и Кюстрин, частью оставались в Берлине и окрестностях.
Драгунский полк Притвица развернулся против первых частей конницы противника, но был опрокинут; вследствие этого Королевский полк был в беспорядке отброшен в Пренцлау, а батальон принца Августа и полк Квицова отрезаны. Последний был взят в плен несколько часов спустя по дороге в Пазевальк после продолжительного сопротивления; полк Квицова бежал к генералу Била.
Князь Гогенлоэ считал свои войска слишком обессиленными, чтобы продолжать марш; он сдался генералу Мюрату, примерно, с 10 000 человек, которые были еще в сборе при нем.
Вечером 28-го Блюхер пришел в Бойценбург, где узнал о капитуляции князя Гогенлоэ; он остался под Бойценбургом.
Генерал Била узнал в районе Пренцлау от полка Квицова, что он отрезан. Теперь он совершил форсированный марш через Штрасбург, Юкермюнде в Фалькенвальде в 3 часах от Штеттина, чтобы этим кружным путем добраться до Штеттина, так как он думал, что под Лекеницем ему больше не пробраться. Он прибыл туда 29-го в полдень, выслал разъезд на Штеттин и получил сообщение, что противник уже у ворот города и что поэтому его не пропустят. Тогда он вернулся в Анклам, где 30-го встретился со своим братом, генералом Била старшим, с 1-м батальоном Гревеница, сопровождавшим королевскую казну, которая и была благополучно переправлена на остров Узедом. Для переправы войск времени уже не оставалось, и 31 октября генерал Била старший сдался французской кавалерийской бригаде Бекера.
Кавалерийская колонна с пехотной бригадой Хагена выступила 28-го на Пазевальк, куда она пришла 29-го утром и где она сдалась французской кавалерийской дивизии, так как проход под Лекеницем был уже занят.
Так как генерал Блюхер видел, что ему уже не попасть в Штеттин, то он 29-го свернул на Штрелиц с намерением соединиться с герцогом Веймарским. Последний по письменному предложению короля сдал командование своим корпусом генералу Винингу, а генерал Вининг ушел через Кириц и Витшток в Миров, куда прибыл 30-го и где узнал о капитуляции под Пренцлау. Поэтому он решил направиться на Росток, чтобы, если возможно, погрузиться с войсками на суда. Под Вареном он встретился с генералом Блюхером, который теперь принял командование над обоими корпусами, насчитывавшими 20 000 человек со 100 пушками. Генерал Блюхер решил во всяком случае отвлечь противника как можно дальше от Одера и либо отойти за Эльбу под Лауенбургом, либо, если это окажется невозможным, дать позднее сражение неприятельскому корпусу. Этим он надеялся дать королю время перейти в наступление на Одер с прусскими и русскими войсками. Поэтому он свернул с направления на Росток и двинулся в направлении через Альт-Шверин на болото Левиц между Ной-Шверином и Нейштадтом. Однако, французские маршалы Мюрат, Бернадот и Сульт, — первый справа, второй в центре, третий слева, — следовали за ним по пятам, так что он не мог больше сохранять направление на Эльбу, и даже в лучшем случае он все равно не успел бы переправиться через нее; он даже не смог нигде остановиться, чтобы дать своим войскам время передохнуть и собраться. С целым рядом арьергардных боев он пошел через Роггендорф на Любек, куда прибыл 5 ноября в надежде на то, что, благодаря сильной позиции за Травэ и нейтралитету датской территории, ему представится удобный случай дать сражение.
Но 6 ноября неожиданная потеря замковых ворот Любека, а также самого города со значительной частью расположенных там войск убила и эту надежду, и после того как ночью часть его войск была еще внезапно атакована за Любеком, он 7 ноября счел себя вынужденным сложить оружие с 9 000 человек.
Теперь мы приступим к рассмотрению общих условий этого отступления.
Король и окружавшие его так плохо поняли мысль, что под Ауэрштедтом следовало победить, чтобы обеспечить себе лучшие условия отступления. Им не пришло также в голову выбрать ближайшую дорогу к естественному пути отступления, а они собирались по собственной воле отойти сначала на Веймар, чтобы там соединиться с князем Гогенлоэ. Только известие о том, что на Веймарском шоссе уже появилась конница противника, заставило их взять направление на Бутштедт, то есть на Гарц.
