11 и 12 марта в Елабуге побывала Народная артистка России Светлана Крючкова, выступившая с поэтической программой «Между любовью и любовью» на стихи Марины Цветаевой. Несмотря на то, что она приехала вместе с мужем Александром поздним вечером, их ожидала генеральный директор Елабужского государственного музея-заповедника Г.Р.Руденко и сотрудники цветаевских музеев, где знаменитая гостья захотела побывать в первую очередь, даже не устроившись в гостинице.
Едва только усталые (после почти бессонной ночи и 4-х часовой дороги из Казани) путники ступили во двор дома, где жила Марина Цветаева, им под ноги спрыгнула здешняя обитательница – кошка Маруся. Взятая на руки, она стала ласково мурлыкать, словно признала в приезжих своих старых знакомых, и буквально за несколько минут сумела снять с них всё утомление напряжённого дня. Побывав в последнем земном пристанище поэта, гости отправились в Литературный музей Марины Цветаевой, где для них провели экскурсию и позволили подержать в руках все раритеты, включая прядь волос Марины Ивановны. Встреча закончилась около полуночи. А наутро, когда в Елабуге шёл большими хлопьями по сказочному тихий снегопад, Светлана Крючкова с мужем посетили могилу поэта на Петропавловском кладбище.
В тот же день во Дворце культуры прошёл поэтический вечер, состоявший из двух отделений. Первое было посвящено любовной лирике Марины Цветаевой, а второе – её гражданской поэзии. Предваряя чтение стихов, Светлана Крючкова рассказала о том о том, что её любовь к творчеству Цветаевой и Ахматовой пробудилась в ранней юности. А уже с 18 лет она начала всерьёз учить и читать их стихи в кругу друзей. В её архиве хранятся самиздатовские и рукописные сборники Марины Ивановны, которые долгое время были под запретом. Всю жизнь она старалась читать всё, что касалось этих двух поэтов. Многолетняя дружба связывает Светлану Николаевну с крупнейшим современным цветаеведом Ирмой Викторовной Кудровой, которая помогала ей в подготовке нескольких программ на стихи Марины Цветаевой, в том числе – «Между любовью и любовью». Именно об этой феноменальной черте поэта – безмерном даре любви – шла речь в первом отделении вечера. Шаг за шагом Светлана Крючкова вела зрителей по торным тропам исповедально-интимной цветаевской лирики, раскрывая самую суть её взаимоотношений с Сергеем Эфроном и Константином Родзевичем, Юрием Завадским и Анатолием Штейгером, Райнером Рильке и Борисом Пастернаком. При том, что каждому из них были посвящены потрясающие по силе эмоционального накала и глубине чувства стихи, только с двумя из них Цветаеву связывали близкие отношения. А с тремя последними, можно сказать, у неё вообще были эпистолярные романы. Но, ведомая любовными переживаниями и, как истинный романтик идеализируя своих героев, Марина Ивановна создавала в итоге совершенно необыкновенные стихи. Лучшими любовными произведениями в мировой лирике, по утверждению Светланы Крючковой, являются «Поэма Горы» и «Поэма Конца», посвящённые Константину Родзевичу – единственному мужчине, с которым Марина Цветаева была готова связать свою судьбу, но не сделала этого из чувства долга и ответственности перед мужем и дочерью.
Во время чтения одного из обращённых к нему писем Цветаевой, у Светланы Крючковой показались слёзы и перехватило горло. Но, справившись с волнением, она продолжила свой рассказ. В целом же верная данному ею в начале выступления определению (актёр – это переводчик в разговоре поэта со зрителем, и надо так прочесть, чтобы все вдруг проявилось и стало ясно), Светлана Крючкова читала любовную лирику Цветаевой достаточно сдержанно, без лишних эмоций и театральных жестов, но с той убедительно-достоверной интонацией, при которой каждое слово было весомым и обретало свою истинную суть.
Сделав в первом отделении акцент больше всё же на личности Цветаевой и драматических страницах её судьбы, нежели на стихотворениях, Светлана Николаевна во втором отделении буквально погрузила слушателей в стихию её гражданской поэзии. За стихами о революционной Москве последовал «Лебединый стан», а за ним – поэтическитй цикл к Чехии. Вот где голос актрисы зазвучал во всю мощь, обличая и негодуя, скорбя и сострадая, потрясая силой сбывшихся цветаевских пророчеств. Многие из этих стихотворений, не принадлежащие к числу общеизвестных, сидящие в зале слышали впервые. И перед ними представала новая Цветаева, обладавшая той абсолютной внутренней свободой и независимостью суждений, которые позволяли ей без лукавства, лицеприятия и страха называть вещи своими именами.
