«Отечественная война и Русское общество». Том III. Дохтуров, Ермолов, Чичагов, Милорадович, Раевский, Коновницын, Витгенштейн, Платов, Тормасов и Винцингероде.

2. Дохтуров, Ермолов, Чичагов, Милорадович, Раевский, Коновницын, Витгенштейн, Платов, Тормасов и Винцингероде.

енерал-лейтенант Дмитрий Сергеевич Дохтуров. По отзывам современников был приветлив, скромен, отзывчив и добр. «Ведь не деньги нас наживают, а мы их, — говаривал он. — Деньги я наживу еще, а помочь найду ли случай — не знаю». Такие взгляды, возведенные в принцип, делали его рыцарем без упрека и в то же время он был рыцарем без страха: участвуя в Семилетней войне, он был два раза ранен, взяв с бою золотую шпагу «за храбрость», под Аустерлицем он геройски отбивался от неприятеля и отступил лишь тогда, когда получил сведение об окончательном проигрыше сражения на других пунктах. Отряд его оборонял плотину, обстреливаемую неприятельскими батареями. Опасность для жизни была ежеминутная. Адъютанты напомнили ему о жене и детях, а он ответил: «Нет, здесь жена моя — честь, войска же мне вверенные — дети мои!» Войска любили его, и он взаимно был другом солдат и офицеров, видел в них родную семью и берег их, насколько мог; войска верили всегда его слову, почему он умел воодушевлять их и укреплять их дух в нужную минуту своей речью... «Братцы! будьте уверены, что на каждом ядре, на каждой летящей пуле написано, кому быть раненым или убитым! Вы сами видели, что Сидоров скрылся за ряды, но не ушел от смерти — он убит! Смерть, нагоняющая воина, есть смерть постыдная! Славно умереть там, где честь и долг назначают место!» В начале 1812 года он командовал 6-м пехотным и 3-м резервным кавалерийскими корпусами. Под Смоленском он был совершенно больной, но когда его спросили: может ли он принять командование, то ответил: «Лучше умереть на поле славы, чем на кровати», встал и исполнял свой долг до конца. Он был желанным вождем, так как он был всем своим существом, помыслами и действиями предан в военное время армии... «Я никогда не был придворным, не искал милостей в главных квартирах и у царедворцев, — я дорожу любовью войск, которые для меня бесценны!» Такие слова и соответственные им действия делали его кумиром армии.

Генерал-майор Алексей Петрович Ермолов. Путь жизни его был тернист. Судьба бросала его по прихоти своей как мяч. Главной причиной этого были его острый ум и язык, которые он вовремя не удерживал. Службу военную он начал в 1787 г., будучи пятнадцати лет отроду в лейб-гвардии Преображенском полку. «На 21-м году жизни (когда он был квартирмистром 2-го бомбардирского батальона) содержался под караулом, как преступник; найден невинным и обращен по именному Высочайшему повелению на службу; взят менее чем через две недели вторично, исключен из списков как умерший, заключен в С.-Петербургскую крепость и потом сослан в Костромскую губернию на вечное пребывание», пишет он в своем дневнике. Но судьбе, видимо, не улыбалось его «вечное пребывание» в глуши и он появляется на поле брани: сражение под Прейсиш-Эйлау покрывает имя его неувядаемой боевой славой, так как он спас армию, остановив бомбардировкой из орудий своей конно-артиллерийской роты наступление французов, причем огонь был открыт им без всякого приказания, по собственной инициативе. Затем под Кульмом вступил он в командование после тяжко раненого графа Остермана-Толстого и одержал победу благодаря сочетавшимся в нем на редкость высокому мужеству, энергии и большой проницательности. При этом случае он проявил еще и большую скромность: ему самому пришлось писать реляцию о Кульмском сражении, и он, умолчав о себе, приписал весь успех непоколебимому мужеству войск и распоряжениям графа Остермана. Остерман, получив известие об этом, несмотря на жестокие мучения, нацарапал Ермолову записку: «Довольно возблагодарить не могу, ваше превосходительство, находя только, что вы мало упомянули о генерале Ермолове, которому я всю истинную справедливость отдавать привычен». Неудивительно, что он должен был иметь обаяние на армию описанными качествами да еще присоединением к ним простоты в обхождении и приветливости с младшими. Но ему не прощали язвительности и это отзывалось на его карьере: он получил в 1812 году лишь назначение начальником штаба 1-й армии ^[1].

