«Отечественная война и Русское общество». Том IV. Переписка о мире между Наполеоном и Александром.

V. Переписка о мире между Наполеоном и Александром.

зятие Москвы было роковым поворотным моментом всей кампании Наполеона. Москва — ближайшая цель похода, была достигнута. В руках французов находилась древняя столица России. Наполеон, казалось, был на верху своей славы; его противник потерпел тяжелые, невознаградимые потери.

Но вот проходит каких-нибудь 2—3 недели, и звезда Наполеона, говорит один из участников его похода, «померкла в Москве и вскоре закатилась»^[1].

Выезд Наполеона из Москвы.
(Немец. лубок, ориг. в Ист. муз.).

Возвращаясь из Петровского дворца в Кремль, Наполеон сам был очевидцем той деморализации, которая охватила войска вследствие дозволенного им грабежа во время пожара, под предлогом, что они отстаивают добычу у огня. Учитывая опасные последствия грабежа, Наполеон через день особым приказом по войскам запретил его.

Запрещение, под угрозой военного суда, повторялось несколько раз, но однажды пошатнувшуюся дисциплину трудно было уже восстановить, даже в гвардии. «С соболезнованием видит император, — говорится в одном из сентябрьских приказов маршала Лефевра, — что отборные солдаты, предназначенные охранять его особу, которые должны подавать другим пример подчиненности, до такой степени не повинуются приказаниям, что разбивают погреба и магазины, приготовленные для армии». Солдаты не слушались часовых и караульных офицеров, бранили и били их; офицеры, проходя с войсками мимо императора, не салютовали ему шпагой. Некоторые начальники оправдывали грабеж солдат тем, что они нуждались в хлебе и обуви, что необходимость вынуждала их к отысканию средств для существования. Действительно, продовольственное дело находилось в беспорядочном состоянии. Не было принято своевременных мер для правильного сбора запасов продовольствия и фуража. Обращение к подмосковным крестьянам относительно подвоза провианта в Москву не привело ни к каким результатам. Фуражировки в опустошенные окрестности Москвы доставляли мало продовольствия; отдаляться от Москвы с этой целью было опасно: нападения казаков и партизанов на французские отряды день ото дня становились смелее и расправа с пленными ожесточеннее. Часть французов погибала, другие же возвращались в Москву с пустыми руками. При ежедневных перекличках офицеры замечали убыль людей в командах. От недостатка корма лошади падали сотнями; кое-как поддерживалась гвардейская конница; остальные части должны были почти все спешиться. В таком же печальном положении находилась и артиллерия. В довершение всего в течение сентября Наполеон получил неблагоприятные известия о действиях австрийцев и маршалов, оставленных им для прикрытия тыла «великой армии» и для наступательных действий на флангах.

Положение Наполеона становилось чрезвычайно затруднительным. Оставить Москву было небезопасно; но и промедление в Москве угрожало дальнейшим расстройством армии. Так осуществились те предостережения, которые высказывались Наполеону некоторыми его генералами еще в Витебске и Смоленске относительно похода на Москву. Настроение императора было весьма тревожно. «Его тревога, — говорит гр. Сегюр, — выражалась порывами гнева. Особенно это случалось утром, когда он вставал с постели... По его бледному лицу можно было заметить, что его томила горькая истина его положения, со всей ясностью представлявшаяся в темноте ночей».

Только таким затруднительным положением объясняется то, что Наполеон хватался за каждый сколько-нибудь подходящий случай, чтобы начать переговоры о мире с неприятелем.

Узнав о пребывании в Москве начальника московского Воспитательного Дома, генерал-майора Тутолмина, Наполеон, по переезде из Петровского дворца в Кремль, приказал через ген.-интенданта гр. Дюма пригласить его к себе. Приняв благосклонно Тутолмина во дворце, Наполеон в беседе с ним говорил о жестоком, варварском способе ведения русскими войны, возмущался действиями Ростопчина, говорил о бесцельности сожжения Москвы и в заключение спросил: «не имеет ли он просить его о чем-нибудь?» Тутолмин высказал желание послать донесение о состоянии вверенного ему учреждения покровительнице его — императрице. Наполеон спешил воспользоваться этим случаем для осуществления своей затаенной мысли. «Вы можете послать донесение, — сказал он Тутолмину, — и я прошу вас написать при этом императору Александру, которого я уважаю по-прежнему, что я желаю мира. Отправьте с донесением своего чиновника, через которого можете получить и ответ. Я прикажу провести его через наши форпосты». Это было 6 сентября. Наполеон рассчитывал, что донесение Тутолмина и ответ на него имп. Александра даст ему повод войти с ним в непосредственные сношения.

