ЧАСОВНЯ ПАМЯТИ 1812 ГОДА В ПАВЛОВСКОМ ПОСАДЕ.
ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ И ГИБЕЛИ.

I

В России существовала многовековая традиция - отмечать важнейшие вехи истории народа сооружением церковных архитектурных памятников. Этой традиции мы обязаны существованием храма Василия Блаженного (память о взятии Казани), Казанского собора (память о преодолении Смуты и иностранной интервенции в начале XVII века), часовни в честь павших под Плевной гренадеров (память войны с турками 1877-78 гг.). По всей стране были разбросаны маленькие церковки и часовни, построенные в воспоминание о тех или иных событиях. Например, в бывшей помещичьей деревне Горбачиха Теренинской волости Богородского уезда стоял каменный столп-часовня в память освобождения крестьян от крепостной зависимости, сооруженный к пятидесятилетию исторического акта - в 1911 году.

Продолжением и апофеозом традиции было сооружение в Москве гигантского храма Христа Спасителя, увенчанного девизом, удачно выразившим дух этого обычая наших предков: «Не нам, не нам, а Имени Твоему даждь, Господи, славу».

Храм Христа должен был увековечить память о грандиозном событии XIX века, вознесшем страну на небывалый доселе пик славы, могущества и влияния в мире - о гибели нашествия объединенных сил Запада на Россию и последовавшем победоносном походе российской армии через всю Европу в Париж.

Отзвуки эпопеи 1812 года до сих пор задевают сокровенные струны в душах людей; их не смогли заглушить даже потрясшие страну до основания раскаты гроз нынешнего столетия.

События Отечественной войны дают чрезвычайно богатую пищу для размышлений о русском народе, о русском патриотизме, о месте и роли России во всемирной истории.

Так сложилось, что древняя Вохонская земля, тогда окраина Богородского уезда, а ныне Павлово-Посадский район, оказалась крайней восточной точкой организованного проникновения вражеских войск вглубь русской земли.

Продвинуться далее реки Большая Дубна неприятель оказался не в силах^[1].

Существенную роль в этом сыграло активное массовое вооруженное сопротивление, оказанное ему местными крестьянами-партизанами под руководством Г. М. Курина, Е. С. Стулова и И. Я. Чушкина, действовавшими совместно с частями авангарда Владимирского ополчения (командующий ополчением генерал-лейтенант кн. Б. А. Голицын, командир авангарда полковник Нефедьев; в боевых действиях в Богородском уезде непосредственно участвовали команды Павлоградского гусарского полка под началом штабс-ротмистра Богданского и Седьмого Денисова полка Войска Донского)^[2].

Центром событий, развернувшихся в этом краю в сентябре-октябре 1812 года и внесших имена вохонцев в летопись Отечества, было село Павлово, ныне город Павловский Посад.

В 1909 году в Павловском Посаде возникла идея соорудить каменную часовню в память избавления державы Российской от нашествия французов в 1812 г. Часовня эта была задумана как преемница старинного деревянного столпа, стоявшего на площади-перекрестке Купеческой и Дубровской улиц, в историческом центре посада, напротив Воскресенской церкви, объединившей под своей сенью древнейшие престолы Вохны - Дмитровский и Георгиевский.

Деревянный столп-часовня, украшенный смотрящими на все стороны света иконами, был поставлен вохонцами в знак удачного окончания боевых действий в волости. Он находился на том самом историческом месте, где происходили сходы крестьян и в тяжелую минуту звучали клятвы не выдавать друг друга и сражаться с врагом «заодин».

II

Предложение выстроить вместо обветшавшего старинного памятного знака каменную часовню исходило от Общества хоругвеносцев Воскресенской церкви. В дореволюционной России церковно-приходские организации под таким названием создавались при храмах, объединяя на добровольной основе прихожан в церковно-просветительских и благотворительных целях. Как правило, членами обществ были люди почтенные и с достатком.

Нет сомнения, что в Павловском Посаде Общество хоругвеносцев главной церкви представляло собою своеобразный клуб настоящих хозяев города.

Бурный рост текстильной промышленности в селе Павлове и его окрестностях начался именно после и благодаря событиям 1812 года. Близость столицы, наличие большого спроса, новые, принесенные пленными европейцами, технологии, свободный капитал, появившийся в неразберихе военного времени, близость крупной реки, наконец, местные жители, по безземелью издавна привыкшие заниматься домашним текстильным промыслом - все это, вместе взятое, обеспечило быстрый взлет местных промышленников. Большие прибыли влекли за собою изменение образа жизни предпринимателей; они озаботились повышением личного сословного статуса и статуса своего населенного пункта. Появилась идея преобразовать казённое село, принадлежащее министерству государственных имуществ, в посад - промежуточное звено между селом и городом. Большую роль в ее реализации сыграли богородские градский голова Иван Семенович Лабзин и купец второй гильдии, почетный гражданин Давыд Иванович Широков, видевшие в Павлове перспективную точку приложения сил^[3]. Богородские и покровительствуемые ими павловские предприниматели уже добились к этому времени такого влияния, что заручились поддержкой начальника Московской губернии Ивана Семеновича Сенявина (позднее ставшего товарищем (первым заместителем) министра внутренних дел) и его преемника на этом посту Ивана Васильевича Капниста. Страшный пожар, случившийся 10-11 июля 1829 года^[4] и уничтоживший почти все село, привел к парадоксальному результату - Павлово отстроилось краше прежнего. В 1838-39 гг., при старостах Аниките Петровиче Ныркове и Андрее Семеновиче Лабзине лицо села - храм на вохонском берегу - неузнаваемо изменилось: неказистая церковь времен Петра I получила новую трапезную и великолепную, выполненную в очень редком для Подмосковья стиле, пятидесятивосьмиметровую колокольню. Подряд на строительство был выполнен Владимиром Романовым; поставку 12 пудов листовой меди, золочение ее «червонным через огонь золотом», устройство и установку главки и креста профинансировал Давыд Широков. Тот же Д. И. Широков оплатил изготовление гигантского тысячепудового колокола для обновленного храма и второго колокола, поменьше. Слух о том, что некий купец из крестьян на Нижегородской ярмарке совершил сделку на полторы тысячи пудов лучшей «штыковой» меди для отливки двух колоколов взбудоражил тогда всю Москву. В декабре 1842 года над первопрестольной поплыл звучный колокольный голос необыкновенной силы и чистоты - это мастер Аким Воробьев на дворе литейного завода Дмитрия Самгина в приходе Спаса на Спасской пробовал свое детище. «Московские губернские ведомости» сообщали, что сравнить новый павловский колокол можно лишь с гигантом из звенигородского Саввина монастыря весом 2125 пудов, отлитым в 1667 году^[5].

