«Отечественная война и Русское общество». Том IV. Москва при французах. Пожар Москвы.

а основании свидетельств очевидцев, русских и иностранных, мы можем довольно отчетливо представить себе поразительную картину пожара и отметить его топографию, т.е. те пункты, которые подверглись опустошению.

Все современники согласно свидетельствуют, что пожар начался в первый же день вступления французов в Москву, 2 сентября, в понедельник к вечеру ^[1].

Действительно, часов в 8 — 9 вечера пожар вспыхнул в нескольких пунктах: на Солянке — около Воспитательного Дома, в Китай-Городе — в скобяных и москотильных рядах и около нового Гостиного двора ^[2], затем — за Яузским мостом, по направлению к Швивой горке. Зловещее зарево пожара, охватившего Москву, было хорошо видно нашей отступившей армии. Наши войска, к вечеру 2 сентября, сделав переход в 15 верст до деревни Панки, «увидели в городе пожар: это было только начало, — говорит очевидец. — В продолжение ночи пожар усилился, и поутру 3 сентября уже большая часть горизонта над городом обозначилась пламенем. Огненные волны восходили до небес, а черный густой дым, клубясь по небосклону, расстилался до нас. Тогда все мы невольно содрогались от удивления и ужаса... Место удивления заступило негодование. — Вот тебе и златоверхая Москва! Красуйся, матушка, русская столица! говорили солдаты»^[3].

Тутолмину с подчиненными удалось кое-как потушить пожар около Воспитательного Дома; но в других местах пожары разгорались все более и более. В особенности страшную картину представляло пожарище Гостиного двора на Красной площади во вторник 3 сентября, около полудня; в это время Наполеон со свитой проехал из Дорогомилова, где он ночевал, в Кремль, а вслед за тем его войска начали занимать предназначенные им части Москвы ^[4]. На московских улицах наблюдались тишина и безмолвие. Только, по мере приближения к Кремлю, стали встречаться жители и толпы французских солдат, открыто обменивавшихся и торговавших награбленной добычей. Толпы увеличивались еще более на Красной площади, у большого Гостиного двора, уже пылавшего со всех сторон. «Громадное здание, — говорит один из очевидцев, — походило на исполинскую печь, из которой вырывались густые клубы дыма и языки пламени. Возможно было ходить лишь по наружной галерее, где находилось множество лавок. Тысячи солдат и каких-то оборванцев грабили лавки. Одни тащили на плечах тюки сукон и различных материй, другие катили перед собою бочки с вином и маслом, третьи таскали головы сахару и других продуктов... При этом страшном грабеже не было слышно криков; грабители работали молча, сосредоточенно. Слышался только треск пламени, стук разбиваемых у лавок дверей, грохот от падающих сводов. Пламя пожирало беспощадно сокровища Европы и Азии, накопленные здесь. Из погребов, набитых сахаром, маслом, смолистыми и спиртовыми товарами, вырывались густые клубы дыма и потоки пламени»^[5].

Яузский пожар тоже разгорался сильнее и охватил деревянные здания на Швивой горке и около церкви архидиакона Стефана. Этот пожар угрожал роскошному дому заводчика Баташова, где только что накануне расположился неаполитанский король со своей свитой. По распоряжению Мюрата, не желавшего покидать удобной квартиры, французские войска приняли меры к тушению пожара. Им усердно помогала дворня Баташова во главе с приказчиком Соковым, защищая дом своего господина, хозяйское добро и свое имущество. Баташовский дом в этот день удалось отстоять, но деревянные домики, тянувшиеся вниз до Яузы, сгорели до тла ^[6]. Тогда же — 3-го числа, сильный пожар свирепствовал на Покровке, опустошал Немецкую слободу и местность около церкви Ильи пророка. В тот день, утром, казаки, внезапно появившись у Москворецкого моста, подожгли его в виду неприятеля. Вслед за тем запылали на берегу р. Москвы казенные хлебные магазины и с оглушительным треском взлетел на воздух находившийся там же склад артиллерийских снарядов. Вблизи Москворецкого моста загорелись Балчуг, а по другую сторону (в Китай-Городе) — Зарядье, и все шире и шире пламя захватывало Гостиный двор.