Даже после того, как провели сражение под Ауэрштедтом с совершенно неправильной линией фронта, даже после того, как к концу сражения войска оказались расположенными за Ауэрштедтским ручьем, то есть тылом к Веймару, все же еще оставалась возможность двигаться прямо вперед, то есть через Экартсберга на Небра или Рослебен на р. Унштрут, где 15-го можно было собрать войска на позиции в глубокой долине. Правда, во время сражения прусские войска все время несколько охватывались слева; правда, фланговый марш после проигранного сражения представляется делом необычным, но не надо упускать из виду общей обстановки. Ведь дрались не с неприятельским центром, который выдвигает с фланга корпуса для охвата; против нас был крайний фланг охватывающего корпуса; это-то знали наверняка. Охват, который Даву производил парой батальонов, был детской игрой; если бы мы двинулись вперед с 35 000 человек, которых мы имели за Ауэрштедтом, то этот крайний фланг крайнего флангового корпуса противника не смог бы задержать наше движение. Нельзя считать положение прусской армии под Ауэрштедтом таким отчаянным, если подумать о том, как под Кюстрином русские два-три раза повернулись кругом и в конце концов, вопреки воле победителя, прошли мимо его левого фланга и снова вышли на свое естественное направление отступления, или о еще более трудной задаче того же рода, которую Фридрих Великий разрешил после сражения под Хохкирхом, когда его первый отход на Клайн-Бауцен на следующее утро был тактическим фланговым маршем на глазах у неприятельской армии или, вернее, между двумя неприятельскими корпусами — правым и левым крылом австрийцев, а дальнейший его отход от Клайн-Бауцена до Герлица был стратегическим фланговым маршем с целью выиграть также основательно утраченную стратегическую линию отступления. Но допуская даже, что в первую минуту можно было подчиниться естественному чувству начать отход прямо в тыл и дойти до Бутштедта, все же мы должны были бы подойти к Бутштедту имея, примерно, 35 000 человек, а не 10 000, как это случилось, а 15 октября был возможен марш от Бутштедта на Рослебен. Если бы 15-го мы были под Рослебеном, то 16-го вполне свободно могли быть под Галле, куда от Рослебена только 4,5 мили (около 32 км), но даже и 17-го было бы не слишком поздно прийти в Галле, так как на герцога Вюртембергского наступал только корпус Бернадота, который при этих условиях не решился бы на наступление. 18-го дорога из Галле на Виттенберг и Дессау была свободна. На 15-го мы не пошли на Рослебен по следующим причинам.
1. Так как в ночь с 14 на 15 октября армия совершенно разбрелась и частью попала в Бутштедт, частью даже в Эрфурт, то пришлось обеспечить возможность ее сбора назначением более близкого сборного пункта. Причина того, что части разошлись в разные стороны, как и причина проигрыша самого сражения под Ауэрштедтом, заключалась в недостатке боевого опыта и неумелых действиях нашей армии. Отсутствие твердого, решительного управления, отсутствие информации командиров дивизий, дряхлость генералов, полковых и батальонных командиров — вот причины, почему после ночного марша 35 000 человек превратились в 10 000.
2. Мы не пошли на Рослебен, так как все время имели в виду соединиться с Гогенлоэ и надеялись скорее достигнуть этого по пути на Зондерсгаузен. Но соединение с Гогенлоэ не представляло никакого интереса; самое главное было — дойти до ближайших переправ через Эльбу и обеспечить их. Князю Гогенлоэ всегда оставалась переправа под Магдебургом, а соединенными силами уже ничего нельзя было сделать по эту сторону Эльбы.
Но об этих ближайших переправах через Эльбу — в Дессау и Виттенберге — никто и не подумал; этому вопросу придавали так мало значения, что герцог Вюртембергский, который находился под Галле и главной задачей которого должно было бы быть обеспечение этих переправ, получил сведения и инструкции через военного губернатора крепости Магдебург.
Из Семерда, откуда полковник Клейст писал об этом губернатору Магдебурга, до Галле всего 10 миль (72 км), а через Магдебург 27 миль (195 км); неудивительно, что герцог остался без инструкций. Итак, наша плохая внутренняя организация продолжала тащить нас по ложному пути до Семерда. Здесь генерал Калькрейт имел в сборе 15 октября, примерно, 15 000 человек. Если мы снова представим себе тогдашнюю обстановку, то мы увидим, что если бы 16-го рано утром генерал Калькрейт выступил с этими силами на Франкенгаузен, то 17-го или 18-го он без затруднении вышел бы на прямую дорогу на Магдебург и в этом случае достиг бы этого города на сутки раньше, чем случилось в действительности.
Но в Вайсензее было два-три кавалерийских полка противника. Хотя у Калькрейта было больше, чем два-три кавалерийских полка, и хотя полки противника, расположенные в самом местечке, скорее подвергались опасности быть взятыми нами в плен, чем грозили взять в плен нас, однако, генерал Калькрейт предпочел предложить им своего рода перемирие и продолжать движение на Зондерсгауэен.
От Семерда до Бланкенбурга 14 миль (100 км с лишним), из них 5 миль (37 км) по Гарцу. Это расстояние генерал Калькрейт прошел с утра 16-го до утра 18-го, то есть в 48 часов, причем 5 миль по Гарцу войска шли темной ночью по отвратительным проселкам. Можно представить себе, в каком состоянии они пришли в Бданкенбург. К тому же князь Гогенлоэ прождал Калькрейта полсуток, а значит без этой задержки мог бы также быть на Эльбе 19-го. Все это случилось из-за небольшого передового отряда противника, который мы застали в Вайсензее и который легко могли отбросить.
Но и самый марш по Гарцу через Штиге, а не через Хасельфельд, как это должно было бы быть, совершался в намерении как можно более скрытно уйти от противника, так как на большой дороге опасались быть атакованными с обеих сторон хотя бы стрелковыми цепями противника, которые грезились повсюду. Непрерывная стрельба наших мародеров все время поддерживала эту боязнь; так случилось, что большая часть нашей артиллерии застряла в Гарце, а войска спустились из него в состоянии непревзойденного никем беспорядка.
