"Предчувствую Тебя. Года проходят мимо. Все в облике одном предчувствую Тебя..." - эти строки из стихотворения Александра Блока выражали ощущения всего культурного общества, создавшего изумительное искусство Серебряного века. В таком предчувствии осуществления мечты, и не только о личном счастье, но и творческом - создании на полотнах поэтического образа гармонии человека, природы и мира, - не прошли, а стремительно пролетели 35 земных лет Виктора Борисова- Мусатова!..

Внук крепостного, он не был баловнем судьбы. Суровый вызов бросила она еще трехлетнему мальчику. "В жизни я буду, конечно, всегда только безнадежно влюбленным", - запишет в дневнике в одну из бессонных горьких ночей этот тончайший русский художник, искалеченный туберкулезом позвоночника и несчастным случаем. Товарищи ласково называли его за глаза "горбунчиком", а он поражал всех задором, жизнелюбием, светлой и бодрой энергией. "Привлекал обаянием личным", - вспоминает Андрей Белый. Был "удивительно обаятельным человеком... - вторит ему петербургский критик И.Лазаревский. - В нем так чувствовался художник Божьей милостью, чистый душой и помыслами".

Однако из 35 лет жизни - без годов учебы в Петербурге, Москве, Париже - целых 25 лет "заточения" в родной саратовской глуши! И натуры тут не сыскать: позировать странному, похожему на доброго гнома художнику, хотя и сохранявшему в одежде и в облике парижскую элегантность, для многих провинциальных девиц - дело предосудительное! К тому же изощренная брань по адресу этого "декадента", грубые шутки ("горбатого могила исправит") и оскорбительные "стишки" в местных и столичных газетах... Постоянная нужда и беспощадный труд в поисках своего пути в непростое, "переходное" время в русской живописи. "Я должен быстро сгореть..." - как-то записал он в дневнике.

Лишь в последние три года его жизни, с момента показа на московской выставке в 1902-м картины "Гобелен", о нем заговорят в России. В 1904-м - за год до смерти - первая выставка за рубежом... А уже в 1910-е годы разгорится посмертная его слава, установится "мода" на Мусатова. Имя его будет поднято на щит журналом "Мир искусства". Оно будет называться рядом с именами Александра Иванова, Врубеля и Серова... И некогда "странные" полотна с музыкально-неопределенными названиями: "Гобелен", "Водоем", "Изумрудное ожерелье", "Призраки", "Осенняя песня" - станут дороги и важны не только прямым мусатовским последователям - художникам-символистам. Именно этими мусатовскими шедеврами завершается ныне экспозиция Государственной Третьяковской галереи в Лаврушинском, обозначая незримую, но четкую "грань времен", - ведь многие разветвленные направления новой русской живописи пойдут "через Мусатова", учитывая его открытия, его опыт!.. Но это станет ясным лишь к концу ХХ века.

В напевном композиционном ладе работ Борисова-Мусатова, в богатстве ритмов, в легком повторе поз, в мерцающей гамме цвета - нарастание, паузы, приливы и отливы тонких состояний души. "Душа темы" - любимое его выражение. Молчаливый "дуэт" девушек на берегу водоема сродни вслушиванию в голос судьбы целого поколения, сродни тревогам и чаяниям чеховских героинь.

Откуда, из каких мучительных бессонниц, из какой боли сердца пришли в цветущие вешние сады, в золотую печаль осени и заполнили молчаливыми встречами, хороводами и прогулками "мусатовскую страну" эти милые, но далеко не писаные красавицы? Эти уездные "барышни-крестьянки" и дамы в платьях неопределенно-старинной эпохи... На вопросы, что это за эпоха отражена в его картинах, Мусастов отвечал: "Да никакая это эпоха! Это, знаете ли, просто красивая эпоха". Или, лукаво прищурясь, говорил: "Женщина в старинном платье с кринолином менее чувственна и больше похожа на облака и на деревья..." Или уже посерьезнее: "Я хотел выразить эту идею гармонии, а вокруг меня одни диссонансы, от которых некуда скрыться..."

В 1898 году вышла в свет книга очерков Н.А.Лухмановой "Черты общественной жизни", получившая большой резонанс. В ней писательница, в частности, говорит об особенности старинных женских портретов: "Мы видим высокий лоб, под которым кроется душа, широкие, лучистые глаза, где много затаенной мысли, мечтаний и души... что-то свое, самобытное, спокойное, какое-то самоуважение и право на уважение других..." Гоняясь за всем, теперь женщина разменялась на мелочи и утратила свою первую красоту - спокойствие. Тревога, жадность, неуверенность в себе, тщеславие, погоня за модой и наслаждением исказили, стерли красоту женщин... Вот почему, глядя на портреты прабабушек, говоришь: "Какие красивые лица". Любуясь витриной модного фотографа наших дней, восклицаешь: "Какие хорошенькие мордочки!"

Известный писатель и мыслитель В.В.Розанов скажет о выводах Лухмановой: "...оплакиваемое здесь - не женщина только, но вся наша цивилизация. Ибо какова женщина, такова есть или очень скоро станет вся культура".

Борисова-Мусатова назовут поэтом женской души. Его "ретро" опережало времена. И кто знает, не заглядывал ли он в своих "снах" (сохранились и такие его записи!) в самоубийственную дисгармонию, грозящую экологической катастрофой, исчезновением и красоты и самой жизни на земле? Светлые и тревожные образы мусатовских полотен - не убаюкивающая песня о былом, как кажется на первый взгляд, а тихое, упорное заклинание от надвигающихся разлада и катастрофы. Заклинание - гармонией красоты. Душа женщины для него - камертон спасительной для человека гармонии с породившей его природой.