Так как пожар угрожал Кремлю, где расположился Наполеон и где были сосредоточены артиллерийские снаряды, то Наполеон приказал маршалу Мортье, назначенному московским генерал-губернатором, во что бы то ни стало прекратить огонь. Французские солдаты напрягали все усилия, чтобы исполнить приказ императора. Но это было не легко, так как огонь находил обильную пищу в горючих веществах, хранившихся в подвалах и лавках москотильного, свечного и масляного рядов, а с другой стороны — пожарных инструментов не было под рукой: они были вывезены по распоряжению Ростопчина. Тем не менее, к вечеру французам удалось, если не совсем потушить огонь на Красной площади, то значительно ослабить его силу и отстоять Кремль от угрожавшей ему опасности. Наполеон мог спокойно спать в кремлевском дворце, в палатах русских царей. Французские генералы и офицеры также надеялись отдохнуть и устроиться с комфортом в русской столице после трудностей долгой утомительной кампании. В тот же день — 3-го, некоторые из них отправились в Каретный ряд, чтобы выбрать себе по вкусу щегольской экипаж из находившегося там громадного готового запаса, причем выбиравший отмечал экипаж своим именем. Но, недолго спустя, загорелся весь Каретный ряд. Французы, занятые тушением пожара в центре, мало обращали внимания на более отдаленые части, где в разных местах, как уже указывалось выше, бушевало пламя.

Наступила ночь с 3 на 4 сентября, «страшная ночь», как называют ее очевидцы. В эту ночь поднялся сильный ветер, который вскоре перешел в настоящую бурю. Порывы ветра разносили огонь по всем частям города; к утру Москва представляла уже огромное бушующее огненное море.

Разные современники в ярких чертах описывают этот день 4 сентября. Шевалье д'Изарн, французский эмигрант, живший несколько лет в Москве и оставшийся в ней при занятии ее Наполеоном, пишет: «В среду, утром, к девяти часам поднялся со страшной силой северный ураган; вот когда начался большой пожар. Из моих окон видно было, как сперва огонь вспыхнул на той стороне реки, гораздо позади Комиссариата ^[7] и потом начал распространяться мало-по-малу по направлению ветра; в один час огонь разнесся в десять различных мест, так что все огромное пространство по ту сторону реки (Замоскворечье), застроенное домами, превратилось в море пламени, волны которого бушевали в воздухе, разнося повсюду опустошение и ужас. В то же время пожар снова вспыхнул в городе (Китай-Городе) еще с большею силою, чем в первые дни. Особенно там, где были лавки, огонь нашел себе обильную пищу в товарах, которые были заперты там. Это обстоятельство, а также сильная буря, теснота места и множество горевших пунктов города делали всякое противодействие огню невозможным, так что несчастные хозяева спешили только захватить с собою самые ценные вещи и бежать. Вот когда начался грабеж, и все, что уцелело от пламени, попадало в руки солдат. Пока пожар превращал в пепел город, остальные части Москвы также пылали: Пречистенка, Арбат, затем — по направлению вала (Садовая) через Красные ворота и Воронцово поле до самой Яузы, по ту сторону Яузы и Яузке — все было в пламени. Вся полоса воздуха над городом превратилась в огненную массу, которая изрыгала горящие головешки; а вследствие расширения воздуха от теплоты буря еще более усиливалась; никогда небо в своем гневе не являло людям зрелища ужаснее этого!»^[8].

4 сентября опасность снова стала угрожать Воспитательному Дому на Солянке. В этот день, говорит Тутолмин в своем донесении императрице ^[9], «был самый жесточайший пожар; весь город был объят пламенем, горели храмы Божии, превращались в пепел великолепные здания и домы; отцы и матери кидались в пламя, чтобы спасти погибающих детей, и делались жертвою их нежности. Жалостные вопли их заглушались только шумом ужаснейшего ветра и обрушением стен. Все было жертвою огня. Мосты и суда на реке были в огне и сгорели до самой воды. Воспитательный Дом... со всех сторон был окружен пламенем. Все окрестные строения пожираемы были ужасным пожаром; пламя разливалось реками повсюду... и ночь не различалась светом со днем. В Воспитательном Доме воспитанники с вениками и шайками расставлены были по дворам, куда, как дождь, сыпались искры, которые они гасили. Неоднократно загорались в доме рамы оконничные и косяки; главный надзиратель с подчиненными гасил, раскидывая соседние заборы и строения, загашая водою загоравшиеся места, и таким образом спас дом с воспитанниками и пришельцами. Только что один деревянный дом и аптека сгорели».