Подсчет понесенных до тех пор потерь дает нам, примерно, следующие цифры: князь Гогенлоэ выступил из Магдебурга с 24 000 человек, капитулировало в этой крепости 21 000. Генерал Блюхер выступил, примерно, с 20 000, итого 65 000 человек. Если считать численность нашей армии без саксонцев, но включая крепостные гарнизоны Эрфурта и Магдебурга, в 115 000 человек, то потери составили 50 000. Из 45 000, которые Гогенлоэ имел под Магдебургом, примерно, 25 000 принадлежали к главной армии, 8 000 — к армии Гогенлоэ, 8 000 — к резервной армии, а остальные — к гарнизону Магдебурга.
Численность главной армии достигала под Ауэрштедтом 45 000 человек; таким образом, она потеряла 20 000. Сразу после сражения она насчитывала до 35 000; следовательно, во время отступления она потеряла еще 10 000 человек только одними отсталыми, отбившимися и дезертирами.
Князь Гогенлоэ и генерал Рюхель имели в сражении 30 000 прусских войск; в Магдебурге из этой армии было 8 000 человек, следовательно, ее потери составили 22 000; из них капитулировало в Эрфурте 8 000; остается 14 000, из которых половину следует считать дезертирами и отсталыми.
При правильно организованном, проведенном в порядке отступлении капитуляция в Эрфурте не могла бы иметь места, а потери в 18 000 человек отсталыми и отбившимися, которые имели обе армии, можно было бы свободно сократить до 10 000; таким образом, под Магдебургом было бы на 20 000 человек больше, а потери составили бы всего 30 000 человек. Далее, оставление в Магдебурге 10 000 человек сверх численности гарнизона крепости надо считать последствием беспорядочного отступления. Следовательно, князь Гогенлоэ мог бы выступить из Магдебурга не с 24 000, а с 55 000 человек, а за ним мог бы следовать Блюхер с 20 000 человек. Таким образом, неудачный выбор пути отступления, столь же неудачное управление войсками во время отступления и отсутствие боевого опыта у войск привели армию в Магдебург вместо Дессау или Виттенберга и явились причиной того, что она выступила оттуда, имея в своем составе на 30 000 человек меньше, чем это могло случиться.
Другой основной ошибкой, которая была сделана еще по сю сторону Эльбы, был образ действий герцога Евгения Вюртембергского. То, что он, даже не имея в виду столкновения, позволил ослабить себя на 4 000 — 5 000 человек, было опять-таки следствием недостатка боевого опыта, не говоря уже о том, что он находился на естественном пути отступления нашей армии и что единственной его задачей было по возможности обеспечивать этот путь, что было легко сделать, заняв мосты в Дессау и Виттенберге. Вместо этого он оставляет Виттенберг совсем без внимания, уходит из Десcay и, таким образом, добровольно переходит с прямого пути на неправильный, руководствуясь только идеей соединения с остальной армией, в чем никакой необходимости не было. Не установлено, получил ли он на это приказ через Магдебург. Таким образом, после того как на левом берегу Эльбы упустили сделать все, что было бы естественно при данной обстановке, армия оказалась 20 октября под Магдебургом в действительно критическом положении, и возможность добраться до Одера начинала становиться сомнительной или во всяком случае могла быть обеспечена лишь ценой величайшего напряжения.
Поставим себя еще раз в положение князя Гогенлоэ и спросим себя, какие меры он должен был принять 20 октября.
От Магдебурга до Берлина 18 миль (135 км), от Виттенберга до Берлина 14 миль (около 105 км), то есть первый на 4 мили дальше от Берлина, чем второй. Берлин лежит на кратчайшем пути на Штеттин — последнюю переправу через Одер — как от Магдебурга, так и от Виттенберга. Если бы мы пришли в Берлин раньше противника, задача была бы решена.
Путь, избранный князем Гогенлоэ с пехотной колонной, именно через Ратенов и Руппин, правда, не намного длиннее; путь кавалерийской колонны длиннее, примерно, на 4 мили (около 30км).
С этим еще можно было бы примириться; тем не менее с точки зрения выхода на Одер было решительной ошибкой выбрать эти пути, так как в этом случае прямая дорога оставалась совершенно открытой для противника. Если даже больше нельзя было оказать сколько-нибудь значительного сопротивления по эту сторону Одера, то для наступления противника составляет огромную разницу, иметь ли против себя значительные силы, которые приходится ежедневно оттеснять, или же совершать обыкновенный марш вне воздействия противника. В данном случае, как и во всех подобных случаях, первое правило заключается в том, чтобы как можно скорее расположиться на путях противника, преграждая ему дорогу. Можно было считать в высшей степени вероятным, что 20-го противник еще не переправился через Эльбу; поэтому, выступив с Эльбы одновременно с ним, то есть 21-го, можно было надеяться форсированными маршами наверстать время, необходимое для прохождения этих лишних 4 миль. Во всяком случае, если бы мы все-таки пришли слишком поздно, то из Бранденбурга и Потсдама было так же легко свернуть влево, как из Магдебурга. Бранденбург и Потсдам как две важные переправы могли предоставить армии обеспеченные квартиры на одну-две ночи. Таким образом, князь Гогенлоэ, принимая решение выступить 21-го из Магдебурга, должен был одновременно задаться целью пройти 18 миль до Берлина в три дня, то есть прийти в Берлин 23-го. Во время этого отступления пехоте дважды пришлось покрывать 14 миль в двое суток, именно от Семерда до Бланкенбурга и от Руппина до Пренцлау, притом без заготовленного продовольствия и фуража. Тем более можно было совершить такой марш здесь, где в Бранденбурге и Потсдаме могло быть заготовлено продовольствие и где отступали бы, не будучи преследуемы противником и в известном порядке.
