ПИСЬМО АЛЕКСАНДРА I
К АДАМУ ЧАРТОРИЙСКОМУ

Не знаю, любезный друг, поняли ли Вы причину моего молчания. Ваши предыдущие письма оставили мне слишком мало надежды на удачу, чтобы я имел право действовать, на что я бы мог тогда сознательно решиться, если бы предвидел хотя некоторую вероятность успеха. Я, следовательно, был должен безропотно примириться с ходом событий и не вызывать своими поступками борьбы, все значение и опасности которой я сознаю прекрасно, не веря, однако, в возможность от них избавиться.

К этому присоединяется еще другая причина: я узнал из верного источника, что за каждым Вашим шагом следят и что Вас окружают самые ловкие шпионы. Не желая Вас подвергать малейшей опасности, я полагал, что, если я прекращу с Вами всякие отношения на довольно значительное время, то возникшие против Вас подозрения улягутся, и что тогда, приложив к этому более осторожности и осмотрительности, чем прежде, мы можем возобновить нашу переписку без вреда для Вас.

Наконец, занимавшие нас проекты, может быть, по своему правдоподобию, не ускользнувшему от внимания всех здравомыслящих существ, или вследствие нескромности некоторых Ваших соотечественников, которые с добрыми намерениями неосторожно распространили свои собственные мысли, проекты эти, говорю я, приобрели гласность, которая могла быть для них только очень невыгодной, так как об этом заговорили в Дрездене и Париже. Все эти соображения заставили меня хранить долгое молчание, но ни интерес, внушенный мне занимавшими нас мечтами, ни решение осуществить их на деле, когда этому будут благоприятствовать обстоятельства, не покинули меня ни на минуту. Прилагаемые при сем бумаги могут Вас убедить лучше, чем бы я это сделал на словах.

Разрыв с Францией кажется неизбежным. Цель Наполеона уничтожить или, по меньшей мере, унизить последнее государство, пользующееся уважением в Европе, и, чтобы этого добиться, он выдвигает вперед неприемлемые требования, которые несовместимы с достоинством России.

1. Он желает, чтобы были прерваны всякие торговые сношения с нейтральными державами. Это значит, лишить нас единственной торговли, которая нам остается.

2. В то же время он требует, чтобы лишившись всякой возможности вывоза за границу наших собственных произведений, мы не делали бы никаких препятствий для ввоза предметов французской роскоши, что было у нас запрещено, так как мы стали не так богаты, чтобы их оплачивать.

Так как я бы никогда не мог согласиться на подобные предложения, то весьма вероятно, что следствием этого будет война, несмотря на то, что Россия сделала все, чтобы ее избежать. Она заставит кровь литься ручьями, и эти бедные люди будут опять принесены в жертву ненасытному честолюбию человека, казалось, созданного лишь для их несчастия. Вы слишком осведомлены, чтобы не видеть, насколько ему чужды либеральные идеи по отношению в Вашему отечеству. Наполеон имел по этому поводу конфиденциальные разговоры с австрийским и прусским посланниками, и тон, в котором он высказывался, рисует прекрасно его характер и недостаток привязанности к Вашим соотечественникам, которых он считает лишь орудием своей ненависти к России.

Эта война, которой, как кажется мне, не придется избежать, освобождает меня от всяких предосторожностей, соблюдаемых мною относительно Франции, и позволяет мне свободно заняться моими любимыми мечтами о возрождении Вашего отечества.

Следовательно, надо лишь определить наиболее выгодный путь для обеспечения успеха нашим планам и, чтобы у Вас было более оснований для Ваших суждений, то я считаю полезным дать Вам некоторые указания, относительно военных операций.

Хотя не невозможно, чтобы мы могли с нашими войсками добраться до Вислы, даже перейти ее и таким образом вступить в Варшаву, все-таки будет благоразумнее не строить наших расчетов на столь выгодных шансах; из-за этого рождается необходимость сообразовать наши поступки с тем, чтобы не рассчитывать на помощь и преимущества, которые бы нам могло доставить обладание Варшавой. Следовательно, нам нужно будет сосредоточить нашу деятельность в наших областях.

Из этого вытекают несколько крайне важных для решения вопросов.

Какой самый удобный момент, чтобы провозгласить восстановление Польши? Совпадет ли он с моментом разрыва?

Будет ли это после того, как военные действия доставят нам известные высшие преимущества?

Если предпочтение может быть оказано второму условию, то будет ли полезно успеху наших планов, если учредить Великое герцогство Литовское, как предварительное мероприятие, и даровать ему одну из намеченных конституций?