Можно без преувеличения сказать, что Светлана Крючкова покорила елабужских зрителей и своей любовью к Марине Цветаевой, и своим прочтением её жизни и поэзии. После выступления, прямо на сцене, она раздавала всем желающим автографы, радуясь, что в зале было много молодёжи и выражая надежду, что они «будут любить Марину».
Затем в Выставочном зале Елабужского государственного музея-заповедника состоялась пресс-конференция Народной артистки России с представителями городских СМИ, где она, порой довольно подробно, ответила на все вопросы.
– Что побуждало вас так настойчиво добиваться своей цели – стать актрисой: желание славы, признания или ощущение собственного призвания?
– Совершенно никакого расчёта в моей жизни и в моих поступках никогда не было. Я просто прислушалась к своему нутру. Я считаю, что у каждого человека есть своё предназначение. Задача взрослых – угадать это предназначение ребёнка и помочь его воплотить. А если они этого не делают, то человек должен попытаться понять сам. Это чисто интуитивная вещь, и никто иной как Бог ведёт нас.
– Какие свои роли в кино и театре вы считаете наиболее удачными?
– Я очень люблю роль Агафьи Тихоновны в фильме «Женитьба». Его я могу смотреть и пересматривать много раз. В основном же я себя раздражаю, потому что вижу, что я и там и тут не так сделала. И чем дальше, тем реже я на себя смотрю. Поэтому не могу ничего выделить, только вот Агафью Тихоновну.
– А была ли в вашей жизни роль, адекватная вашим мыслям, характеру и душевным качествам?
– Я ученица школы-студии МХАТ, школы – пе-ре-жи-ва-ния. Мои великие учителя, великие мхатовские мастера научили меня играть не себя. Вот многие нынешние актёры, кроме как себя, играть вообще ничего не умеют. Никогда не надо играть себя. Персонаж – это совсем другой человек. Это – его походка, его голос, его логика, его представление о счастье, его смех, его лексика, его интеллект – не мой! Я совершенно другой человек. А если вас интересуют черты моего характера, моей личности, то на поэтических вечерах это виднее, чем где бы то ни было. Потому что здесь я сама выбираю материал и читаю те стихи, которые болево соприкасаются со мной.
– Чем запомнилась для вас роль Ахматовой в фильме «Луна в зените»?
– Очень многим. Я даже до сих пор не могу понять, как всё это тогда произошло. Во-первых, я достаточно говорлива. Когда я играла Ахматову, я замолчала (она была молчалива). Я стала ходить, как она, причём совершенно этого не замечая. У меня стало, как у неё, болеть сердце. На этой картине мне без конца ставили сердечные капельницы. У меня изменились голос, осанка. И хотя мы не добивались портретного сходства, не делали горбинку на носу, однажды произошёл такой случай. Когда мы снимали в Комарово (а я играла её в основном там в последние годы её жизни), приехала хранительница музея-квартиры Анны Андреевны Ахматовой. Я выхожу из-за угла, она отпрянула с испугом и стала креститься. Я говорю: «Что такое, Наталья Владимировна?» А она отвечает: «Господи, мне показалось, что это она вышла».
С этим фильмом было вообще связано много мистики. Например, я человек, хватающий заразу абсолютно везде. Как-то мы снимали во дворе больницы, находящейся в центре города, кинотеатр, где Ахматова смотрит фильм о Модильяни, выходит и падает с инфарктом. Там был невероятно грязный асфальт. Но поскольку режиссёр был человеком нормальным, он сказал: «Мы снимаем один дубль. Пожалуйста, всё приготовьте. И вот как Светлана Николаевна упадёт, так её и снимайте, господин оператор». Я упала прямо губами на этот заплёванный, загаженный асфальт. В кожу на лице, а она у меня достаточно нежная, рыжая, впечатались песчинки, в рот набился песок, но я лежу, я же не могу поворачиваться, если упала с инфарктом. И я лежала до тех пор, пока не прозвучала команда «Стоп!» и оператор не прекратил съёмку. Я пришла домой, встала под душ и думаю: «Точно заболею». Звонит режиссёр: «Ну как?» Я говорю: «Нормально, всё хорошо».