Распоряжения свелись бы в этом случае, примерно, к следующему. Коннице, находящейся под Магдебургом, следовать 21-го до Цизара, где остановиться на несколько часов для дачи корма, а затем продолжать марш до Гольцова, куда она должна прибыть еще вечером. Всей пехоте следовать до Цизара, отдохнуть там несколько часов, а затем продолжать марш до Бранденбурга. В Бранденбург необходимо притти 22-го к утру. Коннице, переправившейся ниже Магдебурга, следовать через Гентин и Плауэ на Бранденбург, куда она должна прибыть 22-го утром.
Если в Бранденбурге узнают, что противник еще не появлялся в Потсдаме, то 22-го в полдень выступить туда, имея в голове конницу, которая должна прийти в Потсдам ночью, и занять переправы через Хафель конной артиллерией. Пехота должна была бы дойти до Потсдама 23-го утром, а вечером того же дня выступить на Берлин.
Первые французские корпуса — Ланна и Даву — пришли в Потсдам только 24-го, а в Берлине были 25-го, то есть, примерно, через 36 часов после того, как мы могли прибыть туда. Из Берлина можно было отходить на Нейштадт — Эберсвальде, а оттуда переправиться через Одер под Шведтом, что могло произойти, примерно, 29 или 30 октября.
Смог ли бы при таких условиях корпус герцога Веймарского попасть в Штеттин, трудно сказать наверняка, однако, это было более вероятно, чем когда своим собственным маршем преждевременно привлекли противника в район Штеттина.
До самой Эльбы французы не обращали на герцога Веймарского никакого внимания. Только на Эльбе его появление потревожило корпус Сульта, который облагал Магдебург со стороны Ной-Хайденслебена. Однако, Сульт уже не мог помешать герцогу переправиться 26-го под Зандау, а следовательно, по отношению к Штеттину находился позади герцога. Если бы герцог шел со всей возможной скоростью, он, вероятно, мог бы пройти 30 миль до Штеттина в 6 суток, то есть до 31-го, и, быть может, в этот день противника там еще не было бы. Во всяком случае спасение этого корпуса уже не могло входить в задачу князя Гогенлоэ, который и сам еле-еле мог спасти себя.
Зато не подлежит никакому сомнению, что Блюхеру с тяжелой артиллерией и небольшим отрядом, составлявшим ее прикрытие (дивизия генерала Рацмера, сформированная из остатков Вюртембергского корпуса, должна была оставаться при князе Гогенлоэ), удалось бы пройти. 24-го Блюхер находился под Риновом, а 28-го пришел в Бойценбург, откуда он свободно мог дойти до Лекеница 29-го, то есть в тот день, когда князь Гогенлоэ мог, самое раннее, переправиться через Одер под Шведтом.
Даже по той дороге, по которой шел Гогенлоэ, он достиг Пренцлау раньше противника, и если последнему все же удалось преградить ему конницей дорогу у Лекеница, то это объясняется неправильными распоряжениями, в силу которых Гогенлоэ не имел при себе своей конницы. Поэтому нельзя оказать, что он действительно был отрезан. Однако, он подошел к Пренцлау одновременно с противником, не имея времени для принятия необходимых мер, и пришел с войсками, которые уже двое суток тащились 14 миль в самом жалком состоянии, голодные и измученные. Однако, даже примирившись с маршрутом, избранным князем, нельзя не упрекнуть его в трех вещах.
Во-первых, в нелепом отделении конницы от пехоты, когда он мог предвидеть, что будет отрезан не пехотой, а конницей противника; во-вторых, в том, что в первые пять дней он недостаточно ускорил марш, так как с 21-го по 25-е было пройдено только 17 миль; из-за этого в последние решительные моменты пришлось ускорять движение сверх всякой меры; в-третьих, в том, что несколько раз делали лишние обходы: в первый раз, когда пошли не через Фризак, а через Ринов, затем через Фюрстенберг вместо Тэмплина и, наконец, через Шенермарк вместо Бойценбурга.
Он должен был бы вести всю свою конницу тем путем, который он назначил генералу Шимельпфенигу. Численность этой конницы достигала 10 000 коней; она встретила бы Мюрата под Цедеником и, вероятно, не рассеялась бы, так как у самого Мюрата было только, примерно, 4 000 — 5 000 коней, так что пехота могла бы безопасно дойти до Тэмплина.