Вновь усилилась опасность пожара и для Кремля. Утром этого дня Наполеон проснулся в хорошем расположении духа, почувствовав облегчение от простуды, беспокоившей его со времени Бородинской битвы и не подозревая еще новой опасности. Когда вошел к нему доктор Метивье, то по обыкновению он спросил его: «Что нового?» Когда доктор сообщил ему, что повсюду вокруг Кремля распространились пожары, император равнодушно отвечал: «Это неосторожность солдат; они, вероятно, разложили огни для приготовления пищи слишком близко к деревянным домам». Но вдруг взгляд его остановился, улыбка исчезла с уст, выражение лица его сделалось ужасным. Он вскочил с постели; не произнося ни слова, быстро оделся, причем так сильно толкнул ногой мамелюка, подавшего ему сапог левой ноги на правую, что тот упал навзничь, и затем вышел в соседнюю комнату. Очевидно, в эту минуту мысль об опасности пожара Москвы со всеми истекавшими отсюда последствиями с отчетливой ясностью промелькнула в мозгу Наполеона. Он подошел к окну. Страшная картина представилась взорам императора.

Пожар Москвы во время нашествия французов 2 сент. 1812 г.
(Нем. лубочная грав.).

Перед окнами дворца, как на ладони, расстилалось Замоскворечье, все объятое пламенем; лишь кое-где можно было различить незагоревшиеся еще кровли зданий и колокольни. Волны дыма и пламени, казалось, переносились через реку и подступали к Кремлю. Наполеон обратился в другую сторону, но и там ожидала его такая же ужасная картина. Гостиный двор снова весь был объят пламенем. Горели Ильинка и Никольская; видны были пожары со всех сторон, на Тверской, на Арбате, на Остоженке, у Каменного моста. Резкие порывы северо-восточного ветра, часто менявшего направление, несколько раз обращали огонь к Кремлю. Осыпаемый огненными искрами, Кремль освещался иногда таким светом, что, казалось, будто в его стенах уже начинался пожар; а между тем туда ввезены были подвижной пороховой магазин и все боевые снаряды молодой гвардии; фуры с боевыми снарядами стояли против окон дворца, в котором ночевал император Наполеон ^[10].

Сильное волнение овладело императором при виде этого зрелища. Адъютант Наполеона, гр. Сегюр, был свидетелем этих психических переживаний Наполеона. «Первым его движением, — говорит Сегюр, — был гнев: он хотел властвовать даже над стихиями. Но скоро он должен был преклониться и уступить необходимости. Удивленный тем, что, поразив в сердце империю, он встретил не изъявление покорности и страха, а совершенно иное, он почувствовал, что его победили и превзошли в решимости. Это завоевание, для которого он все принес в жертву, исчезало на его глазах в облаках дыма и пламени. Им овладело страшное беспокойство; казалось, его самого пожирал огонь, который нас окружал. Ежеминутно он вставал, ходил и снова садился. Быстрыми шагами он пробегал дворцовые комнаты; его движения, порывистые и грозные, обличали внутреннюю, жестокую тревогу. Он оставляет необходимую работу, принимается за нее снова и снова бросает, чтобы посмотреть в окно на непрекращавшееся распространение пожара. Из его стесненной груди вырываются короткие и резкие восклицания: «Какое ужасное зрелище! Это сами они поджигают; сколько прекрасных зданий; какая необычайная решимость; что за люди: это скифы!»