"Где я найду моих женщин прелестных?" - сетует он в одном из своих стихотворений. Как же выискивал он образы тех (или единственной, Той), кто помог бы ему воплотить в красках и линиях его заветную идею? За деревянным забором на пыльной саратовской окраине в небольшом саду творит он мир своей мечты. Часами позирует ему сестра Леночка - младший друг и постоянная его натурщица, надевает простенькие платьица "под старину", сшитые рукодельницей-мамой. Затворник-мечтатель, он ищет свой "идеал" в узком кругу знакомых.

"В жизни мы влюбляемся несколько раз, - записывает он в дневнике, - но любим только один... Мы не переставая ищем эту душу, которая создана для нас, которая вместе с нами составляет одну гармонию..." В самом конце пути Мусатов узнал, наконец, женщину, которая просто и тихо вошла в его творческую судьбу как долгожданное воплощение его Музы... Весной 1902 года в Саратов приехал из Харькова отставной офицер, литератор, некогда товарищ детских лет поэта Брюсова Владимир Константинович Станюкович с женой Надеждой Юрьевной и пятилетним сыном Колей. Жена Станюковича - невысокая миловидная женщина, с лицом слегка смуглым и карими глазами. Держалась она без всякого жеманства. С большим участием и тонким пониманием отзывалась на разговоры, споры о литературе и живописи. Мусатов был поражен ее обликом, ее внутренним светом. С каждой встречей она все больше казалась ему давней знакомой. Ее ясный открытый лоб - нет, чело под слегка курчавыми каштановыми волосами... Нежный абрис удлиненного лица, губы - все почему-то до боли родное. Что это, откуда?..

В неизданных воспоминаниях В.К.Станюковича находим мы объяснение. Он пишет, что его жена - "урожденная Рышкова, происходила из старой русской дворянской семьи. Ее мать, урожденная де-Роберти... бабушка была урожденная Палеолог. Будучи похожа на мать, Надежда Юрьевна унаследовала от нее ярко выраженные черты романского племени. Кровь старых родов сказалась в тонкой асимметрии лица, делавшей ее необыкновенно похожей на образ Симонетты Боттичелли. Наиболее схожим ее портретом следует признать "Мадонну с гранатом" Боттичелли. Черты преждевременной усталости в соединении с необыкновенной энергией, устремленной на помощь ближним, особенно пленяли Мусатова..."

Не случайно в эту пору Мусатов украсил стены своей мастерской репродукциями с картин великого флорентийца. Симонетта Веспуччи - легендарная "модель" Боттичелли, которую он писал даже после ее ранней смерти. Отражения ее облика видел Мусатов в Надежде Юрьевне. Судьба подарила ему возможность как бы пойти по стопам любимейшего художника... А тут еще привез Станюкович из смоленского имения предков два старинных наряда. Мусатов просто влюбился в один из них - стеганый шелковый капотик бронзового цвета с кружевным воротником, украшенный вышитыми цветами. "Он был сшит на очень тоненькую и маленькую фигурку, - вспоминал Станюкович, - а потому оказался как раз впору Н.Ю." В марте 1903 года Мусатов писал с восторгом: "Мы сидим по целым дням дома и рисуем с Надежды Юрьевны. Она отлично позирует в костюме прабабушки..." Так рождалась "Дама у гобелена".

И сегодня, поднимаясь по узорно-чугунной парадной лестнице Художественного музея имени Радищева в Саратове, можно среди украшающих стены французских и фламандских шпалер XVII века почувствовать ту атмосферу, так повлиявшую на Мусатова, то обаяние старины, обветшалой и неподдельной, ее аромат. Мусатов работал одно время в музейных стенах, и огромные тканые плоскости этих сизо-серо-зеленых и как бы серебрящихся шпалер с их могучими деревьями, водопадами, фантастическими птицами сыграли свою роль в его стремлении к декоративно-плоскостной картине-панно. Мусатов, с его тонкой памятью, при создании больших своих полотен эти ковры уже не забудет... На фоне одного из них - гобелена с птицей - будет изображена Надежда Юрьевна. В этом красивом портрете - прямая попытка декоративно вписать "музыку" человеческого образа в старинную музыку фона...

Судьба "Дамы у гобелена" - Надежды Юрьевны Станюкович была трагической. Когда началась русско-японская война, Станюковича призвали в армию. Надежда Юрьевна решила ехать с ним сестрой милосердия. Владимир Константинович, зная болезненность жены, пытался ее отговорить. А.Борисов-Мусатов, этот "неисправимый романтик", пришел в восторг от решения дорогой Надежды Юрьевны, он же и провожал их эшелон...

В стылом поле под Харбином, в занесенных бураном палатках, по колена в ледяной жиже, в обстановке "позиционной войны", когда иные стрелялись от отчаяния, - можно было найти женщину, ставшую последней музой Мусатова. Вскоре Надежда Юрьевна тяжело заболела. Муж настоял на ее возвращении домой, к родне в Екатеринославскую губернию. Тяжкое душевное расстройство привело Надежду Юрьевну на лечение в Москву. Увиденные ею кошмары, мысли о конце мира сделали свое дело. Надежда Юрьевна лежала в клинике психиатра Усольцева одновременно с безумным Врубелем...

Мусатов был с ней все последние дни. Она голодала, страдая манией отравления. Очнувшись от страшного бреда, звала Мусатова, говорила врачам: "Я только ему верю... Он особенный". 21 августа 1905 года на руках Мусатова Н.Ю.Станюкович ушла из жизни.

"Ее смерть, - писал художник, - примирила меня со смертью вообще... В мою душу, я чувствую, вливается какое-то спокойствие".

В 1905 г. он создаст "Реквием". Среди женских фигур на фоне торжественно вознесенной архитектуры трижды возникает дорогой ему облик.