В июне 1844 года усилия местной элиты - Лабзина, Широкова, Быковских, Симагина, Нырковых, Щепетильниковых - увенчались успехом: Николай I подписал указ Сенату о преобразовании казенного села Павлова и смежных с ним четырех деревень в посад. Обыватели бросились переписываться из крестьянского сословия в купеческое и мещанское. Новые колокола на открытии посада 13 мая 1845 года возвестили о новой эпохе.

III

В Павлове, Вохне тож в начале XIX столетия стояло 165 домов, то есть проживали в селе около 900 человек^[6]. К пятидесятым годам в посаде стояло 217 домовладений, из них 15 каменных, частью двухэтажных. Число жителей выросло до 1490 чел., из них 43% принадлежало к купеческому сословию, да около 1000 человек приходило зимою на заработки из окрестных деревень^[7]. К 1864 году численность населения составила 4690 чел., а в конце столетия она приблизилась к 7,5 тысячам и Павловский Посад получил свое место в Энциклопедическом словаре Брокгауза-Ефрона^[8]. Местная купеческая элита составляла теперь всего 9% населения, однако ей посад был обязан всем. Ведущую роль в его жизни играл Яков Иванович Лабзин (1827-1891)^[9], сын и наследник Ивана Лабзина - владелец крупнейшей Старо-Павловской фабрики. В связи с развитием его предприятия начала развиваться нормальная городская инфраструктура - появился городской банк, типография, больница, богадельни, учебные заведения, обновилось убранство Воскресенской церкви, старостой которой Лабзин был в течение 22 лет, появилось новое городское кладбище и был заложен двухэтажный храм при нем. Торговая марка мануфактуры Лабзина и его партнеров стала известна по всей России и в Европе. Развитие местных фабрик и заводов привело к началу промышленной разработки торфа. Рост населения вызвал развитие сферы услуг.

Начало нынешнего столетия ознаменовалось просто-таки бумом частного строительства. Архив хранит сотни удовлетворенных прошений жителей посада о расширении площадей домов, лавок и складов^[10]. Появились новые фабричные корпуса Старо-Павловской фабрики, фабрик Абрамовых, Соколиковых, Кудиных. Отстроило комплекс фабричных и сопутствующих зданий быстро пошедшее в гору Русско-Французское Анонимное Общество. В 1902 году основанная при поддержке Я. И. Лабзина женская монашеская община была возведена Синодом на степень монастыря. Фабриканты строили новые церкви.

Хозяева посада, обосновывая свои права и утверждаясь в них, начали прибегать к исторической аргументации.

Так в 1892 году вновь образованное Общество хоругвеносцев Павловского Посада преподнесло священно-архимандриту Троице-Сергиевой Лавры Митрополиту Московскому и Коломенскому Леонтию свою хоругвь и печатную памятную записку, в которой указывалось, что павлово-посадцы «издавна вверяли себя покровительству Лавры», ибо Вохна была одной из ее вотчин^[11]. В 1900 году типография Бутаевых издала работу местного краеведа псаломщика Воскресенской церкви Т. М. Троицкого «Историко-археологическое описание Павловского посада»^[12]. Началом века датируется и сооружение памятного столпа на предполагаемом месте расположения престола первого в Вохне деревянного храма во имя Дмитрия Солунского.

Вполне логично, что те же люди озаботились, в преддверии столетнего юбилея Отечественной войны 1812 года, когда к празднованию этой даты готовилась вся страна, поднять престиж города (и свой, конечно) сооружением и торжественным открытием красивой каменной часовни-памятника, посвященной событиям местной истории. Знали об этом инициаторы строительства или нет, неизвестно, но жизнь показала, что, по крайней мере, в Московской губернии только Павловский Посад оказался отмечен памятником такого рода, своеобразным младшим братом храма Христа Спасителя.

IV

Итак, 5 апреля 1909 года, общее собрание Общества хоругвеносцев признало желательным соорудить «в Павловском посаде на Купеческой улице вместо существующей деревянной каменную часовню со внутренним входом, с помещением внутри и снаружи Святых икон в память столетней годовщины избавления державы Российския от нашествия французов в 1812 году» в соответствии с проектом, предоставленным архитектором В. П. Десятовым^[13].