Или следует отложить это мероприятие, присовокупив его к возрождению Польши в полном составе?

Я прошу Вас выяснить мне откровенно Ваше мнение на эти существующие вопросы; я также желаю, чтобы Вы мне изложили Ваш взгляд на прилагаемые бумаги; и которая из двух заслуживает предпочтения; не найдете ли Вы, быть может, более полезным присоединить к ним третий проект, и я уполномочиваю Вас руководиться лишь собственным убеждением.

Я не буду здесь более заниматься рассуждениями о двух шансах представляющихся России в этой борьбе. Мне кажется, что этот вопрос уже исчерпан в моих предыдущих письмах; удовольствуюсь лишь тем, что напомню об огромном пространстве земли, которое имеет за собою русское войско на случай отступления и чтобы не позволить расстроить свои ряды, а также о затруднениях, которые увеличатся по мере того, как Наполеон будет удаляться от своих вспомогательных войск. Если война будет объявлена, то здесь решено не складывать оружия. Собранные военные ресурсы очень велики; общественное настроение превосходно и существенно разнится от бывшего прежде чему Вы были уже дважды свидетелем. Нет более того хвастовства заставлявшего презирать своего врага. Напротив того, делают надлежащую оценку его силе и верят, что перемена счастья очень возможна; но несмотря на это, принято решение поддерживать честь империи до последней крайности.

Какой эффект произвело бы присоединение поляков в подобном случае? Громадный, и масса немцев, подчиняясь сим обстоятельствам конечно последовали бы примеру первых. Нельзя ли вызвать этот крупный результат?

Швеция заключила с нами оборонительный и наступательный союзы. Наследный принц сгорает от желания стать противником Наполеона, к которому он питает давнишнюю неприязнь, и, идя по стопам Густафа-Адольфа, только и стремится быть полезным такому делу, как дело угнетения Европы.

Я не сомневаюсь, что Вы сами, выказывая всегда столько рвения к этому делу, почувствуете скоро те огромные выгоды, которые последуют для Европы и для человечества вообще, если она восторжествует, и, как поляк, Вы не можете обманываться насчет тех бедствий, которым подвергается Ваша родина, если, шествуя под знаменами Франции, она тем самым даст России право отметить ей за все содеянное зло.

Я желаю, чтобы Вы мне дали список личностей, на которых мы могли бы рассчитывать при выполнении наших планов. Было бы крайне выгодно, если бы в том числе находились военные, из армии герцогства.

Сообразуясь с Вашими советами, я до сих пор был очень сдержан с Вашими соотечественниками в наших областях, считающимися крайне злонамеренными по отношению к России, надеясь, что эта сдержанность будет оценена. Но, между тем, она скорее породила мысль, что особого рода страх принуждает нас с ними скрытничать. Если война начнется, то было бы крайне необходимо определить свое к ним последующее поведение. От этого зависит общественная безопасность, и я бы очень желал, чтобы Вы мне высказали по этому поводу Ваши мысли.

Я прошу Вас, любезный друг, адресовать Ваш ответ в Вильну, направив его через Гродненского губернатора М. Ланского, или каким-либо совершенно другим путем, который Вам покажется самым надежным и быстрым. Это письмо Вам доставит Клушинский. Я замечаю, что не ответил Вам на постскриптум Вашего последнего письма от 25 января; идея заставить Наполеона по доброй воле установить Польшу, подчинив ее королю, русскому императору, есть плод воображения. Он никогда не согласится на такой выгодный для России результат и в особенности в тот момент, когда он занят составлением гибельных для нее планов. Он никогда не сочтет угодливостью со стороны России, что она не помешала ему овладеть Пруссией только благодаря невозможности, явившейся следствием полного недостатка энергии прусского короля, который признавал Берлин и дворец за свое государство.

Прощайте, любезный друг, одному только Провидению известен исход, уготованный всем грядущим великим событиям. Мне было бы очень приятно Вас опять увидеть в Вильне, куда я через три дня отправляюсь, хотя бы не надолго, в такие интересные моменты; но я не отваживаюсь Вам это предложить, так как прекрасно сознаю опасность, которую представляла бы для Вас эта поездка. Руководитесь во всем этом лишь Вашей собственной осторожностию и верьте, что я Вам предан сердцем и душою на всю жизнь.

Мое почтение всему Вашему семейству, к которому я питаю искреннюю привязанность.

1 апреля 1812