Несмотря на значительное пространство, отделявшее кремлевский дворец от пожарищ, оконные стекла во дворце накалились до такой степени, что к ним едва можно было прикасаться. Поставленные на крышах солдаты едва успевали тушить искры и головни, сыпавшиеся со всех сторон на дворец. Тревога внутри Кремля возрастала. Маршал Бертье и другие приближенные Наполеона отдали приказ быть всем наготове к выходу. Но император медлил отдать сигнал к выступлению. Ему, только что заняв дворец русских царей, не хотелось немедленно его оставить, как вдруг раздался крик: «Кремль горит!» Наполеон вышел из дворца на сенатскую площадку, чтобы самому непосредственно убедиться в угрожавшей опасности. Действительно, загорелась Троицкая башня близ самого Арсенала. Усилиями гвардии этот пожар был потушен; но ежеминутно могла возникнуть новая опасность. Тогда Мюрат, Евгений Богарне и другие приближенные лица обратились к Наполеону с настойчивой просьбой немедленно покинуть Кремль. Он, наконец, согласился. Решено было выехать в загородный Петровский дворец.

Но как было выбраться из Кремля? «Мы были окружены, — говорит гр. Сегюр, — целым морем пламени; оно угрожало всем воротам, ведущим из Кремля. Первые попытки выйти из него были неудачны. Наконец найден был под горой выход к Москве-реке. Наполеон вышел через него из Кремля со своей свитой и старой гвардией. Подойдя ближе к пожару, мы не решались войти в эти волны огненного моря. Те, которые успели несколько познакомиться с городом, не узнавали улиц, исчезавших в дыму и развалинах. Однако же надо было решиться на что-нибудь, так как с каждым мгновением пожар усиливался все более и более вокруг нас. Одна узкая извилистая улица казалась более входом, нежели выходом из этого ада. Император пешком, не колеблясь, пошел вперед по этой улице ^[11]. Он шел среди треска пылающих домов, при грохоте разрушавшихся сводов, среди падавших вокруг него горящих бревен и раскаленных кровельных листов железа. Груды обломков затрудняли его путь. Пламя, высоко поднимавшееся над крышами, силой ветра наклонялось над нашими головами. Мы шли по огненной земле, под огненным небом, между огненных стен. Сильный жар жег наши глаза, но мы не могли закрыть их и должны были пристально смотреть вперед. Удушливый воздух, горячий пепел и вырывавшееся отовсюду пламя спирали наше дыхание, короткое, сухое, стесненное и подавляемое дымом. Мы обжигали руки, стараясь защитить лицо от страшного жара, и сбрасывали с себя искры, осыпавшие и прожигавшие платье. В этом-то ужасном положении, когда все спасение наше зависело, по-видимому, от быстроты, проводник наш сбился с пути и остановился в смущении. Здесь окончилась бы наша жизнь, исполненная треволнений, если бы случайное обстоятельство не вывело императора Наполеона из этого грозного положения». Солдаты из корпусов Даву и Нея, грабившие в этой части города, неожиданно натолкнулись на императора и его свиту. Они вывели его по пожарищам к реке Москве у Дорогомиловского моста. Отсюда Наполеон и его спутники, следуя берегом реки, достигли до села Хорошева, переправились через реку по плавучему мосту и мимо Ваганькова кладбища, пробираясь полями, только уже при наступлении темноты достигли Петровского дворца, измученные и потрясенные страшными впечатлениями этого дня ^[12].

Пожар бушевал еще 5 сентября. Но, к счастью, к вечеру этого дня погода изменилась: небо покрылось тучами, пошел сильный дождь, ветер начал стихать; вместе с тем начала постепенно ослабевать и сила огня. На другой день, 6-го, дождь продолжал идти еще с большей силой, ветер совсем стих, и пожары почти прекратились, хотя еще в разных местах дымились пожарища, и кое-где вспыхивал огонь. Накаленная почва и мостовые, по которым едва можно было ходить, охладели. Удушливый воздух, наполненный запахом гари, дымом и пеплом, освежился; дышать стало легче, хотя не надолго: дома и улицы повсюду были наполнены разлагавшимися трупами людей и животных, заражавших воздух.

Самые ужасные дни миновали. После пожара Москва представляла печальное зрелище: повсюду — огромным пространства обгорелых пустырей, между которыми едва можно было различить направление прежних улиц. Кое-где виднелись уцелевшие здания; на каждом шагу попадались груды дымившихся развалин, уныло торчали печные трубы, остатки стен и столбов. По улицам трудно было пробираться от разбросанных обломков дерева, железа и пр.; тут же валялась всевозможная мебель и домашняя утварь, выброшенная из домов или оставленная грабителями, которые захватывали все, что попадалось под руки, и затем бросали, завидев более ценную добычу.