Владимир Павлович Десятов с 1890 года держал в Москве архитектурно-строительную контору, бравшую подряды на культовые сооружения. Наиболее известной его постройкой является церковь во имя иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радости, сооружённой в 1899 г. при Староекатериниской больнице (ныне МОНИКИ) в память коронования Николая Второго. Строил он и в разных углах Московской губернии - в Звенигородском, Верейском, Богородском уездах^[14].

Именно ему принадлежит проект главного храма Покровско-Васильевского монастыря в Павловском Посаде и, вероятно, монастырской ограды^[15]. Он же, возможно, по заказу новозагарских владельцев Самариных, спроектировал очередную перестройку церкви Успения Богородицы в этом имении, построенной в 1715 году первым его владельцем, известным деятелем Петровской эпохи Алексеем Курбатовым.

Проект часовни в память 1812 года Слева - чертёж и автограф В.П.Десятова, справа - чертёж и автограф В.К.Сероцинского.

Надо заметить, что архитектор не баловал своих заказчиков разнообразием подходов. Колокольни монастырского храма, перестроенной ново-загарской церкви и предложенный им проект памятной часовни напоминают родных сестер разного роста и решены в модном тогда псевдорусском стиле.

Тем не менее, проект был одобрен и смета по его воплощению в жизнь свелась к сумме 8540 руб. 95 коп., не включая расходов по приобретению утвари, икон и решетки ограждения. Средства на строительство должны были поступить от самого Общества - 1500 руб., от городского общественного управления - 1500 руб, от кружечного сбора во время крестных ходов, от особой добровольной подписки жителей города и в виде денежной помощи от Воскресенской церкви.

С прошением о разрешении построить часовню и производить кружечный сбор для пополнения кассы строительства уполномоченные Общества староста Воскресенской церкви Василий Васильевич Болдин и член Общества потомственный дворянин Николай Павлович Доброклонский 18 мая 1910 года обратились к главе епархии, Митрополиту Московскому и Коломенскому Владимиру, члену Синода, священно-архимандриту Троице-Сергиевой Лавры.

По установленному порядку, такие вопросы в епархии рассматривались Московской духовной консисторией - органом при епархиальном начальнике, ведавшем вопросами текущего церковного управления и суда. Собственно строительная часть подлежала согласованию со светскими губернскими властями.

Таким образом, прошение павловопосадцев попало в делопроизводство консистории.

Митрополит Владимир 31 мая распорядился направить проект на экспертизу и согласование в Строительное отделение Московского губернского правления и одновременно обязать благочинного первого округа Богородского уезда, куда входил Павловский Посад, протоиерея о. Константина Алексеевича Голубева^[16] произвести обстоятельное дознание о существе дела. Консисторию интересовало идейно-историческое обоснование сооружения часовни и степень решенности вопроса о финансировании строительства.

2 июля 1910 года, отвечая на запрос К. А. Голубева, причт и староста Воскресенской церкви, в том числе, известный нам псаломщик-краевед Т. М. Троицкий составили письмо следующего содержания:

«... Честь имеем сообщить Вашему Высокопреподобию, что сооружение в Павловском посаде каменной со входом часовни в память избавления России от нашествия французов в 1812 году, в виду наступающего столетнего юбилея со времени этого события, считаем делом целесообразным, так как Павловский посад был местом неоднократных стычек местных храбрых и любящих свою родину жителей с мародерствующими французами и намерением благим и полезным в смысле воспитания патриотических чувств в прихожанах. А потому на просьбу всегда усердного и симпатичного местного Общества Хоругвеносцев помочь ему в постройке названной часовни, мы охотно откликаемся, намереваясь отпустить из церковных доходов настоящего года посильное пособие в размере 500 рублей, если на то последует разрешение Епархиального Начальства.»^[17]

В дополнение к ассигнованной властями сумме удалось заручиться поддержкой общественных городских уполномоченных. Специальным постановлением, утвержденным московским губернатором, ассигновывалось еще 1500 руб. Взнос Общества хоругвеносцев в ожидании начала работ был помещен в городской банк под процент. Вопрос стоял, таким образом, о недостающих 3,5 тысячах - немалой по тем временам сумме.

Своеобразной гарантией осуществления проекта в глазах консистории стала репутация самого Общества хоругвеносцев, точнее, финансовых возможностей его членов. Благочинный Голубев сообщил своему начальству, что «на сбор добровольных пожертвований на постройку часовни... хоругвеносцы вполне рассчитывают. Основания для этого следующие: в Воскресенской церкви сооружено серебряное облачение на престол, стоящее до 9000 руб. на добровольные пожертвования. Часы на той же церкви стоимостью до 4000 руб. приобретены также на добровольные пожертвования. Серебряная риза на Иерусалимской иконе Божьей Матери стоимостью до 3000 руб. сооружена также на добровольные пожертвования. С 1893 года - со времени утверждения Общества хоругвеносцев, это общество на добровольные пожертвования соорудило всего на сумму до 20000 рублей, включая сюда и церковные пожертвования. На всякий случай Общество хоругвеносцев имеет в настоящее время запасного и текущего капитала до 4000 руб. из которого, согласно Устава Общества, хоругвеносцы могут взять взаимообразно нужную сумму с обязательством пополнить ее... Все условия говорят, что Общество хоругвеносцев вполне может выстроить названную часовню.»^[18] Заметим, что усадьба с новым крытым железом кирпичным домом, помещениями для прислуги, надворными постройками и кирпичной торговой лавкой в то время в городе оценивалась примерно в 4300 руб.^[19]

Конечно, риск не добрать денег существовал. Местные предприниматели славились своей прижимистостью. Экономили, в первую очередь, на рабочей силе. Условия барачной жизни рабочих невысокой квалификации, сезонников были действительно ужасающими. В городе остро стояла проблема нехватки учебных и медицинских заведений. Много нареканий, особенно у приезжих, вызывало состояние городского хозяйства - дорог, мостов, освещения, низкое качество обслуживания в трактирах и постоялых дворах. Тем не менее, консистория признала, да и не могла не признать аргументацию К. А. Голубева.