Адмирал Павел Васильевич Чичагов. Он испытал много злоключений, которые начались еще со смерти императрицы Екатерины II и вступления на престол императора Павла I, которое застало его в должности адъютанта при отце, — знаменитом адмирале Чичагове. Ему часто приходилось бывать при Высочайшем дворе, и здесь он, подобно Ермолову, резко, остроумно и откровенно высказывал свои мысли о широких реформах, о необходимости освобождения крестьян, порицал русское дворянство и восхвалял английские порядки. Это создало ему партию врагов среди приближенных императора: любимец Павла I Шишков, граф Кушелев, Мордвинов и другие сплотились против него. Первый удар был нанесен ему в 1797 году после больших маневров флота у Красной Горки. Чичагов командовал кораблем «Ретвизан», на котором был государь, который, лично убедясь в преимуществе этого корабля перед другими во всех отношениях, благодаря выдающимся способностям командира «Ретвизана», дал ему орден св. Анны 5-й степени и объявил награждение чином полковника. Когда же отправляли к нему письменный царский приказ, то на конверте случайно, надо полагать, написали «подполковнику»; Чичагова это ввело в сомнение и он послал графу Кушелеву письмо с вопросом: «как мне считать себя: полковником или подполковником»? Кушелев, пользуясь случаем сделать ему неприятность, ответил, что ему надо считать себя в том чине, каким он означен «на конверте». Самолюбивый Чичагов обиделся и подал в отставку. Государю так сумели доложить прошение, что он повелел уволить Чичагова без пенсии «по молодости лет». Выйдя в отставку, Чичагов хотел было поселиться в деревне, заняться хозяйством и улучшить положение своих крестьян, но обстоятельства сложились иначе: изучая в 1792 — 93 гг. в Англии некоторые особенности морского дела, он познакомился с дочерью капитана Проби и стал ее женихом; в то же время, как он вышел в отставку, умер отец его невесты, и она, оставшись одинокою, не могла ждать долее, почему просила его приехать. Чичагов подал государю прошение об увольнении за границу для женитьбы. По докладе канцлером графом Безбородко прошения получена была резолюция государя: «в России настолько достаточно девиц, что нет надобности ехать искать их в Англии». Вместе с сим повелено было принять Чичагова на службу с производством в контр-адмиралы и государь назначил его командовать эскадрой, отправляемой в помощь Англии со стороны Голландии. Ненавистникам Чичагова не улыбалось такое возвышение, почему Кушелев поспешил доложить государю, что молодой адмирал может воспользоваться такой командировкой, чтобы перейти под благовидным предлогом в английскую службу, так как он очень симпатизирует англичанам. Павел Петрович разгневался и потребовал Чичагова к себе в кабинет. Здесь он стал бранить его, обвинять его в измене и, в конце концов, велел заключить его в Петропавловскую крепость. Чичагов был кавалер ордена св. Георгия, и ссылаясь на привилегии свои по этому ордену, резко протестовал против заключения в крепость. Вспыльчивый государь вышел из себя и приказал дежурному флигель-адъютанту, присутствовавшему при этой сцене, «сорвать» с Чичагова орден, на привилегии которого он ссылался. Граф Уваров, бывший дежурным, исполнил это приказание. Тогда Чичагов снял с себя и мундир, который бросил к ногам Павла, и был отправлен в крепость в одном жилете. Собственноручный указ императора Павла, посланный тотчас с.-петербургскому военному губернатору, был такого содержания: «Якобинские правила и противные власти отзывы посылаемого к вам Чичагова принудили меня приказать запереть его в равелине под вашим смотрением». Это случилось 21 июня 1799 года. Павел Петрович был гневлив, да отходчив, и потому заключение Чичагова было непродолжительно: его освободили в то же лето и назначенная ему в командование эскадра (6 кораблей, 5 фрегатов и 2 транспорта) отвезла в Голландию дивизию г.-м. Эссена. Дальнейшая служба его, особенно с воцарением императора Александра I, не была ничем омрачена. Отечественная война застала его на посту главнокомандующего молдавской армией, главного правителя Молдавии и Валахии и главного начальника черноморского флота, а затем ему вверена была дунайская армия, во главе которой он дал отпор соединенной австро-саксонской армии князя Шварценберга, оттеснив ее в герцогство Варшавское ^[2].