Таков был первый шаг Наполеона ко вступлению в переговоры о мире. Но этого ему показалось недостаточно. Он сделал вторую, еще более оригинальную попытку начать переговоры. До его сведения было доведено, что отставной капитан гвардии Яковлев желает получить пропуск из Москвы с семьей, прислугой и крестьянами. 9 сентября Наполеон принял Яковлева в Тронной зале и вступил с ним, как и с Тутолминым, в беседу. Свою речь и на этот раз Наполеон начал с выражения возмущения по поводу московского пожара и бесцельного опустошения русскими своей страны, что, однако, не препятствовало ему идти вперед. «Наконец надо же, — говорил он, — положить предел кровопролитию; пора нам примириться... Мне нечего делать в России. Я от нее ничего не требую более, как исполнения условий тильзитского договора; я хочу возвратиться, потому что все мои дела касаются Англии... Если император Александр желает мира, то ему стоит только известить меня об этом; я пошлю к нему одного из моих адъютантов, Нарбонна или Лористона, мир немедленно будет заключен. Но если он желает продолжать войну, то и я буду продолжать; мои солдаты только того и требуют, чтобы идти на Петербург. Ну, что же, мы пойдем, и Петербург испытает участь Москвы».

Наполеон соглашается дать Яковлеву пропуск из Москвы, но с тем условием, чтобы он, проводив своих людей домой, отправился в Петербург и нашел там случай представиться имп. Александру; пусть он в качестве свидетеля-очевидца даст отчет императору о событиях, происшедших в Москве. Как ни указывал Яковлев на невозможность исполнить подобное поручение в виду того, что он по своему общественному положению не имеет права личной аудиенции у государя, но Наполеон настоял на том, что он напишет письмо императору Александру, а Яковлевъ доставит это письмо по назначению.

«Государь, брат мой! — так начинает Наполеон свое письмо к императору Александру. — Узнав, что брат министра вашего величества при Кассельском дворе находится здесь, я призывал его к себе и говорил с ним. Я поручил ему отправиться к вашему величеству и выразить вам мои чувства». Наполеон говорит далее о сожжении «прекрасной, великолепной Москвы», выражает уверенность, что это печальное событие произошло не вследствие повеления императора Александра, так как «такие неистовства, недостойные ни «великого монарха ни великого народа», были бы, конечно, не согласны с его (императора Александра) правилами, сердцем, с его светлым образом мыслей. «Я веду войну, — писал Наполеон, — с вашим величеством без всякого озлобления. Простая записочка от вас, прежде или после последнего сражения, остановила бы мое движение, и, чтобы угодить вам, я пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если вы, ваше величество, хотя отчасти сохраняете прежние ко мне чувства, то вы благосклонно прочтете это письмо».

Прошло две недели, но Наполеон не получил на свое письмо никакого ответа. Допуская, что Яковлев мог не исполнить поручения, Наполеон решился, наконец, взять на себя инициативу официальных дипломатических переговоров о мире или, по крайней мере, перемирии. Но послать своего уполномоченного непосредственно в Петербург Наполеон не мог; необходимо было войти сначала в соглашение с русским главнокомандующим, получить от него пропуск и проводников для своего посла. На кого было возложить исполнение этой чрезвычайно трудной и ответственной миссии? Выбор мог колебаться между двумя дипломатами, сопровождавшими Наполеона в походе, гр. Коленкуром и Лористоном. Оба они были опытными дипломатами, до разрыва с Россией были послами в Петербурге, знали Россию и императора Александра. Наполеон остановился сначала на Коленкуре. Но тот, хорошо понимая положение вещей, дал понять Наполеону всю ошибочность этого шага, указывая, что император Александр не согласится на мир, и попытка переговоров обнаружит только всю затруднительность положения французской армии. Наполеону не понравились возражения Коленкура; «хорошо, — резко оборвал он его, — в таком случае я пошлю Лористона». Но и последний попробовал отклонить от себя щекотливое поручение. Наполеон, раздраженный противоречием, наконец, воскликнул: «Я желаю мира, мне нужен мир; я непременно хочу его заключить, только бы честь была спасена. Отправляйтесь немедленно же в русский лагерь».