А однажды снимали сцену всю ночь. У Ахматовой была под конец жизни привычка: во дворе в Комарово ей зажигали костёр и она сидела неподвижно часами, глядя на огонь, пока он не гаснул. Мы приехали снимать эту сцену в 8 часов вечера и начался дождь, превратившийся в проливной. Режиссёр зашёл в мой вагончик и говорит: «Всё, всё против нас». Я отвечаю: «Подожди, Димочка, а может быть – за?» Он говорит: «Надо подумать». Ушёл, походил, минут через десять возвращается и говорит: «А может быть и – за. Может быть этот дождь даст нужную атмосферу?» Дождевиков у съёмочной группы не было, для меня тоже у костюмеров не нашлось ничего подходящего. Что сделали? Съёмочная группа взяла какие-то плотные чёрные мешки, предназначенные для мусора и, проделав отверстия, облачилась в них. Меня тепло одели, обложили грелками и укрыли пледом. Но дождь-то идёт! Я села в кресло и практически всю ночь просидела там. Единственно, между дублями надо мной держали зонтик.
Обычно в такой ситуации, даже к гадалке не ходи, я на следующий день заболею. А тут хоть бы чихнула раз или кашлянула – ничего! Как будто ангел-хранитель крылом прикрывал.
А ещё слышались шаги… И один человек, который ни во что не верил, говоря, что всё это ваши бабские глупости, остался там ночевать. И когда он лёг, то его стало так подбрасывать на постели, что он сам чуть с ума не сошёл. Или такой случай, когда я сказала монолог, который мне просто некогда было учить. Я учила его до четырёх часов, но поняла, что не успеваю. А утром мне уже надо было ехать на съёмку. И, кстати, мой подъём в восемь утра, который я прошу заменить расстрелом, здесь срабатывал безотказно. Я вставала рано, работала по 16 часов и всё это выдержала! Так вот, я приехала на съёмочную площадку и говорю режиссёру: «Всё равно будем озвучивать, подсказывай мне, пожалуйста». Он взял текст в руки и мы сели около макета радиолы. Фактически там была одна её сторона, а с обратной установили лампочку, будто она работает. И вот мы «слушаем» фултонскую речь Черчилля, а дальше я, как Ахматова, рассказываю о том, как я узнала о ждановской речи и вообще о том, как всё это было в тот день. Очень длинный рассказ от первого лица. Начинается съёмка, и я говорю монолог так, как будто играла эту сцену пять лет подряд хотя бы по три раза в месяц. Он шёл изнутри меня, словно его кто-то диктовал. Режиссер сидел с открытым ртом, но самое ужасное было другое. Когда я произнесла: «Скажите, зачем моей великой стране, победившей Гитлера, понадобилось проехать танками по груди одной больной старухи?», – макет радиолы взвыл «о-о-о-у-у-у!» Вот тут стало плохо всем. А что это было – никто до сих пор не знает…
Поэтому не надо шутить ни с Ахматовой, ни с Цветаевой.
Учитывая, что у них нет продолжения рода, и два этих трагических поэта жили не для себя, а для всех нас, для всех последующих поколений, Боже сохрани от какого бы то ни было неуважения в их сторону.
– Когда у вас родился замысел выходить на сцену с поэтическими программами?
– Я уже говорила о том, что всю жизнь читала стихи. Вот мы соберёмся ещё по молодости, застолье, знаете, а я всё стихи читаю. Однажды мне сказали: «Света, может кому-то неинтересна эта твоя Ахматова?» Я говорю: «Как неинтересна!!! Буду читать – и всё!» Я ещё на гитаре раньше играла и пела Галича, Окуджаву и других. Сейчас просто не могу играть из-за руки. Так что читала я всегда – целыми километрами – своим друзьям, соседям, актёрам, режиссёрам. Потом уже все привыкли и сами просили: «А давай Бродского почитай», «А давай Тютчева, вот это: «Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять…» или «О, как убийственно мы любим…»
А однажды мне пришлось читать стихи на кинофестивале, потому что киномеханик был пьяный, и я просто время занимала, чтобы народ не разбежался (смеётся). Председателем жюри фестиваля был Юрий Абрамович Башмет. Он опоздал и вошёл в зал, когда я читала стихи. Потом, когда я подошла туда, где сидело жюри, Башмет поцеловал мне руку и сказал: «Вы знаете, Света, я терпеть не могу стихи! Но когда я сегодня слушал вас, я понял, что что-то прошло мимо меня». И каждый день, пока не кончился фестиваль, он просил, чтобы я ему читала стихи.