Другой стороной вопроса было согласование собственно технического проекта.

В связи с тем, что территория, бывшая когда-то площадью, стала фактически перекрестком важных улиц, архитектор предложил сместить новую часовню ближе к реке, а старое место расположения памятного деревянного столпа отдать под проезжую часть. Это было признано целесообразным всеми инстанциями, одобрившими проект.

Рассмотрением проекта в Московском губернском правлении занималось совещательное присутствие строительного отделения во главе с губернским архитектором Нилусом и губернским инженером Фалиным. Вопросов не возникло, специалисты высказались за утверждение проекта.

16 июня 1910 года протокол совещательного пристутствия №225 был утвержден московским губернатором, Свиты Его Величества генерал-майором В. Ф. Джунковским и отправлен в консисторию.

29 июля 1910 года Московская духовная консистория приняла решение разрешить строительство и проведение кружечных сборов в течение 1910-1912 годов; 19 августа это решение утвердил митрополит Владимир и 23 августа соответствующий указ был направлен благочинному протоиерею К. А. Голубеву.

Можно было начинать работы.

Однако, в Обществе хоругвеносцев изменились взгляды на проект Десятова.

23 января 1911 года общее собрание членов Общества постановило одобрить новый проект часовни, представленный гражданским инженером Владимиром Карловичем Сероцинским^[20].

Остается неизвестным, по какой именно причине успешно утвержденный после более чем года хлопот проект оказался отвергнут.

Денежный вопрос тут был ни при чем - сметная стоимость осталась прежней. Следовательно, заказчика перестала удовлетворять либо сама персона Десятова, либо предложенное им архитектурное решение памятника.

Сравнивая два проекта, можно заметить, что Сероцинский, во-первых, избежал тиражирования уже известного в уезде архитектурного стиля, во-вторых, предусмотрел внешний декор, отвечающий идее часовни, как памятника в честь столетия Отечественной войны 1812 года: венки, лавровые ветви, даты «1812-1912», изображение Спасителя и, насколько можно судить по сохранившемуся проекту, памятная доска на фасадной части шатра. Часовня должна была стать пятиглавой, но более приземистой (около 20 м высотой, вместо 28 у Десятова). Десятов планировал сооружение часовни из красного кирпича, Сероцинский же предложил гармонирующий с цветовой гаммой Воскресенской церкви белокаменный вариант (очевидно, штукатурка по кирпичу. В окончательном виде часовня была облицована плиткой). В целом же создается впечатление, что Сероцинский использовал некоторые архитектурно-декоративные решения, аналогичные примененным В. О. Шервудом при сооружении часовни-памятника гренадерам, павшим под Плевной^[21].

Впрочем, возможно, что г-н Сероцинский, в 1900-е годы служивший штатным архитектором попечительства о народной трезвости^[22], с точки зрения организации финансирования проекта был более удобным исполнителем для заказчика, нежели частная контора Десятова.

На сей раз хлопотать о переутверждении проекта Общество поручило самому его автору, и 16 августа 1911 г. Сероцинский добился положительного решения Московского губернского правления. На этом основании епархиальные власти подтвердили свое прежнее разрешение, направив указ протоиерею К. А. Голубеву. Таким образом, 27 сентября 1911 года все формальные вопросы были, наконец, улажены.

Времени на постройку оставалось не столь уж много. Датой открытия часовни назначили 1 октября - праздник Покрова, известный как день решающего сражения местного ополчения с французами.

Сначала строительство шло бойко, однако, по мере истощения гарантированных Обществом, городом и церковью средств, темпы его замедлились. Кружечный же сбор, как было очевидно с самого начала, имел чисто символическое значение.

Общество хоругвеносцев прибегло к испытанному средству: с целью привлечения внимания к проекту оно издало и распродало тираж брошюры «Достопамятная годовщина. К предстоящему сооружению часовни в Павловском посаде в память войны 1812 года», в которой неизвестный автор подробно рассказывает о значении сооружаемого памятника и событиях, которым он посвящен.

В этой книжечке впервые были опубликованы важные свидетельства, бывшие ранее вне поля зрения историков. Она является существенным вкладом местных краеведов в библиотеку изданий, вышедших в России к столетнему юбилею Отечественной войны 1812 года^[23].

Тем не менее, необходимую сумму добрать не удавалось.

Опыт возведения такого рода памятников показывает, что энтузиазма доброхотов в этом деле недостаточно. Семь (!) лет занял путь от утвердительной визы царя до торжественного открытия знаменитого московского памятника плевненским гренадерам в 1887 году. Большую часть этого времени автор и строитель часовни В. О. Шервуд провел в поисках денег. Часовне в захолустном Павловском Посаде мог грозить еще более долгий срок.