Капитуляция под Пренцлау непростительна, так как мы находились за дефиле и еще не были по-настоящему обойдены. Правда, несколько пугала мысль о том, что с этими войсками придется отходить еще 4 мили (около 23 км) до Лекеница в присутствии неприятельской конницы, однако, я по собственному опыту знаю, что на самом деле это не было бы так трудно. Правда, войска были утомлены до крайности, но трудно себе представить, насколько опасность стимулирует моральные и физические силы. Батальон принца Августа, который находился в арьергарде, был утомлен не меньше других и на мой взгляд не мог протащиться и четверти мили, — в тот момент, когда он увидел себя отрезанным и окруженным конницей противника, снова превратился в вполне боеспособную часть. Он построился в каре и в течение трех часов продолжал свой путь по левому берегу Юкера, отбиваясь от непрерывных атак драгунской дивизии Бомона, так что он действительно уже дошел до района Банделова, когда глубокие рвы с водой привели его в такое расстройство, что от него фактически осталось всего около 150 человек, которые и были взяты в плен в виде беспорядочной кучки. Я убежден, что если бы вместо одного батальона отходило 20, имея между собой свою артиллерию, можно было бы пройти в таком порядке 4 мили, оставшиеся до Лекеница, не будучи разгромленными конницей противника.
К капитуляции побудил князя Гогенлоэ, по всей вероятности, главным образом, полковник Массенбах. В каком состоянии деморализации находился этот человек, видно из его же собственных записок. Будучи послан князем в качестве парламентера, он считал, что встретил маршала Ланна по нашу сторону дефиле, тогда как он находился на неприятельской стороне.
То, что полковник Массенбах пишет в своих воспоминаниях о генерале Блюхере, является одной из тех слезливых декламаций, которыми наполнены эти мемуары, как и вообще все писания Массенбаха, — без точных фактов, без определенного учета времени и пространства; и все же они произвели впечатление на праздно болтающую публику и на часть авторов.
Князь Гогенлоэ выступил из района Руппина 26-го утром и до утра 28-го, когда он пришел в Пренцлау, он совершил марш в 14 миль (около 104 км) через Гранзее-Фюрстенберг, Лихен, Кревиц, Шенермарк, причем войска не останавливались ни на квартирах, ни даже организованными биваками и не получали ни хлеба, ни фуража. Генерал Блюхер находился 25-го, примерно, в 3 милях (22 км) позади князя Гогенлоэ; следовательно, чтобы прийти в Пренцлау одновременно с князем Гогенлоэ, ему пришлось бы пройти без передышки 17 миль (126 км). Этим объясняется все, и мы знаем, как приходится расценивать жалобы Массенбаха на потерю 2 — 3 часов времени, в течение которых князь будто бы дожидался Блюхера под Гранзее и Шенермарком.
Такой же характер неосновательной, поверхностной, почти ребяческой болтовни носят мемуары полковника Массенбаха в отношении всех остальных периодов кампании 1806 года. Ни одного достоверного сведения, ни одной ясной мысли, ни одной твердо поставленной цели. Повсюду к без того уже неясным идеям мозга примешивается болезненная раздражительность характера. Такой человек вообще не создан для практической жизни, а тем более для войны; таким именно человеком всегда проявлял себя полковник Массенбах в последующие годы. Под Вайсензее, когда нужно было перешагнуть через генерала Клейна, а поведение фельдмаршала Калькрейта так мало свидетельствовало о таком намерении, что находившийся при колонне принц Август, опасаясь капитуляции, вызвал из арьергарда старого Блюхера, — полковник Массенбах произносил патетические речи о долге повиновения, причем присутствовавшие невольно покачивали головами. Марш через Кревиц на Шенермарк в ночь с 27 на 28 октября, предпринятый вместо того, чтобы проложить себе дорогу через Бойценбург, он тщетно пытается оправдать тем, что движение это будто бы было направлено на Ниден; но о Нидене в то время не было и речи, да, кроме того, под Ниденом не было тогда никакого моста.
Точно так же напрасны декламации против генералов Била и Шимельпфенига; первый шел по совершенно другой дороге; его надо было сперва подтянуть к себе, так что он находился в таком же положении, как Блюхер, и вряд ли мог бы нагнать безостановочно марширующую колонну. Генерал Шимельпфениг, правда, не покрыл себя особой славой под Цедеником, где он дал совершенно разгромить себя, так что из 35 эскадронов ушло только два, но так как у него было всего-навсего 2 000 коней, а противник двинул на него 4 000, то, конечно, от него нельзя было требовать обеспечения марша на Пренцлау. Полковник Массенбах был бы, пожалуй, прав, если бы из 10 000 конницы, которые мы еще имели, по крайней мере 8 000 находилось бы на дороге, по которой шел генерал Шимельпфениг. Однако, довольно о полковнике Массенбахе.
Кроме многих ошибок, допущенных во время отступления прусской армии ее командирами, имеется еще одно важное обстоятельство, которое очень способствовало неудачным результатам и даже было одной из причин ошибок со стороны командования: мы говорим о постоянном квартирном расположении войск.