По очищении Москвы французами, московский обер-полицмейстер Ивашкин доносил официально гр. Ростопчину о состоянии столицы:

«Соборы, храмы Божии и монастыри, оскверненные неистовствами их (неприятелей), в пяти местах подорванный Кремль, выжженные Грановитая палата и часть дворца, некоторые казенные здания и 6496 обывательских, каменных и деревянных домов ^[13], множество мертвых трупов людей и лошадей, разбросанных по улицам, все сие вместе составляло ужасную истину варварства извергов сих»^[14]. Погорели торговые ряды и лавки (8521) с торговыми складами и товарами, большая часть заводов, фабрик и ремесленных заведений. Сгорели 122 церкви (из 329), остальные пострадали от пожара или были разграблены. Погиб целый ряд культурных и просветительных учреждений, в том числе — университет с пансионом и библиотекой, библиотека гр. Бутурлина, пользовавшаяся большой известностью в Москве (40.000 томов), с крупным собранием живописных картин, театр, дом Благородного собрания, Английский клуб; пострадали архивные хранилища с рукописными памятниками отечественной истории. Помещение архива Вотчинного Департамента уцелело от огня, по, несмотря на хлопоты и ходатайства Бестужева-Рюмина лично перед Наполеоном, французская гвардия, расположившаяся в сенатском здании, натворила не мало бед; по свидетельству очевидца, французы «для удобства своего помещения стали хозяйничать по-своему, из архивных книг и вязок устроили постели, столы и стулья, другие, как ненужные, повыкидали из окон, а иные употребляли на топливо для приготовления пищи»^[15].

Всех культурных потерь учесть невозможно. Имущественные убытки для казны и московского населения исчисляются сотнями миллионов рублей. В отношении зданий и построек погибли, как видно из вышеуказанного, более, чем ³/₄ старой Москвы. Из отдельных частей и улиц пострадали следующие.

Кремль не был захвачен пожаром, но сильно пострадал от порохового взрыва, которым, по приказанию Наполеона, был ознаменован выход французов из Москвы в ночь на 11 окт. От этого взрыва обгорели дворец и Грановитая палата; сильно пострадал Арсенал и колокольня Ивана Великого: пристройка к высокой башне, где висели колокола, взорвана на воздух; башня, хотя и устояла, но была сильно повреждена, и «Иван Великий стоял, как сирота, лишенный подпор своих». Никольские ворота были повреждены. От Никольских ворот до арсенальных все было завалено обломками. Кремлевская стена пострадала, главным образом, со стороны, обращенной к реке Москве: от Москворецкого моста, вдоль по набережной, стена взорвана в трех местах, железная решетка набережной сбита в реку; угольная башня, обращенная к Каменному мосту, была взорвана совершенно и большей частью обрушилась в реку. Пострадали и Боровицкие ворота. Прочие кремлевские башни и стены уцелели. Уцелели и все кремлевские соборы, несмотря на близость взрыва, от которого пострадал «Иван Великий»; в них от сильного потрясения оказались только выбитыми стекла.

Китай-Город с торговыми рядами и почти всеми зданиями выгорел. Уцелели на Никольской несколько домов, в том числе Синодальная типография. Но находившиеся на Никольской книжные лавки все сгорели. В Белом городе пострадали особенно сильно части к западу и юго-западу от Кремля, начиная с Петровки, Дмитровки и Тверской, далее — Моховая, Никитская, Воздвиженка, Знаменка, Арбат, Пречистенка и Остоженка с переулками. Замоскворечье все выгорело. Выжжена Немецкая слобода и в ней — Слободский (Лефортовский) дворец. Выгорели Басманная, Покровка, Земляной вал и Садовая; здесь уцелели Шереметевская больница, Спасские казармы и Сухарева башня. Огонь сравнительно пощадил улицы от Китай-города по радиусам: Маросейке, Мясницкой, Сретенке, Лубянке и поперечные: Кузнецкий Мост, Чистые пруды и т. д. по бульварам — до Страстного монастыря.