В январе 1912 года уездная «Богородская речь» сообщала, что строительство ведется неорганизованно, без определенного плана^[24]. Вновь встал вопрос о целесообразности размещения часовни именно на отведенном для нее по проекту месте. Принципиальное решение было принято - памятник не должен был стоять точно на месте исторического деревянного столпа. Однако, по мнению критиков, строящаяся часовня заперла пешеходную тропу к частным владениям вдоль Вохны, потребовала провести дополнительные укрепительные работы (что привело к дополнительным расходам) и, самое главное, сузила проезжую часть. Последнее обстоятельство должно было приобрести более серьезное значение впоследствии, по мере роста интенсивности движения в городе.

Доводам прагматиков сопутствовали голоса прогрессистов, заявлявших, что, вместо строительства очередного культового сооружения, властям надлежало бы озаботиться открытием новых учреждений светской культуры и народного образования.

Очевидно, что окончание строительства в срок имело для отцов города важное политическое значение. Открытие памятника должно было занять свое место в череде государственных юбилейных торжеств, ожидался приезд губернатора и церковного начальства. Подстегиваемые сроками, городские уполномоченные к весне выделили дополнительно еще 1000 руб. Сведениями о том, откуда взялись оставшиеся 2,5 тысячи, мы не располагаем, однако заметим, что члены Общества сумели решить проблему привлечения средств довольно быстро.

1 октября 1912 г. состоялось открытие и освящение памятника.

Накануне около 6 часов вечера экипаж Лабзиных доставил с вокзала Преосвященного Арсения; он участвовал в вечерней службе и заночевал в городе. Наутро городские власти в парадных мундирах отбыли на вокзал для встречи генерал-губернатора Джунковского.

К приезду высокого начальства было спешно приведено в порядок ограждение моста через Вохну и наведен порядок на улицах.

Празднество привлекло многочисленных жителей посада всех сословий и крестьян окрестных деревень. Присутствовали монахини Покровско-Васильевского монастыря. За неимением в посаде квартирующих военных частей, при полном параде прибыли чины местной полиции и пожарной команды.

Церемония началась крестным ходом, который возглавили генерал Джунковский и председатель строительной комиссии В. В. Болдин (он же - председатель Общества хоругвеносцев). По его окончании Преосвященный произнес речь, а затем приглашенный специально на торжества знаменитый своим голосом диакон возгласил вечную память императору Александру Первому и рабам Божиим Герасиму и Георгию (Курину и Стулову). После освящения часовни состоялся обед для почетных гостей на 80 кувертов в помещении женской гимназии (ныне школа №2).

На обеде произошел неприятный, но весьма характерный инцидент.

Одно уважаемое местное духовное лицо в своем выступлении заявило, что, к сожалению, среди павлово-посадцев нашлись «иуды», предлагавшие постройку часовни к столетнему юбилею Отечественной войны заменить сооружением школы. Между гостями возникло замешательство, но затем неловкость была сглажена. Тем не менее, эпизод этот послужил пищей для многочисленных толков среди жителей, особенно среди интеллигенции и попал на страницы «Богородской речи», резко негативно оценившей выступление священнослужителя^[25].

V

Так Павловский Посад получил новый памятник.

Но век часовни оказался весьма недолог. Через двадцать лет на её месте уже проходила проезжая часть улицы: в годы государственной борьбы с религией она была снесена по согласованному с областным начальством решению местных властей.

Сооружение и разрушение памятника состоялись практически при жизни одного и того же поколения, но в городе за это время произошли большие перемены, связанные с изменением как политических обстоятельств, так и социальной структуры населения.

Патриархальный быт посада конца XIX столетия был взорван решением сменивших умершего Я. И. Лабзина «отцов города» продать часть посадской земли Русско-Французскому Акционерному Обществу для создания крупного текстильного предприятия. Власти надеялись, что появление новой большой фабрики вызовет увеличение оборотов местной торговли, даст дополнительный доход местному бюджету и в целом послужит делу развития посада.

Именно привлечению рабочей силы на это предприятие Павловский Посад во многом обязан росту численности населения и появлению новых социальных проблем.

К 1903 г. в посаде насчитывалось уже около 14 тысяч жителей, из них около 3 тысяч составляли работники Павлово-Покровской фабрики. К 1906 г. число жителей перевалило за 20 тысяч^[26]. К 1917 году на русско-французской фабрике работало более 4 тысяч человек, что вместе с членами их семей составляло более трети городского населения; предприятие стало крупнейшим по числу занятых^[27].

Рабочие на фабрику набирались из крестьянской бедноты Владимирской, Московской, Рязанской и иных центральнорусских губерний. Отбора по профессиональным качествам практически не было, поскольку от основной массы нанимаемых их и не требовалось, как не требовалось и минимальной грамотности. Селили новоиспеченных рабочих в специально построенные казармы; кое-кто привозил с собою на новое место семьи; единицы снимали углы у местных домохозяев. Условия труда и быта рабочих были тяжёлыми.

По сообщениям «Богородской речи», район новой фабрики в Павловском Посаде быстро покрылся целой сетью торговых точек, реализующих спиртные напитки^[28].