Прусская армия имела еще в то время полное лагерное снаряжение из палаток, больших котлов для варки пищи и хлебных повозок; это создавало огромный обоз, от которого в минуту опасности, конечно, приходилось освобождаться, но который тем не менее во время быстрого отхода все время стеснял нас, тысячу раз вызывал остановки, без того чтобы ими можно было сколько-нибудь пользоваться. Таким образом, войска остались без котлов, но они не имели также и шинелей, а одеяла, которыми они в холодные ночи укрывались в палатках, находились, естественно, при палатках. Кроме того, они не имели никакой организации и инструкций для снабжения на месте. Все это заставляло прусских генералов считать первостепенным условием, чтобы войска ежедневно располагались по квартирам даже в самые опасные моменты, причем квартиры нельзя было занимать очень тесно, так как важно было, что солдаты могли получить пищу от квартирохозяев. Нетрудно понять, какие невыгоды вытекали из этого порядка расквартирования.
1. Он значительно сокращал длину маршей. Если армия должна продвинуться на 3 мили (22 км), то, считая всякие побочные передвижения, солдату приходится проходить 5 — б миль (37 — 44 км); следовательно, если армия должна продвинуться на 4 или 5 миль (30 — 36 км), то солдат уже не имеет возможности сходить с дороги; между тем в современных войнах такая скорость является довольно обычной, а в трудной обстановке, какой была наша, — даже неизбежной.
2. Он связан с совершенно реальной опасностью, так как ночью, вечером и утром войска никогда не находятся в сборе. Если бы французы знали, что у нас существует такой порядок, они рассеяли бы нас в самые первые дни.
3. Неизбежны всякого рода ошибки. Они вызываются всяким изменением направления марша и диспозиции; войска не все узнают об этих изменениях, выступают по неправильным дорогам, оказываются отрезанными, попадают в плен.
4. Будучи редко в боевой готовности, войска позволяют любому кавалерийскому полку противника сбивать себя с надлежащего направления, расстраивать наши планы и т. п.
5. Потери от дезертирства гораздо больше, а в такой обстановке приходится очень считаться с этим, даже если армия состоит целиком из уроженцев своей страны.
Мы оставляем открытым вопрос о том, могли ли наши генералы избежать такого порядка, сосредоточивая войска в лагерях. Отсутствие шинелей можно было бы возместить разведением большого числа бивачных костров; кроме того, время года было еще не очень позднее, а погода очень благоприятная. Если бы имелась посуда для варки пищи, то продовольственное снабжение не представило бы слишком больших затруднений, так как скот можно было реквизировать повсюду; армия проходила большей частью по зажиточным районам, а колонна в 10 000 — 15 000 человек, каковой была численность наших колонн, представляет собой небольшое войсковое соединение. Но, конечно, без посуды из мяса ничего сделать нельзя. Надо было также позаботиться, главным образом, о хлебе и водке; и это, с нашей точки зрения, не представило бы больших затруднений, но наша беспомощность в этих делах была поистине серьезным препятствием[7].
Молодые, решительные, предусмотрительные люди, стоящие во главе войск, сумели бы найти выход из положения, подсказанный им здравым смыслом, но старцы, одряхлевшие физически и умственно за много лет мирного времени, с парой окаменелых традиционных идей, ничего придумать не могли. Итак, если прусская армия совершенно развалилась, не успев дойти до Одера, если, не будь капитуляций под Пренцлау, Пазевальком и Анкламом, она дошла бы до Одера в составе каких-нибудь 10 000 человек, то это следует объяснить недостаточной обдуманностью и целесообразностью мероприятий во время отступления, отсутствием соразмеренности и преувеличенным опасением встречи с какой-нибудь передовой частью противника на прямой дороге. 14-го вечером развал вовсе не был еще неизбежным.
В самом деле, противник не прошел мимо нашей главной армии, следовательно, не обогнал ее; его головная часть и наша находились в одном и том же районе под Экартсберга и под Бутштедтом, на равном расстоянии и от Берлина и от Штеттина. Во время сражения он слегка охватил наш фланг, но только своей крайней передовой частью, так что это не имело никакого значения. Но если даже согласиться с тем, что мы уже не могли попасть в Виттенберг и Дессау, а должны были идти через Магдебург, то ведь от Бутштедта через Магдебург до Берлина только 36 миль (около 270 км), через Виттенберг — 33 мили (около 246 км). Противник прошел эти 33 мили в 11 дней, поэтому не представляло особого труда пройти 36 миль в 10 дней.
Но это означает только, что по чисто геометрическому расчету не представлялось невозможным дойти до Берлина скорее, чем противнику. С военной же точки зрения дело обстояло иначе. Под Галле находился герцог Евгений Вюртембергский с 16 000 человек. 14-го вечером можно было предвидеть, что по сю сторону Эльбы мы уже не сможем больше оказывать сопротивление и что самое главное сейчас — снова выйти на естественный путь отступления. Поэтому, если думали, что мы уже не сможем попасть в Галле, то надо было приказать герцогу идти в Виттенберг, выслать отряд в Дессау, разрушить оба моста и как можно дольше оборонять Эльбу, что, несомненно, задержало бы противника дня на два — на три.