Михаил Андреевич Милорадович, заслуживший прозвание «русского Баярда», соратник Багратиона по итальянскому походу, бывший для Суворова «Миша», — личность далеко незаурядная. Во-первых, он был очень образованным человеком и в общем смысле и в специальной области: прошел курс в университетах Кенигсбергском и Геттингенском, изучил артиллерийское дело в Страсбурге и фортификацию в Меце. Во-вторых, за ним были и боевой опыт и боевая слава. Будучи записан с 1780 г. в лейб-гвардии Измайловский полк на службу, он был уже к 1799 г., на двадцать первом году отроду, генерал-майором и выступал с Суворовым в походе против французов. В бою он не знал удержу, воспоминания о нем пестрят самыми отчаянными подвигами. Надо произвести нападение на французов, расположенных в горной долине, а отряду русскому нет удобного пути для спуска, — Милорадович скатывается с горы на спине, за ним мгновенно следует весь отряд, и французы, не ожидавшие такого фокуса, оттеснены. Наседают французы при Борго отчаянно на наш отряд; дрогнули ряды и едва не отступили, но Милорадович схватил знамя и бросился вперед со словами: «Солдаты! Смотрите, как умирают генералы!» и... победа была вырвана из рук французов, а он остался невредим, — судьба хранила его от пуль и штыков, хотя он всегда был в опаснейших местах. Солдаты шли за ним беззаветно. Он был их друг и делил с ними «голод и холод и все солдатские нужды». Первым являлся он в строй на коне и последним сходил с него. Если была неудача, то он, но примеру своего гениального учителя, показывал себя особенно веселым, смешил всех и разгонял уныние; воодушевлял всех даже тогда, когда всем казалось, что смерть неизбежна. Кроме того, он был безгранично добр и не умел никому отказывать в помощи, хотя сам, любя покутить, зачастую сиживал без гроша и обед его состоял: из кофе и... трубки. По силе же любви к родине он не уступал другим выдающимся деятелям боевой страды этой эпохи. Наглядное доказательство этому дают действия его при избрании главнокомандующим Барклая. Он был старше Барклая по службе, но, как настоящий солдат, думал не о местничестве, а о пользе России. Пост главнокомандующего не привлекал его, он не смотрел на него как на выгодное место, а судил по его ответственности и сознавал, что занять его не всякому по плечу. Поэтому он сам просил государя за Барклая, когда понадобилось заменить Витгенштейна. Когда же государь сказал про Барклая, что он «не захочет командовать», то ответ Милорадовича был таков: «Прикажите ему! Тот изменник, кто в теперешних обстоятельствах осмелится воспротивиться Вашей воле!»^[3].

Генерал-лейтенант Николай Николаевич Раевский к началу войны был уже окружен славой, как воин и как человек также. О качествах его не было разных мнений, — все воздавали ему хвалу. Пушкин писал о нем: «Свидетель екатерининского века, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, невольно привязывал к себе каждого». — «Он был всегда одинаков со старшими и равными себе, в кругу друзей, знакомых и незнакомых, пред войсками, в пылу битв и среди мира», свидетельствовал Денис Давыдов, и даже Ермолов, который в воспоминаниях своих мало кого хвалит, отзывается о нем так: «бестрепетный Раевский!» И на самом деле, боевые качества его фактически были подтверждены: в 1806 году, сражаясь в течение семи дней без отдыха, без продовольствия, без подкреплений, сам раненый в ногу и оставшийся в строю, он мужеством своим и твердостью удивил и русскую и неприятельскую армии. И в Отечественной войне он оправдал вполне возлагавшиеся на него надежды: и в тот момент, когда на плотине под Салтановкой вывел он перед колонну двух сыновей своих (10 и 16 лет) под картечь французской батареи, чтобы воодушевить войска, и тогда, когда в Бородинском сражении, ожидая с минуты на минуту грозного удара французов на батарею свою, бывшую в центре позиции, он без замедления послал Багратиону, на которого уже обрушились французы, половину своих войск, подвергая себя крайней опасности, но выручая общую пользу дела.