Низкий уровень развития рабочей массы на фабрике, ее постоянная готовность к брожению и легковерность немедленно привлекли к ней внимание радикальных политических движений. С первых лет существования фабрики её коллектив оказался под сильным влиянием большевиков, что выразилось в участии фабричных в массовых выступлениях 1905-06 годов. На фабрике существовала боевая большевистская дружина, располагавшая пудами(!) боеприпасов и десятками стволов оружия^[29].

Практически сразу после открытия фабрики Русско-Французского Анонимного Общества возник антагонизм между местными рабочими, в основном, Старо-Павловской фабрики и пришлым элементом, который был в массе своей более тёмен и низкоквалифицирован (отголоски этого антагонизма дожили до наших дней в форме вражды «старо-павловской» и «парижской» молодежных группировок). Старый посадский рабочий класс был менее восприимчив к экстремистским политическим лозунгам и осторожнее относился к забастовкам^[30].

На свою беду, городские власти, хозяева и управляющие Павлово-Покровской фабрики и других крупнейших предприятий посада, вынужденные, в связи с расширением производства, а затем и в связи с требованиями военного времени 1914-1917 г. г., нанимать все новых работников «от земли», не смогли предпринять ничего, что могло бы хоть отчасти повысить их культурный уровень - на это объективно не хватило времени; однако, и желания особого не было. В своей социальной политике они понадеялись на Бога и царя, то бишь, на воинскую команду, присылаемую в случае необходимости из уездного города. Соревнование за трудовые массы с крепко сколоченной профессиональной организацией большевиков ими было проиграно начисто.

Ленинцы, даже в годы так называемой «столыпинской реакции» организованно продолжавшие деятельность в Павловском Посаде, оказались способны быстрее всех сориентироваться в неразберихе 1917 года. Профессиональные революционеры Август Лукин и Алексей Ефимов, отсиживавшиеся от мобилизации в армию на большедворской фабрике Союза Земств и Городов; осевшие в неприметном тыловом городишке хранители партийной кассы и оружия братья Иоганн и Теодор Мушкевичи; бежавшие из Прибалтики Отто Людвиг, Л. Порейз, А. и М. Рубены; местные кадры большевиков - Матвей Шилков, Тимофей Выставкин, Василий Карпов, Федор Жуков, М. Бакатин, Г. Брыкалов, Н. Величкин, позднее усиленные присланными партией из Богородска и Орехово-Зуева коллегами - Николаем Фатьяновым, Андреем Хазовым и другими быстро овладели ситуацией. В марте под руководством Лукина была легализована местная большевистская парторганизация, учрежден Совет; летом создан вооруженный отряд Красной Гвардии; в октябре явочным порядком большевики захватили власть в городе, организовали взимание ревналога с буржуазии, сбор 0,25% зарплаты всех рабочих посада в фонд Совдепа и конфисковали частный дом под свою штаб-квартиру^[31].

Рабочие фабрики русско-французского анонимного общества, как и следовало ожидать, были вполне управляемы большевиками, проводили массовые демонстрации в их поддержку и дали из своей среды кое-какие ценные кадры для новой власти: первого руководителя местной комсомольской организации Петра Бурмистрова, начальника милиции Федора Жукова, некоего комиссара Демьянова, ведавшего закрытием Покровско-Васильевского монастыря^[32].

Часовня памяти 1812 года и Воскресенская церковь. 1929 г. (Из фондов Павловопосадского городского краеведческого музея)

Отцы-основатели большевистской власти в посаде - Лукин, Ефимов, Шилков, Захаров, - достаточно случайно оказавшиеся здесь в 1917-18 годах, были очень быстро, по мере стабилизации обстановки в городе, брошены партией на другие, более значительные участки работы. Деятели калибром поменьше остались на воеводстве, как, например, Т. Выставкин, некоторое время неудачно возглавлявший Единое Потребительское Общество (формально - рабочий кооператив, фактически - находившийся под контролем новой власти единственный орган распределения продуктов питания в городе в годы гражданской войны^[33]). Излишне честные товарищи, многое сделавшие для своей партии и уцелевшие в самые опасные годы, были отодвинуты подальше от реальной власти (как, например, Иоганн Мушкевич - бывший казначей Совдепа, еще с дореволюционных времен, в силу личной порядочности, обладавший высокой репутацией в городе, - оказался вдруг среди третьеразрядных технических руководителей^[34]). Ну и, конечно, романтиков революции - Карпова, Людвига, Порейза и ряд других - нашла смерть в годы гражданской войны^[35].

К власти пришли новые, воспитанные большевиками, кадры, в основном, местные либо присылаемые из Богородска, где заработала совпартшкола, реже - из Орехово-Зуево. В массе своей они не были обременены общей культурой, страдали понятным комплексом «из грязи - в князи» и всерьез полагали, что история страны начинается с чистого листа.

Оглядевшись, они обнаружили, что надо запускать фабрики, чтобы прокормить вознесшую их к власти массу. Кроме старорежимных инженеров и техников, сделать это было некому. Революция и гражданская война прошлись по посаду страшным катком. Если накануне революции на местных предприятиях только рабочих числилось 15000 человек, то в 1924 году все самодеятельное население посада оценивалось информированным современником в 15500 чел. Непосредственно после войны, в конце 1921 г., в Павловском Посаде и его окрестностях на полтора десятка крупных предприятий осталось 7 специалистов текстильной промышленности с высшим образованием и 10 - со среднетехническим^[36]. Аналогичная ситуация была и в других отраслях. Власть была вынуждена использовать уцелевших хозяев, управляющих и инженерно-технический персонал предприятий промышленности и торговли для налаживания хозяйственной жизни, однако, к концу 20-х - началу 30-х годов новые советские учебные заведения выпустили достаточное количество политически надежных инженеров и техников, чтобы можно было проводить широкомасштабную кампанию чисток от чуждого элемента и тотального искоренения чуждой идеологии.