Лористону оставалось только повиноваться. Свидание Лористона и Кутузова состоялось на другой же день, 23 сентября в Тарутинском лагере.

Наполеон и маршал Лористон. «Мир во что бы то ни стало».
(Верещагина).

Кутузов охотно принял предложение относительно приема уполномоченного французского императора. Это давало ему возможность узнать ближе настроение и намерения Наполеона и извлечь из свидания известную выгоду; а именно, — подав Наполеону надежду на мир, усыпить его бдительность и долее задержать в Москве, пока силы русской армии будут пополнены и ей придет на помощь надежный союзник — зима. Но при этом Кутузов сделал одну ошибку. Желая избежать нежелательных толков в армии, он решил обставить свидание всевозможной тайной и назначил его вне пределов лагеря, за линией наших форпостов, по дороге в Москву. Это обстоятельство произвело как раз совершенно обратное впечатление. В армии, среди генералов и высшего офицерства, пошел слух, что главнокомандующий имеет намерение войти в тайные переговоры с Наполеоном, что он не прочь заключить с ним конвенцию, в силу которой французская армия очистит русскую территорию, что конвенция будет содержать в себе даже предварительные условия мира. Между тем, в виду сожжения Москвы и известий о поведении там французов, настроение в армии было весьма воинственное; никто не хотел и слышать о мире. Это и подало повод к конфликту между Кутузовым и некоторыми из высших генералов, уже давно интриговавших против главнокомандующего. Таковы были, в особенности, Беннигсен и английский агент при русской армии, генерал Вильсон. Последний был ревностным блюстителем английских интересов, ненавидел Наполеона и пользовался личным доверием императора Александра. Как уполномоченный сильнейшей союзной державы и сам по себе человек честолюбивый и заносчивый, Вильсон был очень склонен преувеличивать свои полномочия. Этим и объясняется сцена, устроенная им Кутузову 23 сентября, когда Вильсон, явившись к нему в качестве представителя штабных и армейских генералов, после крупного объяснения заявил, что армия может отказать фельдмаршалу в повиновении, если он исполнит свое намерение поехать для свидания с неприятельским генералом за линию наших форпостов. В виду того, что Вильсон в своем мнении был поддержан такими влиятельными лицами, как герц. Вюртембергский — дядя императора, его зять — герц. Ольденбургский и кн. Волконский, генерал-адъютант, прибывший незадолго перед тем в армию с депешами из Петербурга, Кутузов уступил в пункте, касавшемся места встречи с Лористоном. Он принял его вечером 23 сентября в своей главной квартире, в лагере.

Из донесения Кутузова нам известно содержание беседы его с Лористоном. Посол Наполеона не прямо приступил к главному предмету своей миссии. Он завел речь с предложения о размене пленных и о необходимости прекратить зверские жестокости при нападении русских партизанов на французских солдат. Кутузов ответил отказом на оба предложения, ссылаясь по поводу последнего на невозможность изменить настроение народа, создавшееся при известных условиях вступления французов в Россию.

Затем Лористон перешел к главному вопросу. «Дружба, — говорил он, — существовавшая между вашим государем и императором Наполеоном, расторгнулась несчастным образом, по обстоятельствам посторонним, и теперь настал удобный случай восстановить ее. Эта война необычайная, война жестокая, должна ли продолжаться вечно? Император, государь мой, искренно желает положить предел несогласиям между двумя великими народами и положить его навсегда».