Само собой понятно, что армии, с самого начала слабейшей в численном и моральном отношении, после полного поражения не могущей ожидать значительной поддержки с близкого расстояния, требуется особо искусное, мужественное и разумное управление. Нельзя отрицать того, что ввиду поворота фронта отступление прусской армии было еще более затруднено. Если бы прусская армия была расположена прямо против противника, примерно, в районе Лейпцига, то она сохраняла бы за собой кратчайший путь через Берлин на Нижний Одер; противник мог сильно потеснить ее, но вряд ли мог отрезать. Никто не станет отрицать невыгоды ее облического расположения за р. Заалой. Однако, она добровольно поставила себя в это невыгодное положение, чтобы иметь возможность дать сражение в лучших условиях; так как она была слабее, то ей приходилось брать в долг у будущего, чтобы быть сильнее в настоящий момент. В конце концов чем могла она обеспечить себе возможность благополучного исхода сражения, если не каким-нибудь риском? Из ничего не может что-нибудь получиться.
Когда в октябре 1813 года Бонапарт увидел себя вынужденным сосредоточить все свои силы в одном пункте против надвигавшегося противника, то он, понимая, что сможет противопоставить своим противникам, примерно, только вдвое слабейшие силы, выбрал поле сражения под Лейпцигом, где сливаются реки Плайсе, Партэ и Эльстер, разбивающие местность на резко разграниченные отсеки. Он расположился не позади речек, чтобы тем усилить свой фронт; это преимущество не казалось ему достаточно решающим; он расположился впереди них, подвергая величайшей опасности свое отступление, чтобы во время самого сражения иметь то преимущество, что армия противника была бы разделена естественными отсеками, а сам он смог бы долго вести бой на одном из участков, не считаясь с происходящим на других. 16 октября Блюхер одержал победу под Мекерном за Лейпцигом и р. Партэ, в то время как Бонапарт чуть не разбил главную армию противника под Лейпцигом; только 18-го положение его стало критическим, и только тогда победа Блюхера начала сказываться на самом Бонапарте.
Вопрос о том, поступил ли здесь Бонапарт самым правильным образом, может остаться открытым, но мы видим отсюда, как великий полководец понял эту идею, которую, следовательно, нельзя считать наивностью. Если Бонапарт не погиб под Лейпцигом так, как мы в 1806 году, то этим он обязан лучшим качествам своих войск.
Здесь, как в механике: то, что выигрывают в одной точке, приходится временно терять в другой. Поэтому нельзя ставить вопрос так, что мы обеспечили бы себе лучшие условия отступления, если бы расположились прямо против противника, а затем непосредственно делать вывод, что мы сделали ошибку, не расположившись так; вопрос стоит иначе: неужели при таком расположении мы безусловно уже не могли попасть на Одер и, следовательно, не слишком ли велика была жертва, которую мы принесли ради достижения кратковременного преимущества? Как нам кажется, мы доказали, что это не так.
Волна победы донесла французскую армию не только до Одера, а даже до Вислы, где сила победы до известной степени выдохлась, движение приостановилось и где было встречено первое новое сопротивление. Следовательно, кампанию 1806 года надо рассматривать до этого момента. Без быстрого падения всех крепостей, расположенных на театре военных действий, это вряд ли могло бы случиться; первая остановка произошла бы на Одере, и русская армия вместе с нашими прусскими войсками, вероятно, продвинулась бы до Одера.
Крепости эти капитулировали в следующем порядке:
| 15 | октября | пал | Эрфурт перед Мюратом и Сультом, |
| 25 | » | » | Шпандау перед Ланном, |
| 29 | » | » | Штеттин перед Ласалем, |
| 1 | ноября | » | Кюстрин перед Даву, |
| 8 | » | » | Магдебург перед Неем, |
| 19 | » | » | Ченстохов перед отрядом поляков и французской конницы, |
| 20 | » | » | Хамельн перед Савари с отрядом 8-го корпуса, |
| 25 | » | » | форт Плассенбург под Кульмбахом перед отрядом корпуса принца Жерома, |
| 2 | декабря | » | Глогау перед Вандамом, |
| 5 | января | » | Бреславль перед Вандамом. |
Из соединений французской армии корпуса Даву и Ожеро двинулись через Франкфурт и Позен на Вислу, Ланн последовал за ним через Штеттин.
Мюрат, Бернадот, Сульт я Ней вернулись из своих походов в Берлин в середине ноября, а затем также двинулись на Вислу, где Ожеро, Даву, Ланн и Мюрат вступили 28 ноября в Варшаву.
Вюртембергские и баварские войска образовали под командой Жерома Бонапарта корпус, который по пятам следовал из Франконии за главной армией и через Дрезден вступил в Силезию, где взял Глогау и Бреславль.
8-й корпус под командой маршала Мортье перешел из Франкфурта в Гессен-Кассель, где обезоружил армию этого герцогства, а затем двинулся через Ганновер в Гамбург, а оттуда в Шведскую Померанию.
Если бы Эрфурт, Магдебург, Шпандау и Штеттин не были сданы без правильной осады, то для обложения и осады этих крепостей противник должен был бы выделить из 6 корпусов своей главной армии 4 или 5 корпусов; следовательно, у него не осталось бы достаточно сил для наступления на Вислу, а так как можно было рассчитывать, что эти крепости, за исключением Эрфурта, продержатся два месяца, считая с начала обложения, то наступил бы январь.
Причина столь быстрой капитуляции, очевидно, заключается в трех отрицательных явлениях:
1) в том, что для их обороны не хватало многого; это не было предусмотрено вследствие плохого руководства нашего военного ведомства;
2) в том, что военные губернаторы и коменданты были дряхлыми старцами;
3) в том, что общая растерянность и отсутствие мужества подорвали всякую мысль о сопротивлении.