Конец двадцатых - начало тридцатых годов были ознаменованы беспрецедентными гонениями на церковь. Как известно, преподавание русской истории в школах в это время было запрещено, имя Отечественной войны 1812 года помещено в пренебрежительные кавычки и могилы на Бородинском поле осквернены. Тем легче было огульно объявить культовые сооружения вообще, и посвященные памяти 12-го года в особенности, никому не нужными руинами прошлого.

Так, в общем потоке, была решена и судьба павловской часовни.

Однако, нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что в массе своей население и прежде не придавало ей особой культурной ценности. Её существование вызывало в памяти сочувствующего революции интеллигента образ попа-консерватора, называющего «иудами» радетелей за народное просвещение, а фабричным работягам, довольствовавшимся «косушкой» после смены, просто не было до неё дела. Открытие часовни и другие проводившиеся в том же 1912 году официальные празднества не вызвали глубоких чувств у большинства населения Павлова. Вот что сообщала «Богородская речь» об этих мероприятиях: «В день Бородина в Богородске состоялся парад местного небольшого гарнизона и пожарной дружины, город был иллюминирован. В Павловском же посаде все старания Министерства промышленности и торговли убедить местных промышленников и торговцев использовать юбилей для дела образования простонародья успехом не увенчались. Иллюминирован был лишь дом начальника полиции, стараниями Лабзиных установлена арка в начале Царской улицы, да еще одна - на средства другого фабриканта - в конце ее. Руководство Французской фабрики устроило для рабочих глупейшие конкурсы - бег в мешках, поедание моркови с завязанными глазами и т. п. Выделились владельцы Ленской фабрики, пригласившие военный оркестр и организовавшие просмотр кинофильма на открытом воздухе (правда, показывали в юбилей Отечественной войны почему-то «Анну Каренину»). Торжественные мероприятия в учебных заведениях свелись к изматывающим учащихся «чтениям», во время которых маленькие ученицы засыпали. Никакого воодушевления не было»^[37].

Можно, конечно, читая это газетное сообщение, сделать поправку на субъективизм репортера. Однако, суть дела была в том, что, с одной стороны, и московский храм Христа, и павловская часовня, и юбилейно-патриотические празднества в глазах российской «прогрессивной общественности» равно олицетворяли нелюбимый ею политический режим, а с другой стороны, режим этот не смог найти настоящего общего языка с простым народом, подменяя его суррогатом типа «бега в мешках». В итоге и у режима, и у его архитектурно-идеологических памятников не нашлось достаточно защитников. И происшедшая «в рабочем порядке» ликвидация новой властью одного из таких памятников в 1932 году в Павловском Посаде является лишь небольшой иллюстрацией к этому выводу.

Разборка часовни. 1932 г. (Из фондов Павловопосадского городского краеведческого музея)

К моменту сноса часовни процесс борьбы с прошлым приобрел в городе необратимый характер: уже была разобрана монастырская стена, ликвидирован монастырь, закрыты основные церкви, начиналась очередная волна репрессий. При этом власть никогда не брезговала мелочно использовать попадающее в руки богатство: кирпич монастырской стены пошел на строительство бани, большие иконы Воскресенской церкви собирались пустить на ремонт пола в цехе одного из предприятий, добротные кирпичные здания церквей переоборудовались под клубы, мастерские, склады и гаражи, а вот кирпичный бой, оставшийся после сноса Воскресенской церкви в начале 50-х гг., пошел на мощение улиц^[38]. Об истинных же культурных ценностях никто не думал - это не умещалось в мозгу строителей нового мира. Так оказались безвозвратно утрачены древнейшие иконы, хранившиеся в Павлове, книги церковных библиотек и другие вещи, не имевшие в глазах новых хозяев ценности, сопоставимой с ценностью ободранного с иконы серебряного оклада.

А простые люди...

Что можно требовать от неграмотных мужиков и баб, бежавших в город на фабрику из голодной послереволюционной деревни, от туберкулеза и безденежья? На 20-е - 30-е годы приходится второй массовый наплыв бывших деревенских жителей в город. Ничего, кроме нужды, не видевшие в своей жизни, совершенно чуждые городской культуре люди получали от советской власти работу, крышу над головой, возможность сносно питаться, слушать радио, ходить к доктору и в баню и были благодарны ей за это. Прочее было сложновато для них. Проведя всю жизнь в фабричных бараках, они до старости искренне считали обладателя резного буфета «буржуем» и только физический труд - настоящим трудом^[39]. Так что, раз советская власть говорит, что часовня мешает проезду - убрать ее, и дело с концом.

VI

Прошло еще шестьдесят лет.

Все это время в городе, к чести его, оставались люди, понимавшие или просто чувствовавшие сердцем, как зло, несправедливо и бесчеловечно была растоптана память о прошлом.

С годами, с изменением политических обстоятельств, выветрился простодушный и жестокий к родной старине пафос строительства коммунистического рая на российской земле.

В 1990-е годы показалось, что появилась возможность исправить хотя бы малую часть несправедливости - восстановить в Павловском Посаде часовню 1812 года.