Кутузов отвечал, что он не имеет никакого полномочия для переговоров о мире. «При отправлении моем в армию, — сказал он, — и названия мира ни разу не упомянуто... Я подверг бы себя проклятию потомства, если бы сочли, что я подал повод к какому бы то ни было примирению; таков в настоящее время образ мыслей нашего народа».

Лористон подал Кутузову письмо Наполеона, в котором император французов писал: «Посылаю к вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу вашу светлость верить словам его, особенно, когда он станет выражать вам чувства уважения, издавна мною к вам питаемые. Засим молю Бога о сохранении вас под Его священным кровом».

Лористон сообщил далее о намерении Наполеона послать его для переговоров в Петербург и обратился с просьбой к Кутузову исходатайствовать на это согласие императора Александра и пока, в ожидании ответа, заключить перемирие.

Кутузов отклонил последнее предложение, но обещал довести до сведения государя о желание Наполеона. Лористон принялся рассчитывать время, когда может прийти ответ из Петербурга, и обнаружил при этом большое нетерпение получить его возможно скорее, предлагая даже поехать туда, не дожидаясь ответа. Но и это предложение было отклонено Кутузовым. Лористону не оставалось ничего более, как раскланяться. Свидание кончилось.

Коленкур был вполне прав, указывая Наполеону на ошибочность его шага относительно начатия переговоров о мире. Ни в русской армии ни, тем более, в Петербурге не имели еще ясного представления о затруднительности положения французов. Теперь это положение уяснилось как нельзя лучше. Известие о цели и смысле посольства Лористона быстро распространилось в армии. Уже 25 сентября лорд Тэрконель, агент английского правительства, отправляясь из Тарутинского лагеря в армию Чичагова, пишет: «Бонапарт присылал своего генерала для свидания с фельдмаршалом Кутузовым, главное поручение коего было стараться заключить перемирие, но объявленный предмет состоял в том, чтобы сделать представление о варварской системе, с каковой производится сия война... Французы признались в своей слабости»... и т. д.^[2]

Что касается императора Александра, то он, начиная с июня месяца 12 года, несколько раз официально заявлял о твердой решимости «не положить оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется» в России. Еще 7 сентября в особо торжественных выражениях, в форме обета, он повторил это решение полковнику Мишо, посланному Кутузовым с известием о сдаче Москвы. Несмотря на это, в Петербурге некоторые сомнения на этот счет были, так как при дворе была влиятельная партия, стоявшая за заключение мира. По сообщению известного германского патриота Штейна, проживавшего в это время в Петербурге и стоявшего близко к императору Александру, к миру с Наполеоном были склонны канцлер гр. Румянцев, гр. Аракчеев и министр полиции Балашев; они имели сильную опору в самой императорской семье: вел. кн. Константин Павлович прямо высказывался за мир; даже вдовствующая императрица Мария Феодоровна, в эпоху Тильзита выказывавшая сильнейшую ненависть к Наполеону и упрекавшая своего сына за дружбу с этим «извергом», теперь была подавлена несчастьем и советовала Александру преклониться перед неотразимой судьбой. После сдачи Москвы при дворе господствовало глубокое уныние. Всех приводила в ужас мысль об очищении Петербурга пред натиском Наполеона и перспектива бегства в Олонецк или Оренбург. К этому присоединялись неутешительные известия из русской армии. Происходивший переворот в соотношении наших и неприятельских сил пока еще не сопровождался какими-либо наглядными результатами. Последствием известного флангового движения было пока дальнейшее отступление нашей армии и затем полное бездействие, так раздражавшее императора Александра, о чем он в резких выражениях писал Кутузову. Немногие лица, наряду со Штейном (адм. Шишков, гр. Кочубей), ратовали против примирения с Наполеоном ^[3]. Но имп. Александр, под риском восстания в армии, не мог решиться на мир. В этом смысле он писал Кутузову в ответ на его донесение о свидании с Лористоном и требовал впредь недопущения каких-либо переговоров и клонящихся к миру сношений с неприятелем, присоединив к тому строгий выговор Беннигсену за разговор с Мюратом на передовых позициях в Тарутине.

Наполеона Александр не удостоил ответом ни на одно из его обращений.