Вернувшись в Петербург, я пошла вскоре в малый зал филармонии взять детский музыкальный абонемент младшему сыну Саше, которому тогда было 5 лет. И вдруг! Вот уж, действительно, никто, как Бог, - потому что никогда в жизни меня никто не спрашивал, из филармонии мне не звонили – и вдруг режиссёр малого зала Елена Альбертовна говорит: «А вы стихи читаете, Светлана Николаевна?» Я, вдохновлённая Башметом, отвечаю: «Как же, конечно!» – «А кого вы читаете?» – «Да кого хотите – Баратынский, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Бунин, Бродский, Тхоржевский, Самойлов, Цветаева, Ахматова, Петровых…» – «Подождите, я запишу». – «А вы мне тоже запишите». – «19 ноября у вас свободно? (Это был 1995 год)». – «Да». – «Мы вас ставим. Как назовём программу?» – «А пускай будет «Два века русской поэзии». – «Пускай будет».
Я пришла домой с этим списком, взяла его и думаю: «Боже, зачем я это сделала?»
И вот с тех пор я выхожу на сцену с поэтическими программами и всё время делаю что-то новое. Сейчас, к 90-летию Самойлова, подготовила большую программу «Пока в России Пушкин длится». В ней звучат стихи, дневники, письма Самойлова, его поэмы. Например, поэма «Цыгановы», которую сейчас вообще никто не читает. Кудрова, когда услышала её, сказала: «Боже мой, это же такая прекрасная, это самая сильная вещь у Самойлова».
Так что я всё время работаю. В прошлом году меня подтолкнули сделать окуджавскую программу. Она так хорошо прошла, что те же люди в Москве попросили в этом году её повторить. Она называется «Не стараясь угодить», - прямо как про меня (смеётся).
– После того, как вы вышли в первый раз с программой «Два века русской поэзии», вам, наверное, ничего не было страшно.
– Да, на самом деле. Я читаю большую программу Марии Сергеевны Петровых, которую высоко ценила Ахматова. Есть у меня программа «Русская поэзия Китая» - про поэтический Харбин. Об этом вообще мало кто что знает… Ну, много чего есть.
– А есть ли то, о чём вас никогда не спрашивали, но вы хотели бы сами об этом рассказать?
– Я пишу книгу и всё, о чём я хочу сказать, там скажу.
– Если бы вам пришлось начинать жизнь с чистого листа, что бы вы в ней изменили?
– Я бы изменила отношение к своему здоровью. Я бы с детских лет научилась говорить слово «нет». Мы иногда не можем отказать людям, нам кажется, что мы их обижаем. Например, мне нужно спать 8 часов. Но раньше я не могла сказать своим гостям: «Простите, до свидания, ребята, мне надо выспаться». И таким образом мы подрываем своё здоровье, понимая это тогда, когда оно уже невосстановимо. Это единственное, о чём я жалею. Больше ни о чём.
– Какое впечатление на вас произвела Елабуга?
– Елабуга мне очень понравилась. Я сюда очень стремилась, давно, но раньше всё как-то не складывалось. Мне здесь так хорошо, я душой отдыхаю. Здесь тихо, никто не суетится, люди замечательные, искренние. И спалось хорошо, и гулялось. Жалею только об одном, что пришлось здесь побыть совсем недолго.
– Зато у вас останется желание вернуться.
– Да, я хочу вернуться сюда, и хочу, чтобы приехал в Елабугу наш сын.
На прощание генеральный директор ЕГМЗ Гульзада Руденко тепло и сердечно поблагодарила Светлану Крючкову и преподнесла ей сувениры, путеводители по Елабуге и книги, выпущенные музеем-заповедником. В частности, «Через Летейски воды…», рассказывающую о пребывании Марины Цветаевой в Елабуге. Но особенно растрогал актрису елабужский дятел. Она даже призналась, что в их доме ему не будет скучно, потому что там много других мягких игрушек, которые она обвязывает и обшивает.
Вот такой очень разной предстала Светлана Крючкова перед елабужанами, которые распрощались с ней в надежде на новую встречу.
Людмила Пахомова,
журналист ЕГМЗ (фото А.Иванова и Л.Пахомовой)