Граф Петр Петрович Коновницын, отличался большим организаторским талантом и храбростью ^[4]. Бился в рядах солдат. И проявлял неустрашимость и величайшую самоотверженность: всегда, например, одевался просто и по форме, но когда надо было идти в рукопашный кровавый бой с врагом, он одевал полную парадную генеральскую форму. Организаторский талант его был ярко проявлен в 1806 году при формировании петербургской милиции (земского ополчения) по избрании петербургского дворянства. Когда в 1808 году началась война со Швецией, он был назначен дежурным генералом финляндской армии графа Буксгевдена. Здесь он прекрасно образовал продовольственную и квартирмейстерскую части; кроме этого, особенной любовью его пользовалась артиллерия, почему он не упускал случаев сам устанавливать батареи и руководить их огнем. К боевому огню он вообще старался внушать серьезное отношение. «Каждый стрелок должен знать, сколько пуль у него в суме, сколько смертей несет он неприятелю», говаривал он. В Отечественную войну он начальствовал 3-й пехотной дивизией, был дежурным генералом русских армий при Кутузове, причем, занимая эту должность, сформировал в две недели новую армию; за подвиги в боях под Тарутиным, Малоярославцем, Вязьмой и Красным получил орден Георгия 2-й степени.

К Коновницыну присоединим и того, кто записал блестящую страницу в историю русских войск, защитив пути на Петербург, по которым двинулись было: Макдональд из Курляндии и Удино с берегов Двины, — графа Петра Христиановича Витгенштейна. Отец его, происходивший из древнего германского рода Сайн-Витгенштейн фон Берлебург, вышел из-за границы в русскую военную службу при Елизавете Петровне. Мать его происходила из княжеского рода Долгоруких и любовь к России была вкоренена в нем с детства. В нем соединялись рыцарское отношение к людям, без различия — равны они ему по положению, стоят выше его или находятся у него в подчинении и характер твердый, решительный; неся боевую службу, Витгенштейн неоднократно возбуждал войска примером своей личной храбрости и неустрашимости ^[5].

Как представитель войска, особенно способствовавшего успехам войны во всевозможных случаях, Матвей Иванович Платов вполне заслужил, чтобы ему было отведено особое место. Родился он 6 августа 1751 года в станице Старочеркасской. Тринадцати лет он поступил уже на службу урядником, а двадцати лет был командиром полка. Боевой формуляр его достигает редкой полноты. Начиная от боя на реке Кулалы, где он бил турок 3 апреля 1774 года, он был участником ряда выдающихся сражений, военных подвигов и целых войн: с Суворовым бьется он под Очаковым и Измаилом, причем в военном совете под стенами Измаила первый сказал Суворову: «штурмовать»; в 1782 — 1783 годах сражался с лезгинами и турками, а в 1796 — с персами под Дербентом; в 1805 — 1807 г. борьба с Францией, и Платов везде в опасных местах... «Тут жарко, тут опасно, а где безопасно?» Это — ответ его подчиненным, просящим беречь себя... Знания помогли ему привести в исполнение мысль о присоединении во время боев к иррегулярным войскам регулярной артиллерии путем соединения тактики этих войск. Как человек, он был бескорыстен, религиозен. Первый историограф Войска Донского С. И. Глинка пишет о нем: «воин-богатырь и прямой человек на путях человечества». С трудом добыто им было все, что он имел, в конце концов: и слава, и служебное положение, и положение общественное. «Я давно служу, много видел, и Бог видит, каково пробиваться за себя и за других. Жизнь — бедовое дело...» Слова эти сказаны Платовым Глинке и увековечены последним. И действительно, были моменты в жизни его, когда ему оставалось, казалось, только погибнуть. В 1797 году, например, подвергся он опале. Но, когда спустя несколько времени император Павел I успокоился от гнева и повелел выпустить его из крепости, то оказал ему знаки внимания по истинным заслугам. Аудиенция при Дворе назначена ему была вечером и было устроено полутемное освещение, «чтобы ослабевшим глазам Платова не было больно». На приеме император спросил Платова: «Что сделать с твоими врагами?» — «Простить! Простить их, ваше величество!» поспешно ответил Платов. Платов умел обходиться с подчиненными, и заслужил общую любовь и уважение в казачестве ^[6]. Питаемые к нему чувства осязательно отозвались в начале 1812 года, когда по письмам его донское казачество выставило в армию двадцать полков, облеплявших все время армию Наполеона, по его собственным словам, «как аравитяне в пустыни», на долю которых выпала честь первым «приветствовать Наполеона» у Ковно, за Неманом, 12 июня ^[7].