Инициатором восстановления стал местный фонд культуры «Посад» - как и полагается организациям такого рода на Руси, держащийся лишь энтузиазмом своего руководителя. Шесть лет работы так и не увенчались успехом, если не считать за таковой устройство фундамента, установление памятного креста и издание книжки. Даже такой, казалось бы неотразимый аргумент, как предложение превратить часовню в мемориал памяти всех земляков, погибших при исполнении воинского долга, не нашёл отклика.

Любопытно, что в те же годы были подновлены постепенно разрушавшиеся в годы советской власти моленные столпы-часовенки в некоторых деревнях Павловопосадского района^[40]. Объясняется это просто: деревенское общество всегда отличалось укоренённостью обрядоверческих традиций.

Восстановление же памятника, подобного часовне памяти 1812 года, требует несколько иной, более высокого порядка мотивации. Властям и жителям находящегося в отчаянном экономическом положении города важно было бы осознать, что историческая часть Павловского Посада, к которой мы относим и восстанавливаемую часовню, буквально пронизана духом родной старины и составляет единый миниатюрный мемориальный комплекс, напоминающий о связи времен, об истории страны и об истории русской государственнической идеологии.

Здесь, в наследственной великокняжеской волости, унаследовавшей от древних то ли балтских, то ли финно-угорских насельников имя Вохна, в конце XIV века князь Дмитрий Донской, как гласит предание, основал церковь во имя своего небесного покровителя св. Дмитрия Солунского. Здесь веками особо отмечался Дмитров день 26 октября - местный престольный праздник. И в церквах, сменявших одна другую на речном берегу, ежегодно в последнюю субботу перед 26 октября поминались русские воины, положившие жизнь за Отечество.

Сначала, согласно легендарному установлению Дмитрия Донского, Дмитровская суббота как особое поминание была посвящена только павшим на Куликовом поле. С течением времени, такое значение дня переплелось в народном сознании с исконным обычаем осеннего поминовения предков (в русской православной традиции - Великая родительская суббота). Бесконечные же войны, которые приходилось вести России, окончательно сформировали смысловую нагрузку этого дня, что нашло отражение в указе императора Николая II от 22 августа 1903 года, установившем, что впредь в этот день должны совершаться панихиды по всем русским воинам, «от начала Русского государства на брани живот положившим за други своя»^[41].

В XV столетии в Вохне появился второй престол - во имя св. Георгия Победоносца, основанный, вероятно, сыном Донского героя - князем Юрием (Георгием). Культ св. Георгия в России имеет давние и глубокие корни. Основатели государства - Рюриковичи - считали этого греческого святого, как и св. Дмитрия, своим небесным патроном.

Славный князь Ярослав-Георгий Мудрый в XI веке положил на Руси начало почитанию дня 26 ноября - дня основания им Георгиевской церкви над Золотыми воротами Киева.

Иван III Васильевич, браком с греческой царевной Софьей Палеолог подтверждая преемственность от Византии к России, в веке XV прикрыл щитом с изображением Победоносца грудь одряхлевшего византийского орла - и орел воспрял. Размах его крыл стал грозен.

26 ноября 1769 года, в начале героической эпопеи суворовских чудо-богатырей, Екатерина Вторая учредила Военный орден св. Великомученика и Победоносца Георгия - главную и славнейшую боевую награду России, на авторитет которой не мог покуситься никто даже спустя десятки лет после ее формального упразднения советской властью.

Почетными знаками отличия Военного ордена - Георгиевскими крестами - были награждены в 1813 году руководители вохонского ополчения - крестьянин Курин, староста Стулов и сотский Чушкин. Имена же георгиевских кавалеров, высеченные в мраморе, засверкали золотом в главном храме Российской империи - храме Христа Спасителя. Как тогда думали - на века, потомству в пример.

Так столетиями росли исполненные большой символики государственные традиции. Вохне же суждено было когда-то стать одним из тех мест на русской земле, где были посеяны их первозерна.

VII

И всё-таки, жива ли нынче в Павловском Посаде память о Двенадцатом годе?

Из года в год в канун Покрова местная пресса традиционно публикует заметки о Курине и его сподвижниках, в основном, пестрящие штампами или детски-наивные.

В 1990-е годы напротив уцелевшей колокольни Воскресенского собора был поставлен бюст Герасима Курина работы местного скульптора.

Писания краеведов вызывают определённый интерес, но круг читателей едва ли расширяется.

Директор местного музея совершенно убеждён, что ежегодное театрализованное представление на тему 1812 года будет собирать массу благодарных зрителей. Только вот вряд ли кто даст деньги на его проведение.

В октябре 2000 г., в преддверии дня празднования иконы Казанской Божией Матери основная районная газета впервые опубликовала апокриф о том, что-де в дни боёв с французами над тем местом, где ныне стоит церковь во имя этого чтимого образа, местным крестьянам он явился на небесах, поддерживаемый ангелами.

На любительском веб-сайте, поддерживаемом павловопосадским энтузиастом, Курин возглавляет перечень знаменитых земляков. Однако, честь превращения в фольклорного героя выпала отнюдь не ему, а сыгранному павловопосадцем Тихоновым Штирлицу.

А во время недавней избирательной кампании один из претендентов на пост главы района намекнул на своё семейное родство с одним из руководителей местного ополчения 1812 года (правда, это ему не помогло выиграть выборы).

В общем, не наблюдается вокруг имён Курина, Стулова и Чушкина никакого ажиотажа.

Может, это и к лучшему?