Чтобы оборонять крепости, не снабженные всем необходимым в достаточном количестве, нужны энергичные, осмотрительные, решительные начальники, которые не ограничиваются тем, что раз в сутки заводят часы служебной рутины, а работают головой. Для того чтобы крепости могли мужественно обороняться после таких катастроф, как та, которая постигла нашу армию в 1806 году, необходимо энергично воздействовать сверху, внушать страх и надежду, будить энтузиазм. Но это было совершенно не в нашем духе; напротив, иногда случалось обратное, и нечего удивляться тому, что у некоторых комендантов естественная слабость доходила до полной потери стыда, что было, например, в Кюстрине, Штеттине и Шпандау.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] В самом деле, 30 000 человек гвардии выступили из Парижа только 19 сентября и прибыли форсированными маршами в Майна 28 сентября. — Прим. автора.
[2] Рассказ очевидца — участника кампании князя Гогенлоэ в 1806 году Р. ф. Л.(R.v.L., стр. 25). — Прим. автора.
[3] Обычно ужасную катастрофу, постигшую прусскую армию в 1806 году, объясняют этим ее облическим расположением. Однако, это — близорукий, а потому неправильный взгляд. Правда, если бы линия отступления прусской армии вела прямо в тыл, то дело не завершилось бы капитуляцией Гогенлоэ под Пренцлау. Однако, при очень скверном состоянии нашей армии, под которым я подразумеваю, главным образом, старость и все же неопытность высшего офицерства, мы, вероятно, вернулись бы в Пруссию не только с одними названиями прежних корпусов. Разложение было вызвано не тем, что мы должны были с самого начала считать себя отрезанными, а тем, что мы не знали, как вести себя при всякой обстановке и в любой положении. Тот, кто считает основной причиной нашего поражения облическое расположение на Заале, является невеждой в военной истории. Как часто Фридрих Великий добровольно выбирая расположение с полуперевернутым фронтом и как часто он выходил без ущерба из еще более перевернутого расположения, которое он бывал вынужден принимать под давлением необходимости. Правда, он имел большое моральное превосходство, тогда как здесь дело обстояло как раз наоборот. Но зато в данном случае имелась тысяча средств и способов, чтобы вновь обеспечить себе путь отступления, которым сначала пожертвовали. — Прим. автора.
[4] “Исторические воспоминания к истории упадка прусского государства”, труд полковника Массенбаха, часть II, стр. 59. — Прим. автора.
[5] Те, кто знает кампанию только по мемуарам Массенбаха, сочтут, что катастрофа была вызвана именно упрямством герцога и его пренебрежением всеми хорошими советами; однако, это — односторонний взгляд. Если не последовали советам Массенбаха, то вовсе не потому, что их отверг один герцог но потому, что против них высказалось большинство, если не все голоса. Король, генерал Пфуль, генерал Рюхель были решительно против. — Прим. автора
[6] Все, что журнальные писатели, в частности Массенбах и Р.ф.Л., возглавляющие всю кампанию, говорили о гибельном положении прусской армии, является безусловно неосновательным, то есть представляет собой рассуждение, висящее в воздухе, изворачивающееся в произвольных, переменных направлениях, не исходящих из каких-нибудь абсолютных твердых положений и потому приводящее к совершенно произвольным выводам. Поистине трудно понять, как можно хвастать рассуждением, в котором совершенно не видно никакой явности, как можно думать совершенно бесплановыми разговорами решить уравнение, которого даже не сумели составить. Вполне естественно, что армия переписчиков еще меньше могла разобраться в том, чего не понимали писавшие оригинал, и, таким образом, вокруг этого вопроса возникла сбивающая с толку полемика, построенная на громких, но совершенно пустых словах и оборотах речи. — Прим. автора.
[7] Это противоречило также традициям войск. Когда мы после сражения под Ауэрштедтом оставались без продовольствия в течение 14 и 15 октября и наши войска совершенно голодными пришли 16-го в район Грейсена, принц Август послал команду в близлежащую деревню, чтобы достать продовольствие. Крестьяне были очень удивлены, когда от них потребовали съестных припасов, а когда таковые были взяты у них силой, они подняли страшный крик. Старый майор Рабиель, командовавший одним из гвардейских гренадерских батальонов и служивший в одной бригаде с принцем, пришел в негодование от такого образа действий и, вызвав к себе автора, настоятельно просил его доложить принцу, что такая система грабежа не принята в прусской армии и противоречит ее духу. Принц, мол, молодой человек, который этого еще не понимает. Накануне вечером, когда войска в довольно сильном беспорядке и уже очень утомленные пришли в Семерда, генерал Калькрейт пытался восстановить порядок длинным приказом, в котором говорилось между прочим следующее: “Выдать войскам хлеб, а если хлеба нет, выдать им хлебные деньги”. О хлебных повозках нечего было и думать, но денег тоже не было. Поэтому принц Август совершенно справедливо заметил, что это равносильно распоряжению: “Выдайте людям деньги, которых у вас нет, чтобы они могли купить себе хлеба там, где купить его нельзя”. — Прим. автора.