Генерал-от-кавалерии, граф Александр Петрович Тормасов к началу Отечественной войны был уже в чине полного генерала и был назначен главнокомандующим 3 обсервационной армией. Победа под Кобриным выдвинула его в ряды героев Отечественной войны.

Победой при Кобрине, впрочем, и ограничивалась вся слава Тормасова в Отечественную войну. После смерти князя Багратиона, он назначен был главнокомандующим 2 армией и в преследовании французов довел ее до Вильны, причем этот период не ознаменован какими-либо особенными заслугами Тормасова, хотя он и получил по изгнании французов орден св. Андрея Первозванного.

Талант его, как полководца, не принадлежит к числу первоклассных, что уже доказывается, хотя бы и тем, что его назначили главнокомандующим 3 обсервационной армией, против которой были лишь баварский корпус Ренье и австрийский Шварценберга, и не назначили в армию, принимавшую удары главных сил Наполеона ^[8]. Это был лишь человек, добросовестно относящийся к своим делам. Вспыльчивый же его характер, надменное отношение к подчиненным, излишняя строгость и требовательность во всем, чрезмерная скупость на награды, делали графа Тормасова далеко не популярным среди его сослуживцев и подчиненных. Трудно было ужиться с его тяжелым характером, а еще труднее — заслужить его одобрение.

Совсем другое место среди героев Отечественной войны занимает барон Фердинанд Федорович Винцингероде. Этот человек два раза переходит из гессенской службы в австрийскую и обратно, прежде чем поступил в русскую, в которой он и окончил свое военное поприще. Ничего нет мудреного в этой перемене служб бароном Винцингероде; он не является единичным примером для той эпохи: Мишо-де-Боретур, Багговут, Беннигсен и другие являются лишь иллюстрацией нравов того времени. Война родит кондотьеров, и Винцингероде был одним из них. Но России он послужил.

Первоначальную свою службу он начал в гессенской армии; в 1790 году он перешел на службу в австрийскую армию и участвовал, в Нидерландской кампании. В 1792 году снова перешел на службу в гессенскую армию, а в 1794 году после этой кампании снова — в австрийскую армию, где и пробыл вплоть до заключения Кампо-Формийского мира. Неведомо какие обстоятельства заставили его вновь переменить службу, но только в 1797 году барон Винцингероде является уже на русской службе и в 1799 г. сделал поход в Италию и Швейцарию. В 1802 году был назначен генералом-адъютантом.

В 1809 году барон Винцингероде снова на службе Австрии, и в сражении при Асперне, предшествовавшем знаменитому Ваграму, ранен пулей в ногу.

В лихой год Отечественной войны Винцингероде уже вновь на русской службе, и после соединения наших армий под Смоленском первый открыл партизанские действия.

По выступлении французов из Москвы, Винцингероде доносит лично обо всем государю ^[9] и его донесения были самые животрепещущие, потому что он был в ближайшем соседстве с французами. При выступлении французов из Москвы по своей горячности Винцингероде был взят в плен французами вместе со своим адъютантом Нарышкиным, и в Верее 15 октября представлен Наполеону. «Вы служите российскому императору?» спросил у него Наполеон. «Служу», ответил Винцннгероде. «А кто вам это позволил? Бездельник! Я вас встречаю везде в рядах неприятелей моих. Зачем въезжали вы в Москву? — Выведать, что там делалось? О чем хотели вы говорить с моими войсками? Взгляните, в каком состоянии Москва. До того довели ее 50 бездельников, подобных вам. Вы употребляли все средства для убиения моих солдат на больших дорогах. О! ваша судьба кончилась. Жандармы! — возьмите его, расстреляйте, избавьте меня от него. Сейчас расстреляйте его, если он — уроженец какой-либо области Рейнского союза. Я — ваш монарх; вы — мой подданный».

Оказалось, что Винцингероде не уроженец Рейнского союза, а следовательно, и не мог быть расстрелян, как военнопленный. К тому же Кутузов по личному приказанию Александра пригрозил Наполеону расстрелять французского генерала в случае гибели Винцингероде. Впоследствии, при отступлении французов, он был освобожден партизанским отрядом полковника Чернышева.

Отважный и бесстрашный, преданный России, по-видимому, искренно, Винцингероде заслуживает, чтобы его имя было упомянуто в числе героев 1812 года.