«Москва не представляет уже первобытного своего блеска, — пишет один очевидец, преданный традициям дворянства, приехав в Москву в феврале 1813 г. — Теперь она представляет обширное пожарище, на коем торчат одни печные трубы, кучи камней, развалин и глыб земли, обрушенной взрывами, и сие зрелище приводит каждого в содрогание. Теперь уже не можно сказать сынам сей древней колыбели и гробницы русского дворянства с любезным ее стихотворцем: «Что матушки Москвы и краше и милее». Теперь всякий скажет: «Что матушки Москвы печальнее, унылее, огорченнее... Нет экипажей, нет дворянства... В дверях же славного нашего Благородного собрания, первого клуба в России, теперь сделана лавочка, где продаются лапти, кульки, веревки и прочее. Охотный ряд есть базар из возов; на Красной площади по обеим сторонам построены в два ряда деревянные лавочки, наподобие бывших хлебных и табачных. Суконных товаров, также посуды, сахару, чаю и прочего еще мало, но меняльщиков серебра и серебряных денег очень много. Причина сему та, что всякий купец из Серебряного ряда мог в одном мешке унести все с собою... Фабрик целых осталось мало»^[16]...

Полтора года спустя Ф. Ф. Вигель так описывает свой въезд в Москву в июле 1814 г.: «Около полудня 18 июля увидел я издали Москву... Золотая шапка Ивана Великого горела вся в солнечных лучах, как бы венец сей новой великомученицы... Сама она, в отдалении, по-прежнему казалась громадною, и только проехав Коломенскую заставу, мог я увидеть ужасные следы разрушения. Те части города, через которые я проезжал, кажется, Таганская и Рогожская, совершенно опустошены были огнем. Вымощенная улица имела вид большой дороги; деревянных домов не встречалось, и только кое-где начинали подыматься заборы. Далее стали показываться каменные, двух- и трех- этажные обгорелые дома, сквозные, как решето, без кровель и окон. Только приближаясь к Яузскому мосту и Воспитательному Дому, увидел я, наконец, жилые дома, уцелевшие или вновь отделанные»...

Кремль не был еще вполне приведен в порядок. Следы разрушения видны были и в неотстроенном здании Арсенала, в заваленной мусором и обломками площади соборов; дворца еще не было, и Грановитая палата без него казалась «печально вдовствующей». Соборы были уже очищены и приведены в прежнее состояние. «В следующие дни, — пишет Вигель, — не пощадил я денег на извозчиков, чтобы изъездить Москву по всевозможным направлениям. Я находил целые улицы нетронутые пожаром, точно в том виде, в каком я знал их прежде; в других видел каменные дома, коих владельцы, вероятно, богатые, с большими пожертвованиями начинали их вновь отделывать; в иных местах стук топора возвещал мне подымающееся надворное деревянное строение; но гораздо более показывались мне дворы, совсем поросшие травой. Вообще возбуждающее во мне сожаление встречал я чаще, чем утешительное»^[17].

В 1813 г. была учреждена особая Комиссия строений в Москве, и отпущены для нее средства из казны. На Комиссией была возложена задача приведения Москвы в благоустроенный вид. Составлен был новый план города, на основании которого должны вновь быть отстроены пострадавшие казенные здания, стены Кремля и Китай-Города, урегулировано возведение построек на Красной площади и в других местах, вновь распланированы площади и бульвары; частным лицам, потерпевшим от пожара и разорения, выдавалось вспоможение на обстройку в виде беспроцентной ссуды на пять лет. По официальной ведомости 1819 г.^[18] видно, что еще сотни домов в различных частях Москвы, даже и таких центральных, как Китай-Город, Охотный ряд, Тверская, Петровка и пр., стояли обгорелые, неотстроенные, без крыш; много еще незастроенных и неогороженных пустырей, без мостовой, без тротуаров. Из казенных зданий, наприм., не был еще вполне отстроен университет: по Никитской улице два университетских флигеля стояли обгорелые и неотстроенные, заборы, мостовые и тротуары — в неисправности, не восстановлен казенный Петровский театр и мн. др.

Однако же положение Москвы в центре России, ее твердо установившееся культурное и промышленно-торговое значение были причиной того, что жизнь снова забила ключом в старой